24. Как разогнали Учредительное собрание

24. Как разогнали Учредительное собрание

Внутреннее положение России продолжало ухудшаться. Октябрьский переворот углубил разруху, в которую страна покатилась еще при Керенском. Новое правительство решить этих проблем не могло. В ленинских планах построения социалистического общества все выглядело просто и ясно. Захват власти, подавление сопротивления эксплуататоров, уничтожение буржуазии как класса. После чего, как указывал Ленин в работе «Государство и революция», «все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы… Уклонении от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой» [93].

Разумеется, руководить государством должны были не все «вооруженные рабочие». От их лица выступали выборные Советы. А руководить и направлять Советы предстояло партии, хорошо знающей, что и как делать. Реформировать государство и сделать его «одной фабрикой», считалось, будет просто. Ведь если утвердиться на вершине власти, можно использовать существующие государственные рычаги. И с их помощью вести перестроение всего общества. Однако этого не получилось. Когда большевикам удалось победить, все государственные инструменты и институты были уже развалены. В наступившем хаосе приходилось начинать с нуля. Да еще одновременно — и новое государство строить, и «эксплуататорские классы» подавлять. Посыпались декреты о создании народных трибуналов, Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и саботажем, об объявлении партии кадетов «врагами народа»…

Вводился 8-часовой рабочий день, был создан ВСНХ — Высший Совет народного хозяйства. Но гораздо быстрее, чем создавалось новое, доламывалось старое. Издавались декреты о национализации заводов и фабрик, об отмене сословий, «Табели о рангах»; всех законов Российской империи, об отделении школы от Церкви, а Церкви от государства. Начались и первые гонения на Церковь. Приоритет в данном отношении принадлежит Александре Коллонтай. Назначенная наркомом общественного призрения, она во главе отряда красногвардейцев попыталась захватить Александро-Невскую лавру. Устроила штурм со стрельбой, погиб один монах, несколько было ранено. Но Церковь была еще не по зубам большевикам. По колокольному звону сбежались верующие и отстояли святыню, а Коллонтай была предана церковной анафеме. Чем, кстати, очень гордилась — как почетным званием.

А результаты реформ оказывались далекими от ожидаемых. Национализация предприятий разрушила систему их связей и снабжения. Заводы встали без сырья и топлива, и 8-часовой рабочий день никого не интересовал. Законы отменили, но новых не было. Указали, что при вынесении приговоров судьи должны руководствоваться «классовым революционным правосознанием», — это оборачивалось бесчинствами и беспределом. Рухнула торговля, транспорт захватили миллионы солдат, хлынувших с фронта, и прекратилось снабжение городов. Решить проблему Ленин попытался «классово», за счет «буржуев», разработал декрет о реквизициях. Предписывалось в богатых квартирах изъять излишки вещей, продовольствия. Вводились даже нормативы, сколько пар нижнего белья оставить владельцу. На деле это вылилось в грабежи, хорошо поживилась шпана, а государству не досталось ничего.

Чтобы преодолеть финансовые трудности, Совнарком провозгласил национализацию банков. Но и это не дало ничегошеньки. Потому что банкиры позаботились заблаговременно перевести все активы за границу. Экспроприаторам достались груды ничего не стоящих керенок, превратившихся в макулатуру акций, облигаций, векселей. А пострадали в результате национализации отнюдь не банкиры, а рядовые вкладчики, хранившие свои сбережения в банках и разом их лишившиеся. Но Ленин не унимался. Очень уж ему хотелось побыстрее ликвидировать класс буржуазии. 20 декабря в декрете «О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками» он определил, кого следует считать «буржуями». К таковым относились «лица, принадлежащие к богатым классам, т. е. имеющие доход в 500 руб. в месяц и свыше, владельцы городских недвижимостей, акций и денежных сумм свыше 1000 руб., а равно служащие в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях». Предусматривалось, что они под угрозой тюрьмы или отправки на фронт должны иметь и постоянно носить при себе справки от домовых комитетов «о своем доходе, своей службе и своих занятиях». Для них вводилась «всеобщая трудовая повинность. Все граждане обоего пола с 16 до 55 лет обязаны выполнять те работы, которые будут назначены местными советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…» [93].

Хотя спрашивается — ну какие «буржуи» еще остались в России к концу 1917 г.? Банкиры и крупные промышленники благополучно выехали за рубеж. И потеряли только недвижимость, изрядную долю состояний сумели перевести в закордонные банки. Рябушинский, Коновалов, Терещенко, Нобель, Путилов, Гинзбург и пр. остались и в эмиграции очень богатыми людьми. Братья Животовские устроились в Стокгольме, где у них имелась совместная с «Ниа-банком» «Шведско-Русско-Азиатская компания» [154]. Там же обосновался банкир Дмитрий Рубинштейн, стал финансовым агентом Олафа Ашберга. А Сибирский банк, через который шло основное финансирование большевиков, был… частично куплен британским правительством. Не за полную цену, но все-таки не бросили, на произвол судьбы не оставили.

Да ведь и при Советской власти многие нашли себе неплохое применение. Тот же Рубинштейн стал финагентом не только Ашберга, но и большевиков. Имеются данные, что дядюшка Троцкого Абрам Животовский периодически наведывался к племяннику, и никто его не притеснял, не «ликвидировал как класс». Директор завода Нобеля Серебровский, у которого Лев Давидович раньше квартировал, получил важный пост по линии снабжения армии. А Свердлов выписал из Америки братца Беньямина. Тот почему-то без сожаления бросил свое дело на Бродвее-120 (ну да и само дело, видать, устарело, переводы денег в Россию «бедным родственникам» сыграли свою роль и потеряли смысл), приехал на родину. И этого банкира тоже никто не экспроприировал, он получил пост заместителя наркома путей сообщения.

А в разряд «буржуев» попали интеллигенция, служащие, чиновники, мелкие торговцы, приказчики, отставные военные… На них-то и навалились. «Уплотняли», сгоняя жильцов нескольких квартир в одну. Тормошили обысками, грабили реквизициями. Хамы из шпаны и вчерашней прислуги не упускали случая унизить их, поиздеваться, оскорбить. На улице, в домкоме, в трамвае. Поняли, что новая власть это поощряет, что измываться можно безнаказанно. Так чего ж лишать себя удовольствия? Да и как приятно лишний раз утвердить собственное превосходство. Недовольство Советской властью, естественно, нарастало. И со стороны безработных голодных рабочих, и со стороны гонимой интеллигенции. Однако массового противодействия все еще не было. Потому что людей обмануло слово «временное». Совнарком-то считался «временным» правительством. И все декреты его вводились «временно». Вот и надеялись, что все это ненадолго. Повластвовали два кабинета Львова, потом два кабинета Керенского. Ну и пришел еще один, Ленина. Временно, до Учредительного собрания. Которое все поставит на свои места. А оно было не за горами. Долго ли до января потерпеть?

И казалось, что эти надежды имеют под собой реальную почву. Выборная кампания проходила под сильнейшим давлением большевиков, но было уже ясно, что у них нет никаких шансов выиграть в демократической борьбе. Они с трудом набрали лишь 25 % мандатов. Остальное получили эсеры, меньшевики, кадеты. Но ведь и Советское правительство прекрасно понимало, что его «временная» власть вот-вот может кончиться. А отдавать ее не собиралось. Поэтому заранее готовилась провокационная «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», которую Учредительное собрание явно не примет и даст повод для своего разгона. В столицу заранее стягивались надежные матросы и латыши. И заранее на 8 января, через 3 дня после открытия «учредилки», был назначен III съезд Советов, которому предстояло узаконить разгон.

Противники большевиков тоже готовились к борьбе. Но готовились иначе. Писали речи, согласовывали проекты резолюций. Собирали обвинения в адрес советского правительства. А поддержку надеялись найти в лице союзников. Ну неужели откажут? Это же, вроде, было в их собственных интересах. Чтобы в России установилась «демократическая» власть, чтобы она продолжила войну до победного конца… И выборный комитет в Учредительное собрание пригласил на его открытие послов западных держав. Какая это была бы моральная поддержка! «Демократия» изобличит и скинет прогерманских заговорщиков перед лицом всего мира, рука об руку с союзными странами. Однако иностранные дипломаты дружно… отказались. Нетрудно понять, что это развязало руки большевикам, теперь можно было действовать без стеснения.

И все разыгралось четко по плану. 5 января, на первом заседании «учредилки», Свердлов зачитал «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой было много красивых пунктов о «правах», но наряду с ними указывалось: «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета Народных Комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задачи исчерпываются установлением коренных оснований социалистического переустройства общества». То есть «учредилке» предлагалось всего лишь узаконить большевистскую власть и разойтись по домам. Собрание «Декларацию» с возмущением отвергло. А значит — не пожелало признать «права трудящегося и эксплуатируемого». Само расписалось в своей «контрреволюционности»! Большевики и левые эсеры покинули заседание. А ночью матрос Железняков без всяких церемоний выгнал делегатов из Таврического дворца. В защиту Учредительного собрания начались было демонстрации рабочих, студентов, интеллигентов. Но их встретили вооруженными заслонами и пулями. Руководили расстрелом Свердлов, Подвойский, Урицкий, Прошьян, Бонч-Бруевич.

III съезд Советов открылся с запозданием, не 8, а 10 января, но прошел как по-писаному. Объявили, что не «учредилка», а съезд Советов является высшим органом власти — и за это, т. е. за самих себя, делегаты проголосовали охотно. Постановили одобрить политику Совнаркома, приняли пресловутую «Декларацию». А уже под занавес, когда устали, Свердлов вдруг «вспомнил» и вынес на голосование два «маленьких» формальных пункта. Изъять из названия правительства слово «временное». И из всех декретов тоже. И все, что Совнарком успел напринимать «временно», одним махом стало вдруг постоянным…

Но вот еще какая интересная штука получается. Учредительное собрание не получило от иностранцев ни малейшей поддержки. А большевики, проявившие столь своеобразное понимание «демократии», — пожалуйста! На III съезд Советов прибыли и выступали с горячими приветственными речами «представители рабочих» Швеции, Норвегии, США. Уж каких они «рабочих» представляли — другой вопрос. Но Джон Рид и его коллеги Альберт Рис Вильямс, Луиза Брайант освещали события в американской прессе с исключительно просоветских позиций. А шеф Рида полковник Робинс докладывал в Америку своему руководству: «Советское правительство сегодня сильнее, чем когда-либо. Его власть и полномочия значительно укреплены в результате роспуска Учредительного собрания». Советовал: «Нужно поддерживать большевистскую власть как можно дольше» [168].

Полковник Хаус в это время записал в дневнике, что США следует искать сближения с большевиками и «распространить нашу финансовую, промышленную и моральную поддержку по всем направлениям», и «это поставит русскую ситуацию под наш контроль» [6]. Президент Вильсон в речи перед конгрессом 8 января недвусмысленно выразил «дружественные намерения» по отношению к русской революции. А потом обратился и к съезду Советов, направил «Воззвание к русскому народу». В своих заявлениях Вильсон указывал: «Наши надежды на будущее во всем мире пополнились новой уверенностью благодаря чудесным и греющим сердце событиям, которые происходят в последние несколько недель в России. Вот подходящий партнер для Лиги Наций!» Такие действия не могли не остаться без внимания других держав. И германский посол в Швеции Люциус делал вывод: «Америка проводит умную политику, она признает Советское правительство де-факто, ее дипломаты, агенты и бизнесмены остаются в России, она материально поддерживает большевистское правительство. Все это даст свои плоды после войны».

Нет, не только после войны. Американские деляги вовсю паслись в Советской России. И в то же самое время, когда русских интеллигентов клеймили «буржуями» и травили, когда они оставались без средств к существованию, бизнесмены из США собирали обильные «урожаи». За бесценок скупали у голодных людей фамильные драгоценности, полотна и скульптуры известных мастеров, другие произведения искусства, меха, антиквариат, вывозя их за рубеж целыми вагонами. А германский агент в Копенгагене доносил в Берлин об умопомрачительной операции, которую провернул «американский банк в Москве», — «обнародовал известие о том, что он берет на сохранение деньги российских подданных и что американское правительство гарантирует эти деньги даже в том случае, если большевики наложат на них секвестр». За короткий срок «русскими частными лицами было передано на сохранение 7 млн. рублей». Интересно, многие ли вкладчики сумели потом выехать за границу? Многие ли уцелели в месиве гражданской, смогли добраться до нужного банка и вернуть свои «гарантированные» деньги?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.