Тяжелый день
Тяжелый день
5 июня
Утром добрая белокурая монахиня с прозрачными глазами сестра Габриэла очень мило поздоровалась со мной и спросила, не желаю ли я завтракать.
Меня угостили чашкой шоколада и белым хлебом. В 12 часов подали очень хороший обед из трех блюд и в 7 ужин из двух блюд. Красного вина с водою давали целый день и сколько угодно. Это было доброе старое монастырское вино.
Приятно было лежать в уютной постели и видеть, как монахини заботливо относятся к русскому раненому. Но всех мучил треск ожесточенной перепалки, доносившийся с вокзала. Китайские гранаты, гудя, проносились над госпиталем и где-то с грохотом разбивались.
Китайцы направили на концессии 4 крепостных орудия и 10 полевых и начали с раннего утра обстреливать вокзал, бивак и здания иностранцев.
Две тысячи китайцев с артиллерией решили атаковать вокзал и отбить его у русских. Вечером в госпиталь принесли на носилках подпоручика Попова: он был безнадежно ранен в горло пулей навылет. Принесли командира 4-й роты штабс-капитана Котикова, раненного в живот. Привезли на двуколке раненого капитана Мешабенского, поручика Сенк-Поповского, раненного в спину, подпоручика Макарова, раненного в руку, и больного поручика Орлова, потерявшего рассудок.
Мы грустно встретились в госпитале друг с другом. В последний раз мы виделись в Порт-Артуре на балу у адмирала Алексеева.
Больше всех мучился и страдал, стонал и хрипел, то без памяти, то приходя в себя, подпоручик Попов, недавно женившийся. Мы не ожидали больше увидеть его в живых.
— Ну уж и денек! — говорил один из раненых офицеров. — Бились, бились с китайцами и уже в отчаяние приходить стали. С раннего утра китайцы засели вдоль насыпи железной дороги, за могилами и давай нас засыпать пулями и гранатами. На вокзале стояла четвертая и шестая роты, две наши полевые пушки и одна английская пушка Гочкиса. Анисимов еще ночью ушел на поезде выручать третью роту, которая стоит на заставе в Цзюньлянчэне. Подполковник Ширинский остался командовать за Анисимова. Четвертая рота засела в окопах перед вокзалом. Одна полурота пятой роты стала позади вокзала, a другая расположилась перед вокзалом на нашем правом фланге. Сидим мы в окопах, а китайские пули трещат, как дождь по крыше. Нам аж жарко стало. Вижу я — один мой стрелок падает, потом другой, третий. Вижу — моим стрелкам жутко становится, робеют. Я все командую залпами. Дадим залп — китайцы на минуточку притихнут. Видно, смотрят, в кого у них попало. А потом опять начнут свою трескотню, да еще больше прежнего. А неприятно сидеть в окопах. Пуля еще ничего — как-нибудь от нее укроешься. Но вот как услышишь выстрел из орудия и увидишь высоко в небе облачко разорвавшейся шрапнели — тошно, ох как тошно станет на душе. А ну, думаешь все, как тебя осколок шрапнели хватит сверху по голове или в спину, очень неприятно.
Полковник Ширинский
Скоро четвертой роте совсем тяжело стало. Пришла на помощь седьмая рота. Пришли япошки. Мало их было — человек 30, но они жарили из своих винтовок усердно. Залегли. Молчат. А глазенки, как у молодых волчков, горят. Все высматривают, куда бы еще пальнуть. Ширинский прислал на вокзал еще две наши полевые пушки и просил англичан поддержать нас. На вокзал явились англичане с двумя орудиями, но одно их орудие скоро замолчало, так как несколько их артиллеристов были сейчас же ранены. Китайцы так пристрелялись, что, заметив малейшее движение на вокзале, сейчас же осыпали вокзал своими снарядами. У одного нашего орудия китайцы подбили лафет, который пришлось заменить новым. А китайцы все наступали и наступали на вокзал и, наконец, окружили четвертую роту, выставленную вперед, с трех сторон. Командир роты штабс-капитан Котиков был ранен в пах. Унесли на носилках. На его место послали поручика Орлова, но с ним произошло такое умственное расстройство, когда он увидел, в какой ад он попал, что пришлось и его унести. Тяжко было стрелкам сидеть в окопах и отстреливаться от китайцев, которые сотнями наступали из города, из-за железной дороги и из деревень. Растерялись стрелки, перестали уже делать залпы и начали стрелять в беспорядке. Ширинский приказал казакам заменить немцев, которые имели свою заставу где-то на окраине концессий, а немцев просил явиться на вокзал.
Стрелки, засевшие в окопах перед вокзалом, выбивались из последних сил, как выбыл Попов, раненный в горло. Солдаты совсем оробели. Уже третьего командира уносят. А ведь наши стрелки народ молодой — все новобранцы, которые и огня еще никакого не видали, а ведь как держались — точно львы. Видит Ширинский, что дело плохо, и приказал шестой роте поддержать четвертую роту, чтобы пятая могла тем временем отступить к вокзалу. Но как тут отступить? Чуть только подымешь голову из-за железнодорожной платформы — мы лежали вдоль полотна, прикрывшись платформой, — китайцы увидят белую рубашку и сейчас стреляют. Капитан Мешабенский только поднялся с земли и был тотчас ранен. Скверно было. А китайцы набрались такой дерзости, что на наших глазах прорвались в ближайшую деревню, которая перед вокзалом. Тут японцы донесли, что потеряли двух офицеров и половину нижних чинов и больше держаться не могут. Что тут делать? Но молодцы немцы! Как раз пришли вовремя и выбили китайцев из деревни. Потом пришли французы и сменили японцев. Пятой и седьмой роте тоже было плохо. Такой азарт охватил китайцев, что они полезли на наших в атаку, а некоторые смельчаки-китайцы так прямо бросились в штыки. Но не выдерживают они наших залпов — очень не любят! Как дашь хороший залп — сейчас же пятятся. Китайцы стреляли все утро без передышки, не жалели снарядов, но в двенадцать часов дня вдруг затихли — должно полагать, сели обедать. Бой боем, а ведь есть тоже хочется, только у китайцев, конечно, была хорошая рисовая каша, ну a y нас одни сухари да вода в бутылках.
Китайцы пообедали, отдохнули часика два и в два с половиной часа снова открыли огонь. Снова атакуют вокзал, но, подкрепившись кашей и чаем, они сделались еще ожесточеннее прежнего. Снова гранаты решетят железную крышу вокзала. Снова шрапнели рвутся над головой. Снова завизжали пули и застучали по стенам вокзала и по каменным плитам платформы. Вокзал загорелся от гранат, но тушить огонь было некому, да и незачем. В несчастной четвертой роте был ранен сейчас же подпоручик Макаров — рота потеряла четвертого офицера. Роту измученных стрелков увели на бивак, а на ее место поставили шестую роту. Японцев, оставшихся без офицеров, отправили в подчинение к Полторацкому, в седьмую роту. Дело становилось совсем плохо, так как китайцы упорно решили взять вокзал, а подкреплений у нас уже больше не было — ни своих, ни иностранных. Весь наличный гарнизон Тяньцзиня дрался на вокзале и уже выбивался из сил.
Первая, вторая и восьмая роты еще рано утром ушли в Цзюньлянчэн выручать Гембицкого с третьей ротой. Четвертая, пятая, шестая и седьмая отстаивали вокзал. Из них четвертая, потерявшая офицеров и много людей, была возвращена на бивак. Наши казаки, артиллеристы, японцы, англичане, немцы и французы — все дрались, дружно защищая вокзал и имея одного общего начальника подполковника Ширинского. Уже и храбрый Ширинский был в отчаянии, видя, что китайцы не только не уменьшают своего огня, но в количестве не менее двух тысяч человек с каждым часом подходят все ближе и ближе и уже густою цепью на протяжении одной версты обложили вокзал и засели в двухстах шагах от нас. Китайские пули и гранаты свистали, шипели и стучали все чаще и чаще. Все чаще уносили на носилках стрелков. И реже стали греметь наши залпы, так как уже стало не хватать патронов. В отчаянии Ширинский начал думать о том, чтобы переправить через мост на бивак все орудия, увести все роты, очистить вокзал, уничтожить мост через Пэйхо и обороняться в концессиях. Больше ничего не оставалось делать, так как помощи ждать было неоткуда.
— Ура! Ура! Ура! — радостный оглушительный крик вырвался из окопов и пролетел по всем ротам. — Анисимов пришел!.. Анисимов!.. Анисимов!.. — кричали солдаты.
Поезд быстро подходил к станции. Как радостно забилось сердце у каждого солдата и офицера, когда из вагонов стали прыгать солдаты в белых рубашках. В прозрачном воздухе далеко была видна спокойная фигура в белом кителе с широкой грудью и серой бородкой. Это был Анисимов. «Наши!.. Наши!.. Анисимов!.. Ура! Ура!..» — кричали солдаты — и те, которые дрались на вокзале, и вновь прибывшие.
Все, что валялось на песке в грязных рубахах, намокших от пота и забрызганных кровью товарищей, прикрываясь насыпью окопа, китайской могилкой или какой бы то ни было защитой, изнемогая от жары, духоты, голода и ужаса — все вскочило, воспрянуло и, горланя во все горло «ура», устремилось на китайцев. Наступил решительный момент — победить или пропасть, и Анисимов воспользовался моментом по-скобелевски. Вторую роту Анисимов послал в подкрепление нашему левому флангу, a сам с первой и восьмой бросился прямо через поле, вместе с нашим правым флангом, на китайцев. Нашей морской и иностранной артиллерии он приказал поддержать его, а полевой батарее приказал на рысях следовать за ним. Увидали китайцы, как из-за железной дороги и из-за могил высыпали белые рубахи, которые кричат и бегут прямо на них, не выдержали характера, сердешные, и давай удирать от нас. Наши преследовали китайцев до канала. А Полторацкий с седьмой ротой так увлекся, что со своими стрелками влетел в китайский город и — чего доброго — ворвался бы и в самый форт, если бы Анисимов не вернул его с отеческим внушением — не увлекаться. В 6 часов вечера штурм китайцев был отбит, и Анисимов приказал всем ротам вернуться в город на бивак. Две роты были оставлены для охраны вокзала. Китайцы удирали в таком смятении, что побросали в поле сотни три винтовок Маузера и Манлихера и столько же цинковых ящиков с патронами. Спасибо Анисимову — выручил нас!
Инженер-механик Щанкин
— А мы, — говорил офицер, ходивший с Анисимовым в Цзюньлянчэн, — в два часа ночи явились на вокзал. Собрались: первая, вторая и восьмая роты, команда сапер, англичане с одной пушкой Гочкиса и четыре наших морских пушки Барановского. Англичане, видно, очень не хотели, чтобы мы уходили из Тяньцзина, и никак не могли приготовить паровоза. Наконец, мы сели, поехали, и англичане так повели поезд, что паровоз сейчас же сошел с рельсов. Анисимов очень рассердился. Англичане струхнули и начали что-то чинить. Тогда инженер-механик Щанкин сел на паровоз, стал сам управлять машиною, и хотя англичане выдумали машину, но он лучше их повел поезд под гранатами и пулями. Только в шесть часов утра мы двинулись благополучно вперед, вместо двух часов ночи. Лишь только поравнялись мы с восточным арсеналом, китайцы встретили нас огнем из арсенала и импаней. Мы стали стрелять из наших поездных пушек, а стрелки были посланы вдоль полотна. Вдали было видно, как китайцы подбегали к железной дороге, вырывали шпалы и рельсы и поджигали мосты. Анисимов приказал немедленно исправлять путь. Но чем дальше мы шли, тем хуже был путь, и мы едва подвигались вперед. С 8 часов утра мы слышали, что в Тяньцзине идет сильная канонада, и наши отвечают знакомыми ружейными залпами. Видно было, как европейские концессии уже горели в разных местах от китайских гранат, а ветер был сильный. Анисимов собрал ротных командиров: Францкевича, Сушкевича и Шпехта и объявил им, что если нужно спасать третью роту или жителей Тяньцзина, то он выбирает последних. Третью роту мы оставили на Божью волю. В два часа мы двинулись обратно и в четыре пришли в Тяньцзинь. У нас ранен поручик Сенк-Поповский в спину, убито трое нижних чинов, ранено десять…
Наши потери в этот день были: ранены капитан Мешабенский, штабс-капитан Котиков, поручик Сенк-Поповский, подпоручики Попов и Макаров. Всего убито 15 нижних чинов, ранено 74. У иностранцев 25 раненых и убитых.
В этот же день немцы и англичане окружили Китайскую Военную школу и взяли ее приступом. Воспитанники этой школы, юные китайцы — храбрые, но безумные патриоты порешили лучше погибнуть, но не сдаться. Некоторые из них были перестреляны и перебиты. Большинство бежало. Их было около трехсот человек. Это был первый выпуск китайских молодых образованных офицеров — первый и последний цвет и надежда китайского воинства.
К вечеру канонада стихла, но ночью китайцы снова открыли огонь по городу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.