Беспорядки перерастают в революцию

Беспорядки перерастают в революцию

Уже вечером 26 февраля (11 марта) взбунтовалась 4-я рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка. Переполненные запасными казармы, почти полное отсутствие офицеров, отсутствие обучения (хорошо дело было поставлено лишь в учебной команде) – все это привело к тому, что значительная часть солдат, вооружившись, пошла за агитаторами-рабочими на улицу. Бунт был подавлен с помощью преображенцев, но 21 солдату с оружием удалось бежать. Новость о том, что солдаты стали переходить на сторону революции, ободрила улицу и усилила натиск пропагандистов на войска¹.

Движение еще оставалось преимущественно стихийным. «Настроение в рабочих кварталах, – вспоминал о ситуации, сложившейся с 26 на 27 февраля В. Д. Бонч-Бруевич, – было сильно приподнятое, полное решимости и воли к действию. Но никак нельзя сказать, что тем движением, которое нарастало с каждым часом, кто-либо руководил»². Характерно, что активность демонстрантов, стремившихся в центр города, резко возрастала к середине светового дня и падала с наступлением сумерек. К вечеру 26 февраля (11 марта), после стрельбы по толпе, ситуация в центре Петрограда казалась стабильной, а в ночь на 27 февраля (12 марта) Невский, освещаемый прожектором с Адмиралтейства, полностью обезлюдел. После полуночи полная тишина иногда прерывалась винтовочными выстрелами³.

Приблизительно в два часа ночи петроградский градоначальник подошел к окну своего штаба: «Столица спала. Казалось, отдыхала от безобразий последних дней, лишь у пылающих костров жались извозчики, а около них неподвижно стоял неизменный страж порядка – старый петербургский городовой»⁴. На самом деле, идиллии не было. Одинокого полицейского не просто было встретить вдалеке от здания градоначальства на Гороховой, во дворе которого, кстати, с началом волнений расположился жандармский дивизион⁵. «На улицах пустынно. Полиции нет, – вспоминал Спиридович. – Изредка встречаются патрули или разъезды. Спокойно. Зловеще спокойно. Но неспокойно в казармах. Всюду разговоры о событиях за день. Обсуждают бунт Павловцев. Смущены не только солдаты, но и офицеры. Офицеры видели за день на улицах полную бестолочь. Нет руководительства. Нет старшего начальника»⁶.

Все сильнее сказывалось недостаточное количество офицеров в запасных частях. Количественная и качественная слабость командных кадров приводила к тому, что войска быстро терялись в сложной, наэлектризованной обстановке противостояния с демонстрантами. «Войска вышли на улицу без офицеров, – писал об этих днях А. И. Деникин, – слились с толпой и восприняли ее психологию»⁷. Патрули и разъезды выходили в наряд без офицеров. «Город не походил на самого себя, – писал американский журналист. – На улицах почти никого не было, кроме групп солдат, которые производили впечатление часовых, о которых забыли. Не было видно ни одного полицейского»⁸. Пока старшие командиры в столице старались ускользнуть от ответственности и отдачи приказов, активизировались политики.

Вечером 26 февраля (11 марта) правительство вновь собралось на совещание на квартире Голицына. Теперь большинство министров твердо поддержали предложенный ранее проект роспуска Думы, и Голицын, воспользовавшись специально оставленным ему подписанным императором бланком, поставил на нем дату 25 февраля (10 марта), объявив прекращение сессии с 26 февраля (11 марта), о чем и было сообщено Родзянко в ночь на 27 февраля (12 марта)⁹. Тот развил исключительную активность, отсылая телеграммы уже не только в Ставку, но и в штабы фронтов. В 22:22 26 февраля (11 марта) в Могилеве приняли его послание Алексееву, в котором председатель Думы описывал трагическое положение экономики страны и недвусмысленно намекал на то, что без кардинальной смены политического курса поражение неизбежно¹⁰.

«Население, – телеграфировал Родзянко генералу, – опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением. Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок. России грозят унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю необходимым и единственным выходом из сложившегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия, воодушевившись вновь верою в себя и в своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода на светлый путь нет, и я ходатайствую перед

Вашим Высокопревосходительством поддержать это мое глубокое убеждение перед Его Величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В Ваших руках, Ваше Высокопревосходительство, судьба славы и победы России. Не может быть таковой, если не будет принято безотлагательно указанное мною решение. Помогите Вашим представительством спасти Россию от катастрофы. Молю Вас о том от всей души»¹¹.

В час ночи 27 февраля (12 марта), через два часа после получения текста этого обращения Алексеевым, в Могилев начальнику штаба Верховного главнокомандующего телеграфировал Брусилов. Главнокомандующий ЮгоЗападным фронтом считал необходимым согласиться с предложениями председателя Государственной думы и просил сообщить об этом императору. Вечером того же дня Брусилова поддержал Рузский¹². Алексеев принял решение сообщить о просьбе Родзянко на утреннем докладе. Между тем около двух часов ночи Голицын телеграфировал императору в Могилев о принятом Советом министров решении распустить Думу. Об этом же и приблизительно в то же время Хабалов известил Алексеева.

Обстановка в Петрограде была совершенно неопределенной. С одной стороны, волнения показали и решимость рабочих, и колебания среди войск гарнизона, с другой – большая часть последних пока еще оставалась верной Присяге и не останавливалась перед употреблением оружия против демонстрантов¹³. Такое положение не могло продолжаться долго.

Первым выступил лейб-гвардии Волынский полк. Интересно, что в 1905–1907 гг. он имел репутацию одного из самых консервативных полков гвардии: за жестокие расправы с участниками беспорядков волынцы получили репутацию черносотенцев¹⁴. Теперь волнения начались в его учебной команде, которая за день до этого несколько раз обстреливала демонстрантов. Ее солдаты и унтер-офицеры были явно недовольны той ролью, которую им приходилось играть на улицах Петрограда¹⁵. Прибывший в полк штабс-капитан Лашкевич построил в казарме учебную команду и поздоровался с ней. Ответа не было. Не поздоровались с командиром даже правофланговые унтер-офицеры. Лашкевич спустился по лестнице и вышел на плац, направляясь в канцелярию полка. Тут из окон учебной команды прозвучал выстрел – офицер был убит наповал. После этого у солдат уже не было выбора. Вооружившись, они вышли на улицу, увлекая за собой остальных¹⁶.

Однако это не было простым солдатским мятежом, превращающим воинскую часть в вооруженную толпу. Волынцы шли в полном порядке, во главе с офицером, с пулеметной командой. Появившиеся драгуны, еще верные правительству, не решились атаковать восставших. Занимавшийся пропагандой большевик Бонч-Бруевич с несколькими рабочими сразу же бросился к казармам полка, но солдат там уже не было: «Тут же во дворе казарм мы увидели труп убитого капитана, который хотел оказать сопротивление солдатам, бросившимся к запертым пирамидам с винтовками. Он был смят, а потом застрелен. Хранилище взломано, и ружья выхвачены. Несколько винтовок валялись здесь же на полу. Рабочие взяли винтовки»¹⁷.

Сказалась и близость казарм гвардейских полков, окружавших Таврический дворец. Волынцы отправились к преображенцам, и в результате к восставшим присоединился еще один полк. К солдатам подходили вооруженные рабочие, демонстранты и т. д. Работал принцип снежного кома, которому нечего было противопоставить. Началось избиение офицеров, тем более что часть из них оказала посильное сопротивление в казармах лейб-гвардии Московского полка и батальона самокатчиков на Выборгской стороне, куда поначалу двинулись волынцы и преображенцы¹⁸.

Самокатчики были практически единственной частью с прочным, нетекущим составом рядовых и волевым, популярным среди солдат командиром. В результате батальон под руководством своего командира полковника Бакашина не только оставался под контролем, но и оказывал вооруженное сопротивление революции вплоть до утра 28 февраля (13 марта). Для того чтобы заставить самокатчиков присоединиться к восставшим, бараки, в которых находилась эта часть, были подвергнуты пулеметному, а затем и артиллерийскому обстрелу. Так как орудий у самокатчиков не было, они вынуждены были сдаться. Полковник Бакашин вышел к революционерам для того, чтобы защитить своих подчиненных от самосуда. Он сказал, что солдаты выполняли его приказ, после чего был застрелен¹⁹.

Утром 28 февраля (13 марта) непродолжительное время сопротивление оказывали и гардемарины Морского училища, однако долго продержаться они не могли²⁰. Воспитатели и командиры училища, понимая бесперспективность сопротивления огромной толпе, основу которой составляли запасные Финляндского и 180-го пехотного запасного батальона, допустили в здание выборных представителей. Те искали пресловутые пулеметы и, не найдя оных, удалились. Это, правда, не спасло училище от разграбления его арсенала²¹.

«Кончились “беспорядки”, – верно отмечал А. А. Бубликов, – началась “революция”. Но в нее все еще все продолжали не верить»²². Впрочем, осознание серьезности происходящего приходило быстро.

На Выборгской стороне произошло окончательное слияние восставших солдат с рабочими. Толпа начала громить и поджигать полицейские участки, осадила тюрьму «Кресты» и вскоре ворвалась в нее²³. «К этому времени, – вспоминал генерал Балк, – картина падения власти уже вырисовывалась. Войска не противостояли бунтовщикам, переходили на их сторону, в лучшем случае бездействовали. С большинством участков телефонная связь прекратилась. Некоторые из них были разгромлены и подожжены. Чины полиции переодевались в штатское и разбегались, ища пристанища у знакомых»²⁴. Рабочие освободили из тюрьмы «Кресты» заключенных, вместе с политическими на свободу вышли и уголовники. Процедура освобождения была проста. Камера открывалась, находившиеся в ней освобождались «волею Революционного Народа»²⁵. Именно они прежде всего бросились к зданию окружного суда на Литейном проспекте. Толпа перешла через Литейный мост и взяла Дом предварительного заключения, освободив всех находившихся там под арестом. После этого был взят и подожжен окружной суд. Ненавистные преступникам судейские чиновники избивались и выгонялись на улицу. Архивы суда горели в центре города, а уголовники не давали пожарникам подойти к зданию²⁶.

При этом и революционная толпа, и бандиты постоянно боялись того, что появится сила, перед которой придется держать ответ. Дерзость действий коренилась, по словам очевидцев, в страхе «появления карающей десницы и соответствующего ущемления». Во время погрома в здании суда кто-то крикнул: «Семеновцы идут!». Этого слуха и памяти о том, какую роль сыграл полк при подавлении восстания в Москве в 1905 г., оказалось достаточно. Началась паника и толпа побежала к Литейному мосту, сминая все на своем пути. У входа на мост образовалась давка, люди прыгали на лед и бежали по замерзшей Неве на другой ее берег²⁷.

Подобное поведение неудивительно, если вспомнить о том, кто играл роль гвардии революции на улицах. «Революция в Петербурге, – вспоминал Ф. И. Родичев, – ознаменовалась, прежде всего, сожжением зданий судебных мест и Дома предварительного заключения, освобождением повсюду арестантов и сожжением полицейских учреждений и дел мировых судей. Это был свой фронт. Вливалась в жизнь новая волна, не то, чтобы чистая, но, несомненно, революционная. Первым завоеванием революции была гарантия безнаказанности преступников. Они образовали почетный легион движения. Весна 1917 года была раем для воров»²⁸. Говоря точнее, по мере исчезновения власти страна превращалась в рай для бандитов и налетчиков.

К вечеру было разграблено и подожжено здание охранного отделения²⁹. «По всей России весь старый уголовный мир был выпущен на свободу, – вспоминал начальник контрразведки Петроградского военного округа, – и фатально сгустил революционную накипь»³⁰. Впрочем, в самом начале настоящей гарантии безнаказанности еще не было. В условиях возникающего вакуума власти ее могла предоставить только одна из ветвей этой власти, тем более что будущее оставалось совершенно неясным. Иначе говоря, нужна была санкция, которую в этих условиях могла предоставить только Дума. На этот момент только она была единственным общепризнанным центром оппозиции Короне.

Руководство Думы также колебалось и по той же самой причине: победа улицы в Петрограде отнюдь не была еще гарантией победы окончательной. В конце концов, было принято решение подчиниться указу о роспуске и немедленно собраться на частное совещание, где и был избран Временный комитет Государственной думы во главе с Родзянко. В него вошло все руководство «Прогрессивного блока», а также А. Ф. Керенский и Н. С. Чхеидзе³¹. Думский февраль 1917 г. с самого начала нес в себе элементы двусмысленной игры руководителей думской оппозиции. И порядок, и спокойствие, и новую форму правления Родзянко надеялся получить, лавируя между революцией и старой властью. 27 февраля (12 марта) в Думе собрались практически все депутаты «Прогрессивного блока» – около 200 человек. Они ждали развития событий³².

Между тем освобожденные из тюрьмы члены рабочей группы ЦВПК во главе с К. А. Гвоздевым оказались во главе толпы, которую они и повели по привычке к Думе, то есть к штабу собственных руководителей. Здесь они вместе с членами социал-демократической фракции и меньшевиками-оборонцами и создали ядро будущего Петросовета – Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов³³. Управляющий делами ЦВПК генерал-майор барон В. Н. фон Майдель на собственном автомобиле возил Гвоздева по заводам, помогая ему организовывать немедленные выборы в Петросовет³⁴.

Когда через несколько месяцев после этого два английских лейбориста прибыли в Петросовет, они с самого начала были поражены отсутствием среди его членов рабочих. «Взгляните на их руки! – воскликнул один из них. – Ни один из них не работал ими и дня за всю жизнь!»³⁵ Создаваемая либералами для контроля над рабочим движением структура, таким образом, сыграла роль остова будущего орудия их уничтожения. Милюков в своей исторической речи о создании Временного правительства особо отметил ее создателей. Перечисляя членов нового кабинета, он заявил: «Далее мы дали два места представителям той либеральной группы русской буржуазии, которые впервые в России пытались организовать представительство рабочего класса… А. И. Коновалов помог сорганизоваться рабочей группе при Петроградском военно-промышленном комитете, а М. И. Терещенко сделал то же самое относительно Киева»³⁶.

В тот же день, 27 февраля (12 марта), в Думу явились представители полков для того, чтобы осведомиться о позиции избранников народа. Родзянко принял их и передал солдатам единогласно принятое решение совета старейшин: «Основным лозунгом момента является упразднение старой власти и замена ее новой. В деле осуществления этого Государственная дума примет живейшее участие, но для этого, прежде всего, необходим порядок и спокойствие»³⁷. В значительной мере храбрости ему придал тот факт, что на сторону революции перешел Преображенский полк (вернее, его запасной батальон, так как сам полк в это время был на фронте). Родзянко потребовал полного себе подчинения. Комендантом города был назначен член Думы отставной полковник Генерального штаба Б. А. Энгельгардт³⁸. Наряду с теми, кто выполнял Присягу, и с теми, кто просто выжидал, чем закончатся события, с самого начала февральских событий проявилась и другая линия поведения офицеров, и причем молодых кадровых офицеров, вскоре назвавших себя «младотурками».

Приехавший в столицу из Ставки 26 февраля (11 марта) полковник П. А. Половцов вечером того же дня узнал о том, что Энгельгардт уже «собирает в Думе людей, могущих содействовать восстановлению нормальной жизни»³⁹. Вечером следующего дня Половцов получил приглашение от нового коменданта Петрограда примкнуть к этому подобию революционного штаба. Это была «военная комиссия» Думы под председательством А. И. Гучкова. Половцов, по его словам, окунулся в революцию: «Столпотворение в Тавриде не поддается описанию… Здесь (на втором этаже дворца. – А. О.) помещается “военная комиссия”. Из кого она состоит, довольно неопределенно. Гучков – председатель, из Генерального штаба здесь болтаются Туманов, Якубович, Туган-Барановский, Гильбих… Кавардак невероятный: все бегают, все распоряжаются, но толка не вижу»⁴⁰. Эти офицеры сразу поддержали революцию и «.полностью предоставили себя в распоряжение Государственной думы»⁴¹. Первым реальным действием комиссии было подчинение бронеавтомобилей и радио. Вслед за этим она активно занялась подчинением восставших частей и раздачей вооружения и боеприпасов своим, как, очевидно, казалось «младотуркам», сторонникам⁴².

Несмотря на эти усилия, положение на улицах и в казармах столицы было уже таким, что Дума не могла его контролировать. Тем не менее она еще в какой-то степени влияла на ситуацию. Законодательная палата сумела внедрить в массовое сознание свой образ как центра сопротивления «темным силам» в борьбе за интересы России. Так, во всяком случае, руководители Думы декларировали свою миссию в собственных программных документах. Созданный 27 февраля (12 марта) Исполнительный комитет Государственной думы издал документ о создании нового органа власти. «Временный комитет Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием»⁴³.

Это был осознанный выбор в сторону поддержки переворота. Комитет сразу же обсудил и вопрос о создании и составе будущего правительства. Возглавить его должен был князь Львов. Думцы активно разъезжали по казармам, представители власти призывали воинские части выступить против монархии⁴⁴. Все, что противопоставляло себя императорской власти, со второй половины 27 февраля (12 марта) стремилось к Таврическому дворцу⁴⁵. Без Думы, как отмечал американский журналист – свидетель происходивших событий, – требование отречения императора было бы невозможно. Она была единственным органом, который мог претендовать на роль представительского учреждения, вокруг которого могла объединиться страна. Дума была в состоянии выполнить эту миссию, и она ее выполнила. «Но, с другой стороны, – продолжал Дош-Флеро, – у интеллигенции и Думы не было такой же ярости мятежа. Они ворчали и критиковали, но когда дело дошло до насилия, их страсть исчезла»⁴⁶.

Воспоминания русского очевидца не слишком расходились с этими словами: «Первое: солдатский бунт в Петербурге разросся в победоносную революцию только потому, что он был возглавлен поначалу Государственной думой, давшей революции свое знамя, но бессильной овладеть событиями. Против Думы посылать тогда войска было нельзя. Второе: успех восстания в Петербурге еще не означал гибели монархии в России. Тыловой, взбунтовавшийся “неизвестный солдат” сам в первые дни еще трепетал, требуя “неразоружения и невывода” из Петербурга на фронт. Решающей силой был именно фронт, сравнительно еще крепкий. И вот тут-то соотношение сил было внезапно изменено в пользу революции – не только союзом, очень недолгим, Думы и улицы, но и скоропалительным отречением. А отречение было вызвано тем, что ближайшие к царю генералы были обмануты гипнозом думского февраля. Именно генералы, а не Гучков, вынудили у Государя отречение»⁴⁷.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.