Они называли себя «освободителями»

Они называли себя «освободителями»

София, а вместе со своей столицей и вся Болгария, в ноябре 1944 года переживала тяжелые дни. Надежда на то, что благодаря событиям 9 сентября страна останется вне непосредственных боевых действий, начинала исчезать. Численно незначительная Болгарская коммунистическая партия день ото дня становилась все могущественнее: ее вождь[72] вернулся из эмиграции, а вместе с ним и все те болгары, которые до сего времени состояли на советской государственной службе. Они получили ключевые посты в самых важных министерствах – как, например, в министерстве обороны и внутренних дел – и почти незамаскированное задание проводить политику в интересах болгарской коммунистической партии и СССР.

Двумя самыми влиятельными русскими, занявшими страну силами 37-й армии, были маршал Толбухин и генерал-полковник Бирюзов. Толбухин, профессиональный полководец, ставший офицером еще до 1917 года (окончил школу прапорщиков в 1915 г., позже командовал ротой и батальоном, штабс-капитан. – Ред.), был – по свидетельству очевидца – отнюдь не фанатиком-коммунистом. (Член компартии только с 1938 г., хотя в Красной армии с 1918 г. – Ред.) На несколько недель он оторвался от событий, происходящих в этой стране, и руководил военными действиями снова в качестве командующего 3-м Украинским фронтом. Бирюзов, напротив, был до мозга костей политическим солдатом, умным человеком, обязанным своей кометоподобной карьерой прежде всего слепой преданностью партии и Сталину. В конце сентября 1944 года ему было доверено блюсти интересы Советского Союза и Красной армии в Болгарии. (Председателем Союзной контрольной комиссии в Болгарии с сентября 1944 года был Толбухин, а Бирюзов с октября 1944 года занимал пост главного военного советника Болгарской армии.)

Бирюзов вступил в Софию в середине сентября. Вместе с несколькими советскими офицерами он был принят генералом Дамианом Велчевым, новым болгарским министром обороны. «Встреча была весьма официальной, – писал впоследствии в своих воспоминаниях Бирюзов. – Велчев вел себя предельно корректно, но держался очень холодно. Я знал, что он был активным членом группы «Звено», очень закрытый и молчаливый человек, не испытывающий особых симпатий к СССР». По дороге с аэродрома в город Бирюзов обратил внимание на то, что замеченные им на улицах болгарские солдаты носят на своей военной форме царские эмблемы, а дома украшены флагами, на которых также имеются символы царского времени. «Я думаю, – сказал я про себя, – мне придется еще хлебнуть много неприятностей с этими людьми!»

Эти неприятности вполне можно было предугадать. Бирюзов прибыл в Софию, чтобы мобилизовать болгарскую армию для заключительных боев против Германии. При этом речь шла не о тех трех полевых армиях, которые в течение ноября на югославской территории поддерживали операции 3-го Украинского фронта, а после взятия Белграда (20 октября) должны были возвратиться на родину, но о создании своего рода «экспедиционного корпуса», который под командованием Толбухина должен был вдали от Болгарии сопровождать поход Красной армии в Дунайском регионе. За исключением коммунистов, ни один политик в Софии, как и министр обороны

Велчев, не поддерживал этот план. Уже первые бои в составе 3-го Украинского фронта обернулись для болгар очень большими потерями. Нельзя было даже вообразить, для чего Болгария в конце войны должна участвовать в военных действиях, тем более что эта война, если исходить из национальных интересов страны, ничего ей не сулила. Один болгарский офицер Генерального штаба сформулировал эту точку зрения следующими словами: «Как офицеры, так и народ рассматривали участие в войне против Германии с болгарской точки зрения как абсолютно ненужное дело. Всем было ясно, что мы в результате этих сражений не выиграем совершенно ничего. Мы должны были убраться из Македонии и Фракии и не имели никакой надежды получить обратно эти области даже с помощью русских. Любые жертвы, понесенные армией, также были бы напрасными и могли бы послужить только укреплению коммунистической власти в стране».

Демократические и ориентированные на Запад партии, которые вошли в состав правительства Народного фронта, тогда еще питали иллюзии, что Великобритания и Соединенные Штаты могли бы воспрепятствовать Советскому Союзу в преобразовании Болгарии в коммунистическую страну. Они ссылались на провозглашенную президентом Рузвельтом и премьер-министром Черчиллем 14 августа 1941 года Атлантическую хартию[73], которая гарантировала всем народам право выбирать форму государственного устройства по своему желанию, а также на многократные заявления Рузвельта, Черчилля и Сталина о том, что великие державы не будут вмешиваться во внутренние дела других государств, сколь бы велики или малы они ни были.

События, однако, преподали болгарам совсем другой урок. Одна британская военная комиссия, в конце сентября прибывшая в Софию из Турции, была в 24 часа выдворена из страны советскими военными властями, и больше русские уже не допускали в страну никаких комиссий западных союзников. Соглашение о перемирии с Болгарией было подписано в Москве 28 октября с участием и других союзников по антигитлеровской коалиции (помимо СССР, также США и Англии. – Ред.), но все прописанные в соглашении права были гарантированы только советским военным командованием. Среди прочих упоминалось здесь и право беспрепятственного передвижения войск по болгарской территории, которое болгары должны были обеспечивать «всеми имеющимися в их распоряжении средствами». Тем самым все болгарские сухопутные силы были поставлены под контроль советского Верховного командования, а болгары обязывались продолжать борьбу против Германии.

Итак, в течение ноября была сформирована новая болгарская 1-я армия – шесть пехотных дивизий общей численностью около 100 тысяч человек, которая была подчинена 3-му Украинскому фронту. Согласно современному болгарскому историку, она должна была «под командованием Толбухина принимать участие в военных действиях в Венгрии, тем самым способствуя делу пролетарского интернационализма».

В то время, когда болгарский генерал-полковник занимался формированием и оснащением болгарской 1-й армии, коммунисты готовились нанести удар по старому офицерскому корпусу. Их цель состояла в том, чтобы свергнуть власть офицеров, принадлежащих к политической партии Народный союз «Звено»[74], и сосредоточить руководство вооруженных сил в руках своих людей. Действия компартии были подготовлены весьма искусно и маскировались другими событиями. Так, еще в начале декабря компартия вдруг озаботилась тем, чтобы положение в Софии и других крупных городах страны не успокаивалось. Были организованы уличные демонстрации, участники которых требовали «безжалостного преследования военных преступников», «продолжения военных действий против фашистской Германии» или «демократизации государственного аппарата».

Велчев и некоторые лидеры демократических болгарских партий попытались дать отпор этим махинациям коммунистов. Против лозунга коммунистов «Все для фронта, все для победы!» они выдвинули лозунг «Мира, хлеба и свободы!», который означал нечто другое, а именно то, что для страны лучше платить репарации русским, чем бесцельно проливать кровь на фронтах сражений против немцев. Бирюзов: «Опасность подобного лозунга состояла в его внешней непогрешимости. В сущности, он мог послужить тому, что народ отвернулся бы от интересов своей собственной страны. Участие болгарской армии в войне против гитлеровской Германии было абсолютно необходимо, уже хотя бы для укрепления международных позиций новой Болгарии». При этом необходимо еще раз подчеркнуть то обстоятельство, что этого участия в войне, которое согласно официальным русским военным историкам, представляло собой «основополагающие интересы болгарского народа», желала только Москва. Великобритания и США высказывались против подобной необходимости.

Генерал Велчев также попытался спасти своих товарищей-офицеров от происков коммунистов. Еще зимой 1944 года ему удалось добиться решения Совета министров, согласно которому все офицеры, арестованные как «военные преступники» или «коллаборационисты», должны были быть амнистированы или освобождены из заключения, если они добровольно заявили о своей готовности активно сражаться на фронте в заключительных боях против Германии. Этот декрет № 4 напугал коммунистов, поскольку он мог поставить под сомнение работу народных судов, вызвать изоляцию или отстранение широких народных масс и тем самым затормозить захват власти коммунистической партией. Лидер болгарских коммунистов Димитров спешно стал разыскивать Бирюзова, которого не было в тот момент в Софии. Русский генерал-полковник сразу же вернулся в столицу, где – как он пишет в своих воспоминаниях – «уже состоялись рабочие демонстрации, которые, будучи организованы компартией, требовали аннулирования декрета № 4. Я посетил премьер-министра Кимона Георгиева и нашел его в глубоком раздумье… «Что с вами случилось?» – удивленно спросил я его. Георгиев только устало махнул рукой: «Ничего страшного. Я попал в автокатастрофу». Затем он добавил: «У меня сейчас много хлопот. Приходится многое проглатывать. Некоторые члены правительства продолжают оскорблять меня и пытаются читать мне политические лекции…»

Георгиев и в самом деле попал меж двух жерновов. Кому должен он служить, на чью сторону он должен встать? Политическая группа «Звено», основная сила переворота 9 сентября, представляла себе будущее своей страны отнюдь не как вассала Москвы. Все больше офицеров этой политической группы испытывали неприязненные чувства, видя махинации коммунистов, которые с помощью Красной армии неприкрыто стремились к однопартийной власти. То, что Георгиев в конце концов встал на сторону компартии, видно в одном из высказываний Бирюзова, который в своих воспоминаниях аттестует премьер-министра как «истинного патриота и убежденного антифашиста», который тотчас же «смог понять, что развитие Болгарии как независимой и свободной страны со своим собственным правительством невозможно без социальных преобразований и без тесного союза с СССР».

В течение зимы 1944/45 года внутриполитическое положение Болгарии заметно ухудшилось. Швейцарский журналист Вольфганг Бретхольц так описывает тогдашнюю ситуацию в стране, которая официально все еще продолжала оставаться царством: «Со времени моего последнего пребывания [осенью 1944 года] коммунистический террор еще более обострился, и целый ряд политиков и журналистов, с которыми я в прошлый раз разговаривал, тем временем были схвачены или исчезли. Коммунистическая милиция при поддержке советских оккупационных войск была хозяйкой в стране, а ее шеф, коммунистический министр внутренних дел Антон Югов, гордился тем, что ему удалось, организовав народную милицию по советской системе, обуздать профашистское сопротивление не только в городах, но и в сельской местности, а также основательно очистить Болгарию от фашистских, национально-реакционных и антидемократических элементов. Но эти «антидемократические элементы» в действительности были защитниками свободы и демократии, отчаянно пытавшимися противостоять коммунистическому террору».

Чтобы самому составить мнение о положении в Болгарии, швейцарец даже сопровождал лидера болгарской Крестьянской партии[75], доктора Георга Димитрова, известного как Гемето, в его многодневной поездке по Южной Болгарии. Стоял февраль 1945 года.

«Димитров, этот молодой и энергичный политик, вернулся из эмиграции на родину, в противоположность своему коммунистическому однофамильцу, который предпочитает и поныне оставаться в Москве и оттуда дирижировать болгарскими коммунистами. Гемето тотчас же после своего возвращения начал с того, что вместе со своим заместителем Николой Петко стал воссоздавать организацию крестьянской партии и стал мобилизовывать миллионные массы болгарского крестьянства на борьбу за сохранение свободы. Он быстро вошел в конфликт с коммунистами, которые видели в нем своего самого опасного врага и выставляли его «англо-американским агентом», поскольку годы своей эмиграции он провел на Западе.

Каким авторитетом обладал Гемето, который сам происходил из крестьянской семьи, я понял во время нашей поездки. В каждой деревне, в которой он произносил свою речь, его встречали бурными восторгами тысячи людей, а в городах – десятки тысяч. И сильнее всего люди аплодировали ему, когда он говорил, что Крестьянская партия будет прежде всего защищать свободу, в том числе и от того меньшинства населения страны, которое сегодня, под защитой новой оккупационной армии, выступает в качестве хозяина страны. Во многих пунктах его поездки коммунисты пытались сорвать его выступления, но они не могли ничего предпринять против крестьян. Во время многих доверительных бесед, которые вел Гемето и на которых я присутствовал, местные руководители партийных комитетов говорили ему: «Дай нам оружие, чтобы мы могли обороняться против коммунистов, иначе мы пропадем». Несколько коммунистов, которые есть в каждом селении, просто вступали в народную милицию и, заполучив винтовки и револьверы, могли терроризировать жителей-некоммунистов. Но Гемето всякий раз говорил им, что он не может раздавать оружие…»

Бретхольц присутствовал также на процессе военных преступников в Софии. Об этом процессе он сообщает следующее:

«На этом фоне в начале 1945 года в Софии состоялся чудовищный процесс против более чем сотни «военных преступников», на последних заседаниях которого вплоть до вынесения приговора я присутствовал. На следующий же день после моего приезда я получил в министерстве пропаганды пригласительный билет на этот процесс вместе с потоком пропагандистских речей о том, что этот процесс докажет, как решительно Болгария порывает со своим «фашистским» прошлым. Перед зданием суда, безобразным строением в неоклассическом стиле, построенным между двумя мировыми войнами, с утра до вечера стояли тысячи людей, которые все время, так громко, что это было слышно в зале суда, скандировали лозунги: «Смерть военным преступникам!», «Повесить фашистов!», «Мы требуем смертной казни предателям!». Сам же трибунал был превращен в театральную сцену, с прожекторами, громкоговорителями и зрителями, которым никто не препятствовал во время допросов обвиняемых выражать свое «презрение» и «негодование».

В несколько рядов стояли друг за другом скамьи, на которых теснились обвиняемые, общим числом 162 человека, образуя, пожалуй, самый «выдающийся» корпус обвиняемых, известный в истории правосудия: 3 регента, среди них один принц крови, 3 премьер-министра, 26 министров, 8 королевских советников и более чем 100 депутатов парламента. Среди обвиняемых было несколько человек, которые – правда, если и не в юридическом, но в моральном смысле – были ответственны за совершенные преступления, которые во время войны творились в самой Болгарии или в занятых болгарами областях Югославии и Греции. Но вина подавляющего большинства обвиняемых состояла лишь в том, что они в качестве премьер-министров, министров или депутатов просто проводили в жизнь политику или же не смогли предотвратить крушение государственного корабля…

«Если бы царь Борис не умер столь внезапно, – заявил прокурор, – то он предстал бы перед этим судом в качестве главного обвиняемого!» И как принц Кирилл в былые времена представлял своего «старшего брата» на парадах и празднествах, так он представлял его и утром 2 февраля 1945 года, когда подсудимым был вынесен приговор, приведенный в исполнение поздним вечером того же дня. Это был ужасный приговор, не имевший ничего общего с законностью и справедливостью. Из всех 162 подсудимых не менее 96 были приговорены к смертной казни, в том числе все три регента, два премьер-министра – Божилов и Багрянов, 17 министров, 8 советников царя Бориса и 66 депутатов Национального собрания. Тридцать обвиняемых были присуждены к пожизненным каторжным работам, 18 – к каторжным работам сроком 15 лет, остальные к тюремному заключению на срок от одного до восьми лет…»

За процессом политиков уже в феврале последовал судебный процесс офицеров. 14 февраля перед народным судом предстали 12 бывших генералов и большое число других высших офицеров болгарской армии, обвиненных в «пронемецких взглядах», а также в «преследовании и жестоких расправах с членами Национального освободительного движения». Их всех ожидал смертный приговор. Когда же затем волна преследований стала надвигаться на офицерский корпус, угрожая членам политической партии Народный союз «Звено», генерал Велчев попытался спасти тех своих товарищей, которым угрожал арест, отправив их во фронтовые части сражаться в Венгрии.

Непрерывная политическая борьба за власть в Болгарии, проводимая численно незначительной коммунистической партией, захватила даже разросшуюся до 100 тысяч человек болгарскую 1-ю армию. Не только ее офицерский корпус, но и простые солдаты, которые в подавляющем большинстве происходили из крестьян и были членами Крестьянской партии Гемето, не могли и не хотели представлять, что они в настоящее время, когда их страна переживает один политический кризис за другим, должны что-то искать вне пределов Болгарии. Бирюзов попытался объяснить беспокойство в армии «само собой разумеющимися» происками «агентов Велчева», причем он также соглашался с тем, что циркулирующие в солдатской среде мнения «Лучше платить репарации, чем умирать на фронте» и «Пусть немцы дерутся с русскими, на что нам их война?» находят отклик в войсках. Все более частыми становились случаи неповиновения, дисциплинарных нарушений, даже дезертирства. Обычным делом становились отказы целых подразделений от дальнейшего продвижения, в особенности пересекать Дунай в западном направлении; так, например, в 24-м пехотном полку (входившем в состав 3-й пехотной дивизии) отдельные подразделения отказались уходить за Дунай у города Илок, расстреляли офицеров-коммунистов и самовольно пустились в путь на восток, обратно на родину.

В этой внушающей опасение ситуации армия и встретила весеннее наступление группы армий «Юг», которое вызвало довольно тяжелый кризис и немалые потери в живой силе и технике. Но здесь, на вражеской территории, армия сражалась более храбро и несколько позднее приняла участие в крупном русском наступлении вместе с 3-м Украинским фронтом, который наносил удар через Венгрию в Австрию.

После падения Белграда, который был взят 20 октября 1944 года в результате совместной операции русских и коммунистических сил сопротивления Югославии, Верховный штаб Народно-освободительной армии Югославии и Национальный комитет освобождения Югославии перенесли свою ставку в освобожденную столицу. Королевское югославское правительство в Лондоне было поставлено перед свершившимся фактом и было вынуждено сделать хорошую мину при плохой игре. Ведь Тито, которому руководство некоего подобия Народного фронта, находившееся под влиянием коммунистов, присвоило в 1943 году звание маршала, решительно выступал против возвращения югославского монарха, двадцатидвухлетнего Петра II, в Югославию. Будущее монархии, как постановило Антифашистское вече народного освобождения Югославии, должно было быть решено после окончания войны путем свободного всенародного волеизъявления.

Произошедшее под очевидным давлением англичан признание короля соединило в 1944 году вместе Тито и Петра II. В своей произнесенной по радио осуждающей речи монарх сдал своего бывшего до сих пор его посредником в Югославии Драже Михайловича («Никто не имеет права заявлять у меня за спиной, что он мой полноправный представитель»), дистанцировался от движения четников («Я требую от всех своих подданных безоговорочно примкнуть к армии Тито») и переформировал 17 мая 1944 года свое правительство. Новый премьер-министр доктор Иван Шубашич прибыл 1 ноября 1944 года в Белград, где от имени своего правительства подписал с Тито соглашение о «предварительной» совместной работе. «Наш обмен мнениями прошел в весьма сердечной атмосфере и касался создания единого национального правительства для Югославии».

Создание этого правительства, которое должно было состоять из верных королю политиков и представителей гражданских партий из протитовского антифашистского движения, подверглось яростной критике в грядущие месяцы противостояния, преимущественно со стороны русских. Они упрекали короля в том, что он не воспринимает «всерьез» совместную работу с Тито, рассматривает ее лишь как «временное мероприятие» и рассчитывает «под влиянием своего реакционного окружения на возвращение гражданской войны».

Попытка Шубашича обрести симпатии Москвы не удалась. Он, правда, был принят 25 ноября 1944 года в Кремле, но эта встреча со Сталиным была лишь одним из рутинных его дипломатических приемов в течение этого года. Не менее удивительным было отношение Сталина к Тито. Известно, что к началу войны оба маршала находились в далеко не лучших отношениях. Русский диктатор инстинктивно ощущал в хорватском партизанском вожде своего будущего смертельного врага и с неохотой следил за колоссальным ростом и влиянием титоистского партизанского движения. Он впервые выразил свое негативное отношение к Тито после того, как Черчилль направил британскую военную миссию в штаб-квартиру партизан Тито и «Большая тройка» в 1943 году в Тегеране приняла решение признать Тито и его движение военным союзником стран антигитлеровской коалиции. Лишь после этого, в феврале 1944 года, была направлена советская военная миссия в партизанскую штаб-квартиру в горах под Петровацем. В. Дедиер, боевой товарищ и биограф Тито, так обосновывает это промедление в своей книге: «Лишь много позже Сталин объяснил свое противодействие: он был против лозунга «Югославия для югославов». Он предпочел бы видеть ее находящейся в сфере влияния той или другой из великих держав».

В то время как русские обвиняли югославского короля в проведении политики, «противопоставленной интересам народа», англичане также не сдерживали своей критики югославской внутренней политики. При этом Черчилль ссылался на свое соглашение со Сталиным от 21 октября 1944 года в Москве, в котором «оба правительства пришли к согласию о том, чтобы проводить в Югославии совместную политику, направив всю энергию против продолжающих слабеть немцев и решить внутренние трудности Югославии путем объединения королевского правительства и Национального освободительного движения. Право югославского народа самостоятельно решать вопросы его будущего государственного устройства, само собой разумеется, остается при этом в неприкосновенности. Когда 3 декабря 1944 года Черчилль в своей ноте вновь выразил свое недовольство политикой маршала Тито, Сталин ответил ему в своем обычном тоне: «Я подтверждаю Ваше заявление о том, что советское и британское правительства пришли в Москве к соглашению придерживаться, насколько это возможно, проведения совместной политики относительно Югославии. Я надеюсь на то, что Вы с маршалом Тито сможете договориться и что достигнутое между ним и господином Шубашичем соглашение будет поддержано».

Речь здесь шла об учреждении Регентского совета, что требовал Тито, но против чего возражал Петр II. Ситуация особенно обострилась после того, как маршал выдвинул новое требование: Антифашистское вече народного освобождения Югославии должно и в дальнейшем оставаться высшим законодательным и исполнительным органом, национальное правительство должно быть переформировано таким образом, чтобы в него вошли ведущие коммунисты. Это новое правительство было бы должно иметь своей главной задачей проведение в определенное время свободных выборов. Затем выбранные делегаты должны были бы разработать новую конституцию страны.

Согласие Черчилля и Сталина вскоре было получено. Однако король Петр II тем не менее хранил молчание. Будучи поставлен в известность о сдержанной реакции югославского монарха, Черчилль вскоре испытал один из своих знаменитых припадков бешенства. В своей ярости он дошел даже до того, что, выступая 18 января 1945 года в палате общин, заявил: «Если король Петр не удостоит нас своим согласием, мы все равно будем действовать так, как если бы располагали его согласием. <…> Нам, британцам, совершенно все равно, какую форму правления в Югославии принесет с собой победа. Думаю, что немного найдется людей в Великобритании, которым будущая конституция Югославии представит собой повод для удовлетворения или недовольства…»

Эта неприкрытая угроза, сопряженная с «рекомендацией о проведении демократизации Югославии» со стороны государств – участниц Ялтинской конференции в адрес Петра II, переубедила монарха. Шубашич получил полномочия для подыскания подходящих членов будущего Регентского совета, что и было сделано. После этого король своим указом от 2 марта 1945 года дал свое согласие на образование такого органа. Менее чем через неделю было сформировано коалиционное правительство Тито и Шубашича. Премьер-министром стал Иосип Броз Тито, который одновременно с этим занял пост министра обороны. В новый кабинет министров вошли лишь четыре члена прежнего правительства в изгнании Шубашича, тогда как остальные же были в большинстве своем коммунистами или представителями Антифашистского совета Национального освобождения Югославии.

Все тот же Вольфганг Бретхольц вскоре после окончания войны посетил Тито в Белграде: «Когда я в июне 1945 года разговаривал с Тито, коалиционное правительство еще было у власти, а Югославия, по крайней мере по названию, оставалась еще королевством. Однако я не спрашивал у нового хозяина дворца «Белый двор» о его внутриполитических планах. Не делал этого я потому, что ни на мгновение не усомнился в том, что как только он не на словах, а на деле обретет власть, то немедленно регенты вместе с лондонскими министрами будут изгнаны, вся государственная власть будут вырвана с корнем, а Югославия – преобразована в народную республику».

С осени 1944 года над Румынией также стали сгущаться угрожающие ей тучи. Кабинет генерала Константина Санатеску – по сути дела, военное правительство – оказался не в состоянии решить самые разнообразные проблемы страны. Армия должна была и дальше вести войну, страна находилась практически под контролем Красной армии, и коммунистическая партия, использовав переворот от 23 августа 1944 года к своей пользе, намеревалась подготовить свой собственный захват власти. «С вооруженного восстания началась народно-демократическая революции в Румынии, – сказал годы спустя вождь коммунистической партии Георгиу-Деж. – Оно покончило с фашистской диктатурой и одновременно с избавлением от фашистского ига открыло румынскому народу путь к победе под руководством рабочего класса – той победе, которая позволила ему создать новую, цветущую социалистическую Румынию».

Румынская коммунистическая партия, которая после 23 августа 1944 года поднялась из подполья, на первых порах делила власть с другими, так называемыми «историческими партиями» – либералами, Крестьянской партией и социал-демократами. В первые недели она даже сохраняла видимость коалиции. Лишь в начале октября 1944 года коммунисты поднялись против кабинета Санатеску. В своей партийной прессе и на собраниях они поддержали русские требования устранения генерала и близкого друга короля Михая. Санатеску, будучи до мозга костей роялистом и кавалерийским офицером, в свое время вместе с румынской армией участвовал в войне против Советского Союза, и теперь Кремль, который еще несколько недель и месяцев тому назад признавал этого человека как партнера по переговорам, не пожелал принять генерала в качестве премьер-министра Румынии.

Напрасно Санатеску 4 ноября сформировал свое правительство, введя в кабинет министров наряду с такими буржуазными политиками, как Константин Братиану и Юлиу Маниу, также и коммунистов. Уже на следующий день русский генерал Виноградов, председатель Союзной контрольной комиссии в стране, вручил Санатеску новую ноту своего правительства, в которой высказывался энергичный протест против несоблюдения условий соглашения о прекращении военных действий. Румынам ставилось в вину то, что в стране еще не все немецкие и венгерские граждане были интернированы; что они пытались склонить союзнических (читай: советских) военнопленных к невозвращению на родину; и что они оказывали недостаточную помощь тем комиссиям, которые занимались поисками машин и товаров, в последние годы перемещенных из Советского Союза в Румынию. В своем ответе Санатеску протестовал против того, что русские, несмотря на то что румынская армия принимает участие в войне на территории Венгрии, практически разоружили территориальные войска Румынии. По информации начальника Генерального штаба генерала Радеску, русские зашли при этом весьма далеко и лишь после энергичных протестов оставили под ружьем по крайней мере три дивизии по 3 тысячи человек в каждой.

Положение стало еще более критическим, когда в начале ноября А.Я. Вышинский, первый заместитель народного комиссара иностранных дел, внезапно объявился в Бухаресте. Официально его миссия состояла в том, чтобы передать поздравления советского правительства королю Михаю по случаю освобождения всей Трансильвании от венгерского владычества. В действительности же он потребовал устранения Санатеску. Одновременно с этим Вышинский сообщил королю, что, хотя румынская армия с помощью Красной армии и покончила с германской оккупацией Северной Трансильвании, советское правительство не считает, что настоящий момент времени подходит для того, чтобы передать эту часть страны под контроль румынского гражданского управления.

Это было прямое нарушение соглашения о прекращении военных действий от 12 сентября 1944 года, в котором Румынии не только безоговорочно гарантировалась трансильванская граница по состоянию на 28 июня 1940 года, но также было согласовано, что «румынское гражданское управление будет восстановлено во всех областях Румынии… исключая районы, удаленные от линии фронта на расстояние от 50 до 100 километров». Это положение больше не соответствовало военной ситуации в ноябре; поскольку фронт в этом месяце уже удалился на несколько сотен километров от Трансильвании (на самом деле в начале ноября фронт проходил примерно в 100 км (кое-где дальше, а кое-где ближе) от румынской Трансильвании. – Ред.). Решение русских, однако, имело свою основу.

Прежде всего чисто военную: вслед за регулярными войсками в Северную Трансильванию проникли также многочисленные банды террористов, которые, охваченные националистически-шовинистическими чувствами, взяли на себя задачу осуществить кровавую месть венгерскому меньшинству за оккупацию. Особенно свирепствовали террористы в Секлере (юго-восток Трансильвании), называя себя при этом «гвардейцами Маниу», и организовывали различные общественные казни представителей национального меньшинства. Также их жертвами становились оставшиеся здесь сотрудники венгерских органов гражданского управления, которых террористы обезглавливали топорами на глазах их односельчан. За то, что эта вакханалия кровавой мести длилась не более нескольких недель и что террор не распространился на всю Северную Трансильванию, следовало благодарить русских, которые энергичными действиями подавили эту резню и вытеснили из Северной Трансильвании так называемых «гвардейцев Маниу». После этого русские создали в городе Клаузенбурге (Клуже)[76] совместную румыно-венгерскую комиссию, которой было поручено осуществлять гражданское управление в Северной Трансильвании.

Вторая причина для такого решения Сталина имела чисто тактическую природу. Поскольку этот регион уже при Гитлере, да и раньше, был яблоком раздора между Румынией и Венгрией, то ему следовало еще какое-то время таким и оставаться. Статус же Северной Трансильвании даже после 4 декабря не изменился, когда под давлением Вышинского король сместил Санатеску и уполномочил сформировать правительство под руководством бывшего до этого начальником Генерального штаба румынской армии генерала Николае Радеску.

Новый премьер-министр Румынии пользовался репутацией не только убежденного патриота, но даже и антифашиста. В свое время он яро выступал против политики отца Михая I, короля Кароля II, и его оппозиционные взгляды стали причиной его досрочного ухода в отставку. Когда затем к власти пришел Антонеску, находящийся на пенсии генерал даже был заключен на несколько месяцев в лагере для интернированных. «Русские, которые знали, что я всегда выступал против германского господства в Румынии и был противником войны против Советского Союза… ошибочно полагали, что у меня должно быть тяготение к коммунизму», – писал позднее Радеску, будучи в эмиграции. И далее: «7 декабря 1944 года сформированный мной кабинет министров был приведен к присяге. В новом правительстве примерно три пятых министерских постов были заняты членами Национальной крестьянской партии и Национальной либеральной партии. Эти партии во время всех предвоенных выборов получали более чем 60 процентов голосов избирателей и по всем возможным опросам еще могли рассчитывать на поддержку подавляющего числа жителей страны. Оставшиеся две пятых министерских постов в кабинете принадлежали членам незначительных политических группировок, входивших в так называемый Национально-демократический фронт (коммунисты, социал-демократы, Крестьянский фронт «Фронт земледельцев» и т. д.). Сам же не был членом ни одной из вышеупомянутых партий и поэтому занимал нейтральную позицию внутри кабинета; я занял также ключевой пост министра внутренних дел, который в предыдущем коалиционном правительстве занимал представитель одной из сильнейших партий в стране, Национальной крестьянской партии».

Из первого правительственного заявления нового премьер-министра от 7 декабря можно было понять, что Радеску готов изменить прежнюю румынскую политику и что он трезво смотрит на ситуацию в стране. «Главным пунктом моей программы является твердая решимость сохранять как можно более прочные дружественные отношения с нашим могучим восточным соседом, Советской Россией. Если какой-нибудь другой из наших политиков не разделяет подобного взгляда, то такая позиция равносильна почти верному самоубийству. <…> Я считаю своим почетным долгом, ничуть не колеблясь, соблюдать условия подписанного соглашения о прекращении военных действий!»

За сказанными Радеску словами очень быстро последовали и дела. Уже 12 декабря он отдал приказ о немедленном интернировании всех граждан Германии и Венгрии и распорядился начать преследование праворадикальных высших сановников государства – требование, на котором давно настаивали русские. Были арестованы также и все члены ранее действовавших румынских правительств в период между 1940 годом и 23 августа 1944 года. Правительство строго контролировало перечисление репараций России. Русские, со своей стороны, отвечали на хлопоты Радеску встречными уступками. Так, они пошли навстречу пожеланиям румынского Генерального штаба и положили конец разделению румынских полевых армий в Венгрии. С 19 января 1945 года все румынские войска (за исключением тех, которые пребывали непосредственно под советским командованием, например добровольческая дивизия «Тудор Владимиреску») опять были подчинены командованию румынских 1-й или 4-й армии (в Словакии). Однако советско-румынский медовый месяц продолжался недолго. Румынские коммунисты подготовили удар по правительству.

Тактика численно небольшой румынской коммунистической партии во всем напоминала тактику ее братской партии в Болгарии. С 23 августа 1944 года партийное руководство прилагало усилия для создания в Румынии блока левых сил. Их лозунг гласил: «Объединение всех сил для последовательной борьбы против фашизма и за истинную демократизацию страны». Это предполагало кампанию запугивания против всех инакомыслящих, поскольку понятие «фашист» в этот период внутренней борьбы было весьма растяжимым. Было создано некое подобие Народного фронта, Национально-демократический фронт, в котором были представлены коммунисты, социал-демократы, профсоюзные работники, члены Крестьянской партии левого направления (Фронт земледельцев) и другие группы подобной направленности. Во главе этого объединения должен был встать доктор Петру Гроза, крупный румынский землевладелец из Трансильвании, председатель Фронта земледельцев и уже заместитель премьер-министра во втором кабинете Санатеску.

Относительное внутриполитическое затишье в декабре резко изменилось во второй половине января 1945 года, когда Георгиу-Деж вернулся в Бухарест из своей поездки в Москву. Уже 28 января Национально-демократический фронт опубликовал свою правительственную программу, в которой утверждал: «…враждебная народу политика реакционных элементов правящих кругов национал-либералов и Крестьянской партии внутри и вне правительства, которое противится демократизации страны, проводит саботаж и применяет тактику проволочек при выполнении соглашения о прекращении военных действий, а также другие препятствия, которые эти круги чинят необходимым экономическим и социальным реформам, привели страну к тяжелой ситуации: она стоит на пороге экономического и политического краха. Эта антидемократическая политика реакционных кругов и саботаж соглашения о прекращении военных действий вызывают серьезное недоверие СССР по отношению к румынскому правительству, в котором реакционные элементы взяли верх».

В «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза» об этом сказано так: «Национально-демокра-тический фронт реально оценивал ситуацию. Страна пребывала в тяжелейшем состоянии. Отступая, германские войска частично разрушили железнодорожную сеть и линии связи. Локомотивный парк уменьшился наполовину, число вагонов – на треть. Число действующих предприятий на момент освобождения составляло едва 9 процентов от довоенного времени…»

Едва ли можно сомневаться в этих числах. По всей вероятности, они точно соответствуют действительности. Между тем сам собой возникает вопрос, не были ли локомотивный парк, вагонный состав и число действующих заводов столь сильно уменьшены стараниями оккупационных русских властей? Принимая во внимание то обстоятельство, что в ходе германской катастрофы в Румынии в августе 1944 года, когда вермахту пришлось бросить в стране около 80 процентов своего воинского имущества, в панике покидая страну, довольно трудно себе представить, что у немцев тогда еще было время и возможность вывезти с собой столь объемное оборудование! (Вывезти – не было, уничтожить – было. – Ред.)

Если коммунисты представляли румынское правительство сборищем «антидемократических» и «реакционных» элементов, то и Радеску в написанных им воспоминаниях не стеснялся в своих обвинениях в адрес коммунистов:

«В период времени, предшествовавший Ялтинской конференции, и в особенности накануне того, когда я на заседании кабинета министров высказал свое решение о более раннем проведении свободных парламентских выборов – которых коммунисты из-за своей непопулярности имели основания опасаться, – эти цели стали предметом нападок обычной коммунистической агитации, вместо того чтобы посредством их решить один из основных вопросов. Между тем на второй и третьей неделях февраля коммунисты объявили правительству открытую войну. Помимо актов насилия в отношении местных органов управления, под давлением коммунистической партии по прямому приказу советских властей были закрыты последние оппозиционные газеты. В еще сохранившейся прессе и на открытых собраниях стали высказываться резкие нападки на мою персону и на введенных в кабинет министров, принадлежащих к Национальной крестьянской партии и Либеральной партии…

В противоречии с официальными заявлениями, данными от имени советского правительства, я был обвинен в саботаже выполнения соглашения о прекращении военных действий. Коммунисты – помощники Государственного секретаря начали наступление на своих начальников управлений, не бывших членами компартии. Когда последние отказались выполнить их требования, поскольку желали оставаться в составе кабинета, в правительстве сложилась «анархическая» ситуация, ставшая впоследствии предлогом для вмешательства Советского Союза. Для ее разрешения и прекращения подобных махинаций я издал декрет, упразднивший должности помощников госсекретаря, отставленные помощники бросились в штаб-квартиру коммунистической партии, которая начала рассылать указания своим местным органам; они призывали к восстанию против правительства. <…> Для этого были также задействованы крестьяне, страна была ограблена и захвачена в ходе беззаконного процесса и без учета прав и требований солдат, которые в этот момент сражались на фронте…»

С 13 февраля действия коммунистов в столице и в провинции шли полным ходом. Одна демонстрация сменяла другую. Крестьянство требовало разделить между ними арендованные земли. «Под руководством коммунистов народ изгнал фашистов с предприятий и из органов управления, занял мэрии и префектуры, поставив во главе этих органов своих собственных представителей. В период до 6 мая 1945 года 52 из всех 60 округов страны были заняты членами Национально-демократического фронта».

Над всей Румынией нависла опасность гражданской войны. Линия фронта проходила вполне отчетливо: по одну ее сторону находились монархисты и буржуазия, которых поддерживали патриотически настроенное студенчество и армия; по другую – объединенные в Национально-демократический фронт левые группы. Поддерживая последних, на заднем плане стояла Красная армия, в то время как монархисты могли рассчитывать только на «доброжелательный нейтралитет» англо-американской миссии, которая появилась в Бухаресте поздней осенью 1944 года и старалась держаться подальше от всего происходящего в стране.

24 февраля в Будапеште дело дошло до кровопролитных столкновений. Тысячи людей в колоннах демонстрантов прошли по улицам столицы, скандируя: «Долой правительство Радеску!» и «Требуем правительство Национально-демократического фронта!». Были слышны также громкие призывы типа «Радеску – фашист!», «Мы хотим Петру Грозу!» и тому подобные. Когда перед королевским дворцом собрались массы демонстрантов и попытались штурмом взять королевскую резиденцию, дело дошло до ожесточенной перестрелки между армией и демонстрантами. Что послужило поводом для открытия огня – так до сих пор остается неясным. Коммунисты утверждают, что премьер-министр «приказал стрелять в безоружных демонстрантов», тогда как он сам «в окружении своих английских и американских советников, сидя в кресле на террасе отеля «Афина Палас», наблюдал за кровавой бойней». Им возражает Радеску: «В качестве министра внутренних дел я приказал, чтобы не чинили никаких помех демонстрантам. <…> Однако требовались жертвы, чтобы оправдать вмешательство русских, поэтому были попытки спровоцировать столкновения. Но нескольких выстрелов, произведенных коммунистическими агентами по королевскому дворцу, местопребыванию премьер-министра и штаб-квартире полиции, оказалось недостаточно, чтобы спровоцировать солдат, которые были предупреждены о возможных провокациях. Когда же ближе к вечеру возбуждение демонстрантов грозило уйти в песок, то самозваные представители «народа» прибегли к типично коммунистическому методу: они застрелили восемь своих же собственных демонстрантов, чтобы иметь возможность заклеймить меня «убийцей народа».

В последующие дни в Бухаресте и крупнейших городах страны циркулировали самые ужасные обвинения против Радеску. Советские армейские подразделения патрулировали улицы городов, перед королевским дворцом, охраняя его, стояли танки. В румынской территориальной армии был введен запрет на увольнения из расположения части, практически она была интернирована в своих казармах. Маршал Малиновский приехал с фронта в Бухарест, из Москвы сюда же 28 февраля приехал первый заместитель народного комиссара иностранных дел Вышинский. За этим последовали новые переговоры между королем и заместителем народного комиссара, тон которого, при виде явного нежелания Михая отправлять в отставку Радеску, становился все резче. Вышинский: «Я вынужден заявить – и тем самым я выражаю взгляд моего правительства, – что состояние противостояния в стране не может дольше продолжаться. Вашему величеству следовало бы немедленно отправить в отставку Радеску». Когда Михай попытался убедить заместителя народного комиссара в том, что румынское правительство вполне демократично, поскольку в него вошли представители всех массовых политических партий, а его формирование соответствует решениям Ялтинской конференции, он получил такой ответ: «В Ялте не было принято таких решений, которые касались бы правительства Радеску!»

В конце концов король, не получивший никакой поддержки от западных союзников, был вынужден склониться перед желаниями русских. 28 февраля Радеску со всеми своими сотрудниками отправился в отставку. «Протесты народных масс, – утверждает в наше время официальная история, – вынудили к отставке правительство Радеску. Сам же Радеску нашел убежище в британском посольстве, а позднее вылетел на американском самолете в США. Это ясно свидетельствует, кто стоял за ним!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.