VII

Мокрая, холодная осень сменилась ранней зимой.

По осени армия Потемкина страдала от слякоти и непролазной грязи, а теперь стала терпеть от лютой стужи. Зима пришла раньше и суровее обычного.

Маркитанты жаловались: такой зимы в этих местах не запомнит никто. Градусник у больших парчовых палаток главнокомандующего показывал двадцать градусов ниже нуля. Степь покрылась снегом. Кое-где блестел ледок. Замерзли реки и лиман перед Очаковом. Солдаты без опаски ходили по прозрачному, в воздушных пупырышках льду. Топлива не хватало – жгли все, что могло гореть: тростник, старый бурьян, конский помет. Каждый день замерзало в настывших землянках и на постах до сорока человек.

А Потемкин все не решался на штурм, хотя даже Екатерина II писала ему: «Для сбережения людей – расчет самый неверный поздняя кампания, а особливо в местах, где продовольствие так затруднительно и есть лишение всех нужных потребностей. Филантропия не всегда бывает кстати».

Потемкин все еще надеялся на какое-то чудо, на то, что упрямому сераскиру Гуссейну-паше вдруг надоест сидеть в осаде и он сдастся. А хитрый Гуссейн-паша посылал в русский лагерь перебежчиков, чтобы они распространяли слухи, будто бы очаковский гарнизон готов сдаться и уже два раза пытался бунтовать, но паша не соглашается. И Потемкин верил в эти вздорные слухи.

Михаил Илларионович смеялся над нехитрой уловкой Гуссейна-паши.

– Князь не знает турок и их упрямства. Осман все вытерпит, а не сдастся, – говорил он Резвому.

Потемкин пребывал в мрачнейшем настроении: он уже ясно видел, что зря прождал лето и осень. Крепость была все та же. Перед ней на две с половиной версты тянулись большие земляные укрепления – с моря ее защищал пятиугольный форт Гассан-паша с толстыми стенами; гарнизон был больше осаждающей русской армии.

Придворные прихлебатели и роскошные петербургские дамы, лето и начало осени жившие при ставке главнокомандующего, с первыми заморозками потянулись в столицу, как журавли к теплу.

Ставка главнокомандующего поскучнела.

Нерешительность Потемкина угнетала всех – солдат и офицеров. Мороз, стужа и ветер, холод и голод прочно держали в своих цепях русскую армию. Походило на то, что в осаде находятся не турки, а русские.

Армия роптала.

Пятого декабря мороз усилился до двадцати двух градусов. Зимний Никола не сулил ничего приятного.

Дежурный генерал Рахманов поутру доложил главнокомандующему, что на завтра не осталось ни полена дров. Вместе с ним явился с такой же невеселой новостью и обер-провиантмейстер генерал Каховский: сегодня армии роздан последний хлеб.

Потемкин побледнел.

– Этот поганый городишко меня убьет! – зарычал он.

Выхода не оставалось – приходилось идти на штурм. Но Потемкин все еще продолжал упрямо верить во что-то. Он отправил к Гуссейну-паше еще одно предложение сдаться.

Турки только посмеялись над потемкинским парламентером:

– Сдавайтесь вы, пока не вымерзли все в степи, а у нас в домах тепло!

И вправду, над очаковскими домами подымались вверх столбики дыма.

Почерневший от волнения, от того, что последнюю неделю валялся среди подушек небритый и плохо вымытый, Потемкин наконец уступил: он приказал генералам Репнину и Меллеру написать диспозицию к завтрашнему штурму.

Диспозицию написали быстро.

Четыре колонны должны были с запада штурмовать большое нагорное укрепление и толстые стены форта Гассан-паша, две колонны – с востока передовые укрепления, прикрывающие Очаков.

К вечеру диспозицию разослали во все полки.

Солдаты не очень вникали в нее – это дело командиров. Они поняли одно: назад идти нельзя – нет ни хлеба, ни дров. Остается одно – победить!

О смерти никому не хотелось думать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.