Обреченная революция

Обреченная революция

Хотя душу уже щемили самые мрачные предчувствия, я тем не менее продолжал делать свое профессиональное дело. Главным занятием для меня оставалось руководство информационно-аналитической работой, но время от времени я отвлекался от чисто кабинетных обязанностей и с большой охотой «нырял» в «работу с людьми». Тем временем в Латинской Америке происходили события, которые при других условиях стали бы центром нашей политической и иной деятельности. Шутка сказать, в 1979 году восстал целый центральноамериканский регион. В Никарагуа летом победила сандинистская революция и к власти пришли патриотические силы, придерживавшиеся явно антиамериканских взглядов.

Да и как они могли быть иными, если ставленник США диктатор Сомоса и его сыновья управляли страной, как своим личным поместьем, в течение почти полувека, отправив за это время на тот свет десятки тысяч своих политических противников, в том числе и такого незапятнанного патриота, как генерал Аугусто Сандино. В отчаянной попытке сохранить власть Сомоса бросил против восставшего народа авиацию, танки.

Под влиянием победы сандинистов началось широкое партизанское движение в соседнем Сальвадоре, а в Гватемале оно уже бушевало в течение почти 20 лет. Пожалуй, единственным островком относительного спокойствия оставалась Коста-Рика, правительства которой исстари старались держаться подальше от беспокойных центральноамериканских соседей. Ей это удавалось в силу ряда преимуществ. Во-первых, ее население однородно и состоит почти из одних белых, что освобождает страну от возможности этнических конфликтов. Во-вторых, там давно укрепились основы буржуазно-демократического строя в результате широкого развития мелкой и средней земельной собственности. В-третьих, там не пользовались таким безраздельным влиянием американские фруктовые компании, которые в соседних странах грубо и неуклюже вмешивались во внутренние дела, усиливая нестабильность.

С тех пор как была опубликована моя работа по истории Центральной Америки, я считался специалистом по этому региону. Знакомство с Торрихосом укрепляло такое мнение, поэтому перст начальства неизменно останавливался на мне, когда надо было в регионе Карибского моря искать и устанавливать политические и оперативные контакты.

Осенью 1979 года я отправился в Никарагуа, чтобы на месте оценить обстановку, создавшуюся в результате победы сандинистов, внести предложения по политике Советского Союза в отношении этой страны и всей зоны, которая была очень чувствительной для США. Операция представлялась достаточно сложной. Я выехал в состоянии заметного внутреннего напряжения. Для получения необходимых виз пришлось остановиться в Париже. Пара дней потерянного времени еще больше вызывает раздражение. Это сказалось на моем восприятии красавца-города, и вот что я записал в своей книжке: «Париж такой же, вечный. Его красота, изобилие, слава начинают вызывать раздражение. Эго не город-герой, а очень удачливая кокотка. Кто только не грешил с Парижем, кто не топтал свои принципы, чтобы добиться его расположения. Генрих IV сменил свою веру, чтобы эта красотка открыла ему свои чары. Тучи поклонников спешат в Париж, чтобы потом пронести через всю свою жизнь восторженное обожание его. Для писателей и художников громкое восхищение Парижем стало обязательным во время экзамена на приобщение к интеллектуальной и богемной элите.

Но сам-то Париж никогда не отличался верностью и преданностью людям и идеалам. Париж отвернулся и предал Жанну д’Арк, как потом предавал последовательно республиканцев всех мастей в годы Великой французской революции, предал коммунаров в 1871 году, предавал участников Сопротивления в 1940–1944 годах. Никто не сыщет могил Робеспьера, Дантона, Сен-Жюста, Марата, да и не вспоминает о них Париж. Нищие идеалисты противны ему по духу. Голая стена коммунаров на Пер-Лашез с завядшими цветами, принесенными советскими туристами, как скорбь по неблагодарности Парижа к тем, кто «штурмовал небо». Париж не любит неудачников. Зато с какой собачьей верностью, безотказностью служит этот город Наполеону. Здесь боготворится все, что связано с «корсиканским чудовищем», но во сто крат чтится его вторая – и последняя, имперская – часть жизни. Вот когда Бонапарт стал Наполеоном I, а его маршалы – герцогами, когда он стал всесилен, богат, тогда блудливый Париж стал млеть перед ними млеет до сих пор. Да, такого содержателя у Парижа больше не было, и теперь он, как старая гризетка, живет воспоминаниями о своем любовнике.

Город-маркитантка на вопрос «жизнь или кошелек?» обязательно ответит «кошелек!» и отдастся любому насильнику. Души у Парижа давно нет, хотя ее пытаются изобретать. Э. Золя убедительно показал нам только «чрево Парижа». Миллионы туристов мнут, тискают, щиплют тело Парижа, не впитывая сейчас почти ничего духовного. Поэтому-то «Фоли Бержер» и «Мулен Руж» стали символами этого слащавого, сытого города.

Мне сродни города-мученики: Троя, Карфаген, Нумансия, Верден, Сталинград. 15 тыс. погибли за всю историю французского Сопротивления и 900 тыс. отдали жизнь за Ленинград – разве это не крик души? Париж за идею не стоял и стоять не будет. Сытость и плотские радости для него превыше всего. Париж – кумир тех, кто любит не свободу, а распущенность.

На угрюмом, скучном кладбище поклонился могилам Мольера, Бальзака, А. Доде, Лафонтена. Париж, как и положено кокотке, хорош в молодости, но непривлекателен в старости».

Конечно, я был не прав в такой односторонней оценке Парижа, но меня просто злило ставшее почти обязательным его восхваление. Это что-то сродни принудительному культу личности. Как спасительное заклинание от социального психоза я повторял библейское выражение «Не сотвори себе кумира» и старался на всех претендующих на эту роль смотреть с критической точки зрения. Досталось, как видите, даже Парижу.

Длительный перелет через Атлантический океан дал возможность успокоиться, выработать примерный план действий.

В Манагуа я не спешил выходить из самолета: всегда стараешься выиграть пару-тройку лишних минут, чтобы зрительно освоиться с новой обстановкой. В окошко видны были бойцы сандинистской армии, до боли напомнившие солдат кубинской Повстанческой армии, одержавшей победу над Батистой в 1959 году, они в таких же мундирах оливкового цвета, многие так же перепоясаны пулеметными лентами, у всех в руках или за плечами оружие. Здесь, на аэродроме, они, по-моему, делают все сами. К окошечку паспортного контроля выстраивается длинная очередь. Одному инспектору работы явно хватит надолго. Юный сандинист, по-видимому, старший на контроле, сам встает за свободную конторку и с широкой улыбкой приглашает: «Идите сюда!» Его исхудавшее лицо светится радостью, на тонкой шее болтается большущий деревянный крест, за пояс заткнут пистолет без кобуры. Он быстр, строг, но не может скрыть удовольствия оттого, что его работа помогает людям побыстрее избавиться от томительного ожидания во влажной духоте тропиков. У него нет ручки, он пишет одним полупустым стержнем, и я с удовольствием дарю ему свою. Взглядом ясных глаз он благодарит меня. Революции делают людей красивыми, добрыми, душевно щедрыми. Они полны веры в то, что теперь действительно все будет хорошо, что больше никогда не вернется кровавая несправедливость, что теперь народ, их народ, будет и независим, и счастлив. Вспоминается попутно, что только революционный подъем духа рождает красивые, живущие десятилетиями и веками песни. Так появились «Марсельеза», песни нашей революции и гражданской войны, знаменитые мексиканские «Аделита», «Кукарача», кубинский «Марш 26 июля». Контрреволюции, повороты вспять песен не рождают.

Никарагуа – это моя сердечная боль. И вечная любовь. Нет, наверное, на этом свете страны более красивой и более несчастной. Нет народа более доброго и трудолюбивого и в то же время более истерзанного и забитого. На беду никарагуанцев, Господь Бог поместил их родину в самом стратегически выгодном месте всего Американского континента, там, где берега Атлантического и Тихого океанов близко сходятся друг с другом, а на узком перешейке расположились два глубоководных озера – Никарагуа и Манагуа, соединенные к тому же рекой Сан-Хуан с Атлантикой. Не придумать более удобного межокеанского пути. Но эти преимущества стали источником громадных бедствий. Как только американцы в середине XIX века открыли в далекой Калифорнии золото, они стали искать удобный путь туда: пробираться через прерии, Скалистые горы, без дорог, сквозь не принадлежавшие белым земельные владения индейцев было опасно. Куда проще отплыть из Нового Орлеана, войти в реку Сан-Хуан, пересечь озеро Никарагуа, а там рукой подать до Тихого океана, где уже ждали другие корабли, следующие прямо в Калифорнию. Так и потек через Никарагуанский перешеек муравьиный поток авантюристов, искателей золота. Вскоре американцы построили железную дорогу через перешеек, стали вести себя здесь, как дома. Потом увидели, что земли в Никарагуа плодородные, климат жаркий, хлопок растет хорошо, рабочей силы много, и решили прибрать к рукам всю страну.

В июне 1855 года в Никарагуа высадился отряд американских авантюристов-флибустьеров, которые прибыли из Сан-Франциско под предлогом помощи одной из споривших за власть партий в стране. За несколько месяцев главарь этой экспедиции Уильям Уокер практически установил контроль над всей страной, сверг законное правительство, организовал свое избрание на пост президента Никарагуа. Его не смутило то, что он не знал ни слова по-испански и присягу принес на английском языке. Уокер принял декрет о восстановлении рабства на территории Никарагуа и поставил задачей завоевание всей Центральной Америки и присоединение ее к рабовладельческой Конфедерации южных штатов. На несколько лет несчастная Никарагуа превратилась в поле сражения, на котором скрестили оружие все армии центрально-американских государств, с одной стороны, и американские захватчики-авантюристы – с другой. В конце концов флибустьеры были разгромлены, и лишь прямое вмешательство американского военно-морского флота спасло их руководителей от справедливого возмездия. Уокер уехал в США, откуда вновь предпринял попытку захватить Центральную Америку в 1860 году, но попал в Гондурасе в плен и был расстрелян.

С 1903 года, когда США приобрели монопольное право на строительство Панамского канала, они стали ревниво следить за тем, чтобы никто в мире не смог начать строительство более дешевого канала через Никарагуанский перешеек. Никарагуа рассматривалась ими как запретная зона, обеспечивающая безопасность Панамского канала. Под любым предлогом вмешиваясь во внутреннюю жизнь этой страны, американцы ввели в Никарагуа в 1910 году свои войска, которые оставались там почти четверть века. Они, наверное, и не ушли бы оттуда, если бы в 1927 году не началась партизанская национально-освободительная война, которую возглавил выдающийся патриот генерал Аугусто Сандино. В маленьком, прямо-таки тщедушном теле генерала жили железная воля и редкое по политической незамутненности сердце патриота. Он все сосредоточил на одном – добиться военного разгрома американских оккупантов и изгнания их из Никарагуа. Шесть долгих лет в тропических лесах севера страны партизаны вели войну против оккупантов. Народ Никарагуа открыто симпатизировал и помогал Сандино. Отряды партизан окрепли, стали совершать глубокие рейды в далекие районы, нанося удар за ударом по «белокурым бестиям». Наконец американцы сломались, не выдержали потока гробов, покрытых звездно-полосатым флагом. Но, уходя, они оставили страшную мину замедленного действия в виде сформированной ими наемной армии (под названием Национальная гвардия) во главе со своим агентом Анастасио Сомосой.

Чистый до наивности, партизан-победитель Аугусто Сандино согласился разоружить своих бойцов после отплытия последнего янки, доверчиво приехал в столицу для переговоров о будущем устройстве страны, и тут сработала оставленная американцами мина. Анастасио Сомоса, по-волчьи выслеживавший своего врага Сандино, приказал схватить его, безоружного, во время поездки в автомобиле по городу, вывезти в район аэродрома и там расстрелять. В 1934 году февральской ночью где-то здесь недалеко от стоянки самолетов был убит Сандино, имя которого теперь носила победившая революция. Бог долго ждет, но сильно бьет. Старый предатель генерал Анастасио Сомоса тоже был давно убит патриотом-террористом, а теперь революция свергла его сынка Анастасио Сомосу. Он будет убит годом позже в Парагвае, где его поселили прежние хозяева.

Господи, сколько же крови пролито на этой земле, истосковавшейся по свободе! Только за два года, на заключительном этапе гражданской войны никарагуанского народа против деспотии Сомосы, было убито более 50 тыс. человек.

Еду по городу, и сердце сжимается от боли. Столицы как таковой нет. Она уничтожена жесточайшим землетрясением 1972 года, эпицентр которого был, наверное, под самой центральной площадью. Скелет кафедрального собора стоит посреди руин, точь-в-точь как известная церковь в Хиросиме. Все пространство вокруг – кучи городских развалин, кое-где покрывшихся травой и чертополохом. В руинах гуляет ветер, опасно и жутко поскрипывают переломившиеся бетонные стропила, треснувшие наискось стены и покосившиеся колонны.

Манагуа – единственная столица в Латинской Америке, в которой нет президентского дворца. Был когда-то, но предыдущее землетрясение, в 30-х годах, столкнуло дворец с фундамента, и он рассыпался по склону горы. Сомоса не стал строить новый. Он отлил из монолитного цемента на вершине горы свой «бункер» – помесь казармы с тюрьмой – настоящее «вольфшанце».

Город убежал от смертельно опасного центра и стал расти по периферии вдоль шоссе. Но и новые районы столицы выглядели изувеченными. Мы непрерывно натыкались на группы людей, разбиравших баррикады, сложенные из брусчатки. Следы войны были на каждом шагу. Не встретилось ни одного промышленного или складского здания, которое не было бы сожжено или разбомблено. Попадания были везде прямые. Сомоса бомбил с вертолетов, зависавших над целью, повстанцы ничем не могли ответить. Рассказывают, что женщины вытаскивали зеркала и солнечными зайчиками пытались слепить пилотов. По воздушным палачам стреляли карнавальными ракетами. Почти все дома изрешечены пулеметными очередями, даже те, на которых были надписи: «Пожалейте, в доме дети!»

Люди знали, что стреляли пилоты, обученные в США, из вертолетов и самолетов, созданных в США, боеприпасами с надписями «Made in USA». От этого никуда не деться.

Бедность и отсталость имели какой-то беспросветный, заматеревший оттенок. Даже сами люди походили на узников, только что освобожденных из-за колючей проволоки концлагерей. Они еще полностью не верили в то, что пришло наконец освобождение, в борьбе за которое они сами принимали участие. Недоумение и радость не сходили с лиц. Что-то ждет эту страну?

В мою задачу входило разобраться в создавшейся ситуации, поскольку в стране не было советского посольства, установить контакты с руководителями основных политических сил, понять и определить возможное направление дальнейшего развития событий. Советская разведка имела свою агентуру среди оппозиционно настроенных по отношению к Сомосе людей, но часть из них погибла в боях гражданской войны, другие находились вдалеке от столицы, с третьими не были обговорены условия встреч в Манагуа – работа обычно велась с территории других стран, где и происходили встречи. Да и зачем нужна теперь агентура, когда приходится работать в дружественной стране? Те задачи, которые раньше решали с помощью агентуры (против США), теперь становились задачами сотрудничества по защите никарагуанской революции.

Времени у меня в обрез. Разрешение на командировку предусматривает лишь 15-дневное пребывание за рубежом. Больше нельзя – нет денег, хотя нам платят 15 долларов в сутки. Перелеты, технические потери времени на получение визы съедают ценные часы и дни. Субботы и воскресенья становятся самыми противными днями. За две недели их набирается целых четыре! А тут еще накладка: 12 октября никто в Америке не работает – все празднуют день открытия Колумбом Нового Света в 1492 году. На все про все остается семь дней. Я готов работать день и ночь, но не вернусь домой с пустыми руками!

Первую встречу я провожу с послом ГДР Герхардом Кортом. У него сложно складываются отношения со своими властями. Он был послом в Испании, в Мехико, а теперь попал сюда. По дипломатической иерархии ступени ведут явно не вверх. Но что это за человек! Любое государство может гордиться такими дипломатами. Он прежде всего великолепный профессионал, тщательно и скрупулезно изучающий страну своего пребывания, имеющий широкие и добротные деловые связи, чутко улавливающий малейшие политические дуновения. Говорить с такими людьми – все равно что мед пить. Понимаем друг друга с полуслова, с полужеста. Все лучшее, что есть у немцев, – дисциплина мысли и слова, порядок в делах, четкость – сочеталось в нем с прекрасными качествами, встречающимися у наших земляков – горячей страстностью, самоотверженностью. Он уже находился в Никарагуа несколько недель, а это много, если учесть, что революция победила всего лишь три месяца назад и в городе ночами еще слышна стрельба и действует комендантский час.

Груда окурков и дюжина выпитых чашек крепчайшего кофе скрепляют нашу дружбу. Я впитываю его знания, он – мои. Информация – особый товар. Когда люди обмениваются информацией, то каждый из участников становится вдвое богаче: свое остается при себе да приплюсовывается то, что сообщает тебе собеседник. Совсем иное при обычном товарном обмене, когда ты безвозвратно отдаешь свое и получаешь что-то чужое. Мы никого не обираем, мы всех обогащаем. Это вообще привилегия интеллектуального общения.

Герхард помогает мне составить список нужных источников информации и обещает содействие в организации некоторых встреч. Начинается лихорадочная работа. Каждую встречу надо тщательно подготовить, заранее составить перечень вопросов и держать их в памяти, продумать, как сделать, чтобы собеседник не задерживался на важных, но мне уже известных моментах, как управлять всем ходом беседы, чем ее закончить, чтобы встреча стала началом длительного сотрудничества.

Другим моим помощником будет кубинский посол Хулиан Лопес. Он здесь чувствует себя как рыба в воде, но, похоже, относится ко мне чуть-чуть покровительственно, как морской волк к салаге. Я не страдаю комплексами, главное – чтобы он был полезен. Через неделю он избавится от ощущения превосходства, а пока окажет мне ценную помощь.

Я провожу по три-четыре важные встречи в день: высокопоставленные деятели сандинистского движения, экономисты, юристы, писатели, журналисты, дипломаты. Стараюсь в круг своих контактов включать представителей западных стран, чтобы видение политического процесса было стереоскопическим, а не плоскостно-левым. В разведывательной работе всегда необходимо иметь источники информации «с обеих сторон баррикады». Это общее правило, которое часто не соблюдается в силу того, что приобретение источников информации в родственных по духу и убеждениям кругах – дело более простое, нежели обзаведение источниками в кругах, воинственно враждебных по убеждениям.

Постепенно, как на фотопленке, опущенной в проявитель, в голове начинают складываться контуры реальной обстановки в стране. Очевидно, что внутриполитические позиции сандинистов прочны, их безоговорочно поддерживает большинство народа. Никакой альтернативы их власти нет. Моральный авторитет их велик не только в Латинской Америке, но и во всем мире, кроме, разумеется, США, где их победа встречена с открытым недовольством. Остатки разгромленных войск Сомосы ушли за границу, на территорию соседнего Гондураса и частично в Коста-Рику. Какое-то время они будут беспокоить новую власть, но поколебать ее они не в состоянии.

Руководители победившей революции находятся под сильным влиянием социалистических идей. Они верят в то, что общественная собственность на орудия и средства производства обеспечивает более быстрое развитие производительных сил страны. Они не собираются копировать чью-либо модель, но склоняются все-таки к социалистическому варианту развития экономики. В результате победы революции под контроль правительства сразу попало большое количество земли, предприятий, ранее принадлежавших лично семье бежавшего диктатора или приближенных к нему военных преступников. (Сомоса рассматривал всю страну как свою частную собственность.)

Прийти к такому выводу в то время было не так просто: сандинисты из тактических соображений не раскрывали все свои карты.

Самой слабой стороной революции, ее ахиллесовой пятой оставалась экономика. Страна разрушена гражданской войной. Американцы уже начинают накидывать на ее шею привычную петлю блокады. Вся система внешней торговли, ранее ориентированной на США, приходит в расстройство. Валюты нет, казна опустошена Сомосой. Единственная надежда – на помощь соцсодружества. Молодые сандинистские руководители еще не знают, что силы Советского Союза уже подорваны, пролетарский интернационализм практически умер, европейские соцстраны готовы вести дела только на строго коммерческой основе. Китай мог бы оказать кое-какую помощь, но у него свое непременное политическое условие – порвать дипломатические отношения с Тайванем. А сандинистам не хочется сразу начинать с подчинения каким-либо внешним давлениям, они еще не успели как следует вдохнуть свободу, сбросив с шеи американский хомут.

Еду на встречу с Даниэлем Ортегой, Байярдо Арсе, Виктором Тирадо. На улице много солдат. Мундиры самые разные, но все оливкового цвета, у одних зеленые кепи, у других малиновые береты, у третьих просто нечесаная копна густых черных волос. Пока это партизаны. Я нигде не видел солдат, идущих строем. Зато у меня не раз ёкало сердце, когда замечал, как бойцы без нужды вскидывали на изготовку автоматы, целясь куда-то на уровне головы. Видно было, что они мало готовы к мирной жизни. У входа в здание надпись: «Часовые не должны играть с оружием. Затворы должны обязательно стоять на предохранителе». Часовые, страшные с виду, очень любезны, дружелюбны и с большой охотой вступают в разговор. Но все-таки их многовато, тем более что все утверждают в один голос: внутренней угрозы нет.

При входе в служебные кабинеты еще одна надпись: «Товарищ! Мы потеряли 45 лет. Надо наверстать упущенное. Будь краток!» На нас как бы не распространяется содержание этой надписи: мы беседуем три часа. Снимаются последние неясные вопросы. На этом этапе можно считать задачу выполненной.

Ночью я лежу с открытыми глазами. Сон не идет. Я думаю, что эта революция родилась поздно с точки зрения социализма. В грудях у матери-кормилицы уже нет молока. Советский Союз вряд ли сможет оправдать надежды, которые еще питают в отношении него в странах «третьего мира». Снова бродит в голове мысль, что теперь судьбы революций зависят не от позиции народа, а от меры внешней поддержки или от силы иностранного нажима. Соотношение сил между СССР и США неуклонно меняется в пользу последних, особенно в экономике. Суммы, которые они выбрасывают на помощь иностранным государствам – своим союзникам, кажутся нам баснословными. А то, что наскребаем с огромными усилиями мы, представляется мелкими карманными расходами. Казалось бы, сбываются наши давние мечты, о которых мы когда-то писали Андропову, – заводить друзей среди маленьких государств, имеющих важное стратегическое значение. Никарагуа – как раз такое государство. Население насчитывает не более 4 млн Географическое расположение – лучше не придумаешь. Но… смогу ли убедить Андропова в том, что надо найти средства для помощи… сможет ли Андропов убедить политбюро… Засыпаю от бесконечного повторения этой мысли.

Возвращаюсь в Москву со смешанным чувством радости за победивший народ и тоскливым предчувствием ожидающих его больших горестей и лишений. Сажусь, как положено, за составление «записки» в ЦК КПСС, в которой я должен изложить свои впечатления от бесед, высказать оценки и внести предложения о наших действиях. Моя работа будет подписана членом политбюро, председателем КГБ Андроповым, что придаст ей нужный авторитет. Мнение опытного профессионала-разведчика, пусть даже с генеральскими лампасами, не имело бы никакого веса. Сами мы еще в молодости, выбирая путь разведчика, отказались напрочь от известности, честолюбие не мучает подавляющее большинство из нас. Мы знаем, что наша работа будет всегда анонимной. Это добровольно избранная судьба. Разведчик остается разведчиком, пока никому не известен как таковой, а когда раскрыт, то он уже не разведчик.

Пишу в этот раз с особым тщанием. Я не найду себе союзников даже в советских ведомствах. Министерство иностранных дел меня в упор не захочет видеть. Оно «оскорблено» моим сообщением о скандальном происшествии с советским послом, который прибыл в Никарагуа, как раз когда я там находился для подписания соглашения об открытии посольства. Со стыдом вспоминаю, как меня срочно вызвал в свою резиденцию кубинский посол. Там я увидел двух представителей высшего руководства Сандинистского фронта национального освобождения, которые были явно взволнованы необходимостью заявить официальный протест советскому представителю. Из их слов я узнал, что накануне в Манагуа из одной латиноамериканской страны прибыл аккредитованный там посол СССР, чтобы выполнить формальную процедуру установления дипломатических отношений. Встречавшие его на аэродроме высшие политические руководители и сотрудники МИД молодой республики были поражены, увидев, как посол, едва устояв на ногах на лестнице, свалился на руки ожидавших его людей. От него за версту несло спиртным, он был мертвецки пьян. Кроме спиртного, в воздухе запахло скандалом. На помощь пришла библейская «ложь во спасение». Было сказано, что послу «стало плохо в результате тяжелого полета». Он был доставлен в гостиницу, где сопровождавшие его дипломаты делали все, чтобы привести в порядок незадачливого шефа: уже вечером должен был состояться политический акт в присутствии дипломатического корпуса.

Кое-как посол добрался до театра, где проходило действо, но через полчаса пришлось покинуть ложу, чтобы не осрамиться вконец. Но уход посла из ложи – это акт политический. Даже дети знают, что он означает протест против самого мероприятия, против речей, которые там произносятся. Незадачливый дипломат рухнул в постель, и не успели подручные снять с него ботинки, как появился один из министров правительства, пожелавший узнать, в чем дело. Но чрезвычайный и полномочный был уже «бездыханен». Можно себе представить возмущение сандинистов.

Наутро они пригласили меня в дом кубинского посла, чтобы высказать все, что они надумали за ночь. Это были горькие, но справедливые речи. Они протестовали против такого поведения, объявили посла персоной нон грата на будущее, потребовали объяснений. Я никак не рассчитывал оказаться в таком положении. Дав возможность моим возмущенным хозяевам полностью выговориться, я как можно спокойнее сказал, что разделяю их оценки и чувства, однако вряд ли стоит начинать историю наших отношений с протеста и дипломатического конфликта: посол – это человек со своими слабостями, болезнями, возрастом. Его слова и действия могут быть дезавуированы. Официальная нота протеста (она лежала передо мной на столе) не нужна, потому что она не отражает реального климата наших отношений, а, наоборот, может подпортить его. Я твердо пообещал поставить в известность о происшедшем политбюро, но предпочел бы сделать это устно. Ноту мне неудобно принимать, ибо я не имел никакого официального статуса, а посольство еще не было открыто. Я говорил и говорил, чтобы дать времени возможность остудить страсти.

Наконец, по разгладившимся лицам мне стало ясно, что лед растоплен. Я прервал фонтан красноречия. Конфликт перешел в эндшпиль и, к величайшему душевному облегчению, рассосался тут же за столом.

Шифровка об этом ушла Андропову с пометкой «лично». Он показал ее Громыко тоже «лично», но об этом вскоре знало пол-МИДа. Никарагуа стала для них страной нон грата.

С какой глубокой благодарностью я вспоминаю советских послов, которые принимали на себя тяжелые удары протестов в связи с провалами наших разведчиков! Нередко им приходилось выслушивать требования о немедленной отправке домой наших незадачливых коллег, помогать организовывать их отъезд. Я и сейчас мысленно отвешиваю им глубокий земной поклон. Они прикрывали наши ошибки и неуклюжие иной раз провалы, понимая, что разведка ведет постоянную войну, в которой есть и свои потери, и ошибки, ведущие к неудачам. Я побывал в их положении только один раз, тогда в Никарагуа, когда выводил из-под удара нашего посла…

Я пишу и пишу «записку» в ЦК КПСС. На военных рассчитывать не могу. Они слишком разбросали свои усилия по белу свету. Вряд ли они решатся на серьезную работу в Центральной Америке. Память о карибском кризисе будет травмировать их. Да и что они могут сделать? Защитить сандинистскую революцию от американского вторжения? СССР никак не может этого сделать, разве что пригрозив всеобщей ракетно-ядерной войной, а на такое был способен только Никита Хрущев. Помочь создать современную мобильную, небольшую по численности, но сильную по огневой мощи армию в Никарагуа мы тоже не можем. Мы умеем воспроизводить только то, что имеем у себя дома. Никаких творческих вариантов у нас не разрабатывается. У нас есть избыток танков и ствольной артиллерии. Мы предложим их к поставке, хотя они там не нужны. Бронетанковые войска, незаменимые на степных просторах России, на равнинах Европы, выглядят нелепыми в горах, на сплошном бездорожье, в тропических джунглях. Мы кое-как сумели создать войска, предназначенные для классической войны с внешним противником, но здесь нужно было создавать войска для борьбы с полувоенными, нерегулярными формированиями, которые одни называют бандитскими, другие – партизанскими. Для такой войны нужны вертолеты, подвижные средства радиоразведки, легкая колесная бронетехника, защитные легкие пуленепробиваемые жилеты, средства минной войны. Но как раз этого у нас нет. Мы никогда не воевали с партизанами. Умеем сами партизанить. А учиться у западников, веками воевавших в колониях против повстанцев, мы не хотим.

Наши военные придут на помощь сандинистам. Но придут неохотно, как бы по инерции, с типовыми проектами решений, которые уже доказали свою неэффективность в других странах.

Я заканчиваю работу над «запиской», отправляю ее в секретариат КГБ, потом узнаю, что она подписана и ушла в политбюро. Идут месяцы, медленно поворачивается колесо бюрократической машины. Все, что связано с Никарагуа, делается, мне кажется, особенно неспешно. Капля за каплей выжимается из опустевших грудей помощь. Никарагуа надо 500 тыс. т нефти в год. Больше не требуется, такова перегонная мощность единственного на всю страну завода. Наша добыча еще равна 600 млн т в год. Речь идет об 1/1200 части нашей добычи, то есть менее чем о 0,1 %. Но и эта ноша невыносимо тяжела для наших паралитических ног. Газеты пишут, что мы в десятки раз больше оставляем нефти на дне цистерн после их небрежной, неполной разгрузки, но исправить ничего не можем.

Начинаются затяжные сложные «консультации» с европейскими соцстранами, каждую поодиночке мы уговариваем поступиться небольшой частью своей ежегодной квоты импорта нефти из СССР. Если ГДР получает в год 20 млн т, то мы просим, чтобы она не добирала 60–70 тыс. и как бы пожертвовала их в пользу Никарагуа. Никто не желает добровольно отказываться от своей доли, переговоры идут сложно. Градусник интернационалистских настроений показывает, что каждая страна имеет свою собственную температуру. Мне они представляются выстроенными в следующем порядке: ГДР, лучше других откликавшаяся на совместные акции в мире, затем Болгария, потом Чехословакия, и уже в рядах замыкающих идут Польша и Венгрия. О Румынии вопрос давно не возникает, отношения с ней настолько сложные, что, по-моему, все старания наших руководителей сводятся к тому, чтобы ни в СССР, ни в Румынии народы не узнали о том, что на самом деле происходит в наших отношениях. В Бухаресте нет представительства КГБ, контакты между нашими ведомствами прерваны давно, и никакого сотрудничества не ведется.

Кончаются хлопоты с нефтью (кое-как удается наскрести требуемое количество), начинаются новые – с продовольствием, товарами ширпотреба. И повсюду непреодолимой стеной встают наши нехватки материального производства. Я стараюсь во всех своих встречах-беседах быть крайне сдержанным: никаких иллюзий, никаких, даже самых туманных, обещаний, – однако это мало помогает. Слишком распространено, пустило глубокие корни убеждение о неисчерпаемости ресурсов Советского Союза. Бравурные съездовские речи, реклама несуществующих успехов служат нам плохую службу за рубежом. Каждому человеку невозможно объяснить, что мы живем в королевстве кривых зеркал, что между словом и делом у нас большая дистанция. Левонастроенным политическим руководителям за рубежом кажется, что мы недопонимаем наших собственных выгод, когда отказываемся оказать им поддержку. Иногда приходится резать правду-матку, чтобы просто не терять времени попусту на взаимные попреки.

Бедная моя Никарагуа! Я вижу, что все надежды на помощь со стороны СССР не оправдаются, и она будет урезана до минимума. Это следует даже из подбора кандидатур послов. Если бы делалась какая-то серьезная ставка, то подыскали бы влиятельную фигуру из числа днепропетровского окружения Брежнева или остановились бы на сановнике из партаппарата. Когда же подбирают посла из карьерных дипломатов регионального калибра, то, значит, сотрудничество будет поставлено на самую узкую колею. Посол-чиновник не имеет доступа к рычагам партийного аппарата, к уху членов политбюро или секретарей ЦК, а без них нет шансов привлечь внимание министров или руководителей ведомств, которые распоряжаются материальным богатством страны.

Мне не верится, что американские аналитики-советологи настолько неглубоки, что выдают своему правительству, президенту США противоположные моим заключения. Непонятно, почему пресса США заливается лаем в адрес маленькой Никарагуа, почему все шаги Белого дома носят откровенно агрессивный характер. Откуда берутся явно провокационные схемы воздушных рейдов советских бомбардировщиков, стартующих с никарагуанских аэродромов с грузом бомб, предназначенных для американских городов? Почему ЦРУ начинает создавать базы для ведения торпедно-минной войны против редких советских и иных торговых судов, которые будут направляться в никарагуанские порты? Американцы должны знать, что СССР не собирается ни создавать базы в Никарагуа, ни пользоваться какими-либо имеющимися. Нет решительно ни одного элемента, который бы свидетельствовал о таких намерениях. Я убеждаюсь еще и еще раз, что военно-политическое руководство США заинтересовано в укреплении американского преобладания в регионе, а не в установлении истины и адекватной реакции на нее.

Временами, однако, у нас возникает сомнение, а так ли уж правы американские эксперты и аналитики, когда они оценивают внешнеполитические ситуации. Разве мы не были свидетелями их грубых просчетов в Индокитае, откуда США пришлось уходить с крупными потерями в престиже и крови американцев? Разве не мы удивлялись зимой 1978/79 года поразительной слепоте американских профессионалов и политиков, упорно поддерживавших иранского шаха, трон которого трещал под напором народного восстания? Ведь у американцев в Иране были тысячи глаз и ушей, под их контролем находились спецслужбы, армия, они должны были знать все и тем не менее действовали вопреки очевидной истине. В анналах истории останется вульгарная ошибка в оценке кубинской революции 1956–1958 годов, когда американцы решили, что речь идет о тривиальной борьбе за власть, не увидели в ней ни национально-освободительного, ни социального сердечника и позволили себе снисходительно-пренебрежительное отношение к руководителям Повстанческой армии. А ляпсус с вторжением на Плайя-Хирон? Список этот можно продолжать сколь угодно долго. Оглядываясь теперь на долгий путь, оставшийся позади, могу сказать, что американцы, конечно, были сильнее во всем, что связано с материально-технической подготовкой, с организационно-штабной работой. Они последовательнее и методичнее в достижении поставленной цели. Но что касается точности и адекватности политических оценок, выбора более подходящего инструмента для более тонкого вмешательства в ситуацию, то в этом, мне кажется, советские профессионалы недавнего прошлого превосходили своих коллег на той стороне Атлантики.

Вспоминается, что, когда во второй половине 70-х годов, во времена президентства Картера, над ЦРУ разразилась гроза в связи с разоблачениями его участия в подготовке и проведении террористической деятельности, в превышении полномочий, проводилась и проверка информационно-аналитической работы в ЦРУ. Инспекцию осуществляла комиссия конгресса. Главный вывод, к которому пришли контролеры, состоял в том, что ЦРУ располагает избытком информации и не следует выделять больше средств на приобретение новых ее источников, а самым слабым местом являются анализ собранной информации и выработка правильных рекомендаций. Документ комиссии конгресса был нашим настольным справочным материалом, по которому мы сверяли соотношение возможностей разведок США и СССР. Мы, пожалуй, чаще ощущали нехватку конкретной, фактической информации, но не испытывали трудностей в проведении объективного научного анализа. Точность прогнозов была достаточно высокой, она превышала 90 %. Другое дело, что оценки и прогнозы зачастую оказывались невостребованным интеллектуальным запасом.

Иной раз, когда вдруг выдавалась пауза в работе и было хорошее настроение, кто-нибудь из сотрудников шутя предлагал направить нашим коллегам из ЦРУ вызов посоревноваться в точности анализа и прогноза конкретной международной ситуации. Мы были уверены, что выиграем такой конкурс и самый объективный судья – время, как рефери на ринге, поднимет нашу правую руку.

США продолжали через усилители убеждать мир и самих себя в том, что в Никарагуа создается континентальная угроза для существования Соединенных Штатов, а мы получили письмо из Министерства внутренних дел Никарагуа, в котором говорилось, что в стране нет самых элементарных условий для жизнедеятельности. Наши коллеги просили прислать канцелярские принадлежности, незатейливый спортивный инвентарь, мыло, туалетную бумагу и т. п. Поскольку не было надежды на помощь по линии государственной, коллектив обращался к коллективу за товарищеской поддержкой. Нельзя было оставаться глухими, мы собрали, что могли, из наших ресурсов и отправили груз самого мирного, бытового назначения.

Прошли годы, много воды утекло, и Никарагуа нашла свой путь в будущее, вероятно, что этот путь может оказаться самым обещающим. Хорошо, что ее не касается больше черное крыло конфронтации Запада с Востоком. Еще лучше, если она не сойдет с тропы укрепления национального согласия в главном – защите своей свободы и создании условий для процветания народа. Но сандинисты сделали неоценимо важную работу: они разорвали и уничтожили смирительную рубашку – марионеточную диктатуру Сомосы. За это им вечно будет благодарен никарагуанский народ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.