Московский погром 1915 г

Московский погром 1915 г

Русские войска продолжали отступление. Новости с Юго-Западного фронта вызвали в Москве еще один антигерманский погром, гораздо более масштабный, чем тот, что имел место в октябре 1914 г. В ходе волнений пострадала масса русских немцев и иностранцев, не имевших отношения к воюющим противникам России. Московские промышленники и купцы обратились тогда к министру торговли и промышленности с жалобой на действия московских властей, которые, по их мнению, недостаточно активно и оперативно пресекли погромы. Жалоба была передана Н. А. Маклакову¹. По окончании следствия, проведенного после октябрьского погрома по приказу начальника корпуса жандармов, министр внутренних дел специально указал главноначальствующему в Москве генералу А. А. Адрианову на недопустимость повторения этих событий, которые произошли на фоне бездействия московской полиции. С точки зрения Н. А. Маклакова, они подрывали «достоинство Русского государства» и «авторитет правительства»².

Сам А. А. Адрианов после этого внушения и личного отчета о случившемся перед императором заявил в интервью газете «Утро России» о том, что все произошедшее было совершенной неожиданностью для властей и что повторение абсолютно недопустимо: «Бороться с немецким засильем необходимо. Но надо вести культурную работу, не прибегая к приемам дикарей. Необходимо вести экономическую войну с оставшимися немцами внутри России. Надо развивать отечественный капитал, делать его более гибким и предприимчивым. Но до тех пор, пока действуют законы Империи, имущество хотя бы и врагов должно охраняться. Никакие погромы допущены быть не могут! Повторяю, что никакая агитация, возбуждающая население против германских или австрийских подданных, не может иметь места. Если это будет обнаружено, то по городским и земским делам присутствие, безусловно, закроет занимающееся подобной агитацией общество за его вредную деятельность»³.

Казалось, октябрьские события в Первопрестольной ушли в прошлое. И все же они повторились через семь месяцев. Обстановка в городах была весьма напряженной и без известий о неудачах на фронте. Начали чувствоваться дороговизна жизни, наплыв беженцев и усталость от войны, которая оказалась более длительной, чем ожидалось. С августа 1914 по февраль 1915 г. цены на товары, потребителями которых были прежде всего малообеспеченные слои населения, значительно выросли. В Петрограде повышение составило: соль – на 57 %, ржаная мука – на 18 %, пшено – на 21 %, гречневая крупа – на 51 %, мясо третьего сорта – на 26 %, молоко – на 25 %, сахар – на 14 %. Схожая картина с небольшими колебаниями наблюдалась и в Москве, где также прежде всего дорожали продукты народного потребления: ржаная мука, печеный хлеб, пшено, соль, яйца и т. п.⁴

Из октябрьских событий в Москве не было сделано надлежащих выводов. 26 января (8 февраля) 1915 г. в Московском окружном суде было рассмотрено дело пяти подростков – участников погромов, схваченных с поличным во время грабежей. Обвиняемые признались, но после недолгих прений и часового совещания судей были оправданы⁵. Мотивы этого решения достаточно ясны, но вряд ли его можно было бы назвать своевременным. В апреле 1915 г. на мясных рынках Петрограда прошли волнения. 7 (20) апреля 1915 г. в качестве протеста против цен на мясо на рынке женщины стали переворачивать лари торговцев и избивать их. Порядок был восстановлен полицией⁶. Через день все повторилось, и на рынке пришлось установить постоянное дежурство полиции⁷. 8 (21) апреля беспорядки начались в Москве: в булочной на Большой Пресне закончился хлеб, хозяин отказался открывать ее, в результате перед дверями собралась толпа в 4 тыс. человек, в основном состоявшая из женщин и подростков. И те, и другие вели себя очень агрессивно, в результате вновь пришлось прибегнуть к помощи полиции. При разгоне толпы камнями были ранены три пристава и два городовых, задержаны 20 человек⁸.

Такова была только часть проблем, с которыми предстояло справиться новому главноначальствующему в Москве. Ф. Ф. Юсупов был человеком несерьезным и неопытным, к тому же только начал входить в сложности исправляемых им должностей⁹. Безусловно, это ослабляло контроль над положением в столице, которое, казалось, не могло вызвать опасений. 11 (24) мая в городе прошла очередная патриотическая демонстрация в честь вступившей в войну на стороне Антанты Италии. Под русскими и итальянскими флагами с портретами Виктора-Эммануила III и Николая II демонстранты прошли к итальянскому консульству, затем по Мясницкой и Тверской улицам к резиденции Ф. Ф. Юсупова, который приветствовал их с балкона. Шествие прошло без эксцессов¹⁰. Несмотря на бравурное начало, первые шаги главноначальствующего не позволяли надеяться на быстрое решение проблем. Скорее наоборот, он мог создать новые. Так, например, генерал довольно быстро убедился в том, что никакой дороговизны в городе нет, а есть только желание некоторых торговцев поднять цены на продукты, которое легко преодолевается установлением «определенной максимальной таксы». Об этом своем наблюдении он поведал московской прессе всего через пять дней после вступления в должность¹¹. Ф. Ф. Юсупов быстро показал, что возлагавшиеся на него при назначении надежды были ошибочными¹².

Князь и ранее был способен удивить словом и делом. Так, в январе 1915 г. он посетил Францию в качестве посланника императора с целью вручения русских орденов отличившимся французским военным и своим экстравагантным поведением не снискал уважения у союзников. Между прочим, в разговоре с президентом Р. Пуанкаре Ф. Ф. Юсупов пустился в следующие рассуждения: «Он рассказывает мне, что в России на каждом шагу видишь следы немецкого влияния, что в Москве полиция находится в руках Германии, что в России не осмеливаются изгнать немцев ни из торговли, ни с государственных должностей, потому что у немцев защитники при дворе, у великих князей, во всех кругах общества. С такой свободой выражается посланец императора. Правда, после этой поправки он добавляет, что император твердо решился вести войну до победного конца»¹³.

16 (29) мая «Голос Москвы» продолжил свою агитацию к борьбе с внутренними немцами: газета призвала высылать из города проживавших в нем подданных Австро-Венгрии и Германии – таковых оказалось около 2 тыс. человек¹⁴. В тот же день в московских газетах был опубликован и первый список высланных, после чего подобного рода колонки на 100 и более фамилий стали повседневными¹⁵. Возможно, пребывание подданных враждебных государств в Москве в это время и было излишней мягкостью, но избранные меры борьбы с этим излишеством трудно назвать разумными. Грань между немецко-австрийскими подданными и русскими немцами постепенно стиралась. Выйти из смыслового тупика смогло «Русское купеческое общество для взаимного вспомоществования», которое приняло решение исключить из своих рядов «всех членов австро-германской национальности». Исключение делалось только для тех, кто сражался в рядах русской армии или был русским подданным в трех поколениях¹⁶.

Отступление Юго-Западного фронта продолжалось. 21 мая (3 июня) Ставка официально сообщила об оставлении Перемышля¹⁷. Сообщая Николаю II об этом событии, Николай Николаевич (младший) писал: «Еще во время пребывания Вашего Императорского Величества на Ставке обстановка в Галиции сложилась в таком виде, что удержание полуразрушенного Перемышля при отсутствии достаточной артиллерии, и крайней скудости боевых припасов, и невозможности удержать в наших руках Ярослав и Радымно стало задачей весьма трудной. Принципиально тогда же было решено смотреть на Перемышль не как на крепость, а как на участок заблаговременно подготовленной позиции, удержание коей в наших руках с военной точки зрения являлось целесообразным лишь до тех пор, пока оно облегчало нам маневрирование в районе Сана. Ваше Императорское Величество изволите помнить, что оставление нами Перемышля было решено в ночь с 7/20 на 8/21 мая и только соображения о том впечатлении, которое произведет на общество оставление этого пункта, заставляли выбиваться из сил, чтобы сохранить его за на, ми (выделено мной. – А. О.)»¹⁸.

Пресса в целом заняла вполне взвешенную позицию по отношению к случившемуся. Передовица «Утра России» от 22 мая (4 июня) убеждала читателя: «Наша войска отошли от Перемышля и заняли соседнее расположение к востоку от него. Спокойно и хладнокровно, с несокрушимой верой в конечный исход борьбы нашей с Германией должно отнестись русское общество к этому известию. Судьба нынешнего, очередного натиска германских армий, на этот раз на наш германский фронт, не может зависеть от того, стоим ли мы перед развалинами Перемышля или отошли на несколько верст от него»¹⁹. Никакие соображения не помогли смягчить удар в сознании общественного мнения. 5 июня, получив телеграмму от генерала В. де Лагиша, Р. Пуанкаре записал в дневнике: «Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной»²⁰.

Уже 24 мая (6 июня) в «Голосе Москвы» появился призыв: «Нам предстоит трудная задача объяснить оставление нами Перемышля»²¹. В тот же день «Речь» поместила интервью вернувшегося с Юго-Западного фронта уполномоченного Красного Креста Д. Д. Данчича, который заявил: «Занятый нами Перемышль представлял собой такой же невооруженный город, как и Ярослав, как и Санок. То, что его нельзя защищать, там для всех было аксиомой. И когда из всего нашего фронта он выперся углом на 25–30 верст вперед, то и решили его очистить. Никакой осады не было. Задержали очищение Перемышля только для того, чтобы вывезти все имевшиеся там весьма значительные запасы. И действительно вывезли все до последней мелочи»²². Как показали события в Москве, решить трудную задачу объяснения случившегося не удалось, во всяком случае эффективно, хотя были перечислены все причины, по которым не стоило защищать эту полуразрушенную крепость, лишенную боеприпасов и продовольствия.

26 мая (8 июня) «Голос Москвы» опубликовал очередную статью, посвященную проблеме ликвидации немецкой торговли и предпринимательства в Первопрестольной. К началу войны в Москве насчитывалось около 250 крупных германских и австрийских фирм и до 500 средних и мелких предприятий, принадлежащих частным лицам. На основании закона от 11 (24) января 1915 г. к 1 (14) апреля все их следовало добровольно ликвидировать, однако выполнить это распоряжение в указанный период не удалось, и срок был продлен до 1 (14) июня. Поскольку, по мнению газеты, результатов ликвидации все еще не было видно, она назвала четыре крупнейших предприятия и магазина, права на которые были переведены на подставных лиц²³. В этот же день начались волнения среди женщин, в большей части имевших родственников в армии. Они выражали недовольство потерей портняжных заказов, которые, по их мнению, были переданы немецкой фирме²⁴.

Следует отметить, что заказы распределялись благотворительным обществом великой княгини Елизаветы Федоровны. Примерно 3 тыс. человек направились с жалобой к А. А. Адрианову, который обещал разобраться²⁵. Уже на следующий день, 27 мая (9 июня), в рабочих кварталах Москвы поползли слухи о том, что живущие в городе немцы стремятся помочь своим соотечественникам на фронте, распространяют болезни, отравляют воду и прочее. Вечером того же дня произошли первые столкновения²⁶. Среди них распространились новости о таинственных отравлениях на Прохоровской мельнице (в этот день там по непонятной причине отравились 38 человек)²⁷, принадлежавшей фирме «Эмиль Циндель и К». Управляющим предприятием был некий Г Г Карлсен. Немецкие фамилии делали правдоподобными слухи о том, что причинами всех неприятностей было отравление шпионами артезианских источников. Толпа окружила мельницу, но на требование выйти к ним Г. Г. Карлсен ответил приказом закрыть ворота. В результате ворота были взломаны, а управляющий убит. Просьбы его дочери – русской сестры милосердия пощадить отца ни к чему не привели. Затем схожие волнения затронули мельницу Шредера, фабрики в Данилове и Замоскворечье²⁸.

Утром 28 мая (10 июня) многотысячная толпа с портретами императора и флагами двинулась на Красную площадь, после чего стала растекаться по близлежащим улицам. Люди заходили в магазины и требовали предъявить документы, чтобы убедиться в том, что их владельцы не были «австро-германцами». Поначалу такое свидетельство, если оно было, помогало, но приблизительно после трех часов дня процесс окончательно вышел из-под контроля²⁹. Если поначалу собственность подозрительных, с точки зрения толпы, лиц, не имевших документов о русском подданстве, просто уничтожалась: сжигалась, ломалась, втаптывалась в грязь и прочее, то потом ее начали расхищать, и погром уже явно стал приобретать формы массового грабежа, лишенного национальной направленности. Самое активное участие в беспорядках приняли женщины, подростки, рабочие и деклассированные элементы³⁰. Естественно, их центром стали деловые кварталы города.

Страсть к разрушению чужого имущества постепенно начала охватывать и армию. На оккупированных территориях солдаты все чаще совершали бесконтрольные и бессмысленные поступки против собственности. «Входите вы в уютную квартиру, – вспоминал начальник штаба 10-го армейского корпуса генерал Ф. П. Рерберг, – и видите следы пребывания русских: зеркала, стекла, посуда, лампы побиты вдребезги, на столе оставлены недоеденные остатки подчас очень даже вкусных яств – значит, люди были не голодные. Все имущество, хранившееся в комодах и шкафах: одежда и обувь мужская, женская и детская, белье, корсеты, чулки, книги, журналы – все это вытащено из комодов, сложено кучей на полу, посыпано сверху мукой и крупой, принесенными тут же из кладовой, полито солдатскими щами, и поверх всего – нагажено! Никакою логикою действия это невозможно было объяснить, кроме логики озверелых и сбесившихся идиотов! Что-то недоброе предчувствовалось в этих картинах. Хотелось себе представить, что будет по окончании войны, если десятимиллионная наша армия при демобилизации не пожелает сдать оружия, а силою заставить – некем будет, и в деревни возвратятся с винтовками, револьверами и патронами беспринципные и озлобленные мужики, привыкшие на войне убивать людей?! Чувствовалось определенно, что пугачевщины нам не избежать!»³¹

Летом 1915 г. пугачевщина пришла во вторую столицу. 28 мая (10 июня) С. П. Мельгунов описал в своем дневнике увиденное: «В Москве творится полная неразбериха. Накануне началась забастовка – не желают работать на немцев. Утром перед Котельнической частью был молебен в присутствии большой толпы. А. М. Васютинский спрашивал, по какому случаю, – против немцев. Открылось шествие с флагами и пр. При пении «Боже царя храни!» шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками общества «За Россию». Сзади начинались погромы. Предварительно во всех московских газетах, кроме «Русских ведомостей», печатались списки высылаемых немцев. Накануне усиленно раздавали листки с перечнем и адресами немецких торговых фирм. Все газеты трубили о зверствах немцев. Решили, очевидно, поднять настроение по растопчинскому методу ввиду неудач на войне… Погром разросся и превратился в нечто совершенно небывалое – к вечеру были разгромлены все «немецкие» магазины. Вытаскивали рояли и разбивали. Полиция нигде не препятствовала погромщикам. Власти, очевидно, не ожидали, что погромы примут такой масштаб»³².

Настроения и действия Ф. Ф. Юсупова были не последней причиной того, что события в Москве приобрели такой масштаб и характер. Не считая себя находившимся в подчинении министру внутренних дел, он не сообщал в министерство о том, что происходит в городе. Начальник Охранного отделения и полицеймейстер Москвы также не сделали этого, считая, что информацию в Петроград должен был направить сам Ф. Ф. Юсупов. На этот раз не был активен и А. А. Адрианов³³. Как показало в дальнейшем сенатское расследование, генерал отдал приказ, категорически запрещавший полиции применение оружия при любом развитии событий. Чины полиции должны были ограничиваться увещеванием, в крайнем случае действовать нагайками³⁴. Градоначальник даже явил личный пример выполнения собственных распоряжений. Появившись перед толпой в начале волнений в сопровождении 200 полицейских, он ограничился словами, пообещав сам разобраться во всем. Отъехав от митингующих, генерал не предпринял ничего и не отдал никаких распоряжений³⁵. Очевидно, без приказа он уже не считал кощунством грабеж под пение гимна. В результате низшее и среднее звенья городской власти оказались нейтрализованы, а толпа, убедившись в безнаказанности своих первых выходок, стала действовать гораздо активнее³⁶.

Мало кто из чиновников решился проявить инициативу и действовать без приказа. От главноначальствующего указаний не поступало. В начале волнений Ф. Ф. Юсупов сказался больным и не покидал своего дома³⁷. Не торопился он и связаться с Петроградом, хотя бы для того, чтобы получить инструкции от Н. А. Маклакова. Министр внутренних дел узнал о том, что творится в Москве, из утренних сообщений газет. В город немедленно был отправлен начальник Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Свиты Его Императорского Величества В. Ф. Джунковский³⁸. В восемь часов вечера 28 мая (10 июня) было собрано экстренное заседание Городской думы, в ходе которого принято решение: обратиться к москвичам с просьбой сохранять спокойствие, к рабочим – с призывом прекратить забастовки, к главноначальствующему – с просьбой пресечь погромы. В 11 часов вечера в здание Думы прибыли Ф. Ф. Юсупов и А. А. Адрианов³⁹.

Обсуждение проблемы продолжилось, в результате чего Ф. Ф. Юсупов также решил обратился к москвичам с воззванием: «28-го сего мая на улицах Москвы произошли печальные события. Начавшись под влиянием стремления удалить с заводов подданных враждебных нам государств, эти события мало-помалу вылились в самые безобразные формы. Собиравшиеся толпы не только били стекла и громили магазины, владельцы которых носят иностранные фамилии, но и грабили находившиеся в них товары. В этом постыдном деле принимали участие также женщины и подозрительного вида подростки». Ф. Ф. Юсупов призывал москвичей доверить борьбу с немцами ему как назначенному императором представителю единственной законной власти: «Я же как носитель этой власти в Москве, с первого дня моего назначения поведший борьбу с немецким засильем, сам сумею защитить интересы родного города от влияния враждебных России лиц и предупреждаю, что не позволю вмешиваться в мои распоряжения. Вместе с тем довожу до сведения жителей Первопрестольной, что при попытках вновь произвести какие-либо насильственные действия, направленные против личной безопасности или имущества, хотя бы и подданных воюющих с нами держав, я приму самые энергичные меры к их подавлению. Одновременно с этим объявляю населению вверенного мне города, что я не допускаю на улицах столицы никаких сборищ или манифестаций»⁴⁰.

Вечером 28 мая (10 июня) практически вся Москва была охвачена погромами, по улицам на подводах и извозчиках открыто перевозили награбленное и торговали им. В городе начались пожары, ночью их насчитывалось уже около 30⁴¹. Для тушения были задействованы все пожарные силы города – 685 пожарных и 200 дружинников ополчения⁴². В огне, охватившем здание издательства «Гросман и Кнебель», погибли рукописи многочисленных монографий, в том числе и уже напечатанных здесь 22 томов «Истории русского искусства», а также коллекции фотографий автора этого издания И. Э. Грабаря⁴³. Погромщики мешали пожарной охране, и она не успевала тушить горевшие здания. Погромы стихли лишь к пяти часам утра 29 мая (11 июня). Однако утром все началось снова, хотя в городе уже появились полиция и войска, пытавшиеся остановить погромщиков⁴⁴. До появления солдат сил полиции было явно недостаточно, 68 полицейских получили серьезные ранения⁴⁵.

Для успокоения разбушевавшейся толпы пришлось вызывать части из учебных лагерей⁴⁶. В нескольких случаях солдатам пришлось употреблять огнестрельное оружие, при этом в толпе были жертвы – 12 убитых и 30 раненых⁴⁷. Тем не менее волна погромов стихла в городе только к вечеру 29 мая (11 июня). Вслед за этим она перекинулась в Московскую губернию, но там была сразу же погашена энергичными действиями местных властей⁴⁸. Беспорядки происходили только в непосредственной близости от города, в Московском и Богородском уездах, в основном в дачных районах⁴⁹. Губернская администрация продемонстрировала достаточную решительность. Не менее адекватной была реакция властей и в других городах империи, где имели место похожие волнения. Во всяком случае, они нигде не приняли такого масштаба, как в Москве⁵⁰.

Вряд ли это было случайностью. В первые дни волнений появление полиции и градоначальника приветствовалось толпой – погромщики считали, что действуют с разрешения властей, которые действительно поначалу не препятствовали стихии на улицах города⁵¹. На самом деле своими действиями (арестами, высылками лиц с «подозрительными фамилиями», запретами полиции разгонять «патриотические демонстрации») Ф. Ф. Юсупов только возбуждал страсти, которые потом не смог контролировать. По его приказу был арестован даже председатель Общества фабрикантов и заводчиков Московского района Ю. П. Гужон – французский подданный⁵² и, по иронии судьбы, активный участник обсуждения мер по борьбе с немецким засильем⁵³. После майских событий в Москве он удивительно быстро переменил точку зрения на этот вопрос и уже считал необходимым сообщать В. Ф. Джунковскому, что нагнетание антигерманских настроений в России явно направлено против власти⁵⁴.

Только вечером 29 мая (11 июня) главноначальствующий Москвы ввел в городе комендантский час: движение по улицам было ограничено с десяти вечера до пяти утра⁵⁵. В этот же день для расследования событий в город прибыл министр юстиции И. Г. Щегловитов. 30 мая (12 июня) Ф. Ф. Юсуповым были запрещены любые манифестации, «какого бы рода они ни были»⁵⁶. Комендантский час в Москве был отменен только 2 (15) июня⁵⁷. 29 мая (11 июня) городской голова и председатель Всероссийского союза городов М. В. Челноков обратился к жителям Москвы с призывом к спокойствию: «Грабежи и насилия вчерашнего дня составляют неслыханный позор для родной столицы и ослабляют наши силы. Всякому пропущенному дню в нашей фабрично-заводской работе наши враги бесконечно радуются, и каждый из вас пусть задумается об этом. Московская городская дума обращается к населению города Москвы с призывом немедленно прекратить недостойные Москвы погромы, а к рабочему и фабричному населению Москвы – с просьбой напрячь все силы и не допускать приостановления работ на фабриках и заводах, ибо каждый день промедления есть торжество врага»⁵⁸.

Враг действительно мог торжествовать, тем более что он не имел к организации этих событий никакого отношения. Торжествовала и общественность столицы. «Два воззвания прочли вчера утром москвичи: главноначальствующего над г. Москвой и московского городского головы, – гласила передовица «Утра России». – В самом факте одновременности этих двух воззваний мы усматриваем отрадный признак осуществления желаемого сотрудничества административной власти Москвы с органами общественного самоуправления»⁵⁹. Несмотря на столь очевидные достижения Ф. Ф. Юсупова, для него наступало время для оправданий за случившиеся события. Весьма созвучной словам и действиям генерала была версия московских официальных властей, которую они поспешили направить в Ставку: «Взрыв оскорбленного народного чувства – буйного, разнузданного, но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма»⁶⁰.

От имени Московской городской думы к главковерху немедленно обратился и М. В. Челноков, уверявший великого князя, что «Москва, готовая всеми средствами способствовать полной победе над врагом, примет все меры к необходимому и полному восстановлению Первопрестольной. Полная верой в окончательную победу русского оружия под верховным водительством Вашего Императорского Высочества, Москва не остановится ни перед какими трудами и жертвами, сделает все, чтобы удовлетворить нужды армии и тем помочь довести великую отечественную войну до победоносного конца»⁶¹. 1 (14) июня последовал одобрительный ответ из Барановичей: Николай Николаевич счел необходимым поддержать готовность к труду на благо армии⁶².

Естественно, масштаб случившегося исключал возможность отговорок– необходимо было объяснить, почему погромы стали возможными. Позже Ф. Ф. Юсупов попытался предложить такое объяснение, он даже утверждал, что погром был организован немцами⁶³. Гораздо более убедительной была позиция начальника Московского охранного отделения полковника А. П. Мартынова. В своем докладе по поводу произошедшего он отмечал: «Такой взрыв может оказаться только репетицией для другого, настоящего и серьезного взрыва»⁶⁴. Свою лепту в погром внесла и московская пресса. В частности, газета А. И. Гучкова сделала все возможное для того, чтобы направить патриотические чувства против немецкого населения Первопрестольной. «С самого начала войны, – писала позже «Речь», – существовали у нас кучки людей, считавших разжигание злобы и ненависти необходимой принадлежностью патриота, думавших, что чем больше злобы, тем больше патриотизма. И ежедневно, капля за каплей, они внедряли в смятенную, растерявшуюся под наплывом небывалых событий народную душу распаляющий, дурманящий яд. И вот в Москве мы увидели действие этой систематичной отравы. Человеческая природа такова, что возбудить ее к злобным и разрушительным, хотя бы и бессмысленным действиям много легче, чем к разумным и созидательным»⁶⁵.

В результате весьма оригинального союза городской власти и либеральной оппозиции мирные поначалу антигерманские манифестации закончились погромами реальных и вымышленных немцев. Москва в течение трех дней была во власти толпы⁶⁶. Заставший эти события Г К. Жуков вспоминал: «В это были вовлечены многие люди, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как народ не знал иностранных языков, то заодно громил и другие иностранные фирмы – французские, английские»⁶⁷. Пострадали 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями и именами и граждан союзных государств и, кроме того, 90 русских подданных с русскими же именами и фамилиями⁶⁸.

За три дня в городе насчитали 70 пожаров, из них 10 очень больших и 11 больших; убытки, понесенные частными лицами, в первом приближении составили 38 506 623 рубля⁶⁹. Удар, которые нанесли погромы по экономике Москвы, был весьма чувствительным. Достаточно сказать, что в городе не работали около 200 тыс. человек⁷⁰. К 1 (14) июня в городе закрылось 193 предприятия и 300 магазинов, в основном принадлежавших подданным враждебных государств (за исключением славян, французов, итальянцев и турецкоподданных христиан), 40 фирм было переведено на новых владельцев⁷¹. Пять лиц «австро-немецкой национальности» были зверски убиты толпой, четверо из жертв женщины.

Приехавший в город 2 (15) июня чиновник МВД описал следующую картину: «Проезжая с Николаевского вокзала… я был поражен видом московских улиц. Можно было подумать, что город выдержал бомбардировку вильгельмовских армий. Были разрушены не только почти все магазины, но даже разрушены некоторые дома, как оказалось затем, сгоревшие от учиненных во время погрома поджогов. В числе наиболее разгромленных улиц была между прочим Мясницкая, на которой, кажется, не уцелело ни одного магазина, и даже с вывеской русских владельцев, как, например, контора Кольчугина. Во многих магазинах разбитые окна были заставлены деревянными щитами, на многих из которых были наклеены большие плакаты с довольно оригинальными надписями. Так, например, на одном из разгромленных магазинов в Камергерском переулке я прочел следующую надпись: «А. Быков. Торгующий под фирмой русского подданного дворянина Шварца, разгромлен по недоразумению». На некоторых приводились родословная владельца магазина, имевшего несчастье носить иностранную фамилию, доказывающая его русское происхождение. А из одной такой надписи я узнал, что родители владельца разгромленного магазина и все его ближайшие родственники похоронены на православном Ваганьковском кладбище»⁷².

Во время волнений в Первопрестольной распространялись слухи об измене некоторых членов царской фамилии. Рост неприязненных настроений в адрес императрицы Александры Федоровны начался в Москве уже с февраля 1915 г.⁷³ Теперь они прорвались наружу. «Особенно доставалось императрице Александре Федоровне, – вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, – от которой требовалось удаление в монастырь по примеру ее сестры, вдовы великого князя Сергея Александровича. Беспорядки разрослись столь широко, что в конце концов войска вынуждены были пустить в ход оружие. Только этим крайним средством удалось через несколько дней восстановить полный порядок в Первопрестольной»⁷⁴. Кстати, великой княгине Елизавете Федоровне не помогло и ее монашеское звание, под угрозой оказался и тот самый монастырь: во время погрома распространились слухи, что в обители прячется ее брат великий герцог Гессенский⁷⁵.

Не менее напряженной была обстановка в столице империи. Да и какими еще могли быть настроения, если даже в Ставке все еще продолжали играть в шпионские игры и сознательно транслировали их в тыл? В апреле 1915 г. Николай Николаевич назначил М. Д. Бонч-Бруевича начальником штаба 6-й армии, прикрывавшей Петроград. Это было поощрение за его вклад в «дело Мясоедова». Главковерх поручил генералу проверить работу контрразведки⁷⁶. По свидетельству М. Д. Бонч-Бруевича, его напутствовали следующими словами: «Вы едете в осиное гнездо немецкого шпионажа, одно Царское Село чего стоит»⁷⁷. Результаты охоты на немцев сказались и здесь. М. Д. Бонч-Бруевич почти сразу же после вступления в должность начальника штаба 6-й армии разоблачил немецкое окружение командующего армией генерала от артиллерии К. П. фан дер Флита – «впадающего в детство рамолика»⁷⁸.

На самом деле упрекать главнокомандующего 6-й армией в излишней мягкости по отношению к представителям враждебных государств было трудно. Уже в октябре и ноябре 1914 г. он предложил Совету министров приступить к решительным мерам по отношению к подданным враждебных государств, а именно к их поголовной высылке из столицы во внутренние губернии⁷⁹. Генерал не получил поддержки, тем не менее он проявил настойчивость в достижении поставленной цели. 30 декабря 1914 г. (12 января 1915 г.) он отдал приказ «выслать всех германских и австрийских подданных, без каких-либо изъятий, в возрасте от 17 до 60 лет, из пределов петроградского градоначальства». Подданным враждебных государств запрещалось проживание в Лифляндской (кроме Рижского уезда), Эстляндской, Петроградской, Выборгской и западной части Новгородской губерний. Выселение должно было завершиться к 15 (28) января 1915 г.⁸⁰

С 1 (14) января 1915 г. чины петроградской полиции начали обход германо-австрийских подданных, доводя под расписку сведения о приказе генерала. Многие надеялись, что «изъятия» все же будут⁸¹. Как оказалось, эти надежды не были лишены оснований. С санкции Верховного главнокомандующего градоначальник Петрограда 10 (23) января издал распоряжение, по которому из этого списка изымались словаки, чехи, поляки и галичане, подавшие прошения о переводе в русское подданство и ждавшие рассмотрения этих обращений, а также все несовершеннолетние подданные Германии или Австро-Венгрии в семьях со смешанными браками, в которых один из родителей являлся русским подданным⁸².

Выселение подданных враждебных государств не носило массового характера и затянулось до весны. 11 (24) мая было издано очередное распоряжение об их высылке из Петрограда в семидневный срок, причем семьям уезжавших разрешался переезд в нейтральную Швецию⁸³. В целом, К. П. фан дер Флит не отличался неуемной активностью, столь свойственной М. Д. Бонч-Бруевичу. С точки зрения последнего, это, очевидно, и было свидетельством слабоумия главнокомандующего армией. Вслед за разоблачением своего начальника он начал бороться с немцами в столице, благо таковых там хватало, а вскоре обратил свое внимание на «вредительство на военных заводах»⁸⁴. Правда, этот энергичный разоблачитель шпионов не мог компенсировать отсутствие в столичной власти лиц, подобных Ф. Ф. Юсупову, но печатный орган, подобный «Голосу Москвы», здесь имелся.

Это было партнерское А. И. Гучкову суворинское «Новое время», вместе с которым он уже не раз организовывал травлю неугодных ему лиц. Оно также вело, хотя и с трудом, свою войну с «внутренними немцами». В частности, в январе – мае 1915 г. издание опубликовало цикл статей в 35 частях под общим названием «Золото Рейна. Кольцо Нибелунгов», посвященных проблеме немецких колоний, фирм и банков в России. Не гнушалась эта газета и другими, в том числе и явно надуманными проявлениями немецкого засилья в империи: вывески на немецком языке, немецкий репертуар в русском музыкальном театре, немецкие сотрудники в Эрмитаже, немецкие профессора в русских университетах, немецкие члены Императорской академии наук и прочее⁸⁵. Развернуться более энергично не удавалось, поскольку в Петрограде действовало военное положение и возможностей для проявления свободы слова там было меньше, чем в Москве.

В момент, когда в Первопрестольной начались волнения, петроградский градоначальник принял меры к обузданию страстей, и даже взвешенная в своем подходе к национальному вопросу «Речь» вышла с цензурными белыми полосами в разделах «Московская хроника»⁸⁶. Первая информация о московских событиях появилась в газетах Петрограда лишь 5 (18) июня, да и то ее продолжали жестко цензурировать⁸⁷. Впрочем, это мало разрядило обстановку. «Петербург кипел, – вспоминал А. И. Спиридович. – Непрекращающееся отступление в Галиции и слухи о больших потерях подняли целое море ругани и сплетен. Говорили, что на фронте не хватает ружей и снарядов, за что бранили Сухомлинова и Главное артиллерийское управление с Вел. Кн. Сергеем Михайловичем. Бранили генералов вообще, бранили Ставку, а в ней больше всего Янушкевича. Бранили бюрократию и особенно министров Маклакова и Щегловитова, которых уже никак нельзя было прицепить к неудачам в Галиции. С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный (будто бы) шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем Императрицу»⁸⁸.

И как военный, и как администратор Ф. Ф. Юсупов проявил себя далеко не с самой лучшей стороны, но в результате московские погромы легли пятном на репутацию министра внутренних дел Н. А. Маклакова, его отставка стала лишь вопросом времени⁸⁹. Погромы совпали с весьма важным и беспрецедентным для России событием. 28 мая (10 июня) 1915 г. А. В. Кривошеин, П. Л. Барк, П. А. Харитонов, С. В. Рухлов и С. Д. Сазонов явились к И. Л. Горемыкину и потребовали освободить их от портфелей или отправить в отставку Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, А. В. Сухомлинова и И. Г Щегловитова. Фактически это была первая «стачка министров», которая закончилась успехом. Ультиматум был принят главой правительства, на докладе в Царском Селе 30 мая (12 июня) И. Л. Горемыкин заявил о том, что, несмотря на несвоевременность перемен, отставка Н. А. Маклакова была бы желательна⁹⁰. Что касается московских событий, то расследование проводил генерал В. Ф. Джунковский, который 1 (14) июня представил свой доклад императору⁹¹.

Судя по воспоминаниям командира ОКЖ, он носил нелицеприятный для Ф. Ф. Юсупова характер. Тем не менее для него это ничем особенным не кончилось. Из московской администрации пострадал только А. А. Адрианов, 1 (14) июня 1915 г. вынужденный подать прошение об отчислении от должности градоначальника, которое было удовлетворено на следующий день⁹². Николай Николаевич всегда поддерживал кавалеристов, а Ф. Ф. Юсупов несколько лет до войны командовал кавалергардским полком. Это соответствовало и довоенному принципу назначения на подобные должности, описанному В. А. Сухомлиновым: «В общем цеплялись за старые и частью устарелые формы и брали на должности людей не там, где их можно было найти, а исключительно только таких, которые, казалось, удовлетворяли следующим условиям: преданность царю, безусловное повиновение и отсутствие какого-либо собственного политического убеждения. Это приводило к тому, что гвардейские офицеры по своему соответствию для назначения на должности по управлению оказывались в первых рядах. Этим объясняется, что гвардейская кавалерия очутилась в роли академии по поставке членов управления: губернаторов, полицеймейстеров и генерал-губернаторов – задача для нее непосильная и вовсе ей не соответствующая»⁹³.

Конечно, В. А. Сухомлинов тоже был кавалеристом, но великий князь с 1905 г. относился к нему с неприязнью, которая переросла с 1909 г. в открытую вражду. Император счел необходимым поддержать главковерха. 5 (18) июня был подписан высочайший рескрипт об отставке Н. А. Маклакова, которую оформили как принятие ходатайства об оставлении занимаемого поста по состоянию здоровья⁹⁴. Тем не менее контекст событий был очевиден, и оппозиция напрямую связала перемены в МВД с московскими событиями⁹⁵. Этот шаг император сделал под влиянием Верховного главнокомандующего, который и выдвинул кандидатуру преемника министра внутренних дел – князя Н. Б. Щербатова, занимавшего до этого должность главноуправляющего государственным коннозаводством⁹⁶. Приказ о его назначении также последовал 5 (18) июня⁹⁷.

Этот бывший кавалерийский офицер, знаток сельского хозяйства, прекрасный специалист в коннозаводском деле, хорошо разбиравшийся в вопросах конского ремонта, был тесно связан с кругом Николая Николаевича. Поскольку в предвоенный период он сумел наладить диалог с Думой по вопросам о кредитовании коннозаводства, главковерх считал его человеком, способным наладить диалог с общественностью⁹⁸. Оппозиция встретила его без особого оптимизма. «Личность и политика нового министра, – гласила передовица «Речи», – конечно, слишком мало известны обществу, чтобы оно могло судить о его будущей деятельности по его прошлому. Но можно полагать с некоторой вероятностью, что эта деятельность не будет простым продолжением хорошо известной обществу деятельности Н. А. Маклакова»⁹⁹. В последнем кадеты не ошиблись. Н. Б. Щербатов действительно отличался от предшественника. На новом посту он не проявил особых организационных способностей: «…без прочного служебного опыта, без знания всех тонкостей административного механизма, без практической подготовки он сразу оказался во главе огромного ведомства с разнообразнейшими функциями, соприкасавшимися с различными сторонами государственной жизни. Случилось это к тому же в исключительно тревожный период катастрофы и внутреннего кризиса»¹⁰⁰.

Следует отметить, что московские события вовсе не были какой-то специфической особенностью России. Буквально за несколько дней до них, в ночь с 31 мая на 1 июня 1915 г., германские цеппелины впервые совершили налет на столицу Британской империи. Их бомбы обрушились на Ист-Энд. В результате возмущенные жители этого района Лондона начали избивать лиц, как писала «Таймс», «подозреваемых в том, что они являются немцами». В начале мая там же, в Лондоне, уже были беспорядки такого рода, направленные против немцев, имевших разрешение на проживание в Англии. Громились лавки, мастерские, в которых пытались отсидеться забаррикадировавшиеся хозяева. «Сцены на улицах в эти ранние утренние часы после авианалета, – отмечал английский журналист, – не скоро будут забыты теми, кто стал их очевидцами»¹⁰¹.

Однако в английской столице, в отличие от русской, было гораздо больше полиции, которую власти, не задумываясь, бросили на восстановление общественного порядка. Более того, уже утром 1 июня британское правительство издало специальное распоряжение, запрещавшее всякую публикацию информации об авианалетах как для представителей своей, так и иностранной прессы: «Communique Адмиралтейства содержит все новости, которые могут быть надлежащим образом опубликованы. Эти инструкции даются с целью обеспечить общественный порядок, и настоящее предложение может также быть опубликовано в качестве объяснения отсутствия более детальных докладов»¹⁰². Это положение действовало до февраля 1916 г., когда слухи о потерях от бомбежек убедили официальный Лондон в необходимости отказаться от него.

Причины и московских, и лондонских событий, как мне представляется, были одинаковы: реакция массового сознания на внезапную опасность, чувство страха, направленность которого обуславливала официальная антинемецкая пропаганда. Что же касается специфики русского общественного мнения, то оно не могло понять быстрого отступления фронта, необходимости оставления Перемышля, крепости, которую дважды осаждали русские войска, и только вторая осада, затянувшаяся почти на два месяца, кончилась ее капитуляцией. Положение, конечно, ухудшал тот факт, что все это произошло почти сразу же после поездки императора и громогласных заявлений об освобождении «подъяремной Руси».

На множество вопросов был предложен один емкий ответ. Такое понятие, как измена, объясняло все: от поражений во второй Восточно-Прусской операции до неожиданного отступления русской армии, стоявшей на пороге Венгерской равнины. Последствия поиска внутреннего врага были весьма велики и явно превосходили масштабом городские волнения. «Погром немецких фабрик, магазинов, квартир в Москве летом 1915 г., – вспоминал современник, – в действительности был только прелюдией к тому страшному, безумному нечеловеческому пожару, который разразился и обуглил потом всю Россию. Уже тогда можно было заметить, что нервное напряжение в народе, его неудовольствие достигли кульминационного пункта и что разрядить эту атмосферу должно и необходимо»¹⁰³.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.