Глава 26 Крах Центральных держав

Глава 26

Крах Центральных держав

Октябрь – ноябрь 1918 г.

Во Франции художник Джон Сингер Сарджент с июля месяца путешествовал вдоль линии фронта в поисках вдохновения для картин, заказанных британским Министерством информации. 4 октября 1918 г. он писал другу: «Много месяцев я не понимал, как подступиться к данной мне теме, совместным действиям британских и американских войск. Конечно, они взаимодействовали, но абстрактно, а не в каком-то конкретном месте, которое можно изобразить на картине». Он никак не мог найти сюжет, хотя три месяца, отведенные ему на создание картины, подходили к концу. «Я потратил впустую кучу времени на поездки на передовую, – писал он другому своему приятелю шесть дней спустя. – Там нечего писать – все уродливое, скучное, разбитое, а увидеть можно только одного или двух человек». Затем Сарджент отправился на Сомму в надежде, что его все же посетит вдохновение. «На Сомме я наконец увидел то, что хотел: запруженные войсками дороги, – писал он. – Насколько я могу судить, это лучшее из зрелищ, которые может предоставить война».

На самом деле Сарджент решил написать не войска на марше. С ним на Сомме был еще один художник, Генри Тонкс, которому министерство заказало картину на медицинскую тему. В поисках сюжета они с Сарджентом отправились на перевязочный пункт близ Ле-Бак-дю-Сюд на дороге в Дуллан. «Там, – пишет биограф Сарджента, – под ясным осенним небом они увидели ослепших от горчичного газа солдат, ждавших своей очереди. Сарджент наконец нашел свою картину, хотя ее сюжет не имел ничего общего с условиями договора. Тонкс сказал, что не будет возражать – нисколько»?[263].

Сарджент сделал эскизы, вернулся в свою студию в Лондоне и приступил к работе над картиной. На полотне «Отравленные газом» изображены две группы ослепших солдат с повязками на глазах, десять человек в центре и девять на заднем плане – солдаты построены в колонну, и их ведет за собой дежурный. Каждый положил руку на плечо идущего впереди. Некоторые не расстались с винтовками. На переднем плане на земле лежат более двадцати человек; на глазах у них тоже повязки. Поле на заднем плане тоже усеяно лежащими людьми. Не видно ни медсестер, ни врачей. Вдали, у самого горизонта, крошечные фигурки играют в футбол. Картина произвела огромное впечатление и на выставке Королевской академии 1919 г. была названа «картиной года».

На юге в первую неделю октября фронт из-под Салоников переместился в глубину Сербии. Несмотря на капитуляцию Болгарии, австрийские войска продолжали сражаться. Людендоф прекрасно понимал, какую опасность для Центральных держав представляет неуклонное продвижение сербов и французов на север, через сербскую Македонию к Дунаю и Белграду. Тем не менее и в Берлине, и в Белграде надеялись, что все каким-то образом обойдется. 4 октября Германия и Австрия направили президенту Вильсону «ноту мира» с просьбой согласиться на перемирие. И немцы, и австрийцы давали ясно понять, что это не капитуляция и даже не предложение по мирному договору, а попытка прекратить войну без предварительных условий, которые могут быть невыгодными для Германии и Австрии. Таково было желание принца Максимилиана.

Пока Вильсон изучал ноту, война продолжалась. 5 октября на южном фронте в плен попало 3000 австрийцев. Продолжение боев усиливало недовольство в немецком обществе. 6 октября в городе Гота конференция Союза Спартака, руководитель которого Карл Либкнехт был в тюрьме, потребовала упразднить монархию и установить в Германии власть Советов.

С распадом империй усилилась борьба за независимость, которую вели национальные меньшинства. 7 октября в оккупированной немцами Варшаве Регентский совет, до этого находившийся под контролем Германии, ссылаясь на принципы самоопределения Вильсона, объявил о создании «свободного и независимого» Польского государства. Однако полномочия совета оспаривали две другие группы, Польская ликвидационная комиссия (довольно странное название) в Кракове и Временное народное правительство Польской республики в Люблине?[264]. Немцы, не желавшие расставаться со своими территориальными приобретениями в Польше, держали Пилсудского в тюрьме в Восточной Пруссии. Украинцы, которым не хотелось уступать воссозданной Польше Восточную Галицию, основали во Львове Украинский национальный союз, и на всей территории провинции начались бои между польскими и украинскими вооруженными отрядами.

Охваченная беспорядками Германия еще не погрузилась в хаос и не решилась на капитуляцию. 7 октября, когда в Варшаве было объявлено о создании Польского государства, газета Vossische Zeitung опубликовала призыв к последнему усилию на фронте. Автор статьи, немецкий промышленник Вальтер Ратенау, полагал, что таким образом Германия добьется сильной позиции на переговорах и мир будет заключен на условиях равенства, а не капитуляции. «Все мужчины, способные держать в руках оружие, должны быть выметены из кабинетов, гауптвахт и учебных частей, на востоке и на западе, на базах и в тылу, – писал Ратенау. – Какая польза от оккупационных войск и экспедиционных сил в России? В настоящий момент на Западном фронте у нас меньше половины имеющихся в нашем распоряжении сил. Наш фронт ослаблен, восстановите его, и нам предложат лучшие условия. Мы хотим мира, а не войны – но не мира поражения».

Впечатленный этой логикой принц Максимилиан спросил Гинденбурга и Людендорфа, приведет ли дополнительная мобилизация, предложенная Ратенау, к «должному усилению» войск. Людендорф был настроен скептически: с практической точки зрения «это вызовет больше неразберихи, чем мы можем выдержать», сказал он 8 октября. Но Ратенау не сдавался; он написал недавно назначенному военному министру генералу Шёйху, что, если Германия выведет войска из тех районов, которые упоминает президент Вильсон, в том числе из всей Бельгии, а также Эльзаса и Лотарингии, это «положит конец нашей способности защищаться и отдаст на милость врагу».

Этот аргумент в пользу сильных позиций Германии на Западном фронте становился чисто теоретическим. 8 октября президент Вильсон отверг мирное предложение Германии. Первым условием перемирия, повторил он, является освобождение всех оккупированных территорий. Война закончится только тогда, когда на бельгийской и французской земле не будет немецких войск, а в Сербии – австрийских и немецких. В тот день в бою близ Шатель-Шеэри в Аргонском лесу участвовал американский сержант Элвин С. Йорк, ранее отказывавшийся от военной службы по религиозным соображениям. Когда его отряд был окружен десятикратно превосходящими силами противника, Йорк лично убил 28 немецких солдат и взял в плен еще 132, захватив 35 пулеметов. На вопрос бригадного генерала, сколько человек он, по его мнению, убил, Йорк ответил: «Генерал, мне не хотелось бы думать, что я промахнулся хотя бы раз; они были очень близко – пятьдесят или шестьдесят метров». По поводу меткости своих товарищей он сказал: «Они могут попасть только в небо». Но Йорк был горцем. «В такие большие мишени попасть совсем нетрудно, – объяснял он. – Они гораздо больше, чем голова индейки».

8 октября, в тот день, когда совершил свой подвиг сержант Йорк, британские войска начали наступление на участке фронта протяженностью 32 километра между Сен-Кантеном и Камбре – это была Вторая битва при Камбре. Королевские ВВС создали дымовую завесу, сбросив фосфорные бомбы. За один день три британские армии при поддержке 82 танков продвинулись почти на 5 километров, захватив 10 000 пленных и 150 орудий. Американская дивизия, также наступавшая на Камбре, захватила 1500 пленных и 30 орудий.

Через двадцать четыре часа после начала нового наступления линия Гинденбурга была окончательно преодолена по всей длине. 9 октября канадские части вошли в Камбре. 103 года назад герцог Веллингтон принял капитуляцию города после разгрома Наполеона. В 1870 г. Камбре захватили немцы; они вернулись сюда в августе 1914 г. и с тех пор удерживали город. Теперь он снова стал свободным. Британская кавалерийская дивизия после беспрецедентного 13-километрового броска достигла пригородов Ле-Като, захватив во время наступления пятьсот пленных.

Поля сражений, оставленные британскими войсками в 1914 и 1915 гг., а также в начале 1918 г., теперь были пройдены почти без задержки. Полковник артиллерии Алан Брук оказался в Лане 9 октября. «Сплошные развалины и запустение, – писал он. – Я взобрался на груду камней на том месте, где раньше стояла церковь, и посмотрел на разрушения. Там можно стоять несколько дней, представляя трагедии, которые произошли в каждом из уголков этого города. Если бы камни могли говорить, описать то, что они видели, и передать мысли, которые они прочли на лицах умирающих людей, в мире, наверное, больше не было бы войн»?[265].

На следующий день британский офицер, поэт Уилфред Оуэн, который вернулся на фронт после лечения в госпитале в Британии, писал другу с передовой: «Парню рядом со мной пуля попала в голову, и он упал на меня и лежал так полчаса, пропитав кровью мое плечо». Тем не менее Оуэн «был исполнен уверенности», когда «после захвата нескольких пулеметов (с помощью одного потрясающего младшего капрала)… провел самые восхитительные по своей краткости мирные переговоры в блиндаже». Он застрелил немца из револьвера с расстояния тридцати метров. Остальные сдались «с улыбкой». Оуэн был отправлен домой с расшатанными нервами после того, как в 1917 г. провел в траншеях полгода, но хотел вернуться на фронт, так объясняя свое желание матери: «Я пошел помочь этим мальчикам; непосредственно, ведя их за собой как офицер, и косвенно, рассказывая об их страданиях, свидетелем которых я стал». Но затем окопная жизнь снова легла на него тяжким грузом, и он писал домой: «Мои чувства обуглились; я не выпускаю изо рта сигарету, когда пишу «погиб» на письмах солдат».

Среди павших в боях на этой неделе был и 21-летний Чарльз Рид. Его брат Герберт, писатель и поэт, сражавшийся на Сомме, попытался выразить в стихах свои чувства, боль и гордость.

Я проклинаю время и судьбу

за то, что нас пытала и швырнула

в стремнину жизни, к чуждым берегам.

И с обнаженным сердцем мы стоим

над темным водопадом смерти.

Весь мир промок от слез. Изнемогает

от состраданья и тоски ужасной.

Но даже смерть блаженна и прекрасна,

Когда ее с достоинством встречают.

И копья золотистые ветвей

Сражаются с печалью наших дней.

На море продолжалась безжалостная война. В октябре немецкая подводная лодка потопила паром «Ленстер», шедший из Кенсингтона в Холихед; погибло 176 членов экипажа и пассажиров, в том числе несколько американцев.

10 октября стало известно, что за два предыдущих месяца потери американцев во Франции составили 20 000 человек – они не погибли в бою, а умерли от инфлюэнцы и пневмонии. Пока армии готовились к последней, как считали союзники, битве, смерть косила их ряды изнутри. Но воодушевление от близкой победы подавить было трудно. Девятью днями раньше Алленби взял Дамаск, а 8 октября индийская дивизия вошла в Бейрут.

Драматические события происходили в Сербии, которая на протяжении трех лет была оккупирована Австрией. 9-я австрийская дивизия, состоявшая в основном из жителей Богемии и Моравии, выказывала симпатии к сербам – братскому славянскому народу – и уже не могла считаться надежным воинским подразделением. 10 октября сербы вошли в Ниш, преодолев 275 километров за двадцать пять дней. Город защищали немецкие войска. Близ Призрена в горах заблудился немецкий корпус, пытавшийся выйти к побережью Албании.

В наступление перешли все союзники. 10 октября американской 1-й армии под командованием Першинга наконец удалось выбить немцев из Аргонского леса. Однако сражение шло не так, как надеялись американцы, – прорыва не случилось. Из-за заторов на дорогах боеприпасы, продовольствие и другие необходимые грузы поступали с задержкой. Кроме того, ощущалась острая нехватка лошадей. Першинг подсчитал, что ему не хватает как минимум 100 000 лошадей, но когда он спросил у Фоша, может ли Франция обеспечить ему 25 000, то получил совет доставить их из Соединенных Штатов. Это было невозможно – на кораблях просто не хватало места для такого количества животных. «Ситуация с лошадьми скоро станет отчаянной», – сообщал начальник интендантской службы Першинга.

В ответ на трудности американцев со снабжением Петен предложил расформировать 1-ю армию Першинга, ограничив самостоятельность американцев корпусами и дивизиями, причем те дивизии, для которых невозможно наладить снабжение, должны быть распределены «среди французских армий». Из 30 боеспособных американских дивизий 10 уже входили в состав французских и британских соединений с французскими и британскими командирами и только 20 подчинялись Першингу. Однако Першинг и его 1-я армия продолжали сражаться. Они не собирались расформировываться или мириться с поражением из-за проблем с логистикой.

11 октября немецкие войска начали планомерное отступление на Западном фронте. Однако они по-прежнему оказывали упорное сопротивление, и 12 октября Гинденбург попытался укрепить их дух, объявив, что выгодные условия мира будут зависеть от успешного сопротивления на фронте. В тот же день немецкое правительство приняло условия президента Вильсона для начала переговоров – полный вывод войск из Франции и Бельгии. Известный сионист, уроженец Германии Артур Руппин отметил в своем дневнике, что, услышав эту новость в Константинополе, он «отправился на долгую прогулку, во время которой беспрестанно твердил: «Мир! Как много это значит!»

Однако энтузиазм Руппина, как и миллионов других людей, был преждевременным. До того как Вильсон получил согласие Германии на свои условия, британцы и французы начали новое наступление в Бельгии, на участке фронта между Диксмёйде и Кортрейком. Поддержку с воздуха им оказывала американская авиация, бомбившая линии снабжения немцев в глубине Бельгии. За пять дней наступления союзники продвинулись на 29 километров, захватив 12 000 пленных и 550 орудий.

Немецкие войска продолжали сражаться за французские города, находившиеся под их контролем, и не хотели без боя оставлять территории, захваченные более четырех лет назад. Но 13 октября французские подразделения, которыми командовали генерал Дебене и генерал Манжен, выбили их из города Лан, освободив 6500 граждан Франции, и продолжили победоносный путь на север. Освобождение Лана стало поворотной точкой: город много раз слышал грохот орудий предыдущих сражений, однако его унизительная оккупация длилась более 1500 дней.

13 октября во время совещания в поместье Данни, в графстве Суссекс, Ллойд Джордж поделился с главными военными советниками и некоторыми членами кабинета министров своими опасениями, что если немцы в результате перемирия получат «передышку», то «у них может появиться время для реорганизации и восстановления». Как свидетельствует протокол совещания, затем он «поднял вопрос о том, что важнее для мира во всем мире: военное поражение Германии, так чтобы немецкий народ на себе почувствовал все тяготы войны, или капитуляция в данный момент, когда немецкие армии все еще находятся на чужой территории».

В Вене сэр Хорас Рамбольд, в 1914 г. работавший в посольстве в Берлине, также беспокоился, что немцы добьются мира слишком рано. «Будет очень жаль, – писал он в Министерство иностранных дел 14 октября, – если нас остановят до того, как мы полностью сокрушим их на Западном фронте. Мы должны добраться до них в их отвратительной стране, поскольку это единственный способ показать им, что такое война». В то утро среди раненых на Ипрском выступе был капрал Гитлер, временно ослепший от британского газового снаряда в окрестностях деревни Вервик. Его эвакуировали в военный госпиталь в городе Пазевальк в Померании.

В тот же день американская 1-я армия, уже оставившая позади Аргонский лес, возобновила наступление вдоль Мёза. Первое сражение оказалось не очень успешным. «Надеюсь, завтра результаты будут лучше, – вечером написал Першинг в дневнике, прибавив: – Для этой надежды нет никакой конкретной причины, за исключением того, что, если мы продолжим наносить удары, немцам придется отступить». Однако немцы продолжали обстреливать американские позиции обычными и газовыми снарядами и сражались за каждую пядь земли. Когда 15 октября Першинг приехал в подразделения 3-й дивизии, отдыхавшие в Монфоконе, то нашел их «дезорганизованными и, по всей видимости, впавшими в уныние»?[266].

Першинг, под началом которого было более миллиона человек, а протяженность его участка фронта составляла 133,5 километра, разделил свои войска, создав 2-ю армию. Но проблемы никуда не делись. Нехватка лошадей снижала мобильность артиллерии. Почти 100 000 человек оказались «отставшими» – они находились за линией фронта, не имея возможности присоединиться к своим подразделениям, которые нуждались в них для успешного наступления. Некоторые прятались в землянках; командующий 3-й дивизией разрешил бросать гранаты в землянки, если его подчиненные отказывались выходить оттуда.

Продолжало расти число умерших от инфлюэнцы. 15 октября стало известно о смерти 1500 берлинцев. Четыре дня спустя на Западном фронте от этой болезни умер канадский ас, капитан Куигли, сбивший 34 немецких самолета. Эпидемия свирепствовала не только во Франции, но также в Африке и Азии. В Бомбее скончалось более тысячи индийцев. В Соединенных Штатах количество жертв также росло. В Вене среди жертв эпидемии был 28-летний художник-экспрессионист Эгон Шиле. В Лондоне за неделю от испанки, как тогда называли болезнь, погибло 2225 человек – больше, чем от воздушных налетов немцев за все четыре года войны.

14 октября в Париже союзники признали Чехословацкий национальный совет – группу эмигрантов во главе с Томашем Масариком – временным правительством будущей Чехословакии. Два дня спустя император Карл в отчаянной попытке сохранить единство империи Габсбургов предложил широкие федеративные права шести национальным меньшинствам Австрии – чехам, словакам, полякам, хорватам, словенцам, сербам и румынам. «Это запоздалое предложение, – писала историк Элизабет Виксман, – произнес голос из могилы». Даже в поисках способов удовлетворить союзников австрийцы так и не решились передать Румынии области венгерской Трансильвании, преимущественно населенные этническими румынами.

Через четыре дня после предложения императора по Австро-Венгрии был нанесен решающий удар – президент Вильсон заявил, что «автономия» для угнетенных народов не в полной мере реализует их национальные права. Теперь Вильсон утверждал, что Соединенные Штаты взяли на себя обязательства по отношению к Чехословакии и южным славянам, которые выходят за рамки автономии или федеральной интеграции внутри империи.

Пока выдвигались разного рода предложения и контрпредложения по вековым национальным проблемам, бои на Западном фронте не утихали. 16 октября американцы вновь перешли в наступление на Мёзе; бригада под командованием Дугласа Макартура пыталась взять Кот-де-Шатийон. Захватив холм, американцы отбили несколько атак немцев, которые стремились вернуть утраченные позиции. В батальоне, которым командовал майор Росс, капрал Джозеф И. Пруэтт в одиночку атаковал пулеметное гнездо противника, а затем, повторив подвиг Элвина Йорка, захватил в плен 68 немецких солдат. Впоследствии Макартур вспоминал, что бои были ожесточенными. «Офицеры выбывали из строя, и их место занимали сержанты, – писал он. – Роты уменьшались до взводов, и ими командовали капралы. У майора Росса осталось всего 300 солдат и 6 офицеров из 1450 солдат и 20 офицеров перед началом боев». Однако холм удалось удержать. «Перспективы туманны, куда ни посмотри, – написал в тот день немецкий командир роты. – Неужели все было тщетным? Какой печальный конец».

17 октября американские войска, наступавшие южнее Ле-Като на 16-километровом участке фронта, захватили 5000 пленных и 60 пушек. В тот же день британские части без единого выстрела заняли город Лилль. Немецкий флот оставил Остенде и Зебрюгге. Однако в тот момент, когда для Центральных держав, казалось, все уже было кончено, некоторые руководители Германии как будто утратили связь с реальностью. В тот же день гросс-адмирал Тирпиц писал принцу Максимилиану о «решительном усилении» Западного фронта всеми имеющимися резервами и «неуклонном продолжении» подводной войны. «Каждый немец обязан понять, что если мы не будем сражаться, то станем для наших врагов наемниками и рабами». Людендорф, с которым кайзер советовался, какой ответ дать президенту Вильсону, заявил, что немецкая армия может и будет сражаться. Прорыв союзников «маловероятен», утверждал он. В следующем месяце, с наступлением зимы, боевые действия прекратятся. Умелое отступление на новые позиции, у Антверпена и по реке Мёз, даст возможность немецкой армии готовить наступление на силы союзников весной 1919 г.

Принца Максимилиана это не убедило, но Людендорф не ведал сомнений. Во время немецкого наступления весной 1919 г., настаивал он, Бельгия снова должна стать полем боя, «так что 1914 г. по сравнению с ним покажется детской игрой». Военный министр, генерал Генрих Шёйх, сказал, что он, вероятно, сможет обеспечить пополнение в составе 600 000 человек для кампании 1919 г., но предупредил, что теперь, когда поставки нефти из Румынии в Германию прерваны, немецкая армия сможет вести бои только шесть недель. В развернувшейся дискуссии это был первый проблеск реальной оценки событий. Второй пришел на следующий день, 18 октября, от принца Рупрехта Баварского, который в письме к принцу Максимилиану описывал печальное состояние своей армии, страдавшей от недостатка артиллерийской поддержки, боеприпасов, горючего, лошадей и офицеров. «Мы должны добиться мира до того, как враг прорвется в Германию», – заключил он.

18 октября Хейг, который ранее не сомневался, что победа будет достигнута в 1918 г., сообщил на заседании комитета Военного кабинета, что немцы смогут удерживать новые позиции на Западном фронте и в 1919 г. Но у Германии почти не осталось ресурсов для ведения войны. В тот же день, согласно условиям перемирия, заключенного 30 сентября, немецкие войска покинули Болгарию. На следующий день 1200 немецких советников и военных специалистов начали эвакуироваться из Месопотамии вместе с самолетами, пушками и транспортом. В оккупированной австрийцами Центральной Сербии некоторые немецкие подразделения продолжали сражаться, контратакуя сербов у Парачина, но бо?льшая часть немецких войск с фронта под Салониками все еще шла через горы к Адриатике.

В тот же день адмирал Шеер приказал всем немецким подводным лодкам вернуться на базы в Германии, окончательно похоронив надежды при помощи действий на море поставить Британию на колени. Последняя торпеда была выпущена немецкой субмариной 21 октября, в результате чего в Ирландском море затонуло небольшое торговое судно «Сент-Берхем» с восемью членами экипажа. Они стали последними из 318 моряков британского торгового флота, которые погибли в этом месяце.

Теперь все побережье Бельгии было в руках союзников. Однако немецкое правительство все еще сопротивлялось неизбежному. 22 октября принц Максимилиан настаивал, что Германия не согласится с «насильственным миром». Новым предметом переговоров стали репарации: на этой неделе правительство Бельгии заявило, что потребует от Германии 400 миллионов фунтов в качестве компенсации за причиненный ущерб?[267]. В Германии канцлер, пытаясь смягчить растущее недовольство и республиканские настроения, объявил о всеобщей амнистии политических заключенных. Среди освобожденных был Либкнехт, непримиримый противник монархии. Встречать его на железнодорожный вокзал в Берлине пришло более 20 000 человек. Ленин, наблюдавший за событиями из Москвы, торжественно заявил: «Три месяца тому назад смеялись, когда мы говорили, что в Германии может быть революция».

23 октября в австрийских войсках на территории Италии произошел бунт – хорватские части в тылу захватили порт Фиуме. Бунт был подавлен. Гораздо опаснее хорватского мятежа для империи были события 25 октября в Будапеште, где венгерский националист граф Михай Каройи основал Венгерский национальный совет – это стало первым шагом к окончательному разделению Австрии и Венгрии.

Весь октябрь президент Вильсон, занимавший стратегически выгодное положение в далекой Америке, оставался в центре дискуссий о мире. В самой последней ноте, отправленной в Вашингтон 20 октября, но полученной только 22 октября, немецкое правительство соглашалось прекратить подводную войну. 23 октября Вильсон отправил эту ноту обратно через Атлантический океан Клемансо и Ллойд Джорджу, предложив союзникам сформулировать свои условия для перемирия.

Вильсон действовал с позиции силы. Немцев очень беспокоила возможная роль американской армии в будущих сражениях. 24 октября левая газета Arbeiter Zeitung привлекла внимание читателей к тому факту, что ежедневно в Европу прибывает 10 000 «свежих, упитанных, хорошо вооруженных» американских солдат – 300 000 в месяц, и задавала вопрос: «Хотят ли люди в таких обстоятельствах продолжать войну, пожертвовать жизнями сотен тысяч человек, уничтожив остатки мужского населения страны и поставив под угрозу свое будущее?» Годом раньше, даже тремя месяцами раньше такой вопрос был равносилен предательству. Теперь же это был просто здравый смысл.

25 октября на совещании в Санлисе четыре командующих силами союзников – Фош, Хейг, Петен и Першинг – обсуждали условия мира. Главной их целью было не позволить немцам возобновить бои в будущем, после заключения перемирия, возможно ранней весной. Чтобы предотвратить такое развитие событий, они настаивали на конфискации всей немецкой артиллерии и железнодорожных составов. Мнения разошлись по одному вопросу: готовы ли немцы принять такие условия? Хейг считал, что, несмотря на серьезные потери в последних сражениях, немцы еще не разбиты и, отступив, способны создать новую и эффективную линию обороны. Армии союзников, на взгляд Хейга, были «сильно измотаны». Его отзыв об американской армии обидел Першинга. Она «еще не организована, еще не сформирована, в значительной мере страдает от незнания современной войны». В следующем сражении «на нее не следует особенно рассчитывать».

Отмахнувшись от критики, Першинг указал, что, поскольку американские линии снабжения протянулись на 4800 километров через Атлантику, условия перемирия должны включать капитуляцию всех подводных лодок. Все согласились. Фош возразил Хейгу, считавшему, что немцы еще не разбиты, и отметил, что с 15 июля было захвачено 250 000 немецких солдат и 4000 орудий. Немецкая армия отступала по всему фронту. Она терпела поражение ежедневно в течение трех месяцев и была полностью разбита, как физически, так и морально.

Такого же мнения придерживалось высшее военное командование Германии, и все же в Спа Гинденбург и Людендорф, раздраженные настоятельным требованием Вильсона, чтобы Германия приняла условия перемирия, едва не решились на акт открытого неповиновения. Проигнорировав требование Вильсона, они подготовили циркулярное письмо, которое телеграммой отправили всем командующим группами армий, назвав условия перемирия невыгодными для Германии и неприемлемыми для армии и приказав «сражаться до конца». Требование Вильсона «для нас, солдат, всего лишь вызов, причина продолжать сопротивление всеми силами». Никакие жертвы союзников не позволят «прорвать германский фронт». После протеста одного из командующих армиями телеграмма была отозвана, однако один из армейских радистов, член Независимой социалистической партии, успел передать ее текст из Ковно, где он ее получил, в Берлин депутатам рейхстага от его партии.

24 октября началось еще одно наступление союзников, на Итальянском фронте. Ему предшествовал обстрел из 1400 орудий австрийских позиций вокруг Монте-Граппы. В новом наступлении помимо британских, французских, чехословацких и американских подразделений участвовала 51 итальянская дивизия.

На реке Пьяве британцы яростно сражались за остров Пападополи. Это были ветераны Западного фронта, с особым взглядом на ожесточенные бои. «В данном случае, – вспоминал один из армейских капелланов, преподобный Кросс, – новизна действия очень помогла ослабить напряжение. В окопной атаке во Франции было нечто отвратительное, нечеловеческое. Грязь, дощатые настилы, мертвые лошади, мимо которых мы шли, грохот и рев пушек – все это вместе оказывало жуткое воздействие, выдержать которое можно было, только если совсем не думать о том, что происходит. Теперь все иначе. Несколько месяцев горячие головы батальона рвались в бой. Пушки молчали, аллеи из деревьев сверкали роскошью осеннего наряда. В довершение всего элемент приключения, присутствовавший в переправе через реку, и тот факт, что мы сражались против врага, которого стали презирать, освободили людей от тяжкого груза в душе, который ощущали все год назад у Пасхендале».

«Солдатам не терпелось закончить войну, – писал Кросс, – нанести австрийцам сокрушительный удар, наказать за все преступления, которые они совершили после судьбоносного убийства в Сараеве, и, хотя все понимали, что предприятие это рискованное, игра стоила свеч»?[268]. Остров Пападополи был захвачен, но сильный дождь и подъем воды в реке не позволили продолжить наступление. В тот же день в горах итальянцы отбили гору Асолоне, которую австрийцы захватили годом раньше, но затем снова оставили ее.

В Германии 25 октября газеты опубликовали отозванную телеграмму из Спа, призывавшую «сражаться до конца». Принц Максимилиан в ярости отправился к кайзеру и потребовал отставки Людендорфа, угрожая в противном случае отставкой правительства. Людендорф, в свою очередь, приехал в Берлин и на встрече с кайзером потребовал отвергнуть последнюю ноту Вильсона. Если народ поддержит сражающуюся армию, сказал он, «война может продолжаться еще несколько месяцев».

Людендорфа поддержал Гиндебург и, что еще важнее, начальник штаба флота адмирал Шеер. Новый военный министр, генерал Генрих Шёйх, тоже встал на его сторону. Но кайзер был возмущен, что Людендорф направил телеграмму непосредственно в войска, минуя его. «Превосходно! – с гневом и сарказмом воскликнул он. – Вынужден напомнить вам, что вы находитесь в присутствии вашего императора».

Осознав, что теперь продолжать войну невозможно или что ему не позволят этого сделать, Людендорф подал в отставку. Воюющая нация потеряла своего военного лидера. Однако Гинденбург, номинальный глава Генерального штаба, сохранил свой пост – кайзер отказался утвердить его заявление об отставке. Сам кайзер, Верховный главнокомандующий немецкой армией, тоже превратился в символическую фигуру: правительство принца Максимилиана продолжало искать условия перемирия, приемлемые для союзников. Преемник Людендорфа на посту генерал-квартирмейстера, генерал Грёнер, был реалистом, понимавшим, что Германия уже не способна вести войну.

На Турецком фронте арабские формирования под командованием шерифа Хусейна достигли пригородов Алеппо, самого северного арабского города Сирии. Армия Алленби также приближалась к Алеппо – кавалеристам не терпелось увенчать свой рейд через всю Сирию взятием города. Алеппо защищал Мустафа Кемаль. 25 октября арабское население города подняло восстание, полное решимости встретить союзников свободными людьми, и Кемаль приказал солдатам очистить улицы. Арабскими отрядами, которые ему противостояли, командовал бывший офицер турецкой армии Нури аль-Саид?[269].

К ночи Кемаль понял, что не в состоянии удержать этот самый южный бастион Османской империи, и приказал войскам оставить город. Он знал, что дальнейшее наступление арабов или союзников приведет их на турецкую землю, и поэтому всего в 8 километрах севернее Алеппо развернулся – не только для того, чтобы дать отпор противнику, но и фактически обозначить будущую южную границу Турции. У города Харитан, где он принял бой, 3000 турецких и немецких солдат под его командованием остановили авангард армии Алленби и заставили отступить индийскую кавалерию, Джодхпурских и Майсурских улан.

На Итальянском фронте австрийцы все еще удерживали фронт в горах, сражаясь за каждую пядь земли. Первые признаки разложения появились 26 октября, когда три венгерские дивизии потребовали возвращения в Венгрию. Их требование было удовлетворено, и через двадцать четыре часа они оставили позиции. Турция, третья опора Центральных держав, тоже переживала нелегкие времена. 26 октября кавалерия Алленби вошла в Алеппо. Турки отступили к Анатолии. На Месопотамском фронте тысяча британских кавалеристов за два дня наступления преодолела 53 километра.

26 октября трое турецких представителей добрались до острова Мудрос в Эгейском море, чтобы начать мирные переговоры. С ними прибыл генерал Таунсенд, после падения Кута два с половиной года содержавшийся в плену в окрестностях Константинополя, которого турки попросили помочь добиться перемирия. Переговоры происходили на борту линкора «Агамемнон», тремя с половиной годами раньше входившего в состав британской эскадры, которая подвергла бомбардировке Дарданеллы. Как и на Западном фронте, мирные переговоры в Эгейском море не сопровождались прекращением боевых действий.

Через сорок восемь часов после прибытия турецких переговорщиков на Мудрос британские войска подошли к болгарскому порту Дедеагач в 16 километрах от турецкой границы, намереваясь вторгнуться в европейскую часть Турции. Британские войска также приближались к Андрианополю, бывшему турецкому городу, уступленному Болгарии в 1913 г.

На всех фронтах бои и переговоры велись одновременно. Особенно ожесточенными были сражения на Итальянском фронте. Во время одной из австрийских контратак в плен попали 600 итальянцев. 27 октября итальянским и британским войскам удалось форсировать реку Пьяве. Это был переломный момент битвы, в которой в плен попало 7000 австрийских солдат. Назревал бунт, две австрийские дивизии отказались контратаковать. Император понял, что ждать можно только отхода, отступления и бегства. «Мои люди не могут и не хотят продолжать войну, – телеграфировал он кайзеру в тот день, прибавив: – Я принял твердое решение просить сепаратного мира и немедленного перемирия».

В тот день отказались воевать не только австрийцы. Немецкому Флоту открытого моря поступил приказ нанести последний, отчаянный удар по британскому флоту; перехваченный и расшифрованный в Лондоне, он не на шутку встревожил Адмиралтейство, однако немецкие моряки отказались выполнять этот приказ. Адмирал Шеер пытался убедить их выйти в море. «Почетная битва на море, даже если флоту придется погибнуть, заронит семена нового немецкого флота, флота будущего, – сказал он. – У флота, скованного унизительным миром, не может быть будущего».

Убедить моряков не удалось. «Мы не выйдем в море, война для нас закончилась!» – кричали они в ответ. Пять раз им отдавали приказ покинуть порт, и пять раз этот приказ не выполнялся. Кочегары на борту тех судов, которые были в море, погасили топки. Арест тысячи бунтовщиков обездвижил флот. «Наши люди взбунтовались, – писал в дневнике командир флота адмирал фон Хиппер. – Я бы не смог провести операцию, даже если бы позволяла погода». Разгневанный тем, что немецкий флот в тот день не смог бросить вызов Британии, бывший начальник штаба флота адмирал Тирпиц впоследствии писал: «Немцы не понимают моря. В тот час, когда решалась их судьба, они не обратились к флоту… Смогут ли наши внуки вновь поставить перед собой такую задачу, скрыто во мраке будущего».

На Западном фронте артиллерийская батарея американцев, которой командовал капитан Гарри Трумэн, 27 октября передислоцировалась на другой участок фронта. Впоследствии Трумэн вспоминал: «На позициях распространяли французское издание New York Herald. Заголовки, напечатанные большими черными буквами, сообщали о перемирии. В эту секунду немецкий 150-миллиметровый снаряд разорвался справа от дороги, а другой слева». «Капитан, чертовы немцы не видели эту газету», – заметил сержант.

28 октября Австрия обратилась к союзникам с предложением о перемирии. Политические и военные возможности тех, кто в 1914 г. развязал войну против Сербии, исчерпали себя. В тот день на Пьяве итальянцы захватили в плен 3000 австрийских солдат. Вечером австрийской армии поступил приказ к отступлению. В адриатическом порту Пула четверо молодых австрийских офицеров попросились на борт немецкой подводной лодки, чтобы добраться до Германии. «Зачем?» – спросили их. «Мы хотим сражаться за Германию до конца!» – ответили они.

В Праге австрийский призыв к перемирию воодушевил сторонников независимости Чехии. Собравшийся в муниципалитете Чехословацкий национальный совет, сформированный тремя месяцами ранее, взял на себя функции правительства и по телефону приказал представителям австрийских властей в Пражском Граде передать ему власть, взял под контроль улицы и объявил о независимости Чешского государства. Вечером австрийские войска в замке сложили оружие, а чиновники оставили свои кабинеты. Так появилось Чешское национальное государство – без границ, без международного признания, без согласия Вены, с одной лишь столицей под его контролем.

29 октября, когда австрийские войска отступали от Пьяве к Тальяменто, более 600 итальянских, французских и британских самолетов нанесли удар по длинным, медленно двигавшимся колоннам из людей, орудий и снаряжения. Это была безжалостная бомбардировка, защититься от которой австрийцы не могли. Королевские ВВС сбросили несколько сотен бомб и сделали более 50 000 выстрелов из пулеметов. 19-летний британский офицер Бернард Гарсайд впоследствии вспоминал картину, оставшуюся после их налета. «Вдоль дороги лежали разбитые машины и их обломки, мертвые лошади, некоторые с оторванными конечностями и вспоротыми животами, трупы людей на дорогах и в полях, куда они бежали, спасаясь от бомб и пушек наших самолетов, и почему-то вылетевшие из карманов вещи. Я не хочу подробно описывать то, что видел, но это было ужасно». Примерно то же самое происходило месяцем раньше, при налете на турецкие войска, отступавшие к Иордану.

Перемирие с Австрией вступило в силу только 4 ноября. Тем временем отступление продолжалось под ударами авиации союзников.

На Западном фронте генерал Першинг по-прежнему беспокоился, что немцы смогут возобновить войну весной. 30 октября он решительно высказался за то, чтобы продолжать наступление до тех пор, пока немецкая армия не капитулирует. «Перемирие, – предупреждал он, – поднимет боевой дух немецкой армии, позволит ей реорганизоваться и позже оказать сопротивление». Но призыв Першинга добиваться безоговорочной капитуляции был отвергнут Ллойд Джорджем и Клемансо, которые теперь не сомневались, что смогут навязать Германии жесткие, подавляющие условия, даже если ее армия не сложит оружие на поле боя. Фош также не боялся военного возрождения Германии, о котором говорил Першинг. «Я не веду войну ради войны, – заявил Фош полковнику Хаусу, эмиссару Вильсона. – Если посредством перемирия я добьюсь условий, которые мы требуем от Германии, то я буду удовлетворен. После того как эта цель будет достигнута, ни у кого не будет права пролить хоть одну каплю крови».

Мирные переговоры с Германией продолжались, бои тоже. 30 октября Тирпиц писал принцу Максимилиану: «Враг, способный оценить нашу силу, не проявит к нам больше милосердия, если мы разоружимся раньше времени, а проявит еще бо?льшую грубость и жестокость, когда к радости победы прибавится презрение». Тирпиц не сомневался, что, коль скоро Германия решит отвергнуть условия союзников, «внезапная необходимость возобновить войну окажет сильнейший психологический эффект», причем в пользу немцев. Если Германия отклонит предложенные условия перемирия, полагал он, это вызовет «ужасное разочарование» у «уставших от войны народных масс во вражеских странах», чему будет способствовать также «наше усиливающееся героическое сопротивление на фронте». Принц Максимилиан отверг его призыв к конфронтации и продолжению войны.

На Западном фронте продолжались бои. Среди британских солдат, участвовавших в сражениях в последние дни октября, был и поэт Уилфред Оуэн, чей батальон наступал через французские деревни, только что оставленные немцами. Оуэн был возмущен тем, что руководители союзников отвергли предыдущие обращения немцев о начале переговоров. «Местные жители несчастные, грязные и запуганные, а некоторые боятся нас, что неудивительно после того, как мы обстреляли их три недели назад, – писал он 29 октября другу, поэту Зигфриду Сассуну. – Я не рассказывал тебе, что в последней деревне за одну ночь от страха умерли пять здоровых девочек? Люди в Англии и во Франции, которые помешали мирному отступлению врага из этой местности, теперь губят престарелых французских крестьян и очаровательных французских детишек, которые становятся жертвами наших обстрелов. Снаряды, изготовленные женщинами в Бирмингеме, в эту самую минуту обрушиваются на маленьких детей, которые живут неподалеку отсюда». Появились слухи о капитуляции Австрии. «Новобранцы приветствуют это известие радостными криками, но ветераны лишь прикусывают свои трубки и продолжают чистить винтовки – они не верят».

Война продолжалась, несмотря на отступление немецкой и австрийской армий, на освобождение территорий, которые четыре года находились под властью немцев. 30 октября полковник Алан Брук посетил военное кладбище в Дуэ, сохраняемое немецкой армией с конца 1914 г., и увидел «все эти могилы, французов, англичан, русских, итальянцев и немцев, одинаково ухоженные». В центре кладбища немцы поставили большой каменный монумент. «На трех угловых камнях выбиты три медальона с французским, английским и немецким крестами, каждый обращен в сторону своей страны». Сверху каждого медальона были вырезаны слова «Pro Patria»?[270], а внизу надписи:

? LA M?MOIRE DES BRAVES CAMARADES

DEN GEFALLEN KAMERADEN ZUR EHRE

IN MEMORY OF BRAVE COMRADES?[271]

На Итальянском фронте бои не ослабевали. 30 октября в плен сдалось более 33 000 австрийских солдат. На Западном фронте немецкая дивизия отказалась подчиняться приказу вступить в бой. В Вене правительство Австро-Венгрии продолжало искать пути перемирия с союзниками.

Империя Габсбургов рушилась. 28 октября в Праге Чехословацкий национальный совет объявил о независимости Чехословакии, а на следующий день Словацкое народное собрание, собравшееся в городе Мартин, присоединилось к новому государственному объединению, одновременно настаивая на праве «свободного самоопределения» для Словакии?[272].

29 октября в Аграме парламент Хорватии объявил о том, что Хорватия и Далмация теперь входят в состав «суверенного государства словенцев, хорватов и сербов» – нового государства, появившегося на карте Европы одновременно с Чехословакией. В словенском городе Лайбахе и в столице Боснии Сараево были приняты аналогичные декларации, которые включили эти регионы в государство южных славян, Королевство сербов, хорватов и словенцев. В соответствии с духом времени немецкое название города Аграм сменилось на славянское Загреб, а Лайбах стал Любляной.

30 октября австрийский порт Фиуме, двумя днями раньше включенный в Аграме в состав славянского государства, объявил о своей независимости, потребовав присоединения к Италии. В Будапеште венгры воспользовались возможностью отделиться от Австрии. Император предложил графу Каройи возглавить правительство, и тот согласился, но затем, с согласия Карла, разорвал договор, который с 1867 г. связывал Австрию и Венгрию, и продемонстрировал новообретенную независимость Венгрии, начав собственные переговоры о перемирии с французскими войсками в Сербии. 30 октября, когда «Австро-Венгрия» уже стала достоянием прошлого, император Карл передал австрийский флот государству южных славян, а дунайскую флотилию – Венгрии. В Вене рабочие и студенты вышли на демонстрацию против монархии. В тот же вечер австрийская делегация прибыла на мирные переговоры в Италию, на виллу Джусти в окрестностях Падуи.

На линкоре «Агамемнон» у берегов острова Мудрос переговорщики из Турции и Британии (последних возглавлял командующий военно-морскими силами Британии в Восточном Средиземноморье адмирал Уэмисс) согласовывали последние детали перемирия с Турцией, которое должно было вступить в силу в полдень следующего дня. В окончательную победу над Турцией свой вклад внес генерал Таунсенд.

Подписанное соглашение положило конец боевым действиям в Месопотамии, в результате которых британская армия подошла к Мосулу. За четыре года войны в Месопотамии на поле боя и от болезней погибло 1340 британских офицеров и 29 769 солдат. Война в Палестине и Сирии также закончилась – британские войска остановились к северу от Алеппо на границе исконных турецких земель, Анатолии.

По условиям подписанного в Мудросе перемирия Турция была обязана открыть Босфор и Дарданеллы для военных кораблей союзников, отдать чужеземным войскам форты двух проливов, согласиться на демобилизацию армии, освободить военнопленных и уйти из обширных арабских провинций, которые теперь почти все находились под контролем союзников. Несколько месяцев спустя Times отмечала: «Слабость соглашения состояла в том, что оно не показало туркам в Анатолии всю глубину поражения, которое они потерпели, и не установило адекватных мер, обеспечивающих безопасность армян».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.