Тэтчер не говорит всей правды

Тэтчер не говорит всей правды

И тон, и содержание выступления премьера оказались неожиданными для многих членов парламента, настроенных весьма воинственно. Речь премьера была спокойной, как будто речь шла не о сенсационном событии, не о крупнейшем за всю историю Англии провале английских спецслужб, а о событии, которое касалось больше истории, чем современности.

Она сообщила, что службам безопасности в дополнение к прежним разоблачениям стало известно имя одного советского шпиона, входившего в так называемую «кембриджскую группу» советских разведчиков, начавших свою деятельность еще до войны. «На этой неделе, — начала свою речь М. Тэтчер, — профессор Блант был публично назван «подозреваемым советским агентом». Раскрытие этого факта вызвало глубокое сожаление… Профессор Блант признал, что был завербован русской разведкой до войны, когда он находился в Кембридже».

Тэтчер уважительно называла Антони Бланта не иначе как профессором, что вызвало осуждение некоторых ее коллег по парламенту. Они предпочитали называть его «изменником», «преступником» или «предателем». Тэтчер сообщила, что в 1940 году Блант поступил в кадры английской Службы безопасности, то есть стал «двойным агентом». «Сегодня нам кажется экстраординарным, что человек, который не скрывал своих сокровенных убеждений (то есть своих симпатий к Советскому Союзу. — В. 17.), мог быть принят на секретную службу в государственный аппарат». Этим и ограничилась премьер в своей критике действий английских служб безопасности.

Далее она признала, что в 1940–1945 годах Блант передавал сведения и документы русской разведке, но английская сторона до сих пор не знает, что это были за материалы. Можно было догадываться, что прежде всего он направлял в Москву те сведения, которыми располагал по своей службе в Лондоне. Это, по мнению Тэтчер, были важные материалы, так как она признала, что Блант нанес стране «серьезный ущерб».

Но здесь же премьер вновь постаралась приуменьшить значение передаваемых Блантом данных, так как, по ее словам, военные операции Англии в результате действий Бланта «не были поставлены на грань катастрофы», а заявления прессы о том, что Блант подвергал опасности жизнь английских секретных агентов в Голландии, «не имеют под собой оснований». Продолжая рисовать оптимистическую картину, она говорила, что после 1945 года Блант возобновил свою карьеру в области живописи и потому не имел доступа к секретным материалам, да и вообще после 1945 и до 1951 года «он не передавал информацию русским». В ходе дебатов у парламентариев возникло много вопросов, в том числе по этой части выступления. Премьера спрашивали, откуда ей известно, что Блант не передавал в те годы информацию русским и как он себя вел начиная с 1951 года, после разоблачения его коллег — ведь об этом могла знать только Москва.

Противоречивой была и вторая часть сообщения премьера. Так, она сказала, что с 1951 по 1956 год Блант помогал Филби в контакте с русской разведкой. Парламентарии задумались: как же он мог помогать Филби, «не имея контакта с русскими»? Или он то прерывал связь с русскими, то ее возобновлял? Так всё окончательно запуталось. Когда же Блант прекратил связь с русской разведкой? — снова и снова задавали вопрос англичане, — в 1945, 1951 или в 1956 году? А может быть, позднее? А возможно, и вообще ее не прекращал?

Чем же объяснялась такая непоследовательность заявлений М. Тэтчер, речи которой обычно отличались строгой логикой? Стремлением скрыть какие-то факты? Или тем, что она просто повторяла заявления Бланта, который хотел запутать следователей и действительно сумел сбить их с толку? Или желанием искусственно приуменьшить значение всей этой истории, болезненной и для английских спецслужб, и для правительства?

Вопросов в деле Бланта, как мы увидим еще не раз, остается больше, чем ответов.

Далее Тэтчер рассказала о «допросах» Бланта, если их можно было так назвать. С профессором встречались в течение восьми лет одиннадцать раз, то есть следствие велось очень долго, но малоэффективно. Вопросы сначала касались его связей с другим членом «кембриджской группы» — Гаем Берджесом, покинувшим Англию и выехавшим в СССР в 1951 году. Блант отрицал, что они были связаны друг с другом по делам разведывательной службы и что «он, Блант, был источником сведений для Берджеса». В общем первая часть допросов, по словам премьера, не дала никаких результатов. Блант ничего не признавал. Тогда Служба безопасности, опасаясь, что в ходе расследования следователи не добьются никаких результатов, но своими вопросами дадут информацию Бланту, решила предоставить ему судебный иммунитет, то есть иммунитет от ареста и юридического преследования, если он признается, что был русским шпионом, и «будет содействовать дальнейшему расследованию».

Тэтчер уверяла, что в уголовных делах такая практика существует и не представляет собой ничего необычного. Парламент с удивлением выслушал это ее утверждение, и один из его членов, Денис Конован, прервав ее, спросил: «Означает ли это, что один закон существует для Бланта, а другие — для остальных?».

Премьер не смогла найти убедительный ответ и сказала, что действия генерального прокурора «соответствуют интересам общества».

С особым вниманием члены парламента выслушали ту часть речи премьера, которая была посвящена теме, с которой начал заседание спикер, — о реакции на все эти события королевы Елизаветы. (После смерти ее отца, Георга VI, в 1952 г., Блант стал и ее советником.)

«Постоянный секретарь Министерства внутренних дел, — говорила Тэтчер, — пригласил личного секретаря королевы и сказал ему: «Блант подозревается в том, что он русский агент.

Он признался в этом. Но так как он сотрудничал с властями в расследовании, то был освобожден от судебного преследования». Личный секретарь королевы спросил, что Министерство внутренних дел советует королеве в этом случае предпринять в отношении Бланта. Ответ был кратким: не предпринимать ничего. Никаких акций. Любые действия насторожат бывших русских «контролеров» Бланта (то есть советских чекистов) и других лиц, которые находятся под подозрением. Дворец последовал этому совету».

Далее Тэтчер произнесла загадочную фразу: «Мне сказали, что начиная с 1967 года все последующие премьер-министры и министры внутренних дел были информированы о деле Бланта». Означало ли это, что премьеры до 1967 года — лейборист Гарольд Вильсон и консерватор Алек Дуглас-Хьюм — не были информированы о деле Бланта? И если действительно Вильсона и Хьюма решили не посвящать в это дело, то почему?

Все это оставалось неясным.

В заключение Тэтчер квалифицировала деятельность «кембриджской группы», которую назвала «предвоенной генерацией, изучавшей марксизм»: «Мы презираем их и считаем их поступки отвратительными», — добавила она.

При обсуждении члены парламента сосредоточили свое внимание на трех группах вопросов. Первая: как советская разведка одержала такой успех, почему потерпели провал английские разведывательные и контрразведывательные службы и какие выводы нужно сделать из этого фиаско? Вторая: почему правительство (или Министерство внутренних дел) гарантировало Бланту полную неприкосновенность и почему оно скрывало это от английской общественности в течение полутора десятков лет? Третья группа вопросов касалась роли Ее Величества, ее информированности о деятельности Бланта, а также причин, по которым королева, после того как ей стало известно о шпионской деятельности Бланта, оставила его при Дворе.

Ввиду большой важности вопроса в прениях выступили руководящие деятели обеих палат, бывшие премьеры страны: Эдвард Хит и Джеймс Каллагэн, генеральный прокурор, бывшие министры, лидеры партий.

Парламентарии прежде всего вспомнили многочисленные случаи разоблачения советских агентов, которые свидетельствовали об активной работе советской разведки против Англии. Были названы имена Джорджа Блейка, британского дипломата, ставшего советским разведчиком, Уильяма Мартина Маршалла, работавшего в британском посольстве в Москве, Джона Рассела, передавшего русским в 1962 году информацию о радарах и торпедах, Фрэнка Клаффорда Боссарда, предоставившего Москве информацию об управляемых ракетах, Дугласа Рональда Бриттэна и Дэвида Джеймса Бангхэма, сообщивших русским сведения об английских подводных лодках и торпедах, и других «предателей». Список, приведенный лейбористом Лидбаттером, начавшим прения, был обширным и впечатляющим.

Другой член парламента, Раймонд Уитни, утверждал, что до 40 процентов советских граждан, находившихся за границей, связаны с русской разведкой, а всего за рубежом было тогда, по его словам, около двенадцати тысяч советских людей, что означало, по его данным, что около пяти тысяч из них работали на советскую разведку.

Особое впечатление произвело выступление Эдварда Хита, занимавшего пост премьера с 1970 по 1974 год. Он рассказал о том, как в октябре 1971 года его правительство одновременно выслало из Англии 105 советских дипломатов, журналистов и сотрудников торгпредства, занимавшихся, по его словам, разведывательной деятельностью против Англии. Впервые за всю историю советской разведки было обвинено в шпионаже и выслано из страны такое огромное количество иностранных граждан. В основном данные, на которых базировалось это решение, были получены от советского перебежчика Олега Лялина, офицера КГБ, работавшего сотрудником торгпредства СССР в Лондоне (к вопросу о предательстве Лялина и его последствиях мы еще вернемся).

Английские руководящие деятели понимали серьезность этой акции и опасались, что СССР может разорвать дипломатические отношения с Британией. Хит в прениях впервые раскрыл историю с высылкой; он поведал, что в ходе беседы британского министра иностранных дел А. Дуглас-Хьюма с А.А. Громыко (вероятно, когда они оба были на сессии Генеральной Ассамблеи ООН) английский министр сказал своему российскому коллеге: «Посмотрите на ситуацию. Мы знаем ее точно. И вы должны ее признать. И если вы готовы это сделать, мы не будем публично объявлять о высылке, потому что мы желаем продолжать поддерживать с вами нормальные отношения. Если вы не готовы, то мы вынуждены будем сделать это (то есть выслать советских сотрудников. — ?.17.) публично. Мы полностью осознаем, что вы тогда можете разорвать отношения с нами, но в этом случае одиум разрыва будет исходить не от нас».

Может быть, Громыко и понимал, что надо было найти компромисс. Но это означало бы признание того факта, что мы ведем разведку и делаем это в огромных масштабах, а это противоречило заявлениям советского правительства². Да и Громыко в то время еще не занимал таких позиций в Кремле, чтобы обеспечить подобный компромисс. По некоторым сведениям, он ответил А. Дуглас-Хьюму: «Напишите мне об этом письмо». Так секретный обмен мнениями не дал никаких результатов³.

Парламентарии критически оценили действия английской Службы безопасности. Они отмечали, что английская контрразведка оказалась не на высоте, осуждали Министерство внутренних дел за слабый контроль за Службой безопасности; они считали, что недостаточно эффективно в этом отношении действовал и парламент. Бывший премьер-министр лейбористского правительства Гарольд Вильсон резко обрушился на контрразведку, на Министерство внутренних дел и правительство, упрекая их в «чудовищном провале». Другой известный в стране политик, бывший министр лейбористского правительства Тони Бенн, отметил, что «моральный дух Службы безопасности» серьезно подорван и что дело Бланта — это «печальная страница в истории Британской империи, которой никак не может гордиться страна». Парламентарии вспоминали заседание палаты, которое состоялось почти 25 лет тому назад, в 1955 году, после бегства в Москву двух британских дипломатов — советских разведчиков Гая Берджеса и Дональда Маклина. Мы тогда полагали, говорил английский историк консерватор Роберт Джеймс, что подобного рода эпизодам положен конец. Они нанесли огромный вред репутации нашей страны, английской заграничной секретной службе и особенно нашим отношениям с США, но, увы, это не было концом истории.

Уже упоминавшийся нами член парламента Лидбаттер советовал обратить особое внимание на меры, которые необходимо принять в связи с делом Бланта, чтобы предотвратить подобные случаи.

Члены парламента требовали продолжать расследование дела Бланта, чтобы извлечь уроки на будущее. «Я надеюсь, — говорил один из парламентариев, — что правительство в той или другой форме предпримет расследование этого дела».

Лейборист Мичер спросил премьер-министра, введет ли она новые правила работы Службы безопасности, чтобы предотвратить подобные провалы в будущем. Ответ Тэтчер был категоричным: «Нет». Свое нежелание предпринять что-либо она объясняла тем, что одобренные в 1952 году правила этой службы вполне достаточны, чтобы обеспечить нормальную работу контрразведки. Правительство хотело приуменьшить значение случившегося, представить дело Бланта заурядным эпизодом. Ставший в 1965 году лидером оппозиции Э. Хит рассуждал так: «У английской Службы безопасности больше успехов, чем неудач. Но мы знаем только о ее поражениях. Мне не раз руководители Службы безопасности говорили о своих успехах и спрашивали: не могли бы мы опубликовать сообщения об этом? К сожалению, мы этого не сможем сделать, отвечал я. Когда мы добиваемся успеха, это не должно быть известно противнику. Это неизбежно означало бы передачу такой информации врагу, которой он не должен располагать».

Парламентарии хотели знать, как велся допрос по этому делу, кто его проводил, каковы были его результаты. Член парламента Мичер интересовался, сколько лиц было допрошено в процессе расследования дела Берджеса и Маклина, связанных с Блантом. Тэтчер отказалась отвечать на эти вопросы, сказав лишь, что «не в интересах государства называть число». Не ответила она и на вопрос, почему тогда, в 1964 году, был резко ограничен круг лиц, которым была дана информация о результатах дознания, и в это число не вошел даже премьер-министр страны. «Я не располагаю такой информацией», — отрезала она. Ответ генерального прокурора Силкина, который был ознакомлен с делом 15 лет спустя, уже при своем назначении на этот пост, был еще менее вразумительным: «Я не имел оснований думать, что премьер-министр не был в курсе дела… Я полагаю, что о подобных случаях премьер-министра и, возможно, министра иностранных дел должны были информировать судебные власти, но это не обязанность прокурора». Заместитель руководителя МИ-6 (британской контрразведки) Джордж Янг говорил, что он колебался, сообщать ли премьеру Г. Вильсону об этом деле, и в результате оказалось, что лейбористский премьер не был информирован о нем.

Никто, конечно, не верил, что отказ информировать высших руководителей страны мог быть случайностью. Премьера обычно информировали и о менее важных делах разведки. А чтобы случайно «забыли» сказать о деле, в котором так или иначе были замешаны королева и великая иностранная держава, — об этом не могло быть и речи. Значит, сознательно? Тогда в чем причина такого решения? Может быть, в том, что были известны симпатии Вильсона к Советскому Союзу и кто-то опасался, что он как-то по-другому взглянет на это дело? Или в том, что Блант был завербован и начал действовать как советский разведчик именно в период правления консерваторов, когда они отвечали за действия служб безопасности? Или были опасения, что Вильсон использует дело о советском разведчике против консерваторов и Службы безопасности? Или, что наиболее вероятно, боялись, что Вильсон предпримет расследование и тогда вскроются какие-то более неблаговидные факты относительно правительства и даже Двора? А может быть, Служба безопасности просто решила выждать время, когда страсти поостынут (время, говорят, лечит любые раны!) и об этом деле будут говорить как о далеком прошлом, да и будущему премьеру не нужно будет принимать никаких решений, ведь это дело не будет таким уж актуальным?

Вот и еще одна загадка в этом непростом деле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.