Кампания 1789 г. Фокшаны, Рымник, Бендеры
Кампания 1789 г. Фокшаны, Рымник, Бендеры
Орден св. Георгия 1-й степени. Звезда и лента принадлежали А.В. Суворову
Биографы Суворова излагают его поездку в Петербург после взятия Очакова весьма драматично. Петрушевский в своей монографии «Генералиссимус князь Суворов», вышедшей первым изданием в 1884 г. утверждает, что примирения под Очаковом не было, что гонения Потемкина на Суворова продолжались. По его словам, «при распределении генералитета по войскам обеих действующих армий он (Суворов.— В.Л.) не был внесен в списки; единственной тому причиной могло быть неудовольствие Потемкина». Но затереть Суворова не удалось. Суворов узнал про это вовремя, поскакал в Петербург и представился государыне:— «Матушка, я прописной».— «Как так?» — «Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду». Умной императрице «не расчет было лишаться на театре войны такой боевой силы, какую представлял собой Суворов, особенно при усложнившихся обстоятельствах. Не желая поступать прямо наперекор Потемкину, государыня назначила Суворова в армию Румянцева» [106]. Так пишет Петрушевский, лучший биограф Суворова, годы проработавший в архивах, тщательно изучивший отечественную и зарубежную литературу, заявивший о своем желании «изобразить Суворова в виде не легендарного богатыря, а живого исторического лица».
Обратимся к документам. 4 февраля Потемкин прибыл в Петербург. Очевидно, Суворов прибыл вместе с ним. Во всяком случае, как свидетельствует камер-фурьерский журнал, 11 февраля Суворов вместе с Потемкиным присутствовал на торжественной церемонии, во время которой «мимо Зимняго каменного дворца эскадроном лейб-гвардии конного полка с 4 трубачами везены в Петропавловскую крепость взятыя войсками Ея Императорского Величества при сражении под Очаковом знамена числом до 200, которые обозрев Ея Императорское Величество из фонарика, потом... изволили иметь обеденный стол в столовой комнате на 27 кувертах; к столу же были приглашены:
1. Княгиня Катерина Романовна Дашкова
2—4. Дежурные фрейлины
5. Князь Григорий Александрович Потемкин Таврический
7. Александр Васильевич Суворов».
Оказывается «завистливый временщик» был бессилен оттереть Суворова даже от высочайшего стола, приглашение к которому считалось большой честью. В марте-апреле 1789 г. мы несколько раз встречаем Суворова во дворце на званых обедах и приемах. Затем происходит нечто совсем невероятное. 15 апреля в Зимнем дворце на торжественной церемонии вручения наград очаковским победителям первым из рук императрицы принимает награды князь Григорий Александрович Потемкин Таврический, вторым... Александр Васильевич Суворов, Странная была у Светлейшего манера преследовать ослушников! Ведь Суворов не участвовал в главном событии очаковской осады — в штурме. Но Потемкин собственноручно вписал имя Суворова в список представленных к наградам, отметив: «Командовал при Кинбурне и под Очаковом, во время же поражения флота участвовал немало содействием с своей стороны. Перо в шляпу с буквою «К» [107] И Александр Васильевич получает бриллиантовое перо с буквою «К» — Кинбурн!— обойдя многих участников штурма. Хороша опала. Разве не очевидно, что Светлейший пристрастен к своему любимцу. Несмотря на размолвку (закончившуюся, как мы показали, через две-три недели примирением), Потемкин счел необходимым особо отличить Суворова, чья победа под Кинбурном положила начало операции, завершившейся сокрушением Очакова и стратегическим поражением турецкого флота.
Знал ли обо всем этом Петрушевский? Не мог не знать. Он, сурово критиковавший Суворова за нарушение дисциплины в деле 27 июля, не сумел удержаться на высоте и предпочел сомнительные домыслы очевидным фактам. Весь эпизод «Матушка, я прописной» заимствован Петрушевским из собрания анекдотов Фукса, изданных в 1827 г. Причем у Фукса анекдот не датирован. Талантливый исследователь оказался в плену антипотемкинской версии и повторил вымыслы Полевого, не претендовавшего на научную строгость своей книги.
Правда, во втором издании своего труда, вышедшем в 1900 г,, Петрушевский смягчил описание послеочаковской размолвки: «Вероятно ненормальность его (Суворова. В.Л.) отношений к Потемкину скоро сгладилась, ибо Потемкин не отличался злопамятностью. И хотя он, Суворов, в одном из своих писем говорит, что ему тогда готовилась «Уриева смерть» [108], но подобные преувеличения были свойством его темперамента». Петрушевский идет дальше — «В первом издании, между прочим, сказано, что на кампанию 1789 года Суворов не попал в списки генералитета действующей армии и получил в командование дивизию лишь вследствие своей жалобы Императрице на этот пропуск. Ближайшее знакомство с предметом по первоначальным и дополнительным источникам приводит к заключению, что факт этот или извращен сильным преувеличением или просто выдуман, а потому во втором издании нашей книги не нашел себе места» [109].
Как все дипломатично. В первом издании, между прочим, писалось о «самолюбии и эгоизме» Потемкина, выбросившего Суворова из армии в разгар войны. Вывод напрашивался сам собой: президент Военной коллегии проявил черты характера, недостойные государственного деятеля такого ранга. Маститый историк не нашел в себе гражданского мужества честно признать ошибку. И во втором издании версия о бездарном полководце, завистливом враге Суворова не претерпела существенных изменений. Вот и приходится читать на страницах современных изданий о том, что «Суворову было предложено покинуть армию», что «зная о конфликте его с Потемкиным Екатерина послала Суворова к Румянцеву» [110]. И это пишется автором, чья книга выдержала более пятнадцати изданий! В последней по времени биографии Суворова автор целиком восстановил изъятый Петрушевским (во втором издании) эпизод «Матушка, я прописной...» Там же можно прочитать, что «отставленному и даже не внесенному Потемкиным в список генералов его армии Суворову грозило бездействие...» но, «понимая значение Суворова и не желая в то же время задевать самолюбие Потемкина, царица назначила «прописного генерала» в румянцевскую армию» [111].
Не было «прописного генерала». Не императрица, а сам Григорий Александрович Потемкин Таврический ордером от 23 апреля 1789 г. предписал Александру Васильевичу — генерал-аншефу и кавалеру — «немедленно отправиться к бывшей армии Украинской, где назначается в Вашу команду часть, состоящая под начальством Господина] Генерал-Порутчика и Кавалера Дерфельдена, которую по прибытии моем непремину я в особый корпус устроить» [112].
Еще 3 марта 1789 г. Украинская армия была объединена с Екатеринославской под общим командованием Потемкина. В минувшей кампании армия Румянцева совместно с австрийцами добилась капитуляции Хотина и прикрыла очаковскую осаду. Больной и постаревший фельдмаршал действовал не очень активно и вызвал недовольство Потемкина и самой императрицы. Отбросив личное самолюбие, Румянцев признал необходимость объединения двух армий и писал своему бывшему ученику: «А по моему обыкновению, не скрываясь, Вам говорю, что не может лучше и пойтить наше дело в сем краю, верно как под одним Вашим начальством» [113].
Новое назначение Суворова было глубоко продуманным. Планируя кампанию 1789 г., Потемкин располагал важными сведениями о намерениях противника. Незадолго до того, как послать в Молдавию Суворова, он получил секретное письмо из Константинополя. Письмо шло более двух месяцев. Оно содержало запись беседы французского посла в Турции графа Шаузель Гуфье с капудан-пашой.
«Бесполезно употреблять против императора (т. е. австрийцев.— В.Л.) главные ваши силы,— внушал Шаузель Гуфье своему собеседнику,— а надлежит вам быть только в оборонительном состоянии и обратить всю силу против России... Вам труднее победить русских, ибо они лучше обучены и лучше всех знают, как с вами вести войну». Посол предлагал следующий план: наносить быстрые внезапные удары армией и флотом; блокировать Севастополь, напасть на Кинбурн, высадить десанты в Крыму, послать крупные сухопутные силы под Очаков (известие о его падении еще не достигло Константинополя). В конце письма, сообщив важные сведения о численности турецкого флота, о бунте янычар и нежелании населения продолжать войну, тайный корреспондент писал: «Прошу извинить беспорядок моего Донесения, пишу украдкою. Не знаю, дошли ли мои прежние? Ниоткуда и ниоткого не получаю ни ответа, ни одобрения; и в сем состоянии стражду уже семнадцать месяцев. Дай Боже, чтоб только доходило, что я пишу. Сего довольно для моего утешения. Истощил все каналы, подвергая себя всем опасностям. Что могу я больше сделать для пользы Отечества?» Это томившийся в Семибашенном замке русский посол Яков Иванович Булгаков, одному ему известными путями добывал ценнейшие сведения и, рискуя жизнью, переправлял их Потемкину [114].
В Молдавии уже шли боевые действия. С начала марта значительные силы турок вели поиск в междуречье Прута и Серета. Вот, куда полетел стремглав Суворов. Не он опоздал, В боях 16 и 20 апреля генерал-поручик В.X. Дерфельден разбил турецкие отряды. И все же именно здесь развернулись решающие события кампании. Две попытки турецкого командования в июле и в сентябре 1789 г. разбить примыкавший к правому флангу русской армии вспомогательный корпус австрийцев (командующий генерал от кавалерии принц Фридрих Иосия Саксен-Кобург Заальфельд) и выйти в тыл главным силам Потемкина потерпели неудачу. Здесь их ждал далеко выдвинутый вперед летучий корпус Суворова. «Главное дарование великого человека — знать избирать особ по их талантам»,— восклицал Суворов в одном из писем Потемкину, приведенном выше. События подтвердили справедливость этого афоризма. Блестящие победы, одержанные Суворовым при Фокшанах и Рымнике, давно стали классикой военного искусства. Именно после этих побед турки выделили Суворова — грозного Топал-пашу — среди русских генералов. Фокшанская и особенно Рымникская победа сделали победителя тем Суворовым, слава которого перешагнула границы России.
Меньше известно, что Суворов действовал в рамках общих задач, поставленных Потемкиным. Так, перед Фокшанским делом, получив просьбу Кобурга оказать помощь союзникам, Суворов, не дожидаясь решения непосредственного начальника Репнина, временно командовавшего бывшей Украинской армией, двинулся на соединение с австрийским корпусом, сославшись на директиву Потемкина: не терпеть перед собой скоплений неприятеля. Совершив быстрый марш, суворовский корпус пришел вовремя. Тридцатитысячная армия противника занимала угрожающее положение. У союзников вместе едва насчитывалось двадцать пять тысяч. Русский генерал сумел, подчинив своей воле австрийского военачальника, провести в жизнь свой план сражения. Победа была полная. Воодушевленные примером суворовских войск австрийцы были неузнаваемы.
Результаты победы имели большое военно-политическое значение. Храповицкий записывает слова Екатерины II:
«Это зажмет рот тем, кои: разсеивали, что мы с ними (с австрийцами.— В. Л.) не в согласии». Обстановка на севере оставалась напряженной. В Финляндии с переменным успехом шли бои. Под давлением Пруссии и Англии союзница России Дания, объявившая шведам войну, вышла из борьбы.
Потемкин, назначая Суворова на правый фланг армии, учитывал те сложности, какие обыкновенно возникают при взаимных действиях союзников. Но он помнил, каким прекрасным дипломатом проявил себя Суворов в Крыму и на Кубани, и был уверен, что «друг сердешный Александр Васильевич» найдет нужный тон с осторожным и методичным принцем Кобургом. Предоставляя своим генералам широкую свободу действий, Потемкин не выпускал из рук управления ходом кампании, твердо поддерживал в войсках дисциплину. Так, 31 июля, через десять дней после Фокшанского дела, он выговорил самому победителю: «До сих пор я не имею обстоятельного рапорта о деле Фокшанском. Я не знаю, в каких силах был неприятель, под чьим начальством, как происходило сражение и куда бегство свое побежденные направили. Вашему Высокопревосходительству предписываю поспешить доставлением ко мне онаго и дать при этом знать, какая причина, что ни ко мне, ни к Господину Генерал Аншефу и Кавалеру Репнину не прислали сего подробного донесения» [115]. Но и до получения донесения Потемкин безошибочно оценил роль Суворова в сражении. Получив от князя Репнина копию поздравления, направленного им принцу Кобургу, Потемкин в тот же день 31 июля выговорил Репнину за неумеренное заискивание перед союзниками: «В письме к Кобургу Вы, некоторым образом, весь успех ему отдаете. Разве так было? А иначе не нулсно их так поднимать, и без того они довольно горды» [116]. Сами союзники признавали, что победой обязаны Суворову, которого Кобург (правда, после Рымника) стал называть «своим великим другом и учителем». По приказу главнокомандующего победа была торжественно отмечена всей армией. Солдаты получили денежную награду. Многие отличившиеся офицеры по представлению Суворова были повышены в чинах. Сам Александр Васильевич был награжден знаками особого отличия — бриллиантовыми подвесками к звезде и кресту ордена Св. Андрея Первозванного.
Основные события кампании разыгрались осенью. Потемкин носился между Херсоном, Очаковом, Каушанами, побуждая флот к активным действиям, продвигая корпуса за Днестр и к Хаджи-бею, ведя постоянные поиски казаками в преддверии решительных боев. Новый верховный везир Хасан-паша Дженазе, сменивший победителя австрийцев Юсуф-пашу, также задумал решительную операцию с целью навязать русской армии генеральное сражение в невыгодных для нее условиях. В конце августа турки предприняли наступление двумя группировками. Первая численностью до 30 тысяч под командованием бывшего капу-дан-паши Газы Хасана двинулась от Измаила на север вдоль реки Прут. Ее задача заключалась в отвлечении на себя главных сил Потемкина. Сам везир, сосредоточив в Браилове на Дунае огромную армию (до 80 тысяч), двинулся на северо-запад к местечку Рымник. В сорока километрах от Рымника, у Фокшан, стоял корпус Кобурга. Везир намеревался разгромить австрийцев до подхода Суворова, стоявшего у Берлада, в ста километрах от Фокшан. После этого, смяв сопротивление маленького суворовского корпуса (около 10 тысяч человек), турецкая армия выходила на тылы русских главных сил, отвлеченных Газы Хасаном. Движение огромной армии верховного везира было проведено с большим искусством. Несмотря на усиленную разведку — передовые разъезды Суворова доходили до Галаца на Дунае — обнаружить наступление главных сил турок не удалось. Австрийцы заметили противника лишь тогда, когда он находился от них в нескольких переходах, значительно ближе, чем войска Суворова.
Маневр корпуса Газы Хасана был вовремя разгадан русской разведкой. Потемкин приказал Репнину идти навстречу туркам и атаковать. Но Светлейшего беспокоил правый фланг, корпус Суворова. Не имея точных сведений о движении армии везира Хасан-паши Дженазе, Потемкин 1 сентября отдал ордер Суворову: «Генерал Аншефу и Кавалеру Князю Николаю Васильевичу Репнину я приказал, соединясь с Генерал-Порутчиком Кречетниковым, иттить на Табак, учредя в Фальчах с Вами сообщение; естьли бы где в кашей дирекции неприятель оказался, то, божию испрося милость, атакуйте, не дав скопляться» [117].
Этот ордер пришел как нельзя кстати. 4 сентября Суворов подтвердил его получение, а через день к нему прискакал австрийский курьер с тревожным сообщением Кобурга: крупные турецкие силы шли на сближение с австрийцами. Суворов выждал день, желая удостовериться в точности сведений о противнике. Но 7 сентября прискакал новый курьер. Кобург взывал о помощи. По его словам, противник находился в четырех часах пути от его корпуса и готовился к атаке. Потерявший день Суворов принял решение, коротко сообщив о нем Потемкину: «От Принца Кобур-га полученное мною письмо Вашей Светлости прилагаю, по которому немедленно выступил я чрез Текуч к Фокшанам, на понтоны, при Фурчени от его устроенные...»
Все говорило о том, что начиналась решающая фаза кампании. Потемкин принимал свои меры. 4 сентября он приказал войскам генерал-поручика Гудовича, сосредоточенным под Очаковом, идти к турецкому замку Хаджи-бею (будущей Одессе) и взять его. Гребной флотилии Рибаса — идти туда же и поддержать Гудовича с моря. Парусному флоту — прикрыть движение флотилии. Крупные силы армии под водительством самого Потемкина (два егерских корпуса, четыре пехотных и десять кавалерийских полков, несколько полков казаков — всего до 20 тысяч при 34 орудиях полевой артиллерии) выдвигались к Каушанам. Отсюда Потемкин мог в случае необходимости поддержать и Репнина, и Суворова.
7 сентября кавалерийский авангард Репнина (всего в корпусе насчитывалось до 25 тысяч — 11 пехотных и 9 кавалерийских полков, 4 батальона егерей и гренадер, 3 казачьих полка при 66 орудиях полевой артиллерии) во встречном бою при Сальчи разбил авангард Газы Хасана. Противник стал стремительно отходить к Измаилу. Потемкин приказал преследовать неприятеля и, если позволит обстановка, овладеть Измаилом. Отправляя 10 сентября донесение Екатерине II о победе при Сальчи, Потемкин писал: «Сие дело меня разрешило иттить, и я завтра выхожу очищать все вне крепостей стоящее... Жду теперь от флота и от корпуса к Хаджи-бею посланного; но больше всего меня беспокоит цесарский корпус. Кобурх почти караул кричит, Суворов к нему пошел, но естьли правда, что так неприятель близко, то не успеют наши придтить...» [118].
Но Суворов успел. По размытым дождями дорогам, форсируя реку, на которой поднявшаяся вода снесла понтоны, суворовские чудо-богатыри прошли сто верст за двое с половиной суток. Стремительность марша была столь велика, что казалась невероятной. Австрийцы, увидев подходившие русские войска, называли их своими спасителями, воспрянули духом. А верховный везир якобы повесил «за ложные слухи» своего шпиона, донесшего о прибытии Суворова.
Суворов мгновенно оценил обстановку. Медлительность везира позволила ему соединиться с австрийцами, а разбросанность турецких сил по трем группировкам давала возможность бить их по частям. Посвященный в план сражения, Кобург колебался. Даже с учетом подошедшего корпуса Суворова (7-8 тысяч при 30 орудиях) союзники насчитывали не более 25 тысяч, в три с лишним раза меньше, чем противник (около 80 тысяч при 80 орудиях). Суворов заявил, что атакует в одиночку. Это задевало честь австрийцев, и Кобург решился. Отметим любопытную деталь: в ордере, данном Суворову 8 сентября, Потемкин, подтвердив широкую свободу действий суворовского корпуса, указал главную задачу: «Содействие Ваше Принцу Кобурху для атаки неприятеля я нахожу нужным, но не для дефензивы» (т. е. не для обороны.— В.Л.) [119]. Русский полководец и не собирался обороняться. Он чувствовал, что пробил его час. Мучительная лихорадка, изнурявшая его последнее время, прошла; напряженное ожидание — успеет ли он или не успеет придти к австрийцам — сменилось уверенностью в успехе, точностью и быстротой распоряжений. Скрытный марш, внезапное появление перед противником, замечательно быстрое и точное маневрирование в ходе боя и неотразимые штыковые удары суворовских каре, принявших на себя основную тяжесть битвы, привели к полной победе. Прекрасно держались и австрийцы, сумевшие отразить массированные удары турецкой конницы. Кобург еще раз убедился в преимуществах суворовской тактики каре, уже испробованной в Фокшанском деле. Энергичное преследование противника довершило разгром. Заключительная атака на главный турецкий лагерь была произведена союзниками совместно.
«По жестоком сражении, чрез целый день, союзными войсками побит Визирь! 5 000 на месте, несколько сот пленных, взят обоз, множество военной амуниции, щетных 78 пушек и мортир. Наш урон мал. Варвары были вчетверо сильнее», — доносил Потемкину Суворов 11 сентября с места баталии. Узнав о численности армии верховного везира, Потемкин понял, что генеральное сражение, к которому готовилась русская армия, выиграно Суворовым. Генералам полетели ордера: развить успех, ускорить действия против опорных пунктов противника. Приказом по армии главнокомандующий отметил подвиг суворовских войск, подчеркнув, что в сражении «оказали безпримерную храбрость полки карабинерные». В кульминационный момент последней фазы сражения, когда бежавший в беспорядке неприятель пытался спастить за полевыми укреплениями главного лагеря, Суворов принял решение, не предусмотренное уставами. Изнуренная пехота была не в состоянии быстро приблизиться к лагерю. И Суворов бросил вперед карабинерные полки. На плечах бегущих конница ворвалась в лагерь, а подоспевшая вскоре пехота довершила дело.
Каким контрастом с успехами Суворова выглядели действия Репнина! В то время, как на берегах Рымника решалась судьба кампании, Репнин топтался под Измаилом. В крепости находились немногочисленные силы турок, деморализованные поражением при Сальчи. Да и крепость еще не была так основательно укреплена, как год спустя, когда Суворову пришлось брать ее штурмом. Войск у Репнина было не меньше, чем у Суворова в декабре 1790 г. Но князь Николай Васильевич не решился на приступ и после бомбардировки крепости отступил. Падение Измаила наряду с победой при Рымнике произвело бы ошеломляющее впечатление на противника. Но этого не случилось. И ведь Репнин был не из последних генералов русской армии. Он отличился под начальством Румянцева при Ларге и Рябой Могиле. Летом 1791 г. при Мачине, он командовал армией, поставившей точку в военных действиях на суше. Но Репнин был представителем «методичной» военной науки. Он всю жизнь оставался поклонником Фридриха Великого (которого знал лично), не обладая ни волей, ни гением своего кумира. Репнин презрительно называл суворовскую тактику «натурализмом», считая ее примитивной, а победы Суворова приписывал слепому счастью. Суворов знал об этом и платил Репнину устойчивой неприязнью. Сдержанно относился к Репнину и Потемкин. Но Светлейший был государственным человеком и честно сотрудничал и с Репниным, и с Каменским и со многими другими лично ему несимпатичными людьми. Его ордера и письма этим военачальникам всегда корректны, вежливы. Но в них никогда не было той сердечности, какой наполнены его письма к Суворову, Получив известие о Рымникской победе, Потемкин не мог сдержать своих чувств: «Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность; ты, мои друг люоезныи, неутомимой своею ревностию возбуждаешь во мне желание иметь тебя повсеместно. Колико оказано мое командование здесь наизнаменитым образом! Естли мне слава славой, то Вам честь честию. Будь уверен, что в полной мере прославлю Вашу ревность, храбрость и труды, и прошу, дай мне подробно о всем. Я рад, воздам щедрою рукою. Вернейший Ваш друг и слуга
Князь Потемкин Таврический
Каушаны. 15 сентября 1789 г.» [120]
Только имея перед собой это письмо, можно понять смысл ответа Суворова, посланного 18 сентября из местечка Текуч:
«Светлейший Князь, Милостивый Государь!
Между протчим 16 лет. Близ 200 000. Воззрите на статуты милосердным оком... Был бы я между Цинцинатом и репным Фабрицием, но в общем виде та простота давно на небесах. Сей глуп, тот совести чужд, оный между ими. Хотя редки, токмо есть Леониды, Аристиды, Эпаминонды. Неккер хорош для кабинета, Демостен для катедры, Тю-ренн в поле. Дайте дорогу моему простодушию, я буду вдвое лутче, естество мною правит. Драгоценное письмо Ваше цалую! Остаюсь с глубочайшим почтением,
Светлейший Князь, Милостивый Государь! Вашей Светлости нижайший слуга
Александр Суворов».
Не письмо, а целая поэма в прозе. Завидна эрудиция Александра Васильевича — от Леонида и Демосфена до Тюренна и Неккера. И все же, на что намекает он, уверяя, что простота древних идеальных героев давно на небесах? О чем просит Потемкина — «Дайте дорогу моему простодушию, я буду вдвое лутче!»? На какие статуты должен воззреть Светлейший милосердным оком?
Да, он был честолюбив, этот страстный человек, посвятивший себя любимому призванию — военному делу. Он знал себе цену и смело сравнивал себя с великими полководцами Древней Греции — «Хотя редки, токмо есть Леониды, Аристиды, Эпаминонды». Он чувствовал всем своим существом военного человека, что Рымник — настоящая, великая, искусная, а потому вдвойне славная победа. И он, никогда не забывавший несправедливости по отношению к своим заслугам, хотел, чтобы этот подвиг был оценен по достоинству. Он был убежден, что «человек, совершивший великие дела, должен говорить о них часто, чтобы возбуждать честолюбие и соревнование своих слушателей». «Титлы мне не для меня, но для публики потребны»,— говаривал Суворов. Сколько их было на его памяти — титулов и наград, розданных не по заслугам, добытых угодничеством и ласкательством, полученных по родственным связям — «по бабушкиному старшинству». Все эти, обошедшие его в чинах генералы — Салтыковы, Репнин, Долгоруков, Каменский — «разве они сделали для империи больше, чем я?!»— вырвалось у него восемь лет назад. «Сей глуп, тот совести чужд, оный между ими». Так, неужели, он — Суворов — должен уподобиться Цинцинату или Фабрицию — знаменитым римским полководцам, смиренно предававшимся после ратных подвигов трудам и утехам мирной сельской жизни. Первый, по преданию, ходил за сохой, второй сажал репу. Нет, «та простота давно на небесах». Получив письмо Потемкина, он в порыве радости признается ему в своем сокровенном желании: вот уже 16 лет воюет он против турок, почти 200 000 неприятелей разбиты им. «Воззрите на статуты милосердным оком!»— он заслужил, по праву и по чести, высшую и самую славную боевую награду русской армии — орден Св. Великомученника и Победоносца Георгия 1-й степени!
За двадцать лет, прошедших со дня основания Екатериной II четырехстепенного военного ордена Св. Георгия, только пять человек были удостоены 1-й степени Большого креста: Петр Александрович Румянцев, Алексей Григорьевич Орлов, Петр Иванович Панин, Василий Михайлович Долгоруков — все за победы в Первой турецкой войне.
Григорий Александрович Потемкин получил свой орден за взятие Очакова. Александр Васильевич Суворов стал шестым кавалером «Егорья Первой степени». Но, прежде чем рассказать примечательную историю этого награждения, следует подвести итог кампании 1789 г.
13 сентября противник был разбит под Каушанами. 14 сентября сухопутные войска при поддержке гребной флотилии овладели Хаджибейским замком. 30 пала крепость Аккерман на Днестровском лимане. Точными движениями войск Потемкин обложил Бендеры и потребовал капитуляции этой крупнейшей турецкой крепости. Начальники гарнизона пытались затянуть переговоры, но главнокомандующий русской армией принудил их к сдаче. 4 ноября русские войска заняли Бендеры: 300 пушек, 25 мортир, огромные запасы пороха и ядер достались победителям. Взятыми в Бендерах пушками Потемкин приказал вооружить недавно построенные корабли. Ободрились и союзники, для которых год шел под знаком неудач. Австрийские войска были вынуждены очистить восставшие Бельгийские провинции. Не лучше обстояли у них дела с турками. Но после Рымника положение изменилось. Лаудон взял Белград на Дунае. Десятитысячный турецкий корпус был разбит в Баннате. Корбург продвинулся вперед и занял Бухарест.
«Ну, матушка, сбылось ли по моему плану? — писал Потемкин в Петербург.— Неприятель с визирем оттянут был весь почти в нужную часть Дуная. Противу цесарских безделица оставалась. Из прилагаемой ведомости изволишь увидеть, во всю кампанию, что мы потеряли и цесарцы, за пять тысяч» [121].
«Недаром я тебя люблю и жаловала,— отвечала императрица.— Ты совершенно оправдываешь мой выбор и мое о тебе мнение. Ты отнюдь не хвастун, а выполнил все предположения и цесарцев выучил турков победить. Тебе Бог помогает и благословляет, ты покрыт славою...»
И эту кампанию Потемкина критики называют кампанией неиспользованных возможностей! Утверждают, что Потемкин якобы упустил шанс добить противника и заключить выгодный мир.
Обратимся к фактам. Старый Газы Хасан, сменивший умершего после катастрофы под Рымником верховного везира, обратился к Потемкину с предложением о перемирии и переговорах. Имея все полномочия на заключение мира, Потемкин принял предложение. Было ясно, что Порта проиграла войну. И не вина Потемкина, если в вопросе о мире с турками России пришлось столкнуться с объединенной коалицией враждебных ей европейских государств.
Вернемся к нашим героям. Лучше, чем кто-либо понимавший и ценивший Суворова, Потемкин не замедлил отозваться о его подвиге в Петербург.
«Скоро пришлю подробную реляцию о суворовском деле,— писал он 22 сентября.— Ей, матушка, он заслуживает Вашу милость и дело важное; я думаю, что бы ему, и не придумаю; Петр Великий графами за ничто жаловал. Коли бы его с придатком Рымникский? Баталия была на сей реке» [122].
3 октября Храповицкий заносит в дневник: «Пожалованы: Суворов Графом Рымникским, Пл[атон] Александрович] Зубов в Корнеты Кавалергардов и в Генерал-Майоры». Несколько раньше Храповицкий свидетельствует: «Подполковник Николай Александрович Зубов приехал курьером, с победой над Визирем, 11-го сентября на реке Рымнике одержанной Суворовым и Принцем Кобургским. Веселы. Изъяснение о пожаловании присланного в полковники — и Короле Французском: "Я предпочла бы его видеть прогнанным из Версаля, а заключенным в Метце. Тут бы дворянство к нему пристало"... И как можно сапожникам править делами?.. О победе всем рассказывали с удовольствием... Велено Вице-Канцлеру сообщить об оном всем нашим Министрам (послам.— В. Л.) с уверением, что, не взирая на победы, согласны принять мирные предложения». (Запись от 25 сентября).
Через три недели Храповицкий сообщает: «Курьер от Суворова. Бендеры окружены. В бывших сражениях Кобург его во всем слушался, а он все делал. Ему 1-й степени Георгия» (Запись от 18 октября). Казалось бы, все очень просто. Но даже хорошо осведомленный Храповицкий не знает, что награда эта продиктована Потемкиным.
18 октября помечены три письма Екатерины Потемкину. В первых двух она пишет, что подробная реляция о выигранной Суворовым и Кобургом баталии еще не привезена, что союзники-австрийцы, на действия которых жаловался Потемкин,— все же лучше пруссаков, на нейтрализации которых он все время настаивает, «Мой друг, я говорю по опыту; я, к несчастью, близко видела это ярмо,— жалуется она, рассказывая о своих попытках установить корректные отношения с прусским королем.— Постарайся, мой друг, зделать полезный мир с турками, тогда хлопоты многие исчезнут, и будем почтительны: после нынешней твоей кампании сего ожидать можем». Настроение у императрицы, как видим, не очень радостное. «Александру Васильевичу Суворову посылаю орден, звезду, эполет и шпагу бриллиантовую, весьма богатую. Осыпав его алмазами, думаю, что казист будет. А что тунеядцев много, то правда. Я давно сего мнения. Что ты замучился, о том жалею:: побереги свое здоровье, ты знаешь, что оно мне и Государству нужно... Христос с тобою. Будь здоров и щастлив... Мы пруссаков ласкаем, ко каково на сердце терпеть их грубости и ругательством наполненные слова и поступки, один Бог весть»,— прибавляет Екатерина и просит совета о перемене командования войсками в Финляндии. Граф В. П. Мусин-Пушкин не справился, нужен другой решительный генерал, лучше бы не граф И.П. Салтыков, которого Потемкин отзывает с Кавказа и который, по словам императрицы, «упрям и глуп»— «А, право, уже две кампании потеряны, и не дай Бог видеть третьей, наполненной упрямою глупостью».
И вдруг резкая перемена тональности: «Третье письмо, мой друг сердечный, сегодня я к тебе пишу: по написании двух первых приехал Золотухин и привез твои письмы от 5 октября... К Гр[афу] Суворову, хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако Егорья большого креста посылаю по твоей прозьбе: он того достоин». Что же писал ей Потемкин? Официальное донесение давно опубликовано. Вот его начало: «Всемилостивейшая Государыня! Об одержанной союзными и Императорскими войсками над верховным визирем при речке Рымник 11-го минувшего сентября победе присланное ко мне от Генерала Суворова обстоятельное донесение с планом баталии имею счастие всеподданнейше представить Вашему Императорскому Величеству чрез полковника Золотухина, который, быв при нем дежурным, может подробно донести Вашему Величеству, колико ознаменовал себя в тот день Господин Суворов. Его искусством и храбростию приобретена победа...» [123] Но были еще личные письма, не известные биографам Суворова. Эти письма сохранились. Вот отрывки из них.
«Естли бы не Суворов, то бы цесарцы были на голову разбиты. Турки побиты русским имянем. Цесарцы уже бежали, потеряв пушки, но Суворов поспел и спас. Вот уже в другой раз их выручает, а спасиба мало. Но требуют, чтоб я Суворова с корпусом совсем к ним присоединил и чтобы так с ними заливать в Валахию. Нашим успехам не весьма радуются, а хотят нашею кровию доставить земли, а мы чтоб пользовались воздухом. Будь, матушка, уверена, что они в тягость. Венгерские все расположены к бунту и нас любят, но австрийцев нет... Матушка родная, будьте милостивы к Александру Васильевичу. Храбрость его превосходит вероятность. Разбить визиря дело важное. Окажи ему милость и тем посрами тунеядцев генералов, из которых многие не стоят того жалования, что получают. Завтре отправляю курьера с подробным описанием визирского дела» (2 X. 1789.) [124].
Через день в Петербург летит еще одно письмо: «Сей час получил, что Кобург пожалован фельдмаршалом, а все дело было Александра Васильевича. Слава Ваша, честь оружия и справедливость требуют знаменитого для него воздаяния, как по праву ему принадлежащего, так и для того, чтоб толь знаменитое и важное дело не приписалось другим. Он, ежели и не главный командир, но дело Генеральное; разбит визирь с Главной Армией. Цесарцы были бы побиты, коли б не Александр Васильевич. И статут Военного ордена весь в его пользу. Он на выручку союзных обратился стремительно, поспел, помог и разбил. Дело все ему принадлежит, как я и прежде доносил. Вот и письмо Кобурхово, и реляция. Не дайте, матушка, ему уныть, ободрите его и тем зделаете уразу генералам, кои служат вяло. Суворов один. Я, между неограниченными обязанностями Вам, считаю из первых отдавать справедливость каждому. Сей долг из приятнейших для меня. Сколько бы генералов, услыша о многочисленном неприятеле, пошли с оглядкою и медленно, как черепаха, то он летел орлом с горстию людей. Визирь и многочисленное войско было ему стремительным побеждением. Он у меня в запасе при случае пустить туда, где и Султан дрогнет !» [125]
Прекрасное письмо, двести лет пролежавшее в архиве без востребования. Еще Пушкин упрекал нас русских — в «нелюбопытстве». Сколько же сокровищ хранится в наших архивах! Давно ждет публикации переписка Екатерины с Потемкиным, известная лишь по письмам императрицы. Очень содержательна переписка Потемкина с Безбородко. Она тоже ждет своего исследователя и публикатора. Любопытно, что Золотухин вместе с письмами Потемкина императрице привез и его письмо Безбородко.
«Милостивый Государь мой Граф Александр Андреевич,— писал Потемкин.— Кобург пожалован фельдмаршалом за то, что Суворов его вынес на своих плечах. Уже цесарцы бежали. Я просил об нем. Честь оружия требует ознаменить его подвиг» [126].
Если вспомнить, что князь Репнин поторопился приписать Фокшанскую победу Кобургу, что граф И.П. Салтыков распускал про Суворова худые слухи, что вице-канцлер граф И. А. Остерман интриговал против Безбородко, то станет понятным, почему Потемкин решил усилить свое представление императрице о «знатной награде» Суворову. Он хорошо знал завистливость придворной среды к подлинному таланту. Знал он и о том, что его самого недруги не оставляют в покое. Летом 1789 г. им удалось провести крупную интригу — свалить фаворита Александра Дмитриева-Мамонова (сторонника Потемкина) и заменить его Платоном Зубовым.
Потемкин как в воду глядел. «Из копии при письме Графа Александра Андреевича (Безбородко.— В. Л.), препровождаемой Вашей Светлости, изволите усмотреть плоды Ваших благотворении Александру Васильевичу Суворову Графское достоинство исходатайствовавших,— писал 5 октября из Петербурга Гарновский — доверенное лицо Потемкина при дворе.— Многие здесь завидуют ему: почитая успехи Александра Васильевича произшедшими от счастья, и не от распоряжения его. Но Государыня уважила об нем рекомендацию Вашей Светлости столько же, сколько и службу его» [127].
3 ноября Потемкин, занятый переговорами с турецкими пашами о капитуляции Бендер, посылает Суворову сразу три письма. Поскольку эти письма мало известны, считаем важным привести их полностью.
«Милостивый Государь мой Граф Александр Васильевич!
Неустрашимость Ваша и искусство в предводительствовании войсками, ознаменованные в сражении Рымникском, где совершенная над великим визирем одержана победа, — доставила Вам право к получению Перваго степени военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Ея Императорское Величество благоволили воздать сию справедливость заслугам Вашим, и я, с особливым удовольствием препровождая к Вам Высочайшую Ея Императорского Величества грамоту с знаками ордена, предвижу ревностное рвение, с которым Ваше Сиятельство стремитесь на новые подвиги к службе Ея Императорского Величества и пользе Отечества. Будьте уверены об истинном почтении и нелицемерной преданности, с коим имеет честь быть
Вашего Сиятельства, Милостивый Государь мой
покорнейшим слугою
Князь Потемкин Таврический» [128].
Второе письмо сопровождало алмазные знаки к кресту и звезде ордена Св. Андрея Первозванного, пожалованные Суворову за Фокшанскую Победу.
«Милостивый Государь! С чувством наирадостнейшим имею честь поздравить Ваше Сиятельство получением отличия заслугам Вашим принадлежащего. Остается только желать, чтоб было Ваше Сиятельство здоровы и наслаждались плодами подвигов Ваших, сею славою, которою имя Ваше учинилось уже безсмертным.
Я не престану никогда быть Вашим почитателем и сохраню неограниченную свою преданность
Вашего Сиятельства, Милостивый Государь
всепокорнейший слуга ваш
Князь Потемкин Таврический» [129].
Это официальные письма. Но было и личное письмо — привилегия Суворова.
«Я с удовольствием сердечным препровождаю Вам, мой любезный друг, милости Монаршие. Вы, конечно, во всякое время равно бы приобрели славу и победы, но не всякий начальник с удовольствием, моему равным, сообщил бы Вам воздания. Скажи, Граф Александр Васильевич! что я добрый человек. Таким я буду всегда.
Бендеры, когда Богу угодно, завтре будут наши. О! как трудно улаживать с тремя пашами и все трехбунчужными.
Прощай, Милостивый Государь, я во всю жизнь Ваш верный друг и слуга
Князь Потемкин Таврический [130].
Р, S. Еще будет Вам и шпага богатая».
Суворов был потрясен. В ответах на официальные письма Потемкина он сдержанно и с большим достоинством благодарит его.
«Высочайшее при указе Ея Императорского Величества всемилостливейшее награждение меня орденом С[вято]го Великомученника и Победоносца Георгия Первого класса в ознаменование прежней службы и за победу на баталии Рымникской над верховным визирем совершенно одержанную я имел щастие получить.
Рвение мое и усердие к службе Императорской пребудут по конец дней моих со мною. Остаюсь с глубочайшим моим почтением и преданностию
Светлейший Князь, Милостивый Государь
Вашей Светлости
нижайший слуга
Граф Александр Суворов Рымникский Ч. 8 ноября 1789 году. Берлад».
Второе письмо по поводу получения алмазных знаков к андреевскому ордену сходно с предыдущим. Но было, не могло не быть еще одно письмо — ответ Суворова на личное послание Потемкина. К сожалению, оно не сохранилось. Что мог сказать Суворов? Какими словами выразить свою признательность, если в порыве восторга он писал Василию Степановичу Попову: «Насилу вижу свет от източника радостных слез. Могу ли себе вообразить? Верить ли? Бедный, под сумою, ныне... Но в последнее, настоящее время! Долгий век Князю Григорию Александровичу!
Увенчай его Господь Бог лаврами, славою. Великой Екатерины верноподданные, да питаютца от тука Его милостей. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек! Щастье мое за него умереть!» (Письмо от 8 ноября). На другой день в письме тому же Попову (о пересылке денег ему самому и его племяннику князю Алексею Горчакову) снова прорывается волнующее Суворова чувство: «Не до денег! Один кусок лент Князь Григорья Александровича дороже всех моих деревень!»
Красноречиво письмо Суворова и к дочери: «Comtesse des deux Empires (Графиня двух империй (франц.). Иосиф пожаловал Суворову графское достоинство Священной Римской Империи, а Екатерина, по представлению Потемкина возвела Суворова в графы Российской Империи с почетным наименованием «Рымникский».) любезная Наташа-Суворочка! a cela (В этом [франц.]) ай да надобно тебе всегда благочестие, благонравье, добродетель. Скажи Софье Ивановне и сестрицам: у меня горячка в мозгу, да кто и выдержит. Слышала, сестрица душа моя, еще de ma Magnanime Mere (От моей Высочайшей Матери [франц.]) рескрипт на полулисте будто Александру Македонскому. Знаки Св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, Первый класс Св. Георгия. Вот каков твой папенька. За доброе сердце, чуть право от радости не умер» (8 ноября).
Конец 1789 г. был одним из самых счастливых в жизни Суворова. Он едет к Потемкину и 2 декабря спешит поделиться новой радостью с дочерью: «С полным удовольствием провел я несколько дней в Яссах и там был награжден одною из драгоценнейших шпаг». Получив из рук Потемкина шпагу с надписью «Победителю Визиря»— последнюю награду в длинном ряду отличий за Фокшанскую и Рымникскую победы, Суворов не забывает о своих соратниках: «Светлейший Князь, Милостивый Государь! Дерзаю приступить к позволенному мне Вашею Светлостию. Действительно боюсь, чтоб не раздражить... другой список так же не мал, но, Милостивый Государь! где меньше войска, там больше храбрых. Последуйте Вашему блистательному великодушию». (3 XII. 1789 г.) Представления были уважены.
Заканчивался 1789 год. Мир казался достижимым и близким. Русский посол Булгаков, более двух лет томившийся в Семибашенном замке в Константинополе, был выпущен на свободу. Везир Газы Хасан, согласившийся принять свой пост на условии прекращения войны, переписывался с Потемкиным о пунктах мирного договора. Но тут на сцене, как выразилась Российская императрица, появились «новые актеры».
Успехи русского оружия вызвали приступ ненависти в Берлине и в Лондоне. Прусская дипломатия развила бешеную активность: Порте был предложен оборонительный и наступательный союз. Швеции обещана Лифляндия с Ригой. Австрия должна была вернуть Польше полученную по первому разделу Галицию, а Турция — вознаградить Австрию из своих земель в Валахии и Молдавии. За это Россия должна была вернуть Турции Крым. Сама Пруссия за посредничество просила совсем немного — Данциг и Торн (Гданьск и Торунь) — последние польские города, обеспечивавшие этой стране балтийскую торговлю. Фридрих Вильгельм II не собирался при этом возвращать польские земли, захваченные по первому разделу. Наследник Великого Фридриха, мечтавшего об уничтожении славянского государства, сулил Польше русские земли до Смоленска и Киева, отрезая ее от Балтики.
Заодно с Пруссией действовала и Англия. Требуя от России и Австрии помириться с Портой без территориальных изменений, лондонский кабинет советовал полякам быть уступчивыми по отношению к Пруссии. В правящих кругах Польши победили сторонники пропрусской ориентации. Они отвергли предложенный Россией союзный договор и предпочли союз с Фридрихом Вильгельмом.
24 декабря 1789 г. Храповицкий записывает в дневнике слова императрицы: «Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, то есть, с Пруссией».