§ 3. Второе нашествие Надира на Дагестан. Поражение иранцев в Джаро-Белоканах

§ 3. Второе нашествие Надира на Дагестан. Поражение иранцев в Джаро-Белоканах

Выполнение условий Гянджинского договора резко ухудшило внешнеполитическое положение Дагестана и прикаспийских областей. Добившись серьезных уступок от Петербурга, Надир стал готовиться к очередному нашествию на Ширван и Дагестан. Аналогичные планы в отношении этих областей вынашивали и правящие круги Османской империи. По мере отхода русских войск за Сулак борьба между Ираном и Турцией за овладение этими территориями достигла кульминации.

Согласно Гянджинскому трактату, в конце марта 1735 г. русские войска оставили прикаспийские области и направились на р. Сулак. 28 мая генерал Еропкин сдал Дербент вновь назначенному персидскому султану Ферудину, а сам с четырьмя полками переместился в крепость Святой Крест. Сюда же стягивались войска из Баку, Низабада, Рубаса, Бойнака и других укреплений. Находившийся здесь в конце мая 1735 г. И. Я. Лерх записал: «Здесь нашел я все в великом движении… Из Дербента и Бойнака соединились с нами генерал-майор Еропкин с 4-мя пехотными полками и многими казаками. Генерал-квартирмейстер де Бриньи заложил крепость Сулак в 1723 г., он же должен был сравнить оную с землею».[420] Уничтожив крепость на Сулаке, русские войска направились в Кизляр, ставший новым центром российского правления на Кавказе.

Вывод русских войск из Дагестана, открывший путь для иранских завоевателей, вызвал беспокойство местного населения. Не желая подпасть под иранское владычество, жители приморской полосы уходили вместе с российскими войсками или укрывались в горах, как это сделало население двух магалов Дербентского ханства.[421] Очевидцы объясняли это тем, что они ненавидели персов из-за их «безграничного грабительства и тиранства».[422] Выдача беженцев иранским властям, чего настойчиво добивался Надир, нанесла серьезный ущерб престижу России, претендовавшей до этого на роль покровительницы народов Кавказа. Генерал Левашов прямо указывал, что при выдаче беженцев ему «многую жалость и нарекания видеть приключилося, что их издревле обещанная протекция не защитила».[423]

Положение осложнялось тем, что оставление российскими войсками Дагестана и угроза иранского порабощения усилили протурецкие настроения среди части местных владетелей. В двадцатых числах апреля в Стамбуле усиленно распространялись слухи о прибытии муфтия Дагестана Курбана-эфенди с письмами от всех народов и владетелей с просьбой прислать им войска на помощь, так как Россия вознамерилась отдать их «Тахмас Кулы-хану» (Надиру. – Н. С.)» в наижесточайшее мучение».[424] Российских дипломатов убеждали в том, что Сурхай-хан, уцмий Ахмед-хан и шамхал Хасбулат обратились за помощью к крымскому хану, который сам прислал письмо султану Махмуду, предлагая объединиться с дагестанцами и выступить против Ирана. «Все сии письма дагистанския и ханския в совете читано, и в оном многое против и в пользу советовано, наконец, положено, – доносил А. Вешняков, – чтоб самого хана семьдесят тысячами (войска. – Н. С.) послать».[425]

Однако эти слухи оказались преувеличенными. Шамхал Хасбулат, обласканный Надиром год назад, и Сурхай-хан, брошенный тогда же Портой на произвол судьбы, и не думали примыкать к осман-крымской коалиции. Единственным сторонником ориентации на Стамбул выступил отправивший письмо с муфтием Курбаном-эфенди уцмий Ахмед-хан, на которого решили рассчитывать в Стамбуле и в Крыму.

Обыграв сначала дагестанский вариант, в Стамбуле решили выступить под флагом защиты «единоверных мусульман» – суннитов Кавказа от уничтожения «еретиками» – шиитами (иранцами. -Н. С.). Объявив себя 25 апреля 1735 г. покровительницей мусульманских народов Кавказа, Порта стала внушать доверчивым горцам несбыточные надежды на возможность избавиться от иранского порабощения с помощью турецкого султана и крымского хана. Тем самым она пыталась, как и год назад, привлечь их на свою сторону, чтобы отправить значительные силы из Крыма через Северный Кавказ на помощь османам, сражавшимся в Закавказье и Иране с иранскими войсками.[426]

Крымский хан Каплан-Гирей, активно участвовавший в этих планах, надеясь на поддержку кабардинских князей кашкатавской группы, предупредил их в конце апреля, что, следуя прежним маршрутом (Кубань, Кабарда, Чечня, Дагестан. – Н. С.), вскоре будет «маршировать в Персию».[427] Поощряя воинственные устремления Крыма, 12 мая 1735 г. с личным указом, крупной суммой денег и многочисленными подарками султан отправил в Бахчисарай капуджи-баши Кади-Ха-лил-агу для вручения их хану «на раздачу его войску».[428] С тем же курьером уцмию Ахмед-хану отправили алмазную печать, множество подарков и жалованные грамоты для подкупа дагестанских владетелей.

В султанском указе на имя крымского хана предлагалось: немедленно выступить в поход с 60-тысячным войском, набрать в Дагестане еще 66 000 путем подкупа местных владетелей, отстранить Сурхая от власти как «бездельника и преступника многих султанских указов» и назначить на его место уцмия Ахмед-хана; согласовать свои действия с сераскером Закавказья Абдуллах-пашой, чтобы наступать на иранцев с двух сторон и обескровить их силы.[429] В случае противодействия этому походу со стороны русских войск хану предлагалось «поступать с ними как с неприятелями и стараться пройти насильно».[430] Для поощрения крымского хана султан обещал подкрепить его силы 20-тысячным корпусом.

Таким образом, весной 1735 г. Дагестан занял исключительное положение во внешнеполитических планах Ирана и Османской империи. Не осталась безучастной к событиям в Дагестане и царская России, опасавшаяся выхода Османской империи к побережью Каспия. Пользуясь создавшейся ситуацией, Порта пыталась перехватить инициативу у Ирана и занять эти области собственными силами. Неплюев прямо указывал, что с этой целью она решила «дагестанов всех без изъятия в протекции своей объявить и туда хана крымского… со осьмьюдесять тысячами(войска. – Н. С.) послать».[431]

Сообщая об этом своему правительству, Неплюев предлагал принять действенные меры, чтобы сорвать замыслы Турции и Крыма. Со своей стороны, добившись аудиенции у великого визиря Али-паши, И. И. Неплюев заявил: «Чтобы Порта на берега Каспийского моря не поставила ноги… двор его никогда татарам прохода через свои области не позволит, а меньше еще согласится на принятие Портой в подданство дагестанцев».[432]

Однако резидент не добился успеха, за что получил выговор от вице-канцлера А. И. Остермана. Осуждая Неплюева за то, что он письменно подтвердил содержание Гянджинского трактата, Остерман предлагал внушить Порте, что Россия уступила Ирану не весь Дагестан, а лишь узкую полосу на побережье Каспия. «Но когда то учинено, – уточнял вице-канцлер, – то потребно ныне, чтоб вы сей артикул ясно толковали и Порте доказали, что сие уступление до одних городов (Баку и Дербент. – Н. С.), а не до дагистанских народов касается».[433]

Дагестанский вопрос в кавказской политике противоборствовавших сторон продолжал занимать доминирующее положение. Пытаясь принудить российских послов согласиться с намерением султана отправить крымскую конницу по дагестанскому маршруту, министры Порты угрожали России войной. Прибегая к прямой дезинформации, в письме к Остерману великий визирь убеждал его в том, что султан направляет войска против иранцев, жаждущих захватить «турецкие владения дагестанские – Шемаху и Ширван губя и разоряя тамошних мусульман».[434]

Однако старания великого визиря не дали ожидаемого результата. Отвергая необоснованность притязаний Порты на Дагестан, вице-канцлер отвечал на послание визиря: «Не единоверие и происшедшие случаи, в давних временах и веках, но трактаты разделяют границы, а заключенный между Российской империею и Портою трактат (1724 г. – Н. С.) явственно доказывает, что границы Порты в Персии распространяются не далее Ширвана, и что Порта вступаться в дагистанские народы ни малейшего повода не имеет».[435]

Вступив в дипломатическую схватку с великим визирем, канцлер пытался истолковать статьи Гянджинского трактата в пользу России, не останавливаясь перед угрозой применения силы. Предупредив своего оппонента, что османские притязания на Дагестан будут отражены силой, Остерман заявил: Россия не отказалась от протекции над дагестанскими народами, а уступила Ирану лишь приморскую область, и то с условием, «чтобы оные места и города никогда и в вечные времена ни в какие другие руки, кроме персидских, доставаться во владение не могли… потому что безопасность и существенные интересы Российской империи не допускают отнюдь, чтобы на берегах Каспийского моря могла бы какая-нибудь другая держава, кроме персидской, утвердиться».[436]

Дипломатические демарши канцлера в адрес Стамбула свидетельствовали о стремлении Петербурга не допустить османов на побережье Каспия путем сохранения российско-иранского союзного альянса. Касаясь тактики российской дипломатии в переговорах с османами, английский резидент К. Рондо доносил в Лондон: «Они прямо заявляют, что не потерпят ни поражения Тамаза (Надира. – Н. С.), ни тем более водворения на Каспийском море турок, которые очевидно стремятся достигнуть этой цели путем подчинения дагестанских татар (тюркоязычное население. – Н. С.) своему правительству».[437]

Для соблюдения статуса, установленного Гянджинским договором 1735 г., в Петербурге продумывались конкретные меры, могущие способствовать сохранению влияния России на Кавказе. Вернувшийся из Гянджи барон Шафиров предлагал перехватить инициативу у Порты и путем договоренности с Ираном усилить собственное влияние в Дагестане и Ширване, опираясь на поддержку местных владетелей. Предлагая сформировать для этой цели войска из азербайджанцев и дагестанцев под командованием муганского правителя Али Кули-хана и кергерского наиба Зартали-бека, он подчеркивал: «Також запотребно разсуждается, да б и дагестанских князей Усьмея (Ахмед-хана. – Н. С.) и шамхальского большого сына (Хасбулата. – Н. С.) и других владельцев удовольствовать и впредь милостивыми награждениями да б в тож время туркам в Грузии учинить диверзию».[438]

Шафиров считал крайне важным привлечь на свою сторону ставшего по воле Надира шамхалом Хасбулата, чтобы сохранить влияние на Ширван. «Надлежит новоиспеченного шаф-кала весьма к стороне В. И. В. склонить и объявить подшится, – писал он в докладной императрице, – понеже через него шафкала возможно… и без неприятельского со стороны В. И. В. объявления… Шемаху взять ибо как он, так и Усмей… при моей бытности в Гиляне неоднократно просили от командующего генерала токмо позволения, дабы могли Шемаху взять».[439]

Но запоздалые попытки Петербурга восстановить утраченные позиции в Дагестане и Ширване оказались нереальными. Склонить Порту к отказу от намеченного похода одними дипломатическими мерами России не удалось. В середине мая в дипломатических кругах Стамбула стало известно, что Порта приняла официальное решение отправить в поход крымского хана «со осьмьюдесять тысячами татар».[440]

Это решение турецкого правительства было встречено по-разному в дипломатических кругах Европы. «И все здешние чужестранные министры кроме неприятеля французского и предателя английского посла, – доносил Неплюев 15 мая, – настоящее турецкое послание нам и другим министрам торжественное объявление за манифест, а ханский действительный поход за разрыв мира почитают».[441] Оно привело к нарушению Константинопольского договора 1724 г. и послужило поводом для начала русско-турецкой войны 1735–1739 гг.[442]

Донесение Неплюева поступило в Петербург 14 июня, а на следующий день кабинет министров принял решение о необходимости вооруженного отражения османо-крымской агрессии на Северный Кавказ.[443] Находившемуся в Польше графу Б.-Х. Миниху 23 июня был отправлен указ начать демарш в сторону Крыма, чтобы задержать поход крымского хана. Одновременно находившемуся на Кавказе генералу Левашову дали предписание преградить путь Каплан-Гирею на Кабарду и Дагестан.[444]

Но Левашов не ждал пассивно указаний из Петербурга. В преддверии тревожных событий он заблаговременно принимал меры для сохранения влияния России в регионе. Стремясь удержать местных владетелей на ее стороне, он стал закреплять их подданнические отношения, подписывая соглашения о взаимной поддержке. С начала до середины 1735 г. были приняты присяги на верность России от владетелей и старшин 30 населенных пунктов Дагестана и Чечни, в том числе Салатау, Акуши, Мекеги, Цудахара, Муги, Губдена, Кафыркумуха, Эрпели, Карабудахкента, Бойнака, а также уцмия Кайтага Ахмед-хана. Накануне османо-крымского нашествия в аманатах находилось от Большой Кабарды 11 человек, Малой – 4, Аксая – 1, Эндирея – 4, Чечни – 2. Кроме того, специальным распоряжением В. Я. Левашова дополнительное жалованье стало выдаваться кумыкским владетелям Мехди-беку, Султанмураду, Сурхаю и Алишу Хамзину, брагунским мурзам Мураду и Мудару Кучумовым. Всего от кабардинских и кумыкских князей содержалось аманатами в Кизляре 22 человека.[445] Для пересечения сговора представителей кашкатавской «партии» и протурецки настроенных кумыкских владетелей с крымским ханом аманатами в Астрахань были доставлены сын Арслан-бека Кайтукина-Арслануко и сын Алиша Хамзина – Баммат. С той же целью в качестве аманатов в Кизляре и Астрахани содержались сын Татархана Бековича – Кургоко и сын Батыра Куденетова – Сабу-Гирей.[446]

Однако и эти меры российского правительства, не подкрепленные внушительной военной демонстрацией, не дали ожидаемых результатов. Пользуясь нерешительностью петербургского двора и неизменной поддержкой Англии и Франции, в конце июля 1735 г. Каплан-Гирей выступил в поход, надеясь пробиться через Северный Кавказ на помощь турецким войскам в Закавказье. Как доносил 5 августа донской атаман И. И. Фролов, по пути следования к хану присоединились 20000 кочевников Белгородской Орды, с которыми он расположился на Кубани ниже г. Копыла – резиденции кубанских сера-скеров.[447] «Если движение русских войск не изменит его планов, – доносил 20 августа К. Рондо в Лондон, – он намерен… оттуда двинуться в Кабарду и, далее, через Дагестан в Персию».[448]

Действительно, двигаясь из-под Копыла, он отправил «возмутительные письма» (воззвания. – Н. С.) ко всем владетелям и старшинам, проживающим на территории от Кубани до Дербента. По пути следования из Крыма в Кабарду крымцы опустошали встречные населенные пункты, следуя султанскому указу поступать «по военному обычаю, пленя людей, зажигая и пустошая и в разорение приводя все места, до которых дойти шастие послужит».[449]

Заявление придворных кругов Стамбула, подкрепленное действиями хана Каплан-Гирея, не оставили сомнений в решительности их намерений. Стремясь приостановить продвижение разношерстного крымского войска, Левашов отправил навстречу крымцам майора П. В. Бунина с предупреждением, что не может рассматривать действия хана иначе, как «неприятельское нашествие». Встретив Бунина на подходе к Кабарде, хан ответил, что пойдет намеченным маршрутом, хотя бы пришлось «потерять до последнего человека».[450] Прибыв на речку Баксан в середине августа, он наказал строптивых князей «баксанской» партии, а к исходу месяца оккупировал всю Кабарду.

Усмиряя непокорных различными мерами, к концу августа крымские войска подошли к границам Чечни, откуда хан обратился с воззваниями к «чеченскому народу» и владетелям, требуя «полного подчинения и признания крымского сюзеренитета».[451] Особую надежду в этих воззваниях он возлагал на старшего чеченского князя Айдемира Батырханова и чеченских старшин, подчеркивая, что «вы не подобны прочим, но особливо наши».[452]

Однако на сей раз правители Османской империи и Крыма наивно просчитались. Попытка Каплан-Гирея беспрепятственно пройти в Чечне по ущелью, расположенному между аулами Алды и Чечень, окончилась провалом, сохранив потомкам примечательное название «Нан Bogasi»[453] (ханская глотка. – Н. С.). Под командованием Айдемира Бартыханова, оставшегося на сей раз верным России, чеченцы нанесли противнику такое поражение, что «целый, отряд крымских татар был истреблен озлобленными горцами», уничтожившими, по новейшим данным, до 10 тыс. крымцев.[454]

В память об этой победе чеченцы поставили в ущелье каменную башню «Хан Кале» (ханская крепость. – Н. С.), отчего и само ущелье получило название «Ханкальское».[455] Однако

с помощью проводников из Эндирея и Кайтага двум корпусам крымского войска удалось обойти это ущелье и подойти к границам Дагестана. Находившийся в то время на Сулаке И.Я. Лерх записал 17 сентября, что «отсюда мы торопились убираться, поелику ежедневный получали известия, что крымский хан выступил в поход к нашим границам с 80 000 крымских и кубанских татар».[456]

Обстановка в Дагестане благоприятствовала крымскому нашествию. Между местными владетелями продолжалась вражда. Оспаривая власть у шамхала Хасбулата, аварский нуцал Умма-хан напал на него, но был смертельно ранен под аулом Параул.[457] К концу сентября русские войска оставили Дагестан и прибыли на Терек, где была основана новая крепость Кизляр, ставшая «своего рода русской столицей на Кавказе”.[458]Указом Сената на месте разрушенной крепости Святой Крест предлагалось «сделать при реке Кизляре транжамент, а вместо Терской крепости на устье Аксая реки фельтшанц».[459]

28 сентября в станицу Старогладовскую прибыл ханский курьер, который был принят генералом Левашовым. От имени Каплан-Гирея он потребовал свободного пропуска ханских войск, предупредив, что в противном случае они пробьются силой. Но Левашов отверг это требование, хотя и не имел достаточных сил для противодействия крымцам. Основной состав русских войск направился с Кавказа в Крым для участия в предстоящей войне с Турцией. Под командой Левашова против 80-тысячного крымского войска оставалось всего 8 тысяч человек. Поэтому Левашов вынужден был пропустить крымцев без сопротивления, которые двинулись к Дербенту выше гребенских городков, Аксая и Эндирея.

13 октября Левашов отплыл в Астрахань, предписав кизлярским комендантам местных жителей «от всего охранять…ни в чем не отягощать, принимать и обходиться с ними ласково, но умеренно».[460] В специальной инструкции коменданту Красногородцеву «Об обращении с горцами» уточнялось: «Горских народов, от которых в Кизляре имеются аманаты, содержать коменданту в своем ведомстве; обходиться с ними осмотрительно, осторожно, справедливо, приветливо, с умеренною ласкою, но не раболепно».

В этой инструкции, отразившей характерные черты кавказской политики царизма, сочетались как меры предупредительного, так и карательного характера: «Если кто из горцев против Е.И. В. какое зло учинит и будет пойман, – гласила она, – такого судить Гражданской канцелярией, с прибавкою офицеров, и приговор судейский исполнять неотменно, даже и смертью казнить».[461] Кизлярские коменданты старались выполнять эти предписания, благодаря чему крепость стала важной военнополитической опорой России на Кавказе.

Однако этими частичными мерами не удалось помешать нашествию огромной крымской лавины. Наступление крымских войск с севера и нараставшая угроза со стороны Ирана с юга обострили внутриполитическую обстановку в Дагестане, вызывая различную внешнеполитическую ориентацию владетелей и старшин. Стараясь заручиться их поддержкой, Каплан-Гирей дважды обращался к ним с воззваниями, предлагая встать под свое знамя. «По договору все дагестанские народы уступлены Порте от российского двора, – внушал он местному населению, – а вместо оных… отданы России с турецкой стороны некоторые завоеванные польские места.»[462] С особым усердием хан домогался привлечения на свою сторону известного духовного деятеля Дагестана Ибрагима-Гаджи Урадинского.[463]

Однако, как и следовало ожидать в создавшейся ситуации, эта попытка не увенчалась успехом. Для встречи крымских войск на Сулак прибыли сыновья уцмия Ахмед-хана и Сурхая, которым были присвоены пышные титулы и вручены богатые подарки. Но местное население не оказало хану той поддержки, на которую рассчитывали в Стамбуле и в Крыму. Ссылаясь на признания самих турецких министров, Вешняков доносил, что «о хане крымском полагают, что он бездействует около Андреевской деревни, ведая, что дагестанцы к нему не пристали».[464] В тридцати верстах от Дербента произошло сражение крымского войска с Хасбулатом и оставленными ему в помощь иранскими войсками. Хасбулат был разбит и бежал в горы, но хан вынужден был остановиться ввиду изменения соотношения сил между Россией, Ираном и Турцией.[465]

В середине июля 1735 г. иранские войска разгромили турок под Карсом и Ереваном, заставив капитулировать их гарнизоны в Тбилиси, Ереване, Еяндже и Тебризе. В начале октября в Крым был направлен 40-тысячный корпус под командованием генерала А. И. Леонтьева. Осенью русские войска перешли крымские границы, разбили ногайцев и расположились в станицах запорожских казаков. Узнав об этих событиях, султан отправил указ Каплан– Еирею, «дабы он в Персию не ходил и от того походу удержался».[466]

Это решение султана в турецких кругах комментировалось по– разному: «I1I якоб сам хан болен, и татары сему походу противятся, идти не хотят; /2/ о неверности дагестанов, будто отреклись от просимого оными (протекции Порты. – Н. С.)».[467]Что касается бунта татар, другие источники об этом умалчивают. Зато они подтверждают, что дагестанцы не только отреклись от протекции султана, но и оказали крымцам значительное сопротивление. Неслучайно в переговорах с турецкими министрами восемь лет спустя дагестанские посланцы прямо заявили, что «надлежит Порте ведать, что препятствие в прохождении крымского хана в прошлом (1735 г. – Н. С.) не от России было, но прямо от них дагестанцев».[468]

Но, прежде чем отступить из Дагестана, хан Каплан-Гирей предпринял спешные меры для сохранения на Кавказе влияния Порты и Крыма. Загнав в горы сторонника Ирана шамхала Хасбулата, он обласкал других местных владетелей, продолжая карательные меры против тех, кто принял участие в сражении с крымцами. Обложив их тяжелыми поборами, хан чинил насилия над непокорными, многие из которых бежали в горы. Выделив для подкупа зажиточной сельской верхушки 2500 туманов и многие подарки, он назначил шамхалом родственника Хасбулата – Эльдара, Сурхая оставил правителем Ширвана, а уцмия Ахмед-хана – вали (губернатором) Дербента.[469]

Однако предпринятые им меры имели больше символическое, чем реальное значение. Попытка хана «расположиться в Кабарде» на обратном пути не увенчалась успехом. Убедившись в твердой решимости российского правительства наступать в Крыму до тех пор, пока не будут отозваны крымские войска с Кавказа, хан вынужден был спешно уйти «оттуда на Кубань».[470]

Но отступление крымских войск с Кавказа не принесло спокойствия этому краю. Наоборот, вторжение крымцев на Северный Кавказ ускорило нашествие иранских завоевателей.

Разгромив турок в Закавказье летом 1735 г., Надир снова двинул свои войска на Ширван и Дагестан. Выступив из-под Гянджи 11 октября 1735 г., опустошая джарские джамааты, Шеки, Ширван, Шемаху, лезгинские и табасаранские магалы, встречая упорное сопротивление и неся большие потери, 21 ноября иранские войска подошли к Дербенту. Вследствие этого, по выражению академию Дорна, остатки крымских войск спешно покинули Кавказ, «оставив после себя огонь возмущения».[471]

Второе нашествие Надира на Ширван и Дагестан (1735 г.)

Появление значительной иранской армии у Дербента под командованием Надира заставило объединиться его противников. Вскоре Надиру стало известно, что только что утвержденный крымским ханом шамхалом Дагестана Эльдар и обласканные ими Сурхай и уцмий Ахмед-хан совместно решили напасть на его сторонника Хасбулата в Казанище. Не теряя времени, Надир двинулся на выручку своему приверженцу. Но на пути в Маджалис он встретил сопротивление со стороны сына уцмия Магомед-хана, укрепившегося в тесном ущелье с помощью артиллерии, брошенной при отступлении крымцами. Маджалис был взят, весь магал разорен, а Магомед бежал к отцу в Калакорейш. Из Маджалиса Надир вступил во владения своего вассала Хасбулата – Губден, где был встречен им с выражением верноподданнических чувств.[472]

Объединенные силы иранцев и Хасбулата представляли грозную силу, перед которой не могли устоять Сурхай, Ахмед-хан и Эльдар. Относительно планов дальнейших действий они не пришли к единому мнению, и каждый отступил в свои владения. Разногласия между ними облегчали задачу Надира, который поставил себе целью «принудить всех князей дагестанских покориться ему».[473]

Как и год назад, он решил расправиться сначала со своим непримиримым противником и наиболее влиятельным правителем Дагестана – Сурхай– ханом. 17 декабря вместе с Хасбулатом иранские войска начали наступление на Казикумух. Решающие сражение произошло три дня спустя в трех милях от Кумуха – в урочище Шаррат, где Сурхай был разбит и отступил сначала в Казикумух, а затем в Аварию.

Однако эта победа далась противнику нелегко. Касаясь исхода этого сражения, Мухаммад-Казим пишет: 30-тысячное войско Надира под его командованием напало на 10-тысячный отряд Сурхай-хана. Несмотря на неравенство сил, в разгар битвы «смелый, отважный Сурхай устремился в центр боя».[474]Битва была жестокой и вызвала потери с обеих сторон. «Земля была окрашена кровью, – повествует тот же автор, – как Джей-хун или Дежле (Аму-Дарья, или Багдадская река. – Н.С.)».[475]Разбитый превосходящими силами врага, Сурхай упорно сопротивлялся, но под угрозой окружения вынужден был уйти в Аварию. 21 декабря, стремясь избежать поголовной резни, к Надиру явились с изъявлением покорности казикумухские старшины. Следовавший на помощь Сурхаю Эльдар был разбит и отступил в Бойнак.

Заняв резиденцию Сурхая, Надир обложил горцев чрезвычайным налогом в 7 тысяч туманов, а из награбленных богатств в Дагестане отчислил в шемахинскую казну 100 тысяч туманов.[476] Однако, несмотря на одержанную победу, Надир и на этот раз не осмелился вступить в Аварию. Положение завоевателей оставалось тревожным. Как свидетельствуют иранские источники, нападавшие со всех сторон горцы уничтожали «с помощью мечей многих иранцев».[477]

Создавшаяся ситуация вынудила маневрировать самонадеянного Надира. Надеясь закрепиться в Южном Дагестане, Надир распустил слух, что ввиду наступившей зимы намерен отложить поход против Сурхай-хана, если «лезгины из Докуз-пара дадут ему 1000 лошадей и направят свои семьи в качестве заложников».[478] Непокорившиеся лезгины подверглись жестоким репрессиям, после чего «главные лица Табасарана (майсум и кадий. – Н.С.) согласились и покорились Надиру. Он наградил Хасбулата и других лояльных лидеров Дагестана, разрешил им вернуться домой».[479]

На обратном пути Надир рассеял отряды акушинского кадия Хаджи-Аюба, разорил множество даргинских аулов, вступил в Кайтаг, покорил уцмия Ахмед-хана и вынудил его выдать за себя дочь Патимат-ханум, которую называли «первой красавицей Востока».[480] Временно покорив Кумух, Акушу, Губден и Башлы, оставив значительные силы в Дербенте, в начале марта 1736 г. он вернулся в Мугань, где был торжественно коронован шахом Ирана.[481] Назначив своего брата Ибрагим-хана правителем Азербайджана и Дагестана, Надир направился в Мешхед, чтобы подготовиться к Индийскому походу.

Накануне похода шах пошел на сближение с Портой, надеявшейся территориальными уступками Ирану на Кавказе обострить российско-иранские отношения. Несмотря на старания русской дипломатии, в сентябре 1736 г. между Ираном и Турцией был заключен Эрзерумский мирный договор, который, по мнению английского посла в Петербурге К. Рондо, не мог не быть «крайне неприятным русскому двору».[482] Возвращая Ирану Грузию, Армению и Азербайджан, Порта добивалась нейтрализации статей Гянджинского договора 1735 г., предусматривающих совместное ирано-российское взаимодействие в борьбе против Османской империи.

Однако этот договор не стабилизировал обстановку ни в Турции, ни в Иране. Как доносили российские резиденты из Стамбула, страна переживала огромное расстройство и при малейших неурядицах могла оказаться «на краю бездны». Из Ирана резидент Калушкин также сообщал, что народ живет в неслыханном бедствии, доведен до истощения, устал от войны и все хотят мира. «И нельзя было не желать мира, – заключает Соловьев, – потому что Персия находилась на опасном положении: адирбижанцы взбунтовались, афганцы приготовили большое войско, чтобы не пропускать Надира в Кандагар; Грузия отложилась и соединенные владельцы ее поразили персидское войско недалеко от Тифлиса; дагестанцы начали разбойничать».[483]

Действительно, как только основные силы шаха отошли за Араке, в Дагестане и Азербайджане начались мощные анти-иранские восстания. Осенью 1736 г. анцухский старшина Галега вместе с джарцами выбил иранский гарнизон из Шильды и добился подписания почетного мира с братом Надира Ибрагим-ханом. В следующем году вместе с сыном Сурхая Муртузали они заняли Арешскую крепость, осадили Нуху и держали в блокаде иранские гарнизоны, «начиная от Тифлиса до Карабаха и кончая Шеки и Ширваном».[484]

Между этими событиями произошло крупное антишах-ское восстание в Дербенте, в котором участвовали Сурхай-хан Казикумухский и смещенный накануне восстания правитель Ширвана Султан-Мурад Устаджлу. Недовольный шахом Султан-Мурад вступил в тайный союз с Сурхаем, получил от него подкрепление и во главе большого войска осадил Дербент, где находился новый правитель Ширвана Мехди Кули-хан. Сражение между ними закончилось победой Султан-Мурада, который объявил себя правителем Ширвана.[485] Активное участие в этом восстании приняли городские жители.

Захваченный в плен Мехди Кули-хан оказался во власти разъяреной толпы, недовольной иранским владычеством. По словам российского посла в Иране И. И. Калушкина, дербентские «обыватели не вытерпя намедни присланного туда шемахинского беглербека (Мехди Кули-хана. – Н. С.), не токмо ему учинились ослушны, но и его самого с великим безчестием таскали по улицам и били смертным боем».[486] Антииранские восстания в Дербенте и в других местах вызвали озабоченность Надир-шаха Афшара. Для подавления восстания и усмирения непокорных жителей крепости были направлены значительные силы, с которыми прибыли новый правитель Ширвана топчи-баши Сердер-бек Кырхлу и назначенный правителем Дербента Наджаф-Султан Карач-оглу.[487]

Выполняя волю повелителя, новые наместники шаха начали с массовых репрессий: Султан-Мурад Устаджлу и 7 тысяч горожан подверглись казни, 100 семейств дербентцев «на вечное житье» переселили из крепости в Хорасан, десятки тысяч людей лишились глаз, языка и ушей. По данным Мухаммад-Казима,[488] исполнявшего переселенческий указ шаха, количество выколотых глаз в переводе на весовое измерение составляло 14 ман.[489]

Одновременно предпрнимались попытки укрепить позиции Ирана путем опоры на местных владетелей. Так, в специальном указе на имя уцмия Ахмед-хана от 24 мая 1736 г., подчеркивая, что события в Дербенте привели его в «нервозность», шах потребовал от уцмия еще раз «наказать это племя». В другом указе от 14 сентября ему же предлагалось вместе с вновь назначенным правителем Дербента Наджаф-Султаном обеспечить в тех краях «мир и спокойствие». «Поскольку в этом районе русские на границе с нами иногда вызывают беспокойство, – внушалось далее, – бдительно следить за ними и пресекать их попытки вызывать недовольство местных народов». В других указах, изданных осенью того же года, уцмию, как «хранителю печати» Дагестана, вменялось в обязанность выделять охрану для сопровождения русских послов в Иран, принимая меры «против внутренних раздоров», проявлять больше «исполнительности и рвения».[490]

Обезопасив себя со стороны Турции накануне Индийского похода Эрзерумским миром 1736 г., шах старался этими мерами оставить в тылу усмиренный Кавказ, но не добился успеха. Эта задача была возложена на его брата Ибрагим-хана и грузинского царя Теймураза, которому он вернул трон накануне похода, чтобы они «вместе ходили для наказания чарцов» (джарцев. – Н. С.) и дагестанцев».[491]

Ценой крупных потерь к концу 1737 г. Ибрагим-хан вытеснил восставших из Кахетии, но главной цели не добился. Весной следующего года снова восстали б джаро-белоканских «вольных» обществ под предводительством старшин Ибрагима-Диване и Магомед-Халила. К восставшим присоединились сын Сурхая Муртузали и сын цахурского владетеля Али-Султана Мухаммед-бек. К ним же на помощь дагестанцы прислали 20-тысячное войско. Стараясь расколоть силы восставших, Ибрагим-хан пытался восстановить против них дагестанских феодалов. С этой целью летом 1738 г. он прибыл на Куру, куда пригласил для переговоров Хасбулата, Сурхая, уцмия Ахмед-хана и Али-Султана Цахурского, но, за исключением последнего, никто не явился на этот призыв.[492]

По-видимому, получив об этом сведения во время Индийского похода в августе 1738 г., шах писал уцмию, что народы Дагестана, обязанные подчиняться ему (шаху. – Н. С.) как входящие в единую государственную систему Ирана, стали отходить от него, как «хейваны» (скоты. – Н. С.), попали под влияние Сурхая, за что достойны сурового наказания. С возвращением в Дагестан, предупреждал он уцмия, будем их преследовать «до пределов аваров и черкесов, чтобы об этом сохранить память до конца света в горах Эльбруса». В двух своих письмах от 14 сентября и 20 ноября 1738 г., будучи занятым штурмом Герата и Кандагара, он повелевал уцмию вместе с Хасбулатом наказать Сурхая, арестовать его сына Муртузали и направить его в Исфахан, а потом «подумать и подготовиться к наказанию казикумухцев».[493] Чтобы сломить волю горцев к сопротивлению, их запугивали слухами о том, что «шах пойдет к туркам горами близ кумык и остановится в Кабарде и будет… с турками договору иметь чтоб ему шаху идти к Астрахани, а когда де Астрахань возмет, то и далее в Россию пойдет».[494]

Между тем Ибрагим-хан, убедившись в готовности горцев сражаться до конца, решил силой покорить джарцев и их дагестанских союзников. С этой целью осенью 1738 г. во главе 32-тысячного войска он вступил на территорию Джары и Талы, являвшихся в этот период главными базами анти-иранского сопротивления. Предвидя упорное сопротивление джарцев и талийцев, перед началом наступления иранское командование провело тщательную предварительную подготовку. Расположившись лагерем напротив Каха, Ибрагим-хан в течение четырех дней заставил своих воинов рыть оборонительные окопы для отражения возможного внезапного нападения джарцев. Одновременно у крепости Ак-Бурж, возведенной в свое время шахом Аббасом Великим, было задумано соорудить другое военное укрепление, которое должно было стать опорным пунктом иранского командования «для военных операций против воинственных племен Джары и Талы».[495]

Со своей стороны воинственные жители джаро-белоканских «вольных» обществ, не раз обращавшие в бегство иранцев, также готовились к защите родных очагов. По сведениям Мухаммад-Казима, составленным со слов очевидцев, в том числе и своего отца, не раз ходившего в разведку в тыл к горцам, джарцы и талийцы, узнав о приготовлениях иранской армии, подкрепленной грузинскими, ширванскими и карабахскими войсками, через своих гонцов обратились за помощью к Сурхай-хану Казикумухскому и сыну Али-Султана Цахурского Магомед-беку, предложив им совместно защищать свой народ и веру.[496]

По этому призыву к джарцам прибыло подкрепление из Табасарана, Хиналуга, Ахтыпары и Кюре в количестве до 20 тысяч человек. Руководить объединенными силами взялись известные в народе, закаленные в боях джарские старшины Ибрагим-Диване и Магомед-Халил, которые составили хитроумный план, чтобы заманить в ловушку грозного врага и нанести ему решающий удар в выгодных для себя условиях.

Как и предусматривал замысел оборонявшихся, первые стычки иранцев с джарцами завершились победой иранской армии, которая стала преследовать отступавших, не подозревая о расставленной ей ловушке. Вначале воины шаха продвигались, не встречая упорного сопротивления, хотя в горах часто появлялись летучие военные отряды, которые быстро исчезли из поля зрения, создавая иллюзию, что джарцы, «не надеясь на свою силу стоять, от страха собирались в верхние горы».[497]

Введенный в заблуждение этой тактикой, недооценив силы своих врагов, Ибрагим-хан решил одним ударом покончить с противником. «Он оставил свой лагерь у подножия горы и, взяв с собой всех пехотинцев, – пишет об этом Ф.М. Алиев, – двинулся на повстанцев. Путь иранского войска лежал по узким горным проходом, крутым тропинкам и крутым скатам – все это весьма осложняло положение иранских войск. Воины едва удерживались на крутизне, забыв о воинской дисциплине и порядке в своих рядах. Ибрагим-хан пропустил вперед отряды из Грузии, ширванцев, воинов из племени мугаддам, дунбули и т. д. Сам же с надежными отрядом, составленным исключительно из хорасанцев, шел в арьергарде. Джарцы же во главе с Ибрагимом-Диване не препятствовали продвижению регулярной армии. Когда же появился отряд, возглавляемый Ибрагимом-ханом, местное ополчение внезапно начало «жестокую из ружья пальбу».

Ошеломленные неожиданным нападением, иранские войска даже не знали, в какую сторону обратить свои ружья, так как было еще темно и пули летели со всех сторон. К тому же противник умело замаскировался в естественных укрытиях. Одним из первых пострадал предводитель иранских войск Ибрагим-хан, в которого Ибрагим-Диване выстрелил сам. Получив тяжелую рану, Ибрагим-хан упал с коня. По словам Мухаммед-Казима, Гянджинский беглербек Угурлу-хан, увидев раненого Ибрагим-хана и будучи сам раненым, подозвал своего брата Гусейн-Али-хана и сказал ему: «Выведи его из кошмара, если не дай бог с ним что-нибудь случится, завтра весь Азербайджанский мемлекет станет жертвой гнева Надира и сгорит в огне». Однако вторая пуля смертельно сразила Ибрагим-хана. Был убит также и Угурлу-хан».[498] Как свидетельствуют источники, в решающих схватках с джарцами отборные иранские войска были разгромлены, их остатки пустились в паническое бегство, пали на поле боя виднейшие шахские военачальники,[499] погибло множество «ханов, султанов и воинов».[500]

В боях с противником отличились многие джарцы, особенно их предводители – Ибрагим-Диване и Магомед-Халил, которые гнали остатки вражеского войска в 7–8 тысяч человек вплоть до берегов Аракса.[501] После тяжелых потерь бежали в панике коменданты Каха, Шеки и Ширвана. За склонность к сговору с завоевателями горцы изгнали Али-Султана из Цахура, а его сына Магомед-бека, как последовательного борца против иранского владычества,[502] признали правителем Шеки и Кахской области.

После этих побед борьба против иранского владычества охватила многие районы Дагестана, Азербайджана и Грузии. Особенно упорной она была в районах Дербента, Табасарана и Кубы. Зимой 1738 г. сын Сурхая Муртузали захватил Кубу, где утвердился дядя Сурхая Карат-бек. По-видимому, получив об этом известие, осаждавший Газни Надир-шах в начале марта 1739 г. направил указы шамхалу Хасбулату и уцмию Ахмед-хану с требованием арестовать и направить к нему Сурхая и его сына Муртузали.[503]

В плане выполнения этой задачи иранские войска под командованием тбилисского сердера Сефи-хана направились на захват Кубинской провинции, однако шамхал и уцмий не выступили в их поддержку. При приближении завоевателей Карат-бек отступил в Дагестан и обратился за помощью к джарцам и грузинам. Отзываясь на этот призыв, объединенные силы джарцев, дагестанцев и грузин под командованием грузинского эристави Шенши и унцукульского старшины Малаччи нанесли поражение иранцам и вынудили их отступить с большими потерями.[504]

В то время как народы Кавказа громили завоевателей, Надир-шах одерживал блистательные победы на Востоке. Покорив Индию, Афганистан и Среднюю Азию в течение 1737–1739 гг., он награбил колоссальные богатства, набрал крупные контингенты отборных войск для новых завоеваний. Узнав о гибели брата Ибрагим-хана и поражении в Джаро-Белоканах, он ускорил обратный поход в Иран, решив жестокими мерами усмирить горцев Дагестана для создания стратегического плацдарма на побережье Каспия.

Приведенные материалы показывают, что четырехлетний период от начала нашествия Надир-шаха на Дагестан в 1734 г. до поражения иранских полчищ в Джаро-Белоканах в 1738 г. стал важной вехой в истории освободительной борьбы горских народов против иноземных завоевателей. Эти же годы составили определенный этап на пути подготовки крупномасштабной военной операции для завоевания Дагестана и установления иранской гегемонии на Кавказе. Хотя нашествия Надир-шаха на Ширван и Дагестан в 1734–1735 гг. не имели стратегического характера, а преследовали ограниченные тактические цели – запугать протурецки настроенных дагестанских владетелей и вынудить их подчиниться себе, они также вышли за рамки региона, оказав влияние на кавказскую политику Петербурга и Стамбула и развитие международных отношений на Ближнем и Среднем Востоке.

Добившись фактически сначала нейтрализации, а затем и «послушания» Порты, Надир усилил нажим на Петербург, итогом чего явился подписанный в 1735 г. Гянджинский трактат, серьезно подорвавший позиции России в Дагестане и прикаспийских областях. Сопоставление условий этого трактата с ранее подписанными русско-иранскими соглашениями свидетельствует о том, что упомянутый договор стал важным шагом в реализации стратегических целей кавказской политики Ирана, которые не были достигнуты во время предыдущего нашествия Надира на Ширван и Дагестан. Изменение соотношения сил на Востоке в пользу Ирана в результате военных побед Надира над Османской империей и дипломатических успехов в противоборстве с царской Россией позволило ему успешно завершить Индийский поход и тщательно подготовиться к давно задуманной Дагестанской кампании.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.