Глава 4 «РТ», «Лес» и прочая «Тайга»

Глава 4

«РТ», «Лес» и прочая «Тайга»

Придя в ЦНИИ-108 через несколько лет после окончания войны, я на первых порах не ощущал признаков прошедшего лихолетья. Звуки, оповещающие о воздушной тревоге, канули в прошлое, людей на костылях было мало, и они практически были незаметны, вовсе отсутствовали инвалиды без ног, всё ещё передвигавшиеся по Москве на самодельных тележках с подшипниковым ходом. Встречались сотрудники с приправленным в карман рукавом, но некоторые уже приобрели протезы, что внешне маскировало их инвалидность. Не было непрерывной поголовной двух – или трёхсменной работы; ночью институт в основном пустел, хотя некоторые задерживались допоздна, а то и трудились всю ночь. Карточная система была отменена, «талонная» жизнь закончилась, в столовой, которая размещалась на втором этаже во втором корпусе, работали официантки, но наплыв сотрудников в обеденное время был велик, и избежать очередей в кассу не удавалось.

И всё-таки после нескольких дней или недель пребывания в стенах института «дух» прошедшей войны чувствовался во всём. Первые дни в лаборатории, где я «прописался», ушли на создание рабочего места, беседы с моим руководителем А. А. Расплетиным и на знакомство с имевшейся под рукой литературой довольно общего характера. Затем я решил «проветриться» и посмотреть, где же я нахожусь. Первое, что бросалось в глаза, когда я входил в соседние комнаты, разбросанные по углам свалки из немецких радиоламп, деталей, включая дефицитные тогда малогабаритные конденсаторы 0,1 мкф, и других импортных компонент. На это никто не обращал внимания, каждый, кому это было нужно, подходил к развалу, брал нужное сопротивление или конденсатор и впаивал в схему. Рабочие столы также немецкого происхождения были недавно получены и пользовались успехом, т. к. имели большую, прочную и удобную столешницу и множество выдвигающихся ящиков. Измерительные радиоприборы, главное «оружие» инженера-радиста, стояли частью в металлических шкафах, частью – на рабочих столах. Английские осциллографы «Коссор» соседствовали с отечественными генераторами стандартных сигналов и немецкими авометрами, имевшими защиту от «дурака».

В мастерской, куда я пришёл, стоял гул работающих станков, частично также полученных по репарациям, хотя и старых годов выпуска.

Постепенно осваиваясь, я обнаружил, что большинство инженерного состава лаборатории – фронтовики, кончившие вуз до войны или в первые её годы. Ранения и контузии, случавшиеся с ними ещё совсем недавно, до сих пор дают о себе знать. Некоторые даже лежали в госпитале, который размещался в одном из соседних корпусов. Были, правда, инженеры и техники, ранее работавшие на оборонных заводах, но и они прошли через все атрибуты военного времени, включая авиационные налёты с бомбёжками, голод и чувство страха за родных и близких.

Объект, над которым тогда трудился коллектив лаборатории, назывался «РТ». На мой вопрос, как расшифровывается это сочетание букв, однозначного ответа не получил. Одни предположили, что это радиолокатор танковый, другие – что это есть сокращение от слова «радиотехника». Ввиду того, что в коллективе я был в то время один из немногих, если не единственный, кто имел квалификацию радиоинженера с чёткой направленностью радиолокационщика, мысленно стал перебирать получившие развитие типы РЛС. Одними из первых были созданы РЛС дальнего обнаружения самолётов. Тем самым они работали в системе «земля-воздух». В той же системе функционировали станции, защищавшие гражданские и военные объекты от авиационных налётов противника. Они разрабатывались до и во время войны в интересах повышения боевой мощи войск ПВО. В системе «воздух-воздух» действовали первые РЛС, установленные на истребителях и бомбардировщиках, и, наконец, всем известные радиолокационные бомбоприцелы размещались в основном на фронтовых бомбардировщиках и относились к системам «воздух-земля».

К какой же категории можно отнести станцию «РТ»? Я пока этого не знал. Чтобы понять, надо было обратиться к истории вопроса. Инженеры не очень любили вникать в историю. «Есть задание, значит, будем выполнять. Всего делов». Расплетин был сильно занят, и настроить его на исторические экскурсы я не решался. Помог Гуськов, рассказ которого вместе с воспоминаниями ветеранов и последующим ознакомлением с документами позволил воссоздать некую картину прошедших событий. Я не военный, далеко не стратег, но и я понимал, что к концу отгремевшей войны новое радиолокационное оружие в каком-то количестве имелось на вооружении Военно-воздушных сил, войск ПВО. А самая боевая, самая мощная составляющая нашей армии – наземные танковые войска, артиллерия такой современной техникой не владели. И это при том, что одним из главных инициаторов и сторонников развития радиолокации в СССР было Главное артиллерийское управление. Вот почему представители ГАУ доказывали на всех уровнях, включая Совет по радиолокации, что необходима разработка станции, которая смогла бы резко повысить эффективность стрельбы артиллерии как в наступательных, так и оборонительных операциях сухопутных войск. Кроме того, говорили они, такой тип РЛС помог бы укрепить береговую оборону нашей страны, омываемой многими морями. Понятно, что создание такой РЛС означало бы появление новых систем вооружения, а именно систем «земля-земля»» и «земля-море». Возникали, однако, два главных вопроса: возможно ли создание подобной РЛС и кто за это возьмётся. Расплетин, когда при нём говорили на эту тему, отмалчивался, мнение других ведущих конструкторов сводилось к мысли, что всё это – фантазия. Мировой опыт вроде бы подтверждал такие заключения.

И вот в один из дней на рубеже 1945–1946 гг. Зам. председателя Совета по радиолокации вице-адмирал А. И. Берг собрал совещание, на которое были приглашены представители военных и наиболее крупные специалисты в области радиолокационной техники. В своём кратком вступительном слове А. И. Берг обосновал назревшую проблему, сказав, что необходимость создания новой станции очевидна. По имеющимся данным аналогов такой станции в мировой практике действительно нет, но ввиду важности задачи нужно определить, кому поручить разработку новой станции. Протокольные записи заседания не обнаружены, однако, по свидетельству очевидцев, выступавшие в основном разделились на две группы. Военные инженеры, опираясь на опыт недавних сражений, доказывали, что разработка станций такого типа не только серьёзно усилит боевую мощь войск в наземных операциях, но и вполне возможна при существующем уровне развития радиолокационной техники. Для подкрепления своей позиции некоторые из выступавших представителей военного ведомства изложили своё видение основных параметров будущего технического задания, включая требования по дальности обнаружения, точностным характеристикам засечки целей, разрешающей способности и т. д. По-иному смотрели на сложившееся положение те из выступавших, кто имел уже немалый опыт разработки самих станций. Ведущие конструкторы, учёные, инженеры-испытатели, соглашаясь в принципе с идеей необходимости иметь в войсках подобную станцию поля боя, говорили о том, что до сих пор РЛС в основном функционировали в свободном пространстве, где велось обнаружение и определялись координаты тех или иных объектов противника. Но как можно обнаруживать цели в лесу или даже на местности, обильно поросшей растительностью. Можно ли отличить стоящий танк от стационарной постройки, дома, сарая и подобных предметов. Пока это невозможно, повторяли они, и, следовательно, мы не можем брать на себя решение невыполнимых задач. Сидевший в зале Расплетин пока молчал и внимательно слушал выступавших. У него к этому времени был уже накоплен определённый опыт разработки станций, но он касался самолётных РЛС. Совещание клонилось к тупиковой фазе. Расплетин напряжённо думал. Но вот, обратившись к рядом сидящему Г. Я. Гуськову, произнёс: «Возьмёмся?» Тот согласно кивнул. С этого момента, как говорят биографы А. А. Расплетина, 13 лаборатория спустилась «с небес на землю». Нам неизвестны аргументы, которыми оперировал на совещании А. А. Расплетин, когда давал согласие на проведение разработки станции. Но беру на себя смелость предположить, что это были как субъективные, так и объективные факторы. Назову лишь некоторые из них. Вся жизнь А. А. Расплетина сложилась так, что ему приходилось решать неподъёмные задачи. Не говорю уже о трудном детстве, хотя и в зрелые годы, когда перспективы приёма телевизионных сигналов были весьма туманными, Расплетин взялся за эти проблемы и, преодолевая множество препятствий, довёл дело до успешного финиша. Но вот война, блокадный Ленинград. Личные несчастья следуют одно за другим, но в своём твёрдом намерении помочь фронту он придумывает, как из сданных населением радиоприёмников сделать так нужные армии радиостанции.

Постепенно у А. А. Расплетина формируются жизненные установки. Одна из них гласит: «безвыходных положений не бывает». И в данном случае, когда перед ним возникла новая проблема, он субъективно почувствовал, что не так страшен чёрт, как его малюют, решение будет найдено. Но были, так сказать, и объективные предпосылки для надежд на положительный исход. Расплетин понимал, что для борьбы с помехой в виде местных предметов необходимо, во-первых, сформировать узкий луч, сканирующий в пространстве с возможно большей скоростью, а во-вторых, уменьшить длительность излучаемых высокочастотных импульсов до минимума. Позитивный настрой конструктора и объективные возможности реализации создали основу для разработки концепции нового типа РЛС, которая вскоре была утверждена заказчиком. И хотя работа над станцией «РТ» началась фактически с чистого листа, она велась невиданными даже по тем временам темпами, и уже во второй половине следующего 1947 г. образцы станции были подготовлены к сдаче. Головным исполнителем стал коллектив 13 лаборатории, участвовали и смежные лаборатории 11 (источники питания), 12 (антенная система), 22 (передатчик). Главным конструктором станции «РТ» был назначен А. А. Расплетин, заместителями Г. Я. Гуськов, Е. Н. Майзельс, Г. В. Кияковский, М. Т. Цукерман. Успешно завершившиеся осенью 1947 г. госиспытания станции и последующее за ними внедрение в серию ещё раз подтвердили выдающуюся роль А. А. Расплетина и творческие возможности коллектива 13 лаборатории.

Формальным завершением работ явилось переименование станции, промышленные образцы которой стали называться СНАР-1. Значительная часть аппаратуры станции была переправлена на серийный завод в качестве эталона, но и оставшиеся в институте дубликаты блоков, узлов, механизмов были вполне работоспособны и использовались для проведения всевозможных экспериментов. Одним из таких наиболее затребованных элементов был передатчик, выполненный в виде отдельного, довольно громоздкого блока, который и явился предметом моих первоначальных исследований в институте.

Передатчик для станции «РТ» разрабатывался в смежной лаборатории № 22, которой руководил Б. Ф. Высоцкий, один из ведущих сотрудников института и главный конструктор изделий ПСБН, в которые и входили передатчики такого типа. Высоцкого я хорошо знал, слушал его лекции, но передатчиками занимались его сотрудниками Ивашкевич и Соловейчик, с которыми я вскоре и познакомился. Передатчик работал в импульсном режиме и использовал многорезонаторный магнетрон сантиметрового диапазона волн отечественного производства. Для запитки магнетрона применялся модулятор с активным коммутатором. Модуляторная лампа находилась под напряжением 20 кВ и вместе с накопительным конденсатором обеспечивала необходимый ток для магнетрона, выдававшего примерно 100 кВт импульсной мощности. Передатчик испытывался при длительности пусковых импульсов 0,5 мкс. Согласно заданию мне предстояло исследовать возможности передатчика в режиме укороченных импульсов, обеспечив путём переработки схемы снижение длительности на порядок или хотя бы на полпорядка. Поначалу было вообще неясно, на какой схемной базе формировать такие узкие импульсы. Проанализировав имевшиеся возможности, я остановился на схеме блокинг-генератора, теория и техника выполнения которого были тогда в стадии зарождения. Заказали узкую гиперсиловую ленту, затем навивали её на заранее подготовленные шпули. Получали магнитные сердечники диаметром 10–15 мм, на которые наматывали катушки трансформатора. Технология отрабатывалась на ходу. В процессе настройки блокингов малой длительности пришлось испытать множество трансформаторов, но схему запитывающего подмодулятора всё же удалось создать. Чтобы рассмотреть полученные импульсы, перепробовали разные типы осциллографов, большинство которых имели низкоскоростные развёртки. Остановились на «Cossor», который на предельной по скорости развёртке в ждущем режиме дал ожидаемый результат. Но это был лишь начальный этап работы. Запуск передатчика производился короткими импульсами от нового подмодулятора. Однако передатчик не выдавал выходной мощности. Сменили несколько магнетронов, но эффекта не было. Пошёл обсудить сложившееся положение с «отцами-основателями». Андрей Борисович Ивашкевич, человек невысокого роста, с хорошо поставленным голосом, начав издалека, ссылался на теорию. «Эта схема модулятора наиболее универсальная и должна работать в большом интервале длительностей импульсов. Почитайте теорию, есть отдельный том Массачусетской серии». Соловейчик, радиоинженер довоенной закалки, загадочно помотав седой головой, удалился и, вернувшись, передал мне высоковольтную цепочку, состоящую из дросселя и сопротивления, и коротко сказал: «Попробуйте поменять». Я поблагодарил и удалился. Проще всего было полистать книгу, с которой ранее уже знакомился. Сложнее что-либо поменять в передатчике – высоковольтном устройстве с несколькими степенями защиты и многократной изоляцией от возможных пробоев. Конструкция была сложная, и на разборку и смену поначалу уходило несколько дней. Этот опыт мне пригодился в дальнейшем, когда пришлось эксплуатировать станцию в реальных условиях и, в частности, нередко ремонтировать сам передатчик.

Углубившись тогда в изучение схемы передатчика, я постепенно пришёл к выводу, что необходимо освободить её от паразитных ёмкостей, препятствующих работе на коротких импульсах. Съездил на завод-изготовитель и попросил испытать магнетроны в режиме укороченных импульсов. Поменял накопительный конденсатор и трансформатор запитки накала магнетрона. Отключил те элементы схемы, которые ранее использовались для компенсации спада импульсов. Несколько месяцев работы, и передатчик стал выдавать сверхкороткие высокочастотные импульсы. После окончания практики в 1948 г. я официально влился в коллектив института. Что представляло собой тогда одно из ведущих научных учреждений страны – ЦНИИ-108? Руководил институтом академик А. И. Берг, выдающийся учёный и крупный организатор науки. Человек с широким кругозором, обладавший большим авторитетом в научных кругах, он сумел в короткие сроки укомплектовать высококвалифицированными специалистами того времени практически все направления в области радиолокации, радиофизики и радиотехники. При этом умело пополнял зрелый кадровый корпус молодыми инженерами и техниками, недавно окончившими вузы и техникумы. Чтобы не быть голословным, приведу некоторые данные об расположении научных школ и направлений, разместившихся тогда в стенах института. На четвёртом этаже правого крыла первого корпуса находились радиофизики – специалисты в области распространения радиоволн и электродинамики. На том же этаже, чуть поодаль, располагалась лаборатория теоретической радиотехники, руководимая профессором И. С. Гоноровским. В левой части того же здания при отдельном входе находилась лаборатория СВЧ приборов профессора М. С. Неймана.

В левом крыле первого корпуса, на втором и частично третьем этажах располагалась антенная лаборатория, которой в первые годы руководил Е. Н. Майзельс, а затем профессор Я. Н. Фельд.

Несколько в стороне, на том же третьем этаже, работала лаборатория полупроводниковых приборов профессора С. Г. Калашникова.

Во втором корпусе, который во время войны использовался под госпиталь, размещались лаборатория приёмных устройство под руководством Л. Ю. Блюмберга и лаборатория Н. И. Оганова с многопрофильным характером деятельности, разрабатывавшая среди прочего передатчики для РЛС. Третий этаж корпуса занимало бюро новой техники (БНТ), выполнявшее важную роль по информации специалистов с новинками технической литературы, включая, конечно, периодику. На последнем этаже этого же корпуса находился зал, наполненный кульманами: здесь работало одно из важнейших подразделений института – конструкторское бюро. КБ во главе с Г. С. Ханевским объединяло механиков, т. е. конструкторов различных механизмов и машин (В. Е. Нечувилин, Н. Чичеров, Н. Г. Щедрин, Е. А. Власов и др.), радистов, т. е. конструкторов, переводящих электрические схемы в блоки, линейки, узлы и т. д. (С. И. Добромыслова, М. С. Почталина, Ф. Ф. Зенько, С. П. Зензеров и др.) и комплексников, создававших конструкции станций (М. Т. Цукерман, Л. М. Табачников, М. З. Свиридов и др.). Вместе с конструкторами работали технологи, которыми руководил П. М. Бушминский.

В институте было также несколько комплексных лабораторий, работавших в основном по государственным заказам. Эти лаборатории отвечали за идеологию станции, разрабатывали наиболее ответственные блоки и узлы, выдавали технические задания смежникам, проводили текущие испытания, сдавали станцию госкомиссии. Среди комплексных лабораторий была уже упомянутая мной лаборатория, руководимая Б. Ф. Высоцким, и лаборатория № 13 во главе с А. А. Расплетиным, которая и стала для меня своеобразной alma mater. К моменту моего прихода лаборатория состояла из высокочастотной группы (Г. Я. Гуськов, П. П. Михайлов, М. А. Дмитриева), дальномерной группы (Г. В. Кияковский, К. П. Гаврилов, М. И. Попов), группы приёмных устройств (В. Ф. Илюхин, И. М. Евтеев), разработчиков индикаторных устройств и НЧ техники (С. В. Хейн, Е. Г. Разницын, Л. И. Буняк, А. И. Ширман) и мастерской (И. В. Кабанов).

Летом 1949 г. после моего короткого отпуска меня вызвал Расплетин и сказал: «Приступайте к разработке нового индикатора “В”. Он должен иметь скоростную развёртку по дальности, существенно более высокую линейность и по строкам, и по кадрам. Выберите трубку со средним послесвечением, чтобы не было хвостов на отметках. Не забудьте про маркеры. Наработайте материал, сейчас идёт НИР, и через несколько месяцев выпустим отчёт». Более подробные технические требования Расплетин обещал выдать позднее.

Выполняя задание, начал знакомство с литературой. Отечественных книг было ещё мало, но стали появляться переводы с английского. Делали переводы профессиональные переводчики, но под руководством опытных радиоспециалистов. Я к тому времени окончил городские трёхгодичные курсы иностранных языков, но без регулярной практики знал английский всё-таки посредственно. Тем не менее обратился к оригиналам, т. е. текстам книг, которые закупались БНТ за валюту и которые хранились в институтской научно-технической библиотеке. Помню, был специальный том Массачусетской серии, посвящённый электронно-лучевым трубкам и устройствам на их основе. Он давал довольно развёрнутое представление о предмете, который меня интересовал, но чувствовался отрыв от тех задач, которые решались в нашей стране. В частности, магнитные системы отклонения луча (развёртки) сильно зависели от параметров электронно-лучевых трубок, выпускаемых промышленностью, а они были, конечно, различными у нас и за рубежом. Ознакомившись с номенклатурой электровакуумных изделий (ламп, трубок и др.), освоенных в послевоенные годы нашими заводами, я ещё раз убедился, что напряжённая работа Совета, а затем Комитета по радиолокации совместно с промышленностью давала зримые плоды. Конечно, были и аналоги зарубежных вакуумных изделий (немецких, английских), но появились и новые, оригинальные образцы этого вида техники. Разработка должна была вестись с использованием отечественной комплектации. Наличие данных о главных параметрах вакуумной базы облегчало мою задачу, и я смог сделать прикидочные расчёты по основным схемным узлам. Предстояло также дать намётки на изготовление оправок для будущей намотки магнитной системы отклонения луча, чем я и занялся. Собрав исходные материалы, я смог приступить к написанию отчёта по заказу, который условно назывался «Импульс». Названия давались спонтанно, поэтому на протяжении моей деятельности мне неоднократно приходилось участвовать в заказах, зашифрованных словом «Импульс». Но это было потом, а в 1949 г. я впервые принялся за написание отчёта по научно-исследовательской работе (НИР), заданной к тому же постановлением правительства СССР. Времени на написание было крайне мало, работали и по ночам. В таком положении был не только я, но и многие мои коллеги-разработчики будущей станции. Об отсрочке представления отчёта не могло быть и речи. Отчёт, подписанный главным конструктором А. А. Расплетиным, был сдан точно в срок. Там есть и моя глава «Индикатор точного пеленга».

В конце того же года (1949) произошло несколько событий, повлиявших на мою дальнейшую жизнь.

Во-первых, я женился. Моя жена Энгельсина Николаевна, урождённая Кузнецова, окончила статистический институт и к тому времени работала в Управлении по статистике РСФСР. Специализировалась в мало изученной тогда области семейных бюджетов. Высшим органам страны нужна была информация о том, как складывается средний бюджет семьи на разных территориях, что, по-видимому, служило основой их представления о благосостоянии народа. В пределах Российской Федерации жена объездила всю страну, знакомилась с семьями разных достатков и с деятельностью статорганов, возглавлявших эту работу на местах.

Вторым событием стало вовлечение меня в общественную деятельность. На общем комсомольском собрании института неожиданно прозвучала моя фамилия, хотя в то время меня почти никто в институте не знал. Тайным голосованием я был избран в комитет комсомола. Возглавил комитет бывший фронтовик Александр Батраков, имевший, насколько я помню, опыт политработы в армии. Невысокого роста, с бледным лицом, он ходил даже в помещении в шинели, говорил негромко и сравнительно быстро, прямо по списку избранных распределил обязанности для каждого. При этом начальном распределении я должен был осуществлять контроль за соцсоревнованием комсомольцев. Практически это выражалось в необходимости получения от комсомольца написанного им собственноручно соцобязательства на текущий период времени. Когда я сейчас вспоминаю о тех годах при нынешних молодых людях, они смеются, выказывая своё скептическое отношение к различным мероприятиям того времени. Но вот мнение человека дела, далёкого от бюрократии и знавшего цену своим словам и своим действиям; привожу фрагмент из письма А. А. Расплетина, написанного им в больнице своему заместителю: «Меня немного беспокоит, что вы, закрутившись с РД (одна из ранних работ), забудете о необходимости выполнить два пункта соцобязательств лаборатории. Первый из них предусматривает систематическое еженедельное проведение обзоров международного положения, второй – проведение двух семинаров… По вопросу о семинаре первый доклад пусть сделает Гуськов (о ТОН-2), а второй – Виктор о результатах испытаний РД. Это полезно знать всем работникам лаборатории». Я недолго был в производственном секторе комитета комсомола. Затем Батраков перебросил меня совсем в другую сферу – налаживать работу институтских общежитий. Там проживало большое число молодых сотрудников. Положение с жильём было тяжёлое. В институте работало много иногородних, среди них группа ленинградцев, бывших сотрудников НИИ-9. С разрешения руководства некоторые из них ночевали прямо в институте, другие проживали под Москвой, в сельских домах, которые значились как институтские общежития. Были общежития и барачного типа. Побывав в общежитиях, я убедился, что не только комсомол интересуется состоянием дел, но и руководство института, включая А. И. Берга, решает на местах назревшие проблемы.

По результатам проведённых исследований в нировском плане было принято решение о создании новой станции. Заданная постановлением правительства опытно-конструкторская работа получила шифр «Лес». Станция должна была работать в новом диапазоне волн, иметь существенно более высокие показатели по точности определения угловых координат и дальности. Серьёзно ужесточались требования по различению отметок от отдельных объектов, движущихся группой или колонной. Устанавливались конструкторские нормативы. В 13 лаборатории начался напряжённый этап разработки новых блоков и узлов и формирования облика станции. В антенной лаборатории продолжился поиск оптимальной конструкции новой антенны, налаживалась расчётная база, усовершенствовались экспериментальные установки.

Я получил габаритный блок по размеру электронно-лучевой трубки с поддоном, в котором должна была быть смонтирована схема. Было испытано несколько конструкций магнитных систем отклонения луча совместно с выходными токовыми каскадами, в результате чего была получена довольно высокая степень линейности растра. Вместо системы сканирования я применил при настройке упрощённый механизм формирования азимутальных напряжений, что создавало определённые трудности из-за перескока маркеров на соседние строки.

Ритм работы в лаборатории был достаточно высоким. Под руководством Г. В. Кияковского была создана оригинальная система дальнометрии на базе кварцевого генератора повышенной стабильности и управляемого фазовращателя новой разработки. Над конструкцией секторного индикатора трудился Е. Г. Разницын, угловой датчик начал разрабатывать Л. И. Буняк. Высокочастотная часть создавалась под руководством Г. Я. Гуськова, монтажные работы велись П. П. Михайловым, И. Я. Эмдиным, В. Г. Шараповым. О сотрудниках 13 лаборатории в тот период рассказываю в разделе «А. А. Расплетин и его команда».

Расплетин пристально следил за тем, как идёт разработка новой станции. Утром он обходил всех ведущих, садился на их место, включалась аппаратура, и он, регулируя её с помощью ручек настройки и наблюдая за экраном трубки или осциллографа, старался добиться нужного результата. Если увиденное его не устраивало, он довольно спокойно, но настойчиво излагал ведущему методику его дальнейших действий в течение ближайших часов и уже после обеда вновь являлся, проверяя, выполнены ли его указания. Атмосфера требовательности в сочетании с мягкими советами и помощью разработчикам были характерны для его стиля работы. Позже, обдумывая причины его поразительных успехов в деле создания новой техники, взлёта его карьеры как главного конструктора, я пришёл к выводу, что они (причины) состоят не только в правильности выдвинутых им идей, но и в ежедневной черновой работе по устранению узких мест, кропотливом руководстве и понимании той, довольно известной, истины, что «дьявол кроется в нюансах».

В один из дней ко мне пришёл Г. Я. Гуськов и сказал, что получил указание главного вывезти меня на полигон. На мой вопрос, далеко ли ехать, Гуськов ответил: «Да нет, близко, в Измайлово». Мы проехали через КПП, и в стороне, вблизи границы аэродрома, стояла автомашина ГАЗ-51 с установленным на ней фургоном. Фургон был запечатан. П. П. Михайлов снял печать, приподнял брезент и открыл дверь. Внутри было довольно пусто: установлен лишь аппаратный шкаф, но без блоков, антенны не было. Гуськов и Михайлов принялись снимать размеры для установки в будущем волноводного тракта. Я вышел из кабины и огляделся: поле аэродрома мне показалось достаточно большим, вдалеке виднелись отдельно стоящие самолёты. Испытательные полёты совершались там по заказам института для проверки бортовой аппаратуры. Это было первое моё знакомство с испытательной площадкой как местом полигонной отработки аппаратуры и реализации условий, приближенных к реальным. В дальнейшем полигонная работа стала неотъемлемым атрибутом жизни не только меня, но и многих моих коллег. Измайловский аэродром просуществовал недолго: вместе с расширением Москвы он был ликвидирован, сейчас, если не ошибаюсь, на его месте расположены Сиреневый бульвар и близлежащие улицы с построенными на них домами.

Наряду с заказом «Лес» 13-й лаборатории была поручена разработка малогабаритного танкового дальномера (шифр «Тайга»). Главным конструктором дальномера стал А. А. Расплетин. Система определения дальности до цели, разработанная под руководством Г. В. Кияковского, обладала повышенной точностью (порядка нескольких метров) и строилась на базе оригинальной схемы деления частоты высокостабильных колебаний задающего генератора. Высокочастотная часть станции, имевшая миниатюрные размеры, была выполнена под руководством В. В. Огиевского. В станции для упрощения работы оператора был применён индикатор типа А на основе электростатической трубки малого диаметра. Трубка при фокусировке обладала весьма малым размером пятна, что обеспечивало повышенное разрешение по дальности. Переход в более коротковолновую часть диапазона волн явился предпосылкой для точного наведения станции по углу.

К концу лета 1950 г. произошли серьёзные изменения в судьбе 13 лаборатории. По решению высших органов страны А. А. Расплетин был переведён в КБ-1. Уход Расплетина явился не только ударом по техническому потенциалу 13 лаборатории, но и по престижу всего института в целом. Об этом говорил и А. И. Берг, но предотвратить такие события он, конечно, не мог. По согласованию, никого из коллектива 13 лаборатории Расплетин с собой не взял. И. о. начальника лаборатории был назначен Г. Я. Гуськов. Началась новая эра в работе 13 лаборатории.

Поначалу, после ухода Расплетина, обстановка в лаборатории, казалось, не изменилась. Продолжались текущие работы, но уже через некоторое время смена лидера стала ощущаться как объективное явление. Вместо в целом либеральной, я бы сказал, отеческой, политики Расплетина по отношению к сотрудникам, начали появляться иные, в некоторых случаях довольно критические оценки Гуськова по поводу различных аспектов состояния дел в лаборатории. Ранее эпизодически случавшиеся столкновения мнений постепенно перерастали в недовольство работой отдельных сотрудников. Гуськов ссылался на отставания в разработке некоторых узлов и блоков и даже срыв графика работ. Он сообщил, что предстоят ответственные испытания аппаратуры в совершенно новом для нас диапазоне волн и нет никакой ясности в вопросе о том, можно ли в нём вообще работать и какие характеристики удастся получить. Некоторые возражали Гуськову, считая положение на этом этапе нормальным, но большинство позицию Гуськова поддерживало.

Макет станции «Лес» был подготовлен к осени 1950 г. Смонтированный на шасси автомашины ГАЗ-51, он содержал первые варианты узлов и блоков и, главное, только что разработанные опытные образцы магнетрона и клистрона нового диапазона волн. По указанию заказчика макет станции был переправлен на полигон Ленинградской области, куда выехал Г. Я. Гуськов с группой сотрудников. Мне было сказано прибыть следом. Купив билет, я решил пойти на Ленинградский вокзал прямо с работы. Началась дождливая погода, и я, предвидя длительную командировку, захватил из дома плащ. Завертевшись на работе, я спохватился, что забыл там плащ, уже пройдя значительное расстояние. До поезда ещё было время, и я решил вернуться за плащом. Когда пришёл за плащом, двери лаборатории были уже опечатаны. Направился в охрану. Разводящий переадресовал к начальнику. Я не был знаком с начальником охраны, но кто-то мне раньше говорил, что основное место его работы – комендатура и что именно он, боевой офицер, как начальник караула, отдаёт рапорт при приезде и отъезде именитых гостей. Открыв дверь, я увидел за письменным столом седеющего, но ещё крепкого человека в расстёгнутом кителе с внушительной орденской колодкой. Я объяснил ситуацию. Далее разговор шёл в виде коротких вопросов и ответов. «Лаборатория опечатана?» – «Опечатана». – «Принял разводящий?» – «Принял». – «Печать от лаборатории у вас есть?» – «Нет». – «Ничего сделать не могу. Не имею права». – «Как же мне быть?» После паузы, помявшись, он сказала: «Идите к хозяину». Кто это хозяин, я понял, но, направляясь в этом же корпусе к заместителю директора по безопасности И. Е. Орлову (тогда эта должность называлась по-другому), я сильно усомнился в перспективности моих хождений. По сути, начальник охраны был прав. Ожидая разноса, открыл дверь и вместо кабинета увидел просто отгороженную часть коридора и стол, за которым сидел «хозяин». Он повернул ко мне лицо и молча выслушал мои объяснения. В оправдание я показал командировку и билет на поезд. «В охране были?» – спросил он. «Майор Гуркин мне отказал». На его лице прочёл удивление тем, что я назвал эту фамилию. Немного подумав, Орлов спросил: «А собственная печать у вас есть?» Накануне я получил печать, и Орлов, сняв трубку телефона и никого не называя, сказал: «Открой ему. Пусть запечатает своей печатью. Запиши номер в журнале». Инцидент был исчерпан. Слово «хозяин» недаром прилипло к Орлову. Впоследствии мне рассказывали некоторые сослуживцы, что после окончания военной академии, когда их отправляли в Управление кадров, там говорили: «Пойдёшь в хозяйство Орлова». Они думали, что Орлов – это командир воинской части, генерал, а придя в институт, узнавали, что Орлов был капитаном госбезопасности. Это было военное время, в мои годы он уже был майором ГБ, но хозяйство у него было действительно большое и беспокойное. Перед моими глазами проходили разные судьбы. Работал в 13 лаборатории опытный инженер Алексей Ш. Внезапно он исчез. Жена его, продолжавшая работать в институте, сообщила, что её супруг устроился на другое предприятие, расположенное неподалёку. Много лет спустя я неожиданно его встретил, он был уже на пенсии. Поздоровались, и я его спросил: «Лёша, а что с тобой тогда произошло?» «А, – протяжно, словно вспоминая, сказал он, – у меня отец был репрессирован, а в анкете я этого не указал. Вот они и вычислили». Понятно, что такие люди, как Орлов, призваны были защищать интересы безопасности страны, что они и делали. Вместе с тем по представлению Орлова увольняли сотрудников и порой несправедливо. Ведь уходили талантливые специалисты. Орлов пользовался авторитетом и проработал в институте около 10 лет. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.

По приезде на полигон начали разворачивать станцию. Это был нулевой цикл работы: предстояло налаживать все системы. Особые трудности возникали при настройке высокочастотного тракта, многие комплектующие не проходили вообще экспериментальной проверки, волноводные узлы не состыкованы, в части диапазона выходная мощность отсутствовала. Низкочастотные блоки также были разбалансированы: система измерения дальности не работала, да и растры индикаторных устройств не выдерживали никакой критики.

Несмотря на напряжённый ритм работы, пессимизма ни у кого не было. Помогали чем могли прикреплённые сотрудники радиотехнического отдела, который возглавлял Борис Иванович Наварный. На плечи Гуськова как главного конструктора впервые легло бремя многочисленных забот по оживлению работы станции, но главная мысль, которая его постоянно беспокоила, состояла в том, будет ли станция надёжно работать в совершенно новом, ещё неизведанном диапазоне волн. Гуськову было в то время около 30 лет. Молодой, здоровый, ещё абсолютно не затронутый симптомами деформации властью, уверенный в себе и своих способностях преодолевать трудности, Гуськов излучал жизнерадостность, оптимизм, бодрое состояние духа, легко воспринимал и поддерживал шуточные высказывания сотрудников. Несколько раз мы были с ним в вечерних ленинградских ресторанах, он веселился, забывая о трудовых буднях, танцевал с дамами, выказывая себя галантным кавалером. Таким я его запомнил в первую мою командировку. После черновой настройки станции выехали на местность. Появился сигнал, увидели картинку. Это было первое включение, но представитель заказчика А. Игнатов был доволен. Впереди была большая работа.

Вернувшись в Москву, окунулся в работу. Надо было устранить замечания, сделанные заказчиком, составить техническое задание конструкторам. Было также высказано общее мнение, сводящееся к необходимости полной переработки схемы датчика азимутальных напряжений. Гуськов возложил и эту работу на меня. Вновь оживилась комсомольская организация. Кроме избираемого парткома появилась новая штатная единица – политотдел во главе с полковником Дурневым. Инструктором политотдела по работе с комсомолом стал И. Маковский. Он знакомился и давал задания всем членам комитета.

С датчиком угловых напряжений пришлось возиться больше, чем предполагалось. Перед выдачей задания на изготовление документации требовалась тщательная отработка узлов и блоков, ибо допущенные ошибки на этой стадии затем могли тиражироваться в готовой продукции. Процесс изготовления аппаратуры предусматривал определённые этапы отработки документации, включающей этапы эскизного и технического проектирования. На каждом из этапов разработчик обязан был выдать принципиальную схему блока вместе со спецификацией входящих комплектующих изделий отечественного производства. Полученные схемы затем проверялись в специализированной схемной группе при конструкторском отделе и во многих случаях перевыпускались с учётом всех требований ГОСТа и технических условий. Разработанная схема вместе с техническим заданием поступала конструктору радийного направления, который изучал первичные документы, а также знакомился с материальной базой в виде макета блока, узла и т. д. Если в блок входил механизм, в работу подключался конструктор-механик. Набрасывались контуры будущей конструкции, которые обсуждались с разработчиком, а иногда и коллегиально с участием главного конструктора. Работа над конструкцией занимала довольно много времени и выполнялась опытными конструкторами. Так, на этапе эскизного проекта блок индикатора вела М. С. Почталина, а блок датчика угловых напряжений Ф. Ф. Зинько, тем не менее критерием правильности конструкторского решения была, как всегда, практика, и нередки были случаи доработки или даже переработки конструкции. Например, при работе над датчиком угловых напряжений не была учтена высокооборотность оси датчика, что приводило к повышенным вибрациям, вследствие чего консольная конструкция была заменена подвеской на все четыре опоры. Конструкторский отдел при этом настаивал на улучшении прежней конструкции, но Гуськов занял твёрдую позицию и отказался подписать чертежи. В этой ситуации был выделен другой конструктор (Б. Н. Рыдз), который переработал документацию.

По выполненным чертежам опытное производство института изготавливало блоки. Само производство имело несколько цехов и размещалось в отдельном корпусе. Руководил производством сначала Куперман, а затем П. П. Нечаев. Наиболее сложные с точки зрения изготовления узлы передавались в экспериментальный цех (Б. С. Хайкин, В. Гинч). Организация довольно мощного и, главное, мобильного опытного производства была, безусловно, заслугой главного инженера А. М. Кугушева, который действовал под пристальным вниманием А. И. Берга.

Изготовленные блоки настраивались в лаборатории-разработчике и после корректировки документации передавались в испытательную лабораторию (Г. Г. Каспаров). Период испытаний разработанной аппаратуры – один из самых напряжённых. Бывало, что команда испытателей сутками не выходила за пределы испытательной площадки.

Мы в те годы были первыми, кто столкнулся с необходимостью испытывать аппаратуру в лабораторных условиях. Ранее разработки устанавливались непосредственно на объекте, а их оценка производилась по результатам эксплуатации самого объекта. Когда появилось и было завезено в институт стендовое оборудование, проведение лабораторных испытаний стало частью производственного процесса. Особенно неожиданными были на первых порах механические испытания. Однажды наш стенд оказался рядом со стендом, за которым работала группа, испытывавшая блок станции «Альфа». На наших глазах при включении стенда блок пошёл в разнос, что казалось подобно малому землетрясению. По лаборатории стали летать отвалившиеся детали и даже целые узлы. Спустя некоторое время я встретил главного конструктора станции Т. Р. Брахмана, который объяснил случившееся тем, что конструкторы исходили из ошибочного представления о многоступенчатой амортизации. Подвесив не только блок, но и входящие узлы на амортизаторы, они превратили блок в систему со многими степенями свободы, теоретически неустойчивую при определённой частоте воздействия.

По результатам механических и климатических испытаний блок дорабатывался и вновь проверялся. Испытанные блоки составили основу первого производственного варианта станции «Лес», предъявленного заказчику на стадии эскизного проектирования. Станция размещалась на шасси автомобиля ГАЗ-63. Антенна станции ещё была далека от совершенства, но и в таком виде станция стала объектом многочисленных экспериментов, проводимых летом и осенью 1951 г. Натурные испытания проводились в центральной части страны, где фиксировались наиболее подходящие позиции с точки зрения локации движущихся объектов. Руководил испытаниями Г. Я. Гуськов, при настроечных работах ему обычно ассистировал П. П. Михайлов, но и я, присутствуя на этих экспериментах, постепенно вовлекался в решение комплексных вопросов. Заказчики Маслаков и Игнатов по результатам этих первых испытаний делали замечания, из которых главным был недостаток энергетического потенциала станции. Эскизный проект был принят в том же 1951 г.

Доработка станции велась на этапе технического проектирования в 1952 г. Параметры блоков уточнялись, предлагались улучшенные варианты построения схем, корректировалась техническая документация. Техпроект был принят в конце 1952 г. Гуськов, почувствовав необходимость более углублённого изучения возникающих проблем, стал всё чаще интересоваться вопросами теории. Читал литературу, проводил расчёты, привлёк меня к обоснованию основных характеристик, определяющих функционирование станции. Взял в штат лаборатории двух студентов МФТИ, проходящих стажировку в институте. Один из них, А. Косарев, стал изучать теорию случайных процессов, тогда ещё только зарождающуюся. На одном из семинаров в 13 лаборатории, которые проводились по инициативе Г. Я. Гуськова, куда был приглашён Л. А. Вайнштейн, Косарев ознакомил с результатами своих исследований. Вайнштейн внимательно слушал и потом сообщил, что он также стал заниматься этими вопросами по указанию А. И. Берга, который потребовал ознакомления его, Л. А. Вайнштейна, с корреляционной теорией ввиду прикладной значимости этой теории. Через несколько лет А. Косарев подготовил диссертацию, на которую лаборатория дала положительный отзыв. Всё это послужило толчком к моему изучению в дальнейшем основополагающих работ в этой области Яглома, Хинчина, Колмогорова и появившейся позже книги Н. Винера.

Среди проблем, стоящих тогда перед лабораторией, была проблема выбора плана расчёта, грамотного проектирования и, главное, поиска путей изготовления антенны нового типа – линзового апланата. Переход на новую антенну был связан с существенным укорочением длины волны, что неизбежно приводило к появлению волновых систем – аналогов оптических линз. О путях преодоления трудностей, возникших вследствие освоения ранее практически малоизученного диапазона миллиметровых волн, я расскажу в следующем разделе.

А сейчас – о другой проблеме, возникшей в связи с проектированием станции в целом. Занимался общей компоновкой станции ведущий конструктор М. З. Свиридов. Михаил Зосимович прошёл большую жизненную школу, в молодости был участником Гражданской войны, рассказывал, что сражался на бронепоезде, затем, окончив вуз, стал конструктором. Опыта, как говорится, ему было не занимать. По техническому заданию питание станции должно было осуществляться от двух электродвижков, входящих в комплект станции. Весовые характеристики движков Свиридову были, по-видимому, известны, и он при компоновке поместил их в задний отсек станции. Их долго не поставлял разработчик. Когда опытные образцы станции были уже установлены на гусеничных шасси тягачей, пришли движки новой модификации. Перебазирование их в отсек питания привело к изменению центра тяжести всей конструкции, в результате чего передняя часть станции приподнялась с опор. Естественно, что это было расценено как ЧП.

Первым запаниковал заказчик. Доложили руководству института. Последовали оргвыводы. А. И. Берг уже находился в Министерстве обороны. Сначала пострадал М. З. Свиридов. Вспомнив о дисциплинарном нарушении, взялись за Гуськова, понизив его в должности. Некоторыми это было расценено как срыв работы. Я должен был в это время ехать в командировку, где уже находился Гуськов с командой. Новый начальник лаборатории, присланный сверху, потребовал, чтобы я по приезде сообщил о происшедшем Гуськову. Я знал, что быть посланником недобрых вестей опасно, но, с другой стороны, понимал, что Гуськов умеет держать удар и действовать в соответствии с когда-то модной песенкой: «При каждой неудаче уметь давайте сдачи, иначе вам удачи не видать». Так и произошло. Гуськов выругал прежде всего меня, затем сказал пару «ласковых» слов по адресу начальства. В тот раз мы выполнили большой объём работы, объездив с доработанным макетом станции почти весь Северо-Запад.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.