Военная учеба

Военная учеба

В декабре я распрощался с ЧЕГРЭСом, так как военкомат направил меня в воинскую часть, расположенную в 80 километрах западнее Челябинска. Когда пришла повестка, сотрудницы электростанции позаботились обо мне, и я прибыл в Чебаркульский учебный полк с увесистым сидором, набитым разной снедью.

После прохождения официальной церемонии принятия в часть я получил обмундирование и оказался в длинной, сырой и холодной землянке. Посередине тянулся двойной ряд трехэтажных нар. Отбой уже прозвучал, и, забравшись на верхние нары, где было теплее, я улегся на мате, представлявшем собой плоско связанные березовые ветки шириной примерно 60 сантиметров и длиной около полутора метров. Положив под голову свой сидор, я укрылся шинелью и приготовился ко сну. Тогда мне казалось, что все идет хорошо, и мысли о каких-либо неприятностях не беспокоили.

Проснулся еще до команды «подъем». Лежать было как-то неудобно, и я сразу же понял, что мешок пуст, а голова покоится на чем-то твердом. Дальнейшее изучение показало, что этим твердым были два куска рафинада, единственное содержимое вчера еще полного мешка.

Рядом сидел и ковырялся в пустом вещмешке какой-то долговязый парень.

– Разрезали, б…и, – пожаловался он, показывая большую дыру в вещмешке.

– Ну что ж, значит, друзья по несчастью. Ты откуда?

– Из Москвы. В Кургане были в эвакуации.

– Значит, земляки. Стопалов Сергей.

– Юргин. Алик.

Вот так и началась наша дружба, главной целью которой в то время была борьба за выживание.

Солдатское меню было более чем скудным. Завтрак: ложка голубой каши из саго, без масла; кусок хлеба 200 граммов; холодный чай с одним куском сахара. Обед. На первое щи. Сначала по мискам разливали жижу, затем гущу вываливали на стол и делили на кучки по числу солдат в отделении. Потом кто-нибудь отворачивался, а другой тыкал пальцем в одну из кучек и спрашивал: «Кому?» На второе опять ложка каши из саго или пшена и кусок хлеба 200 граммов. Ужин: три подмерзшие картошки в мундире размером с грецкий орех, кусок хлеба 100 граммов и холодный чай без сахара.

При таком питании после целого дня физических занятий на морозе с ветром люди буквально умирали от голода. Пытаясь сократить смертность, в бригаде ежемесячно проводили осмотр на дистрофию. Пожилой врач по очереди щупал за ягодицу проходивших мимо голых солдат. Если, кроме кожи, ничего ущипнуть не удавалось, доходягу признавали дистрофиком и направляли в госпиталь. К концу января смертность возросла до десяти – пятнадцати человек в сутки. И тогда командование приняло эффективные меры. Нет, кормить лучше не стали. Просто осмотр на дистрофию начали проводить два раза в месяц. И это спасло некоторых из тех, кого еще удавалось выходить в госпитале.

В ту зиму реальную возможность выжить имели лишь две категории солдат: местные, к которым приезжали родственники и привозили продукты, и ребята, воровавшие все, что можно было украсть и обменять на пайку хлеба или десяток картошек. Я и Алик принадлежали ко второй категории.

Расставшись в первую же ночь с содержимым своих вещмешков и поняв, что пассивность неминуемо приведет к смерти, мы довольно быстро освоились и начали действовать.

Самое простое было под видом наряда заскочить на кухню и набить там карманы картошкой. Если солдат попадался, дежурный офицер сажал его в отдельную комнату, запирал и не отпускал, пока тот не начистит ведро картошки. А уж в своей роте пусть сам оправдывается, как сумеет. Не брезговали и жмыхом, который иногда удавалось «добыть» в конюшне. Однажды, будучи дневальным, Юргин ночью заскочил на кухню и черпанул из котла полведра недоваренной каши. Съели ее вдвоем. А потом началось… И самое главное, что сортир находился метрах в двухстах от землянки.

Воровали не только на кухне. В это время призывали остатки 1925 года рождения. Это были либо болезненные, малосильные ребята (их называли «двадцать пятый год, третий сорт»), либо сынки различного местного начальства, которое всеми правдами и неправдами старалось удержать своих деток возле себя и уберечь от фронта.

Так вот, попав в нашу бригаду, эти солдаты зашивали в мешки свои цивильные вещи и складывали их рядом с землянкой для отправки домой. Возле каждой кучи вещей ставили часового. Поскольку они еще не знали друг друга в лицо, я или Юргин до общего подъема выходили их «сменить» на посту. Затем начинали шуровать мешки. Выбранные вещи продавали местному населению. Плата была универсальная: валенки – пайка хлеба (500 граммов), штаны – пайка хлеба и даже полушубок – тоже пайка хлеба. Кое-кто из местных жителей неплохо наживался на наших бедах.

Памятуя о своих разрезанных мешках, мы не брезговали и простым воровством, особенно у куркулей – сынков местных богатеев. А наметанному взгляду голодных москвичей выделить их из общей массы было совсем не трудно.

В бригаде ходил упорный слух о том, что плохо кормят умышленно, чтобы солдаты не старались отсидеться в тылу. Однако слух этот был явно на руку настоящим ворам, которые безбожно урывали все, что могли, от весьма скудного солдатского пайка. Так или иначе, а подготовка и отправка маршевых рот на фронт шла своим ходом, и ежемесячно десятки команд, одетых в новенькое обмундирование, грузили в эшелоны и отправляли на Запад.

В марте в нашем полку начали отбирать солдат для артиллерийского училища, находившегося в городе Князепетровске на севере Челябинской области. На первом этапе, для того чтобы попасть в училище, нужно было иметь хорошую характеристику и среднее или близкое к среднему образование. Этот барьер мы с Аликом легко преодолели. Командир роты недолюбливал нас за частые нарушения дисциплины и, чтобы избавиться, с удовольствием дал положительные характеристики, а девять классов образования окончательно решили вопрос.

На новое место мы прибыли, когда еще шло формирование личного состава, и нас начали готовить к экзаменам. Но главные неприятности заключались в другом. Чуть ли не каждую ночь курсантов поднимали по тревоге и направляли на станцию грузить лес. А еще в училище был совершенно дикий распорядок дня. Столовая находилась в трех километрах от казарм. Из-за этого подъем был в 5.30 утра. Бегом мы бежали в столовую, завтракали и бегом обратно. Потом туалет, уборка постелей, утренняя физзарядка, строевая подготовка, другие занятия и хозяйственные работы. В три часа дня снова в столовую, бегом туда и обратно. Два часа самостоятельной подготовки под присмотром командиров взводов, и снова бегом на ужин. Отбой в 22.30, а ночью по тревоге погрузка леса. Такая беготня никому не нравилась, но кормили здесь удовлетворительно, и фронт был далеко. Большинство терпело, но не мы с Аликом.

Благополучно сдав вступительные экзамены, мы все-таки решили сбежать. И когда по местному радио объявили построение солдат, не сдавших экзамены и отчисленных из училища, Юргин и я стали в строй и были отправлены на пересыльный пункт. И тут же снова угодили в артучилище. Но на этот раз в город Ирбит Свердловской области. И снова с нами сыграло шутку наше образование. Экзамены – диктант и по арифметике – мы сдали и были зачислены в курсанты. Но и здесь мы пришли к твердому убеждению, что и это училище не для нас и надо уходить. Помог случай.

Периодически курсантов посылали в наряд патрулировать по городу. Однажды мы с Аликом медленно прогуливались по рыночной площади, посматривая по сторонам. Наш взгляд привлек солдат, предлагавший женщине что-то завернутое в тряпку. Наблюдая за ним издали, мы выяснили, что он продает ботинки. Когда сделка уже состоялась, мы подошли и строго предложили продавцу и покупательнице проследовать в комендатуру. Однако через несколько минут все мирно разошлись. Но теперь в кармане у Юргина лежали деньги, достаточные для приобретения водки и закуски. Уединившись во дворе небольшого дома, быстро опустошили бутылку, перекусили и решили пойти в кино. В натопленном зале нас разморило, и мы заснули. Разбудили нас работники кинотеатра после окончания последнего сеанса. В казарму вернулись уже около полуночи.

Обычно после наряда патрули вечерней поверки не проходили и сразу же ложились спать. Но на этот раз нас хватились. И когда мы появились в части, дежурный офицер сразу же уловил запах водки и доложил заместителю начальника училища о возвращении самовольщиков.

Разговор в кабинете был короткий.

– Вы что, учиться не хотите? На фронт захотелось? – грозно начал полковник, видимо ожидая каких-либо объяснений и клятв типа «Мы больше не будем».

Но вместо этого Юргин и я, переглянувшись, почти одновременно ответили:

– Так точно. Просим отправить нас на фронт.

Полковник аж привстал от неожиданности. Попасть в училище считалось большой удачей. Поэтому отчисления курсантов были редки и обычно происходили при очень серьезных нарушениях дисциплины, к которым наш проступок явно не относился. Через полминуты он уже более спокойным голосом скомандовал:

– Идите!

На другой день нас отчислили из училища, каждому выдали аттестат на питание и отправили на формировку в Свердловск.

Сразу же по прибытии поезда мы направились за продпайком. На день одному человеку выдавали полбуханки хлеба, селедку, пачку концентрата перловой каши, несколько кусков сахара и небольшую пачку махорки.

В углу продпункта Юргин заметил здорового солдата, рукавом шинели утирающего слезы.

– Ты что сопли распустил? – негромко спросил он.

– Паек не дают, – тихо ответил солдат.

– А почему? – продолжил допрос Юргин.

– Да вот нет подписи нашего интенданта, – ответил солдат и снова засопел.

– А печать есть? Покажи.

Сверив аттестат с нашим и убедившись, что все в порядке и не хватает только подписи, Юргин тут же предложил за селедку и махорку все уладить. Солдат с радостью согласился. Я остался в очереди, а они вышли из помещения и зашли в привокзальную почту, где Юргин взял ручку, обмакнул перо в чернила и лихо расписался на документе. Когда они вернулись, очередь уже подходила. Протянув старшине аттестаты и получив продукты, мы вышли во двор и забрали «честно» заработанные селедку и курево. Прощаясь с довольным парнем, Юргин все-таки не удержался от нравоучения:

– Ну ты и дурак! Из-за какой-то подписи чуть не остался голодным. Сам бы давно расписался.

Вечером произошло еще одно забавное происшествие.

В воинской части, куда мы явились за назначением, нас внесли в список направляемых в Челябинск на главный формировочный пункт. Ехать должны были ночью в теплушке, прицепленной к товарному составу с лесом. Когда подошли к вагону, там уже сидело человек двадцать. Мы разместились на верхней полке и уже начали готовиться ко сну, когда вагон неожиданно опустел. Выйдя выяснить, в чем дело, Алик сразу же вернулся и позвал меня:

– Недалеко стоит вагон с сахаром-рафинадом. Двери открыты. Пошли.

Но я не послушался и переложил шмотки обоих в один вещмешок, прихватил пустой и только после этого побежал за остальными.

Набрав килограммов пятнадцать кускового сахара, мы сначала хотели отнести вещмешок в вагон, но потом передумали и затолкали его между бревен на соседней платформе. На свои места все вернулись возбужденными и очень довольными. Вскоре состав тронулся. Разговоры умолкли. После трудной работы все уснули.

Проснулись от скрипа открывающихся дверей и громкого лая собак. Было еще темно. Вокруг вагона стояли вооруженные автоматами и с фонариками солдаты внутренних войск. Начался обыск. У кого находили сахар, тут же уводили в станционное здание. Когда состав тронулся, уже светало, и было хорошо видно шестерых солдат, угрюмо сидящих на нарах.

А как же мешок с сахаром, спрятанный на платформе? Во время обыска вагон с солдатами отцепили, а состав с бревнами благополучно укатил. Так что, кому достался сахар, осталось неразгаданной тайной. Зато мы благополучно прибыли в Челябинск и были направлены для прохождения дальнейшей службы в небезызвестный Чебаркуль.

Уже на второй год войны в дивизионной артиллерии возник острый дефицит командиров взводов управления. Для исправления ситуации командование приняло решение срочно подготовить младших офицеров на пятимесячных курсах. Отбор проводили в два этапа: сначала на пункте формирования по документам, потом путем собеседования.

Начальником курсов оказался башкир по национальности, полковник Валеев – замечательный человек, заботливый отец курсантов и хороший организатор учебы и быта. Но это все стало известно потом. А сначала мы, уже побывавшие в чебаркульских лагерях и хорошо помнившие, как люди умирают от голода, ничего хорошего здесь не ждали и твердо решили проситься на фронт.

Первое знакомство с Валеевым произошло в его малюсеньком кабинете. Собеседование с вновь прибывшими он считал важнейшим делом и никому не доверял. После нескольких общих вопросов – откуда родом, кто родители, где учился и что окончил – следовал основной вопрос:

– Учиться хочешь?

На что я твердо ответил:

– Нет. Хочу на фронт.

Такой ответ, казалось, не удивил полковника. Он еще раз посмотрел на меня и, обращаясь к писарю, сказал:

– Пиши: курсант Стопалов – пять суток ареста.

Этим все было сказано. Меня зачислили в курсанты. А «пять суток ареста» – была любимая присказка полковника. На курсах не было гауптвахты, а максимальное наказание за провинность редко превышало наряд вне очереди.

Почти сразу же началась новая жизнь. Хорошее обмундирование, приличное питание и интересная учеба по пяти основным предметам: артиллерия, тактика, топография, разведка и матчасть оружия. Строевая подготовка и политзанятия не были главными, и их часто заменяли работой в поле по выращиванию картошки и других овощей. На это, разумеется, курсанты не жаловались.

Полковник очень серьезно относился к подбору преподавателей. В большинстве это были фронтовики, вернувшиеся с войны по ранению. Например, у преподавателя тактики капитана Федорчука не было правой руки. Для того чтобы писать на доске, он левой забрасывал протез вверх, предварительно прикрепив к нему кусок мела. Каждую букву или знак капитан аккуратно выводил, работая плечом и всем телом, как бы пританцовывая возле доски. Причем все это делалось так, что ни у кого не возникало сомнения в естественности процесса. Да и вообще капитана любили за веселый нрав и бесчисленные, иногда неприличные, шуточки.

По инициативе преподавателей и при поддержке полковника на курсах было сооружено несколько вполне приличных стендов-макетов для имитации артиллерийской стрельбы, изучения тактики и топографии.

Подготовка офицеров шла полным ходом, и до конца обучения уже оставалось меньше двух месяцев, когда пришел приказ Сталина о ликвидации краткосрочных курсов. Это, видимо, было связано с подготовкой наступления на Курско-Орловской дуге и возросшей потребностью фронта в людях.

На прощание расстроенный полковник устроил курсантам роскошный ужин, всем выдал новое обмундирование и в сопроводительных документах дал хорошие характеристики. А на следующий день чуть ли не со слезами на глазах проводил бывших подопечных до дверей вагонов. Курсанты (около ста человек) уезжали в трех теплушках, а вместо сухого пайка в четвертой ехала полевая кухня с запасом провизии.

По прибытии в Коломенский учебный полк – учебку, как ее называли, – бывшие курсанты, почти младшие лейтенанты, долго не могли понять, зачем нужно учиться еще шесть месяцев, чтобы получить сержантские погоны.

Порядок в полку существенно отличался от того, к которому мы успели привыкнуть. За каждую мелочь серьезно наказывали. Так, за складку на одеяле можно было получить два наряда вне очереди, а за большую провинность схлопотать и гауптвахту, которая никогда не пустовала. Примерно за месяц до прибытия пополнения с Урала перед строем частей, расположенных близ Коломны, расстреляли парня за то, что он украл у командира полка сумку с продуктами, отвез ее в родную деревню и вернулся назад, пробыв в самовольной отлучке шесть дней. Об этом новым курсантам рассказал политрук батареи на политзанятиях.

Странной была и программа обучения. Главным предметом в учебке считали строевую подготовку, которой ежедневно уделяли несколько часов. На втором месте стояли политзанятия и изучение устройства оружия. Артиллерийской подготовке и прочим военным дисциплинам отводилось по два – четыре часа в неделю. Никаких стендов и макетов в полку не было. За первый месяц занятий на местность взводы выводили только один раз. Перебивать преподавателя вопросом строго запрещалось, да и вообще задавать вопросы считалось плохим тоном.

Очень много времени занимала караульная служба. Часто курсантов ставили на пост возле объектов, не представляющих никакой ценности, например у пустого склада без дверей, где когда-то хранили бочки с машинным маслом.

Раз в два-три дня солдаты чистили старые орудия. А еще постоянно занимались разными строительными работами.

Единственную радость доставляла борьба со вшами. Их, в общем-то, не было, но осмотры проводили дважды в неделю. И если у кого-нибудь обнаруживали вошь, его немедленно отправляли на берег Москвы-реки топить баню, мыться, а потом выдавали чистое белье. Худо ли! В нашей батарее было несколько насекомых. (Доставали их в карантине у новичков.) И поверьте, их владельцы всегда были сыты, даже при довольно скудном тыловом пайке.

По сравнению с либеральной обстановкой на курсах полковника Валеева мне, Алику и многим другим бывшим курсантам в коломенской учебке было тоскливо и совсем неинтересно. Тем более что учебную программу мы знали достаточно хорошо, чуть ли не лучше преподавателей. Выдерживать такую обстановку становилось все трудней, и в конце концов спустя несколько месяцев по прибытии в Коломну двадцать три курсанта подали рапорты с просьбой об их отчислении и переводе в маршевые роты. Остальные семьдесят пять человек, несмотря на недовольство, все-таки предпочли остаться в учебном полку и отложить отправку на фронт.

Это было крупное ЧП. Командир полка собрал «военный совет» из преподавателей и своих приближенных, и на нем принял решение: проэкзаменовать всех подавших рапорт, по результатам оценки их знаний каждому присвоить воинское звание и отправить на формирование. При этом особо оговаривалось, что в случае слабых знаний присвоить звание ефрейтора, что для курсантов считалось чуть ли не позорным.

Однако этого не произошло. Экзамены, на которых присутствовали командир полка и почти все преподаватели, дали ошеломляющие результаты: девятнадцати курсантам было присвоено звание старшего сержанта (высшая оценка), а остальным – сержанта. По словам одного офицера, сочувствовавшего нам, обычно из учебного взвода выходили не более трех – пяти старших сержантов и примерно половина сержантов.

Так и закончилась эта история. Мы с Аликом стали старшими сержантами и в должности командиров орудия вскоре попали на фронт, а командир учебного полка, некоторые преподаватели и ряд других лиц, многих из которых мы даже не знали, за хорошую работу были представлены к наградам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.