Глава 5 Повесть о Белом Мандарине 1

Глава 5

Повесть о Белом Мандарине 1

Могли ли в Петербурге не знать о ненормальном положении на эскадре, о ненормальном командующем эскадры, о необходимости безотлагательно изменить подобное положение – не только не могли, знали, и уже о том решили, но как водится у царя кровавой водички вполголоса, мямля, посылкой Бирилева во Владивосток к тому означив; Рожественскому так сказать – ты уж пирог-то допеки, а съесть мы, так и быть, сами съедим… Что бы случилось, если в эту галиматью гостиных, слухов, экивоков вдруг вошел человек сильный, властный, их, то есть монархист, но того могучего дарования и страсти, что свойственны Орловым, Ермоловым, медведь-шатун, вдруг выломившийся вопреки всех сроков, который, вот выпущен вместе с А. Н. Крыловым, но тот первый в списке – этот последним, ибо на аналитической геометрии рисовал кораблики в разных построениях, любопытствовал пушками, но посредственно внимал математическим тонкостям внешней и внутренней баллистики, и как-то не очень впечатывал ногу в гвардейский шаг, отговариваясь, что море все равно его испортит. На практике ползал по всем углам учебного крейсера, старушки «Светланы» – не путать с цусимской, – но как-то больше с низовой, практической стороны: как лучше разбрасывать уголь, чтобы ровно горел; и почто не нефть, у англичан Кардифф – у нас Баку; и огорашивал старшего артиллерийского офицера, как вибрация при выстреле длинного ствола орудия сказывается на разбросе снарядов – и не лучше ли покороче более крупных калибров… Странный был парень, в старшие командные классы не принят, оказывается, запоем читал книги по военно-морской истории и тактике и вот, от галер и галеонов, близорукость, как и у переучившегося на сигмах и дифференциалах А. Н. Крылова. Смех – баран и ярочка! И как с гуся вода, доучился за штатом, пропадал на заводах, а то подрабатывал шкипером, мелькнул артиллерийским лейтенантом на полигоне Морского Технического комитета, приемщиком брони у Штумма, наблюдающим за достройкой броненосца «Три святителя» у Армстронга, поразившего всех тем, что был сдан в срок и лучших против обусловленных контрактом качеств – и вдруг как в воду канул, а из небытия появились наделавшие много шума статьи под интригующей подписью «Белый мандарин» об японо-китайской 1894–1895 года войне на море, потом о Критском восстании и Греко-турецкой кампании в Архипелаге в 1896–1897 годах, подписанные «Алкивиадом», и наконец о морских операциях Испано-американской войны 1898 года, сначала под псевдонимом «Дон Базилио», потом «Uncle Sum» – со знанием дела и такими подробностями, что возможно увидеть только с палуб воюющих кораблей; и все как-то с одной руки.

Так и оказалось, вынырнул – ахнули, наш пострел везде по-спел, поступил артиллерийским офицером-инструктором в китайский флот, водил вспомогательный крейсер – гражданский сухогруз с пробетонированным у ватерлинии по собственному почину корпусом в набеги на Родос, Смирну, к Дарданеллам; волонтером при штабе адмирала Серверы участвовал в сражении у Сантьяго-де-Компостела на Кубе; по потоплению испанской эскадры в Вест-Индии, корреспондентом агентства Гавас оказался на флагманском корабле эскадры коммодора Дьюи и единственный из русских видел гибель испанского флота на рейде Манилы – не от пробоин в борту, от горящих на палубе дров…

Вот так приблизительно выглядела бы биография нужного мне персонажа, почти повторяющая с измененным набором фактов под морскую тематику биографию действительного воина, а не военного специалиста, полководца – а не профессора, генерала М. Д. Скобелева, в поисках военных впечатлений и обретения опыта горной войны участвовавшего, единственным из русских, в карлистских войнах в Испании; при полном несочувствии карлистам – на их стороне.

Было ли у нас что-то подобное возможно во флоте 90-х – 900-х годов? Нет – романтика Станюковича рождала не морских воинов – судоводителей, пушки на их корветах и клипперах были досадной помехой или атрибутикой плохо-чугунного, офицерские погоны и кортик – счастливо изжитая обуза, полный адмирал – выеденное драконом чудовище, а не воспринимаемый автором, но существующий в жизни тип воина-служителя, становился почти нарицательным «николаевским служакой» – сравни Максима Максимовича у Лермонтова как нравственное мерило Печорину; в лучшем случае «странным адмиралом», предметом участия, сожаления и такого же потопления: кому же захочется стать объектом общественной благотворительности. Русская романистика признала победительного офицера – Скалозуба, когда он слез с коня, надел очёчки и стал пописывать «Философские письма»; русская маринистика рисовалась морским офицером либо как экстатическим нервным мальчишкой, мечущимся от чаек до суицида, от богоискательства до познания публичных домов, либо как изжеванным и скоро выплюнутым, службой, обществом, собственным сознанием ворчуном-медведем, хорошим, но не приложимым малым; и сталкиваясь в жизни с иным, крепко сбитым тертым калачом с хитрецой, что-то видавшим, и не жалеющим о том, только погружалась в недоумение, разводя руками – темна вода в облацех и омута в русской душе!

Могла ли русская журналистика увидеть другой тип офицера – не по приложимости к чайкам, облакам, закатам, водной глади, а центром, из которого все это возрастает, ибо им и через него единственно и познается? В начале 19 века это еще было возможно, когда они – журналистика и романистика – осторожно и предохранительно входили в новый незнакомый мир, когда если не понимали, то полагали это своим незнанием, когда пытались понять раньше чем учить – когда появилась замечательная «Фрегат Паллада», где офицер (капитан Унковский) дан в рост и рябление живого лица, в цельности занятия определяемого его званием, что он офицер; и это одновременно лебединая песнь – явился новый тип маринистики и исчез офицер, разве что остались кончики его эполет на плечах указанных мной ранее карикатур. Офицеры – Нахимов, Корнилов, Истомин, Унковский, Лесовский, Станюкович-старший, теперь должны были оправдываться тем, что они, вот композиторы – как Римский-Корсаков, инженеры – как Попов, писатели – как Григорович и Станюкович-младший, географы и гидрографы – как Макаров. Где вы найдете материалы об единственно значимых годах его службы как офицера, в качестве командующего Средиземноморской и Тихоокеанской эскадрой, с опытом которых он ступит на палубу «Петропавловска» – разве что приложениями в фразах «…осуществил гидрографическое исследование Мессинского пролива, будучи командующим Средиземноморской эскадрой», «…заложил основы изучения Марианского желоба в бытность начальника Тихоокеанской…» – пришили акулу к зонтику!

Русская журналистика старательно истребляла русского офицера, обращая его в «гражданина в форме», но «гражданское лицо» как офицер-воин невозможно, это то же самое как назначить институтку в мясники-бойцы по особому типу скотины – человечине, ведь один из синонимов слова «солдат» – «боец»; это обращение типа личности в разновидность профессии. К 900-м годам русская публицистика убила офицера, как социально-особенное в обществе и армии; и едва ли не преуспевает в изживании его как национального во флотской среде. Кто составлял костяк флотских династий – нечувствительное к русской публицистике дворянство Прибалтики, немецкие устремления к духу модифицировавшее как служение морю: Остен-Сакены, Кроуны, Крузенштерны, Рихтеры, Рикорды, Шведе, Вирены, Вирениусы, Деколонги, Коцебу, Дены, Бенигсены, Юнги, Белинсгаузены… Где Сенявины, Ушаковы, Чичаговы, Мордвиновы, Шепелевы? Почему не укрепились Корниловы, Истомины, Лазаревы, Нахимовы, Лисянские? У меня на слуху только две русские военно-морские фамилии: Бутаковы и Пилкины, и чуть-чуть просвечивают Мишуковы.

Только ли Романовы-Гольштейн-Готторпские виноваты в этом совершенно ненормальном этническом перекосе русского морского офицерского собрания; в Морской Корпус принимались без ограничений по национальному признаку все дворяне Российской империи, – зачастившие в конце века польские фамилии в его стенах прямо об этом свидетельствуют, и на выходе из него подобного германского супчика не наблюдалось, но русская его часть, подверженная, и естественно, своему же «обществу», его словоблудию, прекрасномыслию-бездумию, вымывалось беспощадно быстро. И если в нижних чинах геройствовали лейтенанты Сергеев, Пилкин, Максимов, Карцев, то уже в господах капитанах I-го ранга соревнуют Эссен и Грамматчиков, Вирен и Шенснович, а в г-дах адмиралах Старк, Витгефт и Макаров (при начальнике штаба Моласе)[29]. Из-за того, что русское общество готово принять в свои ряды офицера только как журналиста (Куприн), композитора (Кюи), певца (Собинов) и напрочь не видит в собственном смысле его главного дела (Скобелев, Драгомиров, Дубасов, Копытов, Столетов), снисходя к нему в лучшем случае как к профессору артиллерийских наук – не артиллеристу, Морской академии – не моряку, специально-военную, специально-офицерскую ступень начинают заполнять нерусские, нечувствительные к пойлу газетчины и тонкостям насмешки чужого языка…

М-да, полагать появление мощного преобразующего типа в офицерской среде, расточаемой укоризнами общества в самой основе своего существования, цепенеющую в разрастающихся метастазах чиновничье-бюрократической окостенелости, которой, в отсутствии войны и чувства войны, так подвержена субординированная система армии – а ведь Россия начала «борьбу за мир» с 1878 года, и естественной жертвой ее была ближайшая, собственная армия, и кто, как не Верещагин замечательно-русское выражение межеумочно-параноидального оттенка который она приняла. «Апофеоз войны» – и участие во всех маломальски случающихся ее конвульсиях, Русско-турецких, Среднеазиатских, нет поблизости, умозрительно-Тамерлановых, сновиденчески-Наполеоновых, морализирующе-Сипайских и до роковых палуб «Петропавловска»; ну, не нравится тебе война, так сиди дома, а буен характером – лови новобранцев на улицах, дерись с начальниками в военных присутствиях, Жги – черт тебя дери! – военно-учетные документы… Нет же – борется с войной в цепях застрельщиков (от застрелить! – слово-то какое!) у Скобелева, в парусиновых шеренгах, в штыки-вилы раздирающих азиатцев у Кауфмана: в случае берданку в руки берет – при остром глазе художника немало кого и положил…

– А потому что не может без войны, талант такой – к войне, и признаться нельзя, и любит – не любит, а трепещет восторгом в ее факте, распинающем человека в размах, от самого худшего до самого лучшего, в мерзости животности – и безмерности духа. И на Суриковского «Суворова» набросился не за то, что нарушена «деталька» войны – за то, что явление сверхчеловеческое, ВОЙНА, низведено к удобствам художнической потребы: для «оживляжа» штыки на спуске изображены примкнутыми. Верещагин, демон войны, понимает, что играться с войной нельзя; Суриков, художник, войной «рисуется».

Правильно! Хорошо! – но кто тогда твой друг, любимый и оплаканный Белый Генерал Скобелев на картине «Скобелев у Шипки-Шейлово»: передний план, извороченный врастающими в поле трупами и далеко по краю ликующий демон-попрыгунчик, несущийся на коне-хорьке, это сопоставление – унисон или противопоставление – проклятие? И кому? Войне? Скобелеву? Офицеру? Война Ад – Офицер чёрт в нем?! Мог ли в такой среде возрасти герой нужного мне рисунка?.. Вряд ли.

Вот очень привлекательный В. Н. Миклухо-Маклай, большой, размашистый, мужественный человек, ссорился с начальством, уходил из военного флота в коммерческий, возвращался, любим командой, вступил в бой смело, погиб геройски – но были ли это судьба морского офицера? Моряка – да! Но готовил ли он себя всей предшествующей жизнью к войне; думал ли, выводя свой корабль из Либавы, о бое? Если бы так, неужто бы не знал, что дальность боевого огня возросла до 60 кабельтовых, при технически достижимых 72, а дальнобойность его 10-дюймовых орудий не свыше 55 кабельтовых, и что, если… Да, бой всеми утверждается на дистанцию не выше 50 кабельтовых – но если в хорошую погоду противник начнет метать снаряды с 60–70 кабельтовых, как то зачастую происходит у артурских верков? Находясь под впечатлением подобных размышлений, он бы не оказался в неожиданности, попав днем 15 мая под удар на зеркально-чистой воде в наилучшей видимости 2-х японских тяжелых крейсеров, открывших огонь с 60-кабельтовой дистанции, предельной для их средней артиллерии; и если не заготовил к случаю подогретых полузарядов, активизирующих метательные свойства пороха, то применил тот способ что неоднократно использовался у Артура, увеличил угол возвышения орудий созданием крена на противоположный борт частичным затоплением отсеков и двигаясь по циркулярии, к чему его созданный с учетом плавания в шхерах короткий маневренный корабль был очень приспособлен.

Скорей всего старик «Ушаков» был обречен, но пара-тройка его 200-килограммовых снарядов, пронизав палубы навесной траекторией, хорошо бы проучила «Ивате» и «Токиву», а сам бой был бы формой сражения, а не расстрельной пыткой… Впрочем, что всё идти от состоявшегося – ведь начни кромсать тяжелые снаряды русского броненосца суда противника, в действие вступила бы уже иная арифметика: всё же в бортовом залпе «Ушаков» имел 800 кг а два японских крейсера – 640.

А не было ли у броненосца береговой обороны еще какого-то качества, которое он мог обыграть… Стоп! Он же – береговой, почему не пошел, прижимаясь к корейскому берегу, у него же в осадке не более 4, 5 метров против 7–9 у противника – большие глубины у корейского побережья не позволят вполне обыграть это качество? – но хотя бы теперь он прикрыт берегом от атак с одного борта, а при случае, приткнувшись к нему, может стать непотопляемым фортом, и тем более широко использовать создание искусственных кренов – как «Слава» в 1915 году, оказавшаяся в такой же ситуации… Но – ничего! Это героическая смерть, а не офицерская по смерть война. Полагаете, задним умом все крепки? Но ведь повёл и довёл до Владивостока свои корабли каперанг Чагин, ДЕРЖАСЬ ЯПОНСКОГО БЕРЕГА, не корейского!

Любопытно, как эта межеумочность переходит в несходство и незавершенность судеб, расщепляет на линии даже устойчиво-положенное. Вот представитель другой традиции, буйной, полнокровной, слитно-единой, германского рыцарства – Николай Оттович Эссен, воин по темпераменту, страсти, по устремлениям натуры – водил крейсер, броненосец, сражался неутомимо, яростно, упорно, умело – но вступил в адмиральский ранг и уклонился от обобщающих восхождений; обратился из адмирала над эскадрами в адмирала при минах, не чувствуя поддержки палуб, где скапливалась революция, ни гостиных, из которых расползался гной – общественное одиночество, обращающее от войны-бури наций к войне-пакостничеству неприкаянных одиночек. Порожденная им гипертрофированная видимость Балтийского театра, что мины равноценны эскадрам, разрасталась в инстинктивное избегание тех театров, где мины эскадр уже никак не могли заменить – океанских, главных; и почти вбивала в позвоночник устремление к оборонительному способу войны у своих побережий, при означающей символике наступательных действий набегами легких сил – в уклонение от боя главных и без каких-либо поползновений к десантам; войн не великой державы – мелкой крохоборки, и рождающих крохоборный флот: нет великих целей и дел – не будет и великих денег: не будет великого флота, – не будет и великой России, 2/3 границ которой морские, все более продуваемые ветрами с океанов, где с развитием техники копится и угроза; а и шире – заползая вглубь континента, обращается она в темное, позвоночное, складочный чулан, где доброе не собирается. Россия Романовская пресеклась, когда прервался ее бег к океанам; Россия Советская возрастала и никла со стремлением к Океану-Космосу… Вот и по-лучилось из натуры буйной, властной, что мощно реализовалась бы в Германии, деятелем более выдающимся, чем Хиппер, более значительным, чем Шпее, удивительнейшее существо по несопоставимости начал и концов – Русский Немец.

Итак, что должен был сделать неведомый морской офицер, знающий, что воюют не специалисты, а экипажи, но аттестацию им, которая начинается от судовых чрев и трюмных команд, дает снаряд и торпеда пошедшего на цель залпа; знающий, что число кораблей, это число нулей заготавливаемой мощи и ту единицу, что обратит их в десяток, сотню, тысячу, эскадру, флот, надо еще создать; думающий всю жизнь о войне, готовящий себя к войне, прозревающий свою войну, которую понесет доброхотам и врагам… – и вот, по указу отправленный на замену адмирала З. П. Рожественского. С чем он приедет к эскадре, вероятно, отправившись вместе с отрядом адмирала Небогатова, с тем, чтобы лучше узнать своего заместителя, и хотя бы часть соединения поставить в «свой» строй? Что он принесет с собой такого, что переменит эскадру почти совершенно за те 17 дней, от момента соединения всех отрядов до боя 14 мая?

Мне хотелось сначала назвать его условной фамилией «Бутаков», но кажется это действительно Белый Мандарин…

Естественно, он хорошо знает о крайней разнокалиберности и тактической разномастности состава русской эскадры, делающей почти немыслимым ее действия в единой колонне и если он даже и полагал некоторые изменения в качестве эволюций ядра 2-й эскадры вследствие полугодового совместного плавания – присоединение к ней 26-го апреля отряда Небогатова опять разрушает картину, и первый же выход в море 27-го полным составом окончательно убедит: соединить корабли в одну колонну – перемешать лисиц и ежей; и новейшие броненосцы и «Ослябя» должны быть безотлагательно исключены из этого сборища – это было очевидно уже и Рожественскому…

Но в отличие от Стреляющегося Интенданта – многолетняя страсть Рожественского к пушкам и проверке хозяйственных счетов – он понимает и другое, надо не просто отделить новые маневренные ударные корабли от малоподвижных утюгов – надо наладить их взаимодействие, иначе 2/3 состава эскадры обратятся в зрителей, а не участников действия и бой поведут не 12 на 12, а 5 на 12 с заранее предопределенным неважным результатом, при этом взаимодействие органическое, а не метания по-саженных на цепь «4-х бульдогов» и «1-й гончей» вокруг столба.

Какими преимущественными факторами боевой мощи располагает русский командующий в отношении своего заслуженно прославленного соперника – может, их нет вообще?

– Это безусловное преобладание русских 3-х калиберных бронебойных снарядов на близких дистанциях в отношении противника, оптимизированных к предельно-настильным траекториям; лучшие боеприпасы в мире на дальности прямого выстрела по сильно-бронированным целям, но быстро теряющие скорость и эффективность с увеличением расстояния.

– Это большая живучесть тяжело-бронных русских кораблей к артиллерийскому обстрелу японскими фугасными снарядами, выдерживающими в 2–3 раза большее число попаданий; так и их общая большая типическая выносливость к артиллерийскому огню вообще: 7 эскадренных броненосцев, 1 крейсер-броненосец, 1 броненосец-крейсер (как иногда заслуженно оценивают «Нахимов»), 3 броненосца береговой обороны.

Следовательно, надо было использовать любую возможность для сближения на дистанцию прямого выстрела (20–22 кабельтова) с неприятелем; и по возможности равномерно распределять его огонь на все свои корабли, когда тот, по превосходству в скорости, выскочит ошпаренным из зоны ближнего огня и по-ведет бой со средних и дальних дистанций фугасными снарядами, малоопасными для тяжелой брони, но разрушающими надстройки и вызывающими массовые возгорания – если есть чему гореть, и это командующий очень хорошо знает…

Сам по себе вырисовывается и тактический замысел боя, заслоняясь старыми кораблями как «щитом», выходя на дистанцию атаки при сближении (~ 35–40 кабельтовых), наносить удары новейшими броненосцами, нацеливая их на броненосцы неприятеля; а «Ослябей» с двумя сильнейшими броне-палубными крейсерами залетать к крейсерской оконечности японского строя, выклевывая крайних по одному замечательно точными продольными бортовыми залпами.

При этом строй старых кораблей тоже должен быть гибким, вибрирующим, рябящим движением, не допускающим последовательного расстрела русских судов наводимыми эскадренными залпами японской стороны, иначе это имеет характер перемены покойников на столе и только, а потеря 3–4 старых кораблей, пусть менее ощутимая для совокупной мощи эскадры, так ее ослабит, что бой обратится в несомненное поражение – продолжение сражения на следующий день невозможно, кроме как в форме «бегства – вперед» новых кораблей с надеждой проскочить во Владивосток на авось; т. е. чтобы не уподобляться расстрельной веревке или ломаемой палке строй старых кораблей должен также иметь особое тактическое членение.

У русского командующего было две возможности:

– Сформировать два отряда однотипных тихоходных кораблей; один из эскадренных броненосцев («Николай I», «Наварин», «Сысой Великий», «Нахимов»), другой из броненосцев береговой обороны («Ушаков», «Апраксин», «Сенявин»); но в этом случае из них только 2-й отряд явится соединением однотипных тактических единиц, в то время как первый сохранял характер «складочного места», лишь старики «Николай» и «Наварин» были сопоставимы по 35-калиберным 12-дюймовым орудиям, в то время как «Сысой» со своим современным 41, 5-калиберными 12-дюймовыми пушками не был сопоставим ни с ними, ни с «Нахимовым» с его 8-дюймовками; очевидный же перекос в мощи отрядов обращал их не в 2-е, а в полторы тактических единицы, и порождал в бою мучительную головную боль у командующего о защите береговых адмиралов» от неприятельских наездов.

– Либо создать равноценные тактические единицы уже не однотипных, а взаимодополняющих судов, и к этому склонял сам состав старых броненосных кораблей; если присчитать к нему еще броненосные крейсеры «Донской» и «Мономах», с которыми Рожественский вообще не знал, что делать и прогнал из боевой линии 16-узловых тихоходов к 23-узловым крейсерам Энквиста, то для таких комбинаций имелось 3 эскадренных броненосца, 3 броненосца береговой обороны, 3 броненосных крейсера – многозначительная подсказка свыше создать 3 тактических единицы, каждая из 1 эскадренного броненосца, 1 броненосца береговой обороны, 1 броненосного крейсера, соединив их вокруг совпадающего тактического качества; проще всего по скорости, чтобы лучше выдерживать ход и перестроения, уже как автономные соединения. При этом включение в состав броневого ядра «Донского» и «Мономаха», имевших полный пояс 6-дюймовой брони и более выносливых в артиллерийском бою, чем «Ослябя», компенсирует его вывод за пределы боевой линии, одновременно восполнит слабость старых броненосцев в средней артиллерии (имели по 6–8—10 152 мм пушек). Дополняющая разнотипность состава рождает и большую применимость к разнообразным формам боя, большую тактическую свободу; обращает не к тактическому обесцениванию – к тактическому взаимодействию.

Универсальные тактические единицы создавали предпосылки активного расчлененного боевого порядка и обеспечивали наилучшие возможности для действий ударного ядра (4–5 броненосцев) как на оконечностях строя, так и через интервалы линии, исключая вероятность охвата новейших кораблей противником, став, пожалуй, для того труднейшей проблемой. Кроме всего они явятся основой того наступательного боя «фронтом броненосцев», неизбежным при прорыве в узостях проливов, который опробовал Рожественский на учениях в Индийском океане и не мог его наладить – механическая смесь разномастных судов его не оформляла, на любой эволюции простое различие в скорости и маневренных свойствах рвало боевую линию как гнилую нитку; техника не опосредствовалась к тактике организационными средствами и беспощадно разрушала ее. Теперь, имея фронт не 9 кораблей, а трех тактических групп, и держа за интервалами или на флангах 5 новейших броненосцев, русские могли непрерывно давить ими на преграждающую путь линию японских кораблей, а при сближении сбивать ее короткими сокрушительными ударами броненосцев 1-го отряда, выскакивающими, как боёк в отбойном молотке через интервалы с расхождением за оконечности; на каждом прыжке снимая и разрушая наложенный эскадренный огонь по старым кораблям, и трудно уловимые таким по стремительности маневрирования, заставляя противника непрерывно отступать на принятом курсе.

Утрата теоретической возможности вести однородный эскадренный огонь для русской стороны была неощутима: ни состав артиллерии, ни навыки командования, ни выучка команд, ни средства связи таковой не позволяли.

В то же время легкообозримые, понятные, эти тактические единицы полагали ясное, прозрачное управление, могли быть быстро освоены командами, и 2–3 дня маневров и неделя совместного плавания дали бы командованию и экипажам необходимый минимум навыков взаимодействия.

Русская тактика, таким образом, становилась контр-тактикой к японской, основанной на слитных боевых порядках взаимодействующих индивидуально обнуленных единиц, организации централизованного эскадренного огня; развитой системе связи – все это следовало разрушить.

Если противник изготовился и привык к бою на дальних дистанциях – навязывать ему на ближних.

Если он привык бить по одной цели – заставить его разорваться на десять.

Если он широко использует радиосвязь – сделать ее невозможной, глуша передачи искрой всех радиостанций эскадры.

Если он ристает монолитом – навязать ему собачью свалку единоборств, сокрушающую восходящие степени порождающей мощь простой кооперации болтов и гаек.

Но это не уклонение в рыцарские поединки – создание кооперации нового типа, кооперации не единиц, основанной на единообразии «винтиков», а кооперации осмысленных групп – вот 4 броненосца типа «Суворов», внезапно вырастающие на оконечностях строя, или как «дьявол из машины» выскакивая из интервалов строя, они имеют считанные минуты огня на поражение всей мощью бронебойных снарядов избранную цель; значит этот огонь должен быть подавляюще сильным, т. е. и «четверку» надо разделить на две пары – две тактические единицы, чтобы при атаке выбранная жертва поражалась не менее чем 2-мя кораблями и по возможности более не докучала. Да, это были контуры новой тактики, которая в выстрадавших ее кровью на фронтах Первой мировой войны армиях получила название «групповой» – на флотах так и не сложилась и чудовищные кильватерные колонны по 20–30 линкоров Ютландского боя 1916 года, страшные как явившиеся в мир звери Апокалипсиса и… Совершенно беспомощные друг в отношении друга, по-вторившие Цусиму и так и не давшие вразумительного итога; обнаружилось, что в сопоставимых организациях сил ситуация принципиально патовая и 28 английских линкоров Джелико ничего не могут поделать против 18 германских линкоров Шеера, в то время как «группа» из 5 линейных крейсеров Хиппера разгромила 6 линейных крейсеров отряда Битти; в восходящих своих ступенях простая кооперация судов уже не возвышала их мощь над индивидуальной, а начинала сокращать общую силу боевой линии – громадная дубина начинала застревать в «узостях боя»; и это обнаружилось уже в Цусиме – в предельные моменты острых русских маневров, особенно в замечательном повороте на контркурс в 14.50 проведенном капитаном I ранга Бухвостовым, сорвавшем охват головы колонны, адмирал Того вынужден был переходить на раздельное маневрирование отрядами и начинать периоды расчлененного боя – ему в честь, что он к таким оказался готов. Правда, русский командующий не теоретизирует – ищет способы включить в сражение разнородный состав своих сил, обратить их потенциальные возможности в сокрушительные факторы…

…Донести это ясно, четко до всего командного состава кораблей; открыть офицерам новую сторону войны – творческое соревнование воль; пробудить это не в бою, который показал наличие способности к нему у большинства корабельного командного состава – за 17 дней до боя; и гнать с утра, уже в назначенных тактических отрядах, во всколыхнувшемся чувстве в море – ходить колоннами и строями групп, взаимодействовать в разворотах, сплавываться.

Ах, как много дел у русского командующего: – 4 броненосных, 1 крейсерско-броненосный отряд отрабатывают эволюции; непрерывно – до головокружения у дальномерщиков, берут засечки целей друг по другу с постоянным сравнением результатов как судовых дальномерных пунктов, так и между отрядами; поотрядно с захождением боевой локсодромией[30] стреляют по щитам с разных дистанций.

– В сумерках гасят огни, и под бдительным слежением миноносцев осваивают привезенный Небогатовской эскадрой способ ночного плавания по секторной лампе на корме мателота – эсминцы учатся такие цели выискивать по расходящимся волнам и перехватывать без засветки.

– В полдень, когда экипажи спят – боцманские команды идут по палубам, склоняются к бортам, лезут на мачты и трубы и проливают ведра серой, голубой, синеватой краски, с грязью всяких оттенков, в которую, по совету каперанга Игнациуса, известного художника, добавлено песку, для матовой поверхности, не дающей отблесков и лучше сливающейся с водой и воздухом – превращая броненосцы и крейсера в расплывающиеся химеры, неотличимые от моря, и для непривычного глаза японского дальномерщика показывающие более далекое расстояние.

Этот прием использовался на русских канонерках на Балтике в Крымскую войну, на вспомогательных крейсерах в русско-турецкую 1877–1878 годов, американским флотом в 1898 году…

Снимается все опасное или ненужное в бою:

– сгружается на транспорты мебель из офицерских кают и кают-компаний, спускаются с ростр катера и шлюпки, сгружаются все остатки расходных материалов, кроме 20-дневной потребности;

– подошедшие транспорты снимают талями с мачт «Донского», «Мономаха» и «Нахимова» парусное вооружение; потом, обмотавши канатами, переламывают подрубленные динамитными зарядами верхушки мачт, укорачивая фок, и бизань наполовину, грот на треть, что резко повысило остойчивость судов, и к удивлению экипажей дало прирост скорости на 0,5 узла;

– удаляются элементы вспомогательного вооружения, не отвечающие условиям эскадренного артиллерийского боя: из чрева броненосцев поползли торпеды; приказано разрядить все торпедные аппараты на броненосцах и крейсерах, отдав их на транспорты и для учебных стрельб миноносцев, оставив только на самых быстроходных кораблях «Олеге», «Жемчуге», «Изумруде».

С моря гремит нарастающая канонада – отряд за отрядом, «пристрелявшись» к неподвижным щитам, теперь отрабатывают учебными чугунными снарядами по минным катерам, пускаемым с разведенными парами без людей с полусвободным рулем: на разных дистанциях, с разным углом возвышения – установлена малая точность таблиц стрельбы, их тут же исправляют по результатам практических стрельб и статистике попаданий.

Проведена стрельба боевыми снарядами по необитаемому пляжу с целью проверки состояния боезапаса, давшая страшный результат – из 4 снарядов разорвался один, два раскололись без взрыва, один раздулся. Вывинтив трубку, вскрыли стакан снаряда – обнаружилась крайне высокая влажность пироксилина[31]

…Этот чудовищный факт обнаружился только в 1906 году, при обстреле восставшей крепости Свеаборг броненосцами «Цесаревич» и «Слава», стрелявшими «цусимским боезапасом», когда из двух десятков 12-дюймовых снарядов не взорвался НИ ОДИН; учитывая, как скрывало морское ведомство этот факт, перебрасывая вину за качество боеприпасов на качество артиллерийских запальных трубок, и как артиллерийское ведомство послушно принимало эту незаслуженную оплеуху, можно полагать, что за преступным распоряжением повысить влажность в боеприпасах отправляющейся в экваториальный поход эскадры с обычных 11 % до 30 % маячит не «адмиральская», а «царская» фигура, в которой просматривается великий князь, адмирал, флагман Черноморского флота, по любви к плаваниям на своей яхте в южных морях «крупнейший тропический специалист», член комиссии по формированию эскадр для Дальнего Востока Александр Михайлович – АМ! Русские снаряды взрывались тогда, когда они уже никак не могли не взорваться – расшибаясь о самую тяжелую броню, мокрый пироксилин все же отличается от речного песка… Вызвали французских специалистов из Сайгона, сели сами – в две головы нашли решение, попробовать сушить углем[32]; заложили в стакан груду таблеток активированного угля для желудочников, через сутки зарядили орудие, выстрел – взрыв! Выстрел – взрыв! Началась чудовищная работа по сушке снарядов[33].

Несмотря на все наскоки французов, эскадра снялась из Камрани только 3 мая, но за 7 дней это стало совершенно новое, неожиданное для врага соединение качеств; в море происходит последнее совещание при командующем, определившее дальнейшую судьбу кампании…

Была ли необходима Цусима тактически, если стратегически, вне глобальной картины решения войны в целом она была опасна, бессмысленна и даже при частном успехе больше вредна русской стороне, если полагала за собой только прорыв во Владивосток?

Да, русская эскадра стала реальной боевой силой, она по оценке иностранных специалистов, блестяще выполнила первую часть задачи, собралась на театре боевых действий, за 13–18 тысяч морских миль от своих баз, не потеряв ни одного корабля, обратилась в весомую величину, но не имела боевого опыта, по-этому первое столкновение, если оно чревато решительным боем, ей крайне не желательно, между тем простое движение в обход Японии угрозы такового не отменяет; отсюда русскому флагману и его экипажам крайне необходимо получить и предварительный боевой опыт, и некоторые боевые действия в Корейском проливе, имеющие характер набеговой операции были весьма полезны, как сами по себе, так и в качестве средства отвлечь внимание противника от северных маршрутов… Разумеется, имея ограниченные цели эта негенеральная операция требовала самого серьезного отношения, набег на предбанник японских военно-морских баз мог обернуться и катастрофой, если его совершить спустя рукава…

Поэтому открытию боевых действий будет предпослано откровенное разъяснение командующим своих замыслов и по-желаний к флагманом и командирам отрядов, а также вручена боевая инструкция, которая в сжатой форме повторив все, что экипажи уже проделали в ходе учений, обратит особое внимание на непосредственное использование боевых средств, в частности, потребовав всячески вредить радиопереговорам японцев на подходе и в бою; периодически менять положение кораблей в строю отрядов, затрудняющее наблюдение и оценку состава соединений и немедленно выходить за строй и становиться в конец при обнаружившихся признаках пристрелянности противника по кораблю; наглухо задраить порты батарейных палуб противоминного 3-дюймового калибра на весь период эскадренного боя, в открытом состоянии сущие ловушки для снарядов, в то время как даже 3-дюймовая броневая заглушка выдерживает 1 прямое попадание 8-дюймового снаряда – их собственный огонь совершенно беспомощен днем, и существенно важен при отражении ночных атак миноносцев (одно это мероприятие могло бы спасти героический «Суворов» от ночных минных атак, которым противостояло бы не одно орудие, сохранившееся к тому времени, а десяток-полтора); укрыть под верхней броневой палубой весь личный состав, не связанный с обслуживанием боевых средств и обеспечением живучести, из незащищенных надстроек; эскадре днем идти поотрядно, в видимости иностранных кораблей отряды принимают курс, отличный от истинного, по усмотрению флагманов, собираться в колонны только к ночи; – в сумерках идти по секторной лампе, потушив все остальные огни…

Далее предположительно:

11 мая в центральной части Восточно-Китайского моря, приняв 1100 тонн угля, при проектной норме 900, из которых 200 будет сожжено за 2 дня похода к Корейскому проливу, и отправив транспорты снабжения и госпитальные суда под конвоем вспомогательных крейсеров (4 единицы) в Тихий океан, русская эскадра устремится к Цусиме составным 3-х элементным целым;

– Крейсерско-броненосное соединение – «Ослябя»; отряд 23-узловых крейсеров («Олег», «Жемчуг», «Изумруд») отряд 20-узловых крейсеров («Аврора», «Светлана», «Алмаз»)

– Ударный броненосный: «Суворов», «Бородино», «Александр III», «Орел»

– Большой броненосный (3 отряда): 16-узловой («Сысой Великий», «Ушаков», «Нахимов»); 15-узловой («Наварин», «Апраксин», «Донской»); 14-узловой («Николай I», «Сенявин», «Мономах»);

Минный – 9 эскадренных миноносцев – 3 «тройки»;[34]

Вспомогательный крейсер «Урал» – текущая база и мощная радиостанция глушения.[35]

Подозревая за богами некоторую рутинность, о чем свидетельствует постоянство т. н. «вечных тем» как-то «снежный человек», инопланетяне, автор полагает, что до 11 часов события будут происходить в соответствии со случаем «драчуна-Бухвостова» при большей степени неорганизованности и метаний японской стороны – выдвижение русской эскадры, не задерживаемой символикой «13 числа» в размышлениях командующего будет происходить энергично и напористо, в резко улучшившемся режиме скрытности

Любопытные изменения начнутся после разгрома отряда береговых броненосцев противника, когда набеговая операция начнет перерастать в большое сражение главных сил флотов, да еще с перспективой последующей «ночи миноносцев», и русский командующий, удовлетворённый достигнутым – сколько всего-то?

– 2 старых броненосца («Фусо» и «Чин-Иен»);

– 2 старых броненосных крейсера («Мацусима» и «Исукасима»);

– …ладно, Деву пощадим, положим у него только слабовооруженный тихоходный «Читозе»;

– 1 старый легкий крейсер «Идзуми» – ну, братец, не надо с 17-узловой скоростью лезть на 6-х 20-узловых, и не проси, рад бы – не могу!

– 1 вспомогательный крейсер «Синано-Мару», основание как и у «Идзуми».

Итого: 7 единиц – для набега неплохо, учитывая, какой аврал поднялся на японских базах от Кюсю до Кореи.

И поворот на Юго-Запад упругим трех-элементным тараном тактических единиц.

И в сумерках, к интересу Того, бросить отряд 23-х узловых крейсеров через пролив Корейский-Западный к Владивостоку, недостижимый к перехвату по скорости ни одному кораблю японского флота, курсом на Северо-Восток; повернув эскадрой на Юго-восток и веерно расходясь с противником, которого с полуночи начнут терзать вопли о русском прорыве в Западный пролив.

И в какой срок Того может перехватить русскую эскадру, зная даже, к примеру, ее точный курс?

14 мая японская эскадра появилась на поле боя только в 13 часов, и идя на веерно-пересекающихся курсах имела скорость схождения (японские корабли шли с 16-узловой, русские с 9—10-узловой скоростью) русской эскадры в 47–50 милях.

При повороте русских к Юго-западу, преследующая японская эскадра будет сближаться с ней по 6–7 узлов в час, т. е. в идеальных условиях ей надо около 8 часов, сумерки же наступают в 19 – нет, не успеют… Кроме того, что русские будут шевелиться не менее чем 12 узловым ходом (по самому медленному кораблю «Николай I» – и то возможен 13,5-узловой эскадренный ход) – кроме как через посредство Святого Духа перехват невозможен.

М-да, как бы оценил японский флотоводец появление русских крейсеров (– ночью «3-ка» обратилась бы в «10-ку» —) в Западном проливе – Диверсия? Реальная угроза? А если русский флагман – явно раскручивающий свою игру, уже гонит машинами в Восточный пролив…? В этих условиях обязанный стратегической задачей не пропустить русских к проходу во Владивосток, японский флот не сделает – даже если и подозревает такую возможность – попытки перехвата русской эскадры на отходящих курсах в море, для чего ему надо будет открыть проливы. Если он не сумасшедший, или не гений… – Впрочем нет, только сумасшедший!.. И преспокойно уйти на соединение с транспортами в необозримый океан, оставаясь в нем до встречи с Владивостокским отрядом, вызванным «Олегом», после чего – а также Цусимского «научения», – можно и не уклоняться от решительного боя, имея кроме 4 броненосцев на связывание головы японской кильватерной колонны еще резко усилившейся крейсерско-броненосный отряд для охвата концевых («Ослябя», «Россия», «Громобой», «Олег», «Богатырь», «Аврора»), в котором каждый крейсер сопоставим с крейсером 2-го отряда Камимуры, а «Ослябя» – равен 2. И очень привлекательным к тому становится Сангарский пролив, открывающий самый короткий путь к Владивостоку, а 10-мильные узости которого резко усиливают мощь русской фронтальной атаки старых броненосцев и предельно ограничивают превосходящую маневренность японских судов… Обратим Цусиму в Цугару?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.