II
II
Михаил Илларионович заночевал у командующего. Ученье бугских егерей кончилось поздно, а наутро Суворов решил поехать вместе с Кутузовым разведать Измаил с противоположной, восточной стороны, где располагался кутузовский корпус и откуда Кутузову предстояло идти на приступ в общем штурме турецкой крепости.
Суворов жил в крохотной мазанке, которая как-то уцелела одна из всей разоренной дотла деревни Броска. Поместить вторую постель в мазанке было негде, и Михаил Илларионович лег в палатке. У себя в лагере он тоже спал на воздухе: с восточной стороны Измаила деревень не было и в помине. Но кутузовский денщик Ничипор возил для барина пуховичок и теплое шелковое одеяло, а здесь пришлось спать по-суворовски – на охапке дунайского камыша, укрывшись шинелью. И с непривычки было, признаться, жестковато и холодно.
«Как это он спит?» – ворочаясь на шуршащем, неудобном ложе, думал о Суворове Михаил Илларионович.
И когда чуть забрезжил рассвет и из мазанки послышались голоса (Суворов вставал), Михаил Илларионович мгновенно проснулся.
На дворе было холодно, сквозь легкий туман Михаил Илларионович видел, что вся земля покрыта инеем: ночью морозило. Вставать из-под шинели все-таки не хотелось. Михаил Илларионович лежал, облокотясь на руку, и смотрел сквозь отдернутый полог палатки на мазанку командующего.
Из мазанки выскочил нагишом, в одних туфлях, худенький Александр Васильевич. За ним шел с ведром в руке и мохнатым полотенцем на плече угрюмый, всегда чем-то недовольный денщик Прохор. За хмурым денщиком показалось веселое курносое лицо казака Ванюшки – вестовой нес к завалинке одежду и сапоги генерала.
Александр Васильевич легко согнулся, и Прошка не торопясь вылил на него ведро воды. Суворов выпрямился, встряхиваясь и подпрыгивая на одном месте. Денщик неласково сунул барину полотенце.
Александр Васильевич, что-то весело приговаривая, стал энергично растирать полотенцем шею, грудь, поясницу, ноги. Потом бросил полотенце денщику и начал бегать возле мазанки, выкидывая руки вверх и в стороны, и так и эдак, словно отбиваясь от кого-то.
Михаил Илларионович не раз видел эти не всем понятные упражнения. Он не уподоблялся большинству генералов и офицеров, которые за глаза осуждали Суворова, смеялись над его обливаниями и гимнастикой, называя всё это чудачеством. Кутузов помнил, как в бабушкином псковском имении дворовые парни выбегали зимой из жаркой бани и катались по снегу. Народ не видел в этом ничего странного и смешного. И так же судил Кутузов. Он знал, что Александр Васильевич считает баню лучшим средством против всех болезней, завидовал Суворову, что он может закаляться, хотя сам никогда не пробовал подражать ему.
Но теперь, в это промозглое декабрьское утро, когда и без обливания сиро и зябко, было не по себе видеть, как человек окатывается студеной водой.
«Молодец Александр Васильевич!» – подумал Кутузов и стал подыматься с неудобной тростниковой постели.
Не надевая мундира, Михаил Илларионович, поеживаясь, вышел из палатки.
Лагерь еще спал. Над потухшими кострами лишь кое-где вился слабый дымок. Озябшие часовые, засунув руки в рукава шинелей и прижав ружья к груди, стояли нахохлившись.
А вдали, как горная гряда, высились измаильские стены. За стенами небось тепло: там дома, печи…
– Здравия желаю, Александр Васильевич! – приветствовал Суворова Кутузов.
– А-а, Мишенька! Здравствуй, дорогой. Сбрасывай все да обливайся! – предложил Суворов, не прекращая бега.
– Нет, благодарствую, Александр Васильевич, я не умею! – ответил, улыбаясь, Кутузов.
– Наука невелика! – крикнул Суворов, пробегая мимо.
– Наука, верно, не горазд велика, да больше-то дураков так скакать не сыщешь! – сурово ответил вместо Кутузова Прошка.
Он подошел к Кутузову с ведром, кружкой и полотенцем – собирался помочь гостю умываться; Михаил Илларионович подставил Прошке ладони, денщик стал лить на руки Кутузова воду и продолжал бурчать:
– Нет того, чтобы умываться по-человечески, а все, прости Господи, полощется, как воробей в луже… Давеча прибыл из Петербурху французский герцог Впросак, – вспоминал Прошка. – Увидал, как он козлом скачет, спрашиват: «Какой это, спрашиват, полоумной у вас?» Ей-богу! – рассказывал, вытаращив глаза, денщик.
– Твой герцог Фронсак столько же смыслит, сколь и ты! – беззлобно сказал Суворов, окончив бег и подходя к завалинке, где его ждал с одеждой казак.
– Это самый лучший способ дышать воздухом. По-моему, ничего нет здоровее! Советую тебе, Мишенька, заняться, а то вон как ты, помилуй Бог, раздался! – говорил Александр Васильевич, одеваясь.
– Да, брюхо у меня действительно… – утирая лицо полотенцем, виновато оправдывался Кутузов. – Но так бегать я, Александр Васильевич, отяжелел. А не побегать после обливания – закоченеешь на здешнем-то холоду.
– Ничего. Вот сейчас мы напьемся горяченького чайку, согреемся – и в путь! Пока осман почивает, – сказал Суворов, думая уже о другом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.