Пролог. Глядя через плечо Начало 1990 года. Возвращение в Южную Африку
Пролог. Глядя через плечо
Начало 1990 года. Возвращение в Южную Африку
В конце 1989 года в шумном аэропорту одного из средиземноморских городов я сел на самолёт, выполнявший международный рейс в Йоханнесбург. После 27 лет (более половины жизни), проведённых в изгнании, я возвращался домой.
Мне было чуть больше 50 лет, но я выглядел старше. Дело было не в том, что прошедшие годы оказались для меня недобрыми. Меня старил мой грим. Я выглядел как бизнесмен, возможно, как бизнесмен греческий или итальянский. Волосы были покрашены в чёрный цвет, хорошо сшитый костюм и соответствующий портфель. С годами я прибавил в весе, достигнув почти 90 килограммов, о которых мечталось в детстве (но, к сожалению, не роста 1 метр 80 сантиметров). Волосы у меня начали редеть на макушке и я подчеркнул процесс облысения, высоко подбривая их сзади. Я отрастил усы и подстриг свои слишком приметные брови.
«После того, как ты изменил внешность, ты должен замедлить движения». Это был последний совет Элеоноры, когда я отправлялся из лондонского аэропорта Хитроу на первом этапе моего путешествия, ещё находясь в своем обычном обличии. «Запомни, на следующей остановке ты должен превратиться в 60-летнего человека».
Моя жена Элеонора жила в Лондоне с нашими двумя сыновьями, пока я работал на Африканский национальный конгресс (АНК) в его штаб-квартире в Лусаке. Поскольку Элеонора сама имела опыт подпольной деятельности, она хорошо понимала, с каким риском мне предстоит столкнуться. Мы быстро обнялись, чтобы не привлекать к себе внимание окружающих. Мы совершенно не представляли, когда нам вновь доведётся встретиться, и пытались скрыть друг от друга своё волнение.
Путешествие моё началось за несколько месяцев до этого в Лусаке, в небольшом офисе Оливера Тамбо — тогдашнего президента АНК.
Штаб-квартира организации размещалась в тесном одноэтажном здании в центральной части замбийской столицы. Тамбо сидел за большим столом, аккуратно уставленным стопками документов и папок. Его кабинет был заполнен фотографиями, дипломами и сувенирами, подаренными ему за три десятилетия поездок по миру.
Тамбо вносил поправки в какой-то документ. Его сосредоточенность впечатляла, писал ли он или слушал. Его погружённость в документ позволила мне, не выглядя неуважительно, рассмотреть знакомые черты лица, седые бакенбарды и характерные усы. Его щёки в соответствии с традициями клана Мпондо[1] были с обеих стороны прочёркнуты несколькими вертикальными линиями шрамов, которые наносятся на кожу ещё в детстве и которые, как считается, придают человеку силу. Он был аскетом, жил очень скромно, и рубашка в стиле одного из африканских племён была единственной его уступкой какой-либо изощрённости.
Он поднял глаза и тепло, почти по-отечески поприветствовал меня. Мы пожали руки и обменялись любезностями. Поскольку я думал, что он вызвал меня, чтобы узнать о ходе подготовки документа, который я готовил для него, то начал излагать ему состояние дел.
— Нет, нет, разговор не об этом, — негромко сказал он.
Глаза у него беспокойно задвигались, что было его характерной манерой, когда он хотел сказать что-то особенно важное и срочное, но не находил подходящих слов. После длинной паузы он провёл пальцем окружность в воздухе, давая понять, как это всегда бывало в случаях, когда разговор имел конфиденциальный характер, что нас, возможно, подслушивают.
Он написал на чистом листе бумаги «Операция Вула» и поднял глаза на меня. Затем он написал «подпольная группа руководителей дома». Он несколько раз подчеркнул слово «дома»[2]. («Вула» на языке зулу означает «открыть» и является сокращением от слова «вулиндлела» или «открыть дорогу». Именно это было полным названием операции).
Постукивая пальцами по листу бумаги, он продолжил вслух: «Группа людей уже на месте, они уже успешно работают. Сообщение, которое мы получили от… — и он написал «Манделы» (который по-прежнему был в тюрьме), — пришло по их каналам связи». Он посмотрел на меня: «Они просят прислать Вас».
Я ждал этого момента. В течение ряда лет мы стремились укрепить наши подпольные структуры и расширить вооруженную борьбу против мощного и умелого противника. Мы часто говорили друг другу, что нам не хватает внутри страны членов высшего руководства, связанных с нарастающим массовым движением и способных принимать решения на месте. Хотя возможность переговоров с правительством Претории увеличивалась, но общее ощущение шансов на продвижение в этом направлении было неопределённым, и АНК оставался запрещённой организацией. С усилением народного движения протеста большинство наших активистов говорили, что теперь укрепление подпольного руководства необходимо больше, чем когда бы то ни было.
Тамбо хотел дать мне время подумать. Но я заявил, что готов. Тем не менее я должен был согласиться с тем, что мне нужно сначала привести в порядок текущие дела. Тамбо был обрадован моим ответом и тепло обнял меня. Это был незабываемый момент.
Незадолго до этого, в ходе тяжелейшей поездки по ряду африканских стран, где он информировал их правительства о возможных переговорах и тех предварительных условиях, которые должен будет выполнить режим Претории, он перенёс инсульт…
Из лондонского аэропорта Хитроу я вылетел в одну из европейских стран, встретился в надёжном месте с друзьями и с их помощью изменил свою внешность. Из южноафриканского беженца, лица без гражданства с выданным МВД Великобритании документом ООН, я превратился в респектабельного обладателя паспорта одной из стран Европейского Сообщества.
И по сегодняшний день те, кто помогал мне, предпочитают оставаться в неизвестности. Они наблюдали за мной из укромного места, пока я проходил паспортный контроль.
Наконец самолёт взлетел. Это был беспосадочный полёт. Мы должны были приземлиться в йоханнесбургском аэропорту Ян Сматс на следующее утро. Я откинулся в кресле, высоко над африканским континентом, убаюкиваемый шумом двигателей и болтовней пассажиров. Я сумел неплохо отдохнуть за ночь и, благодаря гостеприимству понимающей стюардессы, «заначить» две миниатюрных бутылочки виски. Я не претендую на звание «человека со стальными нервами» и давно обнаружил, что в особых случаях 100 граммов алкоголя приводят меня в нужное (без перебора) состояние. Моё предстоящее прибытие в аэропорт Ян Сматс несомненно было одним из этих случаев.
«Сто грамм водки» было русской «микстурой», принимаемой их солдатами за полчаса перед боем. Некоторые утверждали, что это было секретом их победы над Гитлером. Мои русские друзья всегда настаивали, что это должно было быть именно 100 граммов и их необходимо было принимать точно за полчаса.
Йоханнесбург и похожие по цвету на дюны отвалы шахт Витватерсранда (район шахт к востоку и западу от Йоханнесбурга) выглядели нереальными по мере того, как они поднимались из плоского ландшафта высокого плато, а самолёт опускался в них из чистого неба. Проблема заключалась в том, что я не рассчитал время прибытия. Вместо того, чтобы «принять» спиртное в цивилизованной манере точно за полчаса до прилёта, я должен был спешно глотнуть виски в самый последний момент.
Когда мы выходили из самолёта, я почувствовал одновременно напряжённость и приподнятость, как будто должен был появиться на сцене перед зрителями. Я непрестанно думал о первых словах, с которыми обращусь к служащему паспортного контроля. Я вспомнил о необходимости замедлить движения, как инструктировала меня Элеонора, но с большим облегчением получил обратно проштемпелёванный паспорт без единого вопроса.
— Welkom in Seth Efrika»[3], — сказала, сладко улыбаясь, чиновница с претенциозной прической.
Я забрал свой багаж, поставил его на тележку и двинулся к таможне. Прыщавый таможенник остановил меня. Он был так молод, что мне подумалось, что сегодня, должно быть, он впервые вышел на работу. Он указал на мой портфель и спросил, что находится внутри.
— Да всего лишь несколько документов и журналов, — ответил я.
Он внимательно просмотрел содержимое — деловую и туристическую литературу вперемешку. Главный вопрос, который крутился в моей голове, был: означает ли это обычную проверку или за этим должен был последовать тщательный досмотр. Если они хотели просто «понюхать» меня, рассуждал я, вряд ли они использовали бы такого неопытного юнца. Именно в этот момент, когда всё в груди сжалось, хотя я и пытался выглядеть равнодушно, я пожалел о том, что не перелез вместо всего этого через пограничное ограждение. В конце концов, удовлетворённый тем, что я не пытаюсь провезти запрещённые материалы (я подозревал, что он, возможно, надеялся найти экземпляр журнала «Плейбой), таможенник отпустил меня.
Скоро я уже ехал в такси, сгорая от возбуждения, но посматривая через зеркало заднего вида в поисках признаков «хвоста». Очертания города, подступающего к аэропорту вдоль загруженной машинами системы скоростных дорог, соответствовало моему оптимистическому настроению. Вдали виднелась шеренга высотных домов из стекла и бетона — центр Йоханнесбурга, обрамлённый скалами и холмами, а также шахтными отвалами, похожими под лучами солнца на дюны. С чувством торжества я заметил холм Йовилля, где играл ещё ребенком. Скорость, с которой двигался поток, машины последних марок, головокружительные развязки, гигантские линии электропередачи и внушительные здания, которые проносились мимо, — всё указывало на то, какие перемены произошли здесь. Я перевёл взгляд с отвалов шахт на небоскрёбы и подумал, что, возможно, ни один другой город мира не связан так наглядно со своими экономическими корнями.
В загородной гостинице, где я разместился, я первым делом нашёл телефон, набрал номер в Лондоне и сообщил на автоответчик о благополучном прибытии. Я знал, что после этого последует звонок из Лондона моим подпольным партнёрам в Йоханнесбурге. Это, в свою очередь, приведёт ко встрече на следующий день. А пока мне нужно было провериться на слежку, с тем, чтобы с наибольшей степенью вероятности убедиться, что я не попал под наблюдение. Самым лучшим способом сделать это было отправиться на длительную прогулку. Этим можно было одним выстрелом убить двух зайцев, то есть ещё и побродить по Йовиллю, по тем местам, где я играл в детстве и которые мне так хотелось увидеть снова.
Отдохнув и одевшись попроще, я взял такси и отправился в Йовилль. Вдали от системы скоростных дорог многие обычные районы Йоханнесбурга выглядели не особенно изменившимися. Постройки на основной улице Йовилля — узкой улице Роки — выглядели почти как и раньше. Трамвайные пути убрали, а вот муниципальный бассейн был на месте. Соседняя спортивная площадка была превращена в парк, но часть окружавшей её стены стояла на том же месте. В течение многих лет на этой стене был написан лозунг «Атака против коммунизма — это атака против вас».
Заплатив таксисту, я вышел около парка. Искусство обнаружения слежки заключается в том, чтобы никогда не оглядываться. Вы должны сами создавать ситуации, которые позволят вам естественным образом осматриваться вокруг. Например, остановить кого-то и спросить: «Не могли бы вы подсказать мне, как пройти на улицу Роки?».
Повернувшись в пол-оборота, чтобы быть лицом к лицу с прохожим, я хорошо видел, как отъехало такси. Парень, которого я остановил, с готовностью ответил: «Это в том направлении, сэр. Это улица, на которой много маленьких магазинчиков. О кей, хей?» Это был знакомый когда-то акцент, нерафинированный носовой говор, звучавший для моих ушей как музыка. Парень мог бы быть одним из моих друзей детства. Он мог бы быть мной.
Я устроился на скамье, чтобы освоиться с людьми в парке. Нужно было обратить внимание на тех, кто появился после меня. Я обнаружил, что мысленно вновь проигрываю футбольные матчи, которые мы играли, когда я был центральным нападающим футбольной команды «Йовилльские парни». Участвовал я и в забегах на беговой дорожке, которая когда-то располагалась по периметру этой самой площадки. В те времена единственными чёрными, которых можно было увидеть в Йовилле или в любом другом белом пригороде, были домашние слуги. Сейчас вокруг было много чёрных, некоторые с детьми. Они грелись на солнце, сидя на скамейках, которые в не столь отдалённом прошлом предназначались только для белых.
Неряшливо одетая женщина с сумками из магазина, нуждаясь в отдыхе, села около меня, тяжело дыша. Затем она пожаловалась как один белый другому: «Как болят ноги. Слава богу. Вы знаете, что по нынешним временам, со всеми этими чёрными вокруг, не всегда можно найти свободное место».
Я сделал ошибку, посмотрев на неё, что побудило её продолжать. Слова быстро полились из неё: «А эти очереди в супермаркете? Столько чёрных! А эта девушка в кассе на выходе? Какая хитрая шикса (чёрная женщина). Что она мне наговорила по поводу сдачи! Где она научилась быть такой сварливой?»
Её появление на сцене не было столь уж нежелательным. Если я находился под наблюдением, то это могло выявить того, кто следил за мной. Но никто не попытался подслушивать, неторопливо прогуливаясь поблизости. Ещё немного послушав о её обидах, я удалился. Но я не мог избежать искушения высказаться в духе домотканой философии моего отца: «Это конечно всё так, мадам, но что, в конечном счёте, мы можем сделать? Мы вместе на этой планете, поэтому живи сам и дай жить другим».
За углом была ортодоксальная религиозная школа, где я учился. Когда-то она была бесспорным центром еврейской жизни. Сейчас она выглядела заброшенной. Я двинулся из делового центра на более тихие окраинные улицы, где любую машину или пешехода, следующего за мной, было бы легче заметить. Я обратил внимание на то, что пышным цветом расцвело множество молельных домов, обслуживающих ультраортодоксальные секты.
Многие из них были переделаны из обыкновенных домов. Я вошёл в один из них. Молодой человек в тёмном пальто и в шляпе, с бородой и бакенбардами (называемыми на идиш «пайяс»), сидел за столом. Я сделал вид, что разыскиваю предыдущего владельца этого дома. После приятного разговора, в ходе которого он спросил, не был ли я baal te shuvah — раскаявшимся евреем, желающим вернуться к пастве — и попробовал обратить меня в свою веру, сказав о «необходимости в эти тяжёлые времени быть уверенным в своей принадлежности», я сказал ему «шалом» и ушел.
На улице было тихо. Моё посещение дома должно было бы привлечь любого, присматривающего за мной. Можно было ожидать, что на противоположном углу улицы шатается какой-нибудь бездельник или другой бездельник стоит на углу. Я в особенности ожидал увидеть молодого человека любой расы, в хорошем физическом состоянии и просто одетого. Мужчину или, возможно, молодую женщину, которые бы избегали встречи глазами и изображали, что они заняты каким-то невинным занятием, типа мелкого ремонта машины или разглядывания витрин. Мимо проехала машина, полная благочестивых евреев. Вряд ли можно было ожидать, что они работают на южноафриканскую службу безопасности.
Я вернулся назад, на улицу Роки. Рассматривание витрин даёт несколько возможностей обнаружить слежку. Зеркала в магазинах и сами стёкла витрин спасали для меня от необходимости оглядываться через плечо.
После того, как этот район перестал быть фешенебельным, он превратился в космополитический с тенденцией к обшарпанности. Солидные магазины для среднего класса по большей части исчезли, уступив место грязноватым магазинам безделушек ручной работы, музыкальным салонам, барам-кафе, клубам и харчевням. Смешанные пары чёрных и белых прогуливались так свободно, будто апартеид никогда не существовал. Йовилль выглядел, может быть, не лучшим образом, но именно он показывал темп распада расовых барьеров.
На углу улиц Роки и Раймонд, в самой непосредственной близости от того места, где я вырос, крутилась разноцветная компания. Похоже, они продавали наркотики. Поблизости уличные мальчишки нюхали клей. Такие места привлекают пристальное внимание полиции. Я решил, что мне пора уходить с улицы Роки.
На улице Раймонд стоял Альбин-Корт, дом, в котором я прожил первые шестнадцать лет своей жизни. Высотой всего в два этажа, но длиной в целый квартал, он выглядел почти как дворец по сравнению с построенными на скорую руку окружающими его домами. Пока я с удовольствием рассматривал его чистые, функциональные линии в архитектурном стиле 30-х годов — которые, конечно же, никому из нынешних обитателей не приходило в голову рассматривать как что-то особенное, на меня нахлынули воспоминания о тех, кто здесь жил.
Я ясно представил себе моего отца и мать, которые жили в квартире на первом этаже. Как и многие другие взрослые в этом доме, они были потомками еврейских эмигрантов, приехавших в Южную Африке на пороге века. Мои дедушки и бабушки приехали из Латвии и Литвы, спасаясь от царских погромов. Наша фамилия, насколько я знаю, происходила от названия еврейского местечка в Литве, называемого Касрилёвка, которая стала широко известной, поскольку упоминается во многих рассказах Шалома Алейхема. Мой дед по отцовской линии, Натан, был одним из первых проспекторов на алмазных разработках в Кимберли. Он вывез свою жену, Сару, в Южную Африку в 1900 году — вскоре после того, как родился мой отец. Мой дед создал алмазный бизнес и позднее стал первым владельцем Альбин-Корта. К тому времени, когда он умер в 1938 году, — в этом же году родился я — он потерял на бирже все деньги.
Мой отец, которого звали Исадор — а проще, Исси, — был сдержанным, аккуратного сложения человеком. Как и большинство мужчин в этом доме, он работал коммивояжёром одной из фабрик. Он одевался консервативно, в костюм и галстук, и всегда носил широкополую шляпу — это был наиболее распространённый стиль того времени. У него был «Плимут» образца 1947 года и иногда, во время школьных каникул, я сопровождал его в «выездах». Я видел, какой тяжёлой была эта работа, когда он разъезжал по пыльным дорогам чёрных пригородов, посещая, главным образом, индийских и китайских владельцев магазинов, которые были основными клиентами фабрики. Именно тогда я увидел перенаселённые лачуги и убогие условия, в которых жили чёрные. У моего отца были хорошие отношения с его клиентами и вежливые приветствия, которыми он обменивался с ними, вызывали у меня чувство гордости за него. Так же, как и большинство его друзей, он непрерывно курил, и его безостановочный кашель за рулём машины тревожил меня. Он умер в 1963 году, вскоре после того, как я покинул страну.
Годы спустя, в изгнании, я встретил секретаря профсоюза коммивояжёров Эли Вайнберга. Он знал моего отца и считал его социалистом. Это удивило меня, потому что отец внешне никогда не интересовался политикой. Эли объяснил, что большинство членов профсоюза были чрезвычайно индивидуалистическими евреями с анархическим темпераментом, которые быстро вспыхивали и столь же быстро остывали и которыми трудно было управлять. Я вспомнил об обитателях Альбин-Корта — любителях игры в покер и азартных игроков на скачках. «Твой отец прочно стоял на земле и понимал, как правильно вести переговоры с хозяевами предприятий».
Мои бабушка и дедушка по материнской линии, Абрахам и Клара Коэн, жили в одном из домов за углом от Альбин-Корт. Когда моя мать была ещё ребенком, у них была овощная лавка.
Моя мать, Рене, была жизнерадостной брюнеткой с ослепительной улыбкой и хорошей фигурой. В отличие от моего отца, она любила компании и интересовалась в основном материальной стороной жизни. Они хорошо уживались, пока она удерживала в определённых рамках вечеринки, на которых играли в карточные игры рамми и канаста. Когда мой отец встретил её, она работала секретаршей. Позднее, после рождения моей сестры Хилари, она пошла работать на полставки, чтобы помочь семье сводить концы с концами. После смерти моей бабушки Клары дедушка Абе переехал к нам. Он тоже стал коммивояжёром и в отсутствие своей жены, которая была сдерживающей силой, стал самым известным из азартных игроков в Йовилле.
Хотя я был энергичным и несколько неуправляемым парнем, увлекающимся спортом и местными развлечениями, отношение белых к чёрным не прошло мимо моего внимания. Это было во время войны и я постоянно расспрашивал мою мать о судьбе евреев в Европе. Она была простой и во многом даже наивной женщиной. Но когда я проводил параллель между положением евреев в Европе под властью нацистов и тем, как в нашей стране обращались с чёрными, обнаруживалось, что она была готова согласиться. Этот честный ответ на вопрос шестилетнего ребёнка оставил свой след.
Осматривая окрестность, я вспомнил день, когда я с друзьями играл на улице в футбол. Один из мальчиков неприятно поразил меня непристойным замечанием о чёрном прохожем, в которого попал мяч.
— Не ругайся на меня и не называй меня «боем»[4],— был ответ того человека. — Через 20 лет очень многое изменится в этой стране.
С того времени прошло уже 40 лет. Это предсказание, хотя его исполнение и задержалось, начало, наконец, становиться реальностью.
Большинство моих сверстников из Йовилля — «йовильские ребята», как мы себя называли, — стали специалистами в той или иной области или пошли в бизнес и давно переехали в процветающие северные пригороды. Довольно многие, как, например, Али Бахер — игрок команды «Спринбок» по крикету[5], стали известными спортсменами.
Многие, не уверенные в будущем страны, присоединились к «утечке мозгов» и уехали за границу. Я подумал, а многие ли из тех, кто остался, были бы готовы помочь мне, если бы я постучался в их дверь…
Я так погрузился в прошлое, что только заметив, как один из нынешних обитателей Альбин-Корта рассматривает меня из окна на втором этаже — там, где жил один из наших ребят, Джок Сильвер, — только в этот момент я пробудился от воспоминаний. Я совсем забыл о другой цели своей прогулки.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.