А. А. Брусилов. По поводу статьи «Опасное открытие»[189]

А. А. Брусилов. По поводу статьи «Опасное открытие»[189]

(№ 4 журнала «Война и мир» за 1922 год)

Только теперь, в марте 1923 года, я прочел статью проф. Кельчевского[190] «Опасное открытие» в берлинском журнале «Война и мир», в которой им разбирается оставшаяся мне неизвестной статья генерала Борисова[191] «Два основных изменения в теории военного искусства по опыту войны 1914–1918 годов».

Считаю полезным, во имя исторической справедливости, разъяснить те неточности, которые случайно вкрались в статью проф. Кельчевского относительно действий армий Юго-Западного фронта во время моего наступления в 1916 г. Это разъяснение необходимо, как мне кажется, для правильного и нелицеприятного освещения этого периода войны 1914–1917 годов на Русском фронте.

Начну с того, что полностью, безо всяких оговорок, присоединяюсь к конечным выводам проф. Кельчевского. Лично я ничего решительно не имею против ген. Борисова, мало его знаю, никогда никаких столкновений с ним не имел, но не могу не сказать, что в войсках Юго-Западного фронта он слыл за «злого гения генерала Алексеева», и все его ошибки стратегического и тактического свойства приписывались его влиянию. Не знаю, так ли это было в действительности, но таково было общее мнение.

Во всяком случае, следует признать, что было предпочтительно обходиться без подобных негласных безответственных советников, вносящих обыкновенно сумбур и сумятицу с явным вредом для дела.

К тем прегрешениям 1914 года на Юго-Западном фронте, которые перечисляет проф. Кельчевский, должен добавить еще одно, по моему мнению, важнейшее. Тотчас по окончании так называемой Великой галицийской битвы, когда австро-венгерская армия была сильно потрясена и расстроена, но не разгромлена вполне, – простой здравый смысл побуждал закончить ее разгром и нанести ей такое поражение, от которого она не могла бы оправиться.

Это повело бы за собой выход из войны Австро-Венгрии к концу того же 1914 г., и вся Всемирная война приняла бы совершенно иной оборот. Для этого было настоятельно необходимо настойчиво преследовать разбитого противника, не давая передышки, и тем окончательно добить его и уничтожить.

На это можно, конечно, возразить, что наша армия была крепко переутомлена, ряды ее сильно поредели, она нуждалась в отдыхе, чтобы привести себя в порядок, отдохнуть и пополнить свой состав. Чутье полководца должно было подсказать, что? надо было сделать: дать ли своей армии отдых для приведения ее в порядок и затем продолжать наступление, или же, опираясь на великолепный в то время дух победоносной армии, гнать противника без передышки до полного его уничтожения.

Главное командование приняло первый из двух указанных способов действия, а, по моему мнению, надо было остановиться на втором, который давал возможность блестяще закончить войну в кратчайший срок, поставив Австро-Венгрию на колени уже к концу 1914 года. Должен признать, что в то время я и мои сотрудники выходили из себя, чувствуя, что этот, по нашему мнению, преступный по несвоевременности отдых повлечет в будущем неисчислимые отрицательные последствия.

Мне приходилось слышать возражения, что наши армии были настолько утомлены, что гнаться за быстро уходившим противником не было возможности, так как было бы много отставших и вперед пошли бы лишь головы полков, а не полки. В действительности же вовсе не требовалось двигаться всей массой без отставших, и для уничтожения австро-венгерцев достаточно было бы и таких частей, которые состояли к тому же из лучших элементов по нравственной и физической силе. Кто хочет получить великие результаты, тот должен для их получения принести великие жертвы, которые в будущем окупились бы сторицею во всех отношениях.

Теперь перейдем к 1916 году. В начале марта я был назначен главно-командующим армиями Юго-Западного фронта, а 1 апреля в Ставке состоялся военный совет, на который прибыли все главнокомандующие. Мне еще раньше было сообщено, что Ставкой (ген. Алексеев) было решено нанести главный удар Западным фронтом генерала Эверта, причем его должен был поддержать Северный фронт ген. Куропаткина.

Что касается Юго-Западного фронта, то предполагалось, что его армии останутся на своих местах и будут выжидать, пока их северные соседи не выдвинутся вперед, и только в случае удачи их атаки Юго-Западный фронт должен был присоединиться к общему наступлению. Такая скромная роль была назначена Юго-Западному фронту на том основании, что только что смененный главкоюз Иванов заявил, что его армии более не боеспособны, для наступления не годятся и в состоянии вести лишь оборонительные бои. Я с ним радикально расходился во взглядах на состояние войск фронта.

На военном совете первым говорил ген. Эверт и, высказывая весьма пессимистический взгляд на общее положение, полагал, что у него недостаточно средств для перехода в успешное наступление, т. е. не хватает тяжелой артиллерии и к ней снарядов, мало войск в резерве, причем он требовал еще пять-шесть корпусов и значительного увеличения воздушного флота.

На это ген. Алексеев возразил, что на Западный фронт брошено все, что возможно, и весь резерв главковерха в смысле войск, артиллерии, патронов, снарядов и самолетов ему отдан почти безраздельно, тогда как Северный фронт усилен незначительно, а Юзфронту ничего давать не предполагается. Генерал Куропаткин лишь усилил пессимистический доклад Эверта и заявил, что никакого успеха у себя не ожидает и ожидать не может из-за недостатка сил и средств.

Я заявил, что считаю свои армии вполне боеспособными и совсем не согласен на роль, которая предназначена Юзфронту: пассивно смотреть, как дерутся соседи. Нашим врагам, действующим по внутренним линиям, вполне естественно наносить по возможностям неожиданные удары в каком-либо месте их Западного или Восточного фронта, но нам и нашим союзникам, действующим по внешним операционным линиям, подражать в данном случае неразумно, и мы, наоборот, должны атаковать сразу на всех наших фронтах, дабы помешать противнику перекидывать свои войска на угрожаемый пункт.

Имея в виду общую пользу и стремясь не помешать главному удару, я не просил подкреплений, но полагал необходимым атаковать одновременно всеми армиями, чтобы связать вражеские войска и не дать им возможности поддержать дивизии, на которые обрушится главный удар генерала Эверта.

Ген. Алексеев согласился с этим планом, но предупредил, что на наиболее обездоленный во всех отношениях Юзфронт он не даст никаких подкреплений и что я должен рассчитывать только на те силы, которые имеются в моем распоряжении. После моего доклада Эверт и Куропаткин смягчили свои заключения и заявили, что надежда на успех у них есть.

К 10 мая мы должны были быть готовыми к переходу в общее наступление, о чем за 8 дней нас должны были предупредить. Вернувшись на свой фронт, я собрал в Волочиске командующих армиями и предложил каждому из них приготовить в районе своей армии участок для атаки, куда и сосредоточить посильный резерв, и представить возможно скорее свой план действий мне на утверждение.

Главный удар на Юзфронте, по указанию Ставки, должен был наноситься 8-й армией в направлении на Луцк – Ковель, чтобы оказать поддержку Эверту; затем я придавал важное значение 9-й армии, оперировавшей на румынской границе, чтобы подбодрить румын, все время колебавшихся, на чью же сторону стать.

Не буду здесь останавливаться на принятых мерах по сокрытию от врага наших намерений, но скажу, что нам это вполне удалось.

11 мая я неожиданно получил телеграмму от ген. Алексеева, в которой он запрашивал меня, могу ли я немедленно перейти в наступление и тем оказать помощь Италии, грозившей, в случае отказа, заключить сепаратный мир. Я ответил, что готов, и по условию через 8 дней перейду в наступление всеми армиями, т. е. атакую 19 мая, но при непременном условии, чтобы Эверт, наносивший главный удар и снабженный к тому же всеми средствами, перешел в наступление одновременно со мной.

18 мая вечером я был вызван к прямому проводу ген. Алексеевым, который сообщил мне, что Эверт еще не готов, но обещает перейти в наступление 25 мая. Поэтому мне предлагается отсрочить атаку до 22-го. Я ответил согласием и тотчас же сообщил об отсрочке вверенным мне армиям, а Алексеева просил сказать, уверен ли он, что Эверт действительно выполнит свое обещание в назначенный им срок.

Получив вполне утвердительный ответ, я еще раз заявил, что если Эверт вновь отсрочит, то поставит Юзфронт в тяжелое положение, и что в этом случае даже вполне удачное наступление моего фронта, вызвав большое кровопролитие, не даст никаких ощутимых стратегических результатов, ибо противник стянет против меня такие силы, которые я не в состоянии буду преодолеть.

21 мая я был опять вызван к прямому проводу ген. Алексеевым в 12 часов ночи, и он мне заявил, что главковерх желал бы отсрочить атаку недели на две с тем, чтобы переменить в корне систему моего наступления, т. е. чтобы все армии в бездействии стояли на своих местах, атаку же чтобы произвела одна только 8-я армия, направленная на Ковель, ибо для главковерха имеет в данное время значение лишь Ковель.

Я ему ответил, что предлагаемая мне система атаки лишь на одном участке уже многократно испытывалась у нас и на Западе французами, англичанами и немцами у Вердена – и везде одинаково терпела неудачу, и применять ее я не хочу. Поэтому прошу меня сменить и назначить другого главкоюза. Далее отсрочивать день наступления отказываюсь, ибо в данное время все войска находятся в исходном положении для атаки и вторая отмена обескуражит войска, которые потеряют доверие к моим распоряжениям.

М. В. Алексеев мне сообщил, что в данное время главковерх лег спать, и он его будить не может, и просил меня еще раз обдумать и взвесить мое решение. В этом я ему решительно и наотрез отказал, заявив, что ни в каком случае не уступлю и если мне не будут развязаны руки, то я настаиваю на моей смене. Тогда Алексеев заявил, что он берет ответственность на себя и от имени главковерха разрешает действовать по моему усмотрению. Таким образом, с рассветом 22 мая во всех армиях Юзфронта началась атака противника на всех подготовленных участках для их прорыва.

Из этого ясно видно, что, во-первых, 11-я армия, вопреки утверждению проф. Кельчевского, перешла в наступление не по своей инициативе, а по заранее утвержденному мною плану и по моему приказанию; во-вторых, я не мог перенести главный удар фронта из 8-й армии в 9-ю по той причине, что Ставка все время до самой осени настойчиво требовала наступления на Ковель и все присылавшиеся мне резервы сама направляла в г. Ровно.

Сознавая необходимость подкрепления и усиления 9-й армии, я, однако, мог посылать ей лишь второочередные дивизии и в этом случае сделал все, что мог. Ставка мало интересовалась 9-й армией, ее успехи не имели большого влияния на устойчивость Западного фронта и еще менее – Северного, и с этим приходилось мириться. Неудачи на обоих этих фронтах были ей, естественно, ближе успехов на моем крайнем левом фланге.

Должен еще добавить, что 25 мая, когда Эверт должен был перейти в наступление, он донес, что вследствие дождей он откладывает свое наступление на г. Вильно до 5 июня, а затем заявил, что противник на подготовленном участке настолько усилился, что он считает невозможным атаковать его здесь и переносит свой удар к Барановичам; для подготовки же в этом новом направлении требует не менее двух недель сроку. Когда же, наконец, во второй половине июня он произвел свое наступление, то потерпел, как и следовало ожидать, полную неудачу.

По справедливости, я не могу признать за собой какой бы то ни было вины в этой печальной по результатам неразберихе. Ведь я стоял во главе одного из фронтов и по долгу совести и службы был обязан выполнить общие предначертания верховного главнокомандования. Я не вхожу в детали всего переживавшегося мною за все это время (собак на меня вешали и сверху, и снизу, и сбоку) и умолчу про те сплетни и интриги, которые доходили до меня с разных сторон, но добавлю лишь, что, по моему убеждению, сделано было все, чтобы наступление Юзфронта кончилось ничем.

Подкрепления посылались мне несвоевременно, по каплям и не туда, куда я просил; и в то время, когда по условиям наших железнодорожных перевозок мне доставлялся один корпус, противнику подвозилось три. На этом-то основании, для пользы общего дела всего нашего фронта, а не одного Юзфронта, я полагал более целесообразным настоятельно требовать перехода в решительное наступление Западного и Северного фронтов.

Слыхал я по этому поводу критику, что я – странный военачальник, не желающий сделать мой фронт главным и прославиться. На это могу ответить, что вообразить мой фронт главным я не мог потому, что все средства для главного удара были у Западного, частью – у Северного фронта. Перекинуть все силы и средства этих фронтов ко мне не было возможности, а запоздалые подкрепления не сулили успеха, а только увеличивали потери в людях.

Трудно теперь мне наводить строгую критику на действия тогдашних руководителей и деятелей в высшем военном мире, ибо никого из них уже нет более в живых; скажу лишь, не греша против истины, что ген. Эверт, также ныне покойник, был излюбленным детищем Ставки, и ему все сходило с рук благополучно, а покойного Куропаткина М. В. Алексеев, из уважения к этому бывшему своему начальнику, не желал трогать и уязвлять.

Затем Куропаткина отправили в Туркестан, и главкосевом стал опять ген. Рузский, имевший особые счеты с наштаверхом и стремившийся стать помощником главковерха, т. е. сесть на шею Алексееву, или же, если это не удастся, то стать главкоюзом мне на смену, так как по состоянию его слабого здоровья он плохо переносил климат Пскова и стремился к теплу. Как я раньше говорил, я не хочу вдаваться ни в какие личные счеты, и если я в конце этой статьи поместил несколько строк с упоминанием тех или иных имен, то сделал это вынужденно, чтобы дать понятие о той обстановке, в которой приходилось работать в самом разгаре военных действий.

Не могу не признать, что такая обстановка далеко не способствовала успеху дела. Слыхал я упреки, что я не жалел дорогой солдатской крови. Признать себя в этом виновным я, по совести, не могу. Правда, раз дело началось, я настоятельно требовал доведения его до успешного конца.

Что же касается количества пролитой крови, то оно зависело не от меня, а от тех технических средств, которыми меня снабжали сверху; и не моя вина, что патронов и снарядов было мало, недоставало тяжелой артиллерии, воздушный флот был до смешного мал и недоброкачествен и т. д. Все подобные тяжкие недочеты, конечно, влияли на увеличение наших потерь убитыми и ранеными. Но при чем же я тут? В моих настоятельных требованиях не было недостатка, и это все, что я мог сделать.

М. В. Алексеев был, несомненно, человек добрый, благожелательный, умный и знающий стратег, но он ни в какой мере не был политиком и царедвор-цем, а в его положении, в бесконечно трудной обстановке, это был важный недочет. К крайнему сожалению, он также не обладал твердым характером, которым его принципал – Николай II – обладал еще в меньшей степени. Взамен твердой воли у главковерха появлялась большая переменчивость нрава, чтобы не сказать больше. Это всегда большой недочет, а в военное время это уже прямо неизмеримая беда; и, можно сказать, что в данном случае главковерх и начштаверх не подходили друг к другу.

Наконец, если взять план военных действий на 1916 год, то мы видим, что было окончательно решено нанести главный удар Западным фронтом, для чего этот фронт был снабжен решительно всеми средствами, какие только можно было достать, и была оказана посильная помощь Северному фронту, на который было возложено нанести вспомогательный удар; Юзфронту же разрешалось лишь, по его собственному почину, перейти в наступление с исключительной целью – задержать на своих местах противостоящего противника, почему Юзфронту и не было ничего дано.

Для выполнения этой задачи я и подготовил свой фронт сообразно с данной ему целью. Что же из этого вышло и как был выполнен утвержденный план? Ставка сама потребовала перехода в наступление Юзфронта первым для спасения Италии и облегчения французов под Верденом, т. е. неожиданно передала главный удар слабейшему фронту, оставив все средства Запфронту, и только впоследствии, по каплям, посылала Юзфронту запоздалые подкрепления пакетами.

Сильнейший Запфронт ничего не подготовил, к назначенному времени готов не был, запоздало атаковал, не подготовив атаки, почему потерпел крупную неудачу, и на этом успокоился. О Северном же фронте не стоит и говорить: никому и ничем он не помог.

Представляю судить беспристрастному знатоку военного дела, как назвать подобную операцию и кто виноват в преступном ее выполнении. Пусть по совести скажет читатель, можно ли при таких условиях выиграть войну и за что про что легли костьми десятки тысяч честных и храбрых воинов.

И за что про что спустя несколько лет обрушиваются на меня всевозможные критики, совершенно упускающие из виду мое невыносимо трудное положение в то время среди множества течений у высших лиц, почти всегда делавших меня козлом отпущения за свои собственные грехи. Да простит им будущая Россия, как я прощаю от всей души. Но история должна знать правду, и я бы не стал трогать этих вопросов, если бы меня на это не вызвали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.