Кровавый венец России

Кровавый венец России

Летом 1918 г. Россия оказалась в кровавом венце фронтов Гражданской войны. Многим казалось, что это — кровавый венец всей истории России.

Существующие оценки Гражданской войны в России нередко страдают неоправданным преувеличением степени её разрушительности. На этих эмоциональных оценках, а не на фактах, основаны сожаления о неосуществившейся альтернативе Брестскому миру — продолжении внешней войны как якобы менее губительной для России, чем война внутренняя. Эти оценки находятся в очевидном противоречии с характером Гражданской войны в России как войны ограниченной. Размах боевых действий Гражданской войны намного уступал таковому на фронтах Первой мировой войны.

Сопоставим цифры. Осенью 1916 г. численность действующих армии и флота России была наивысшей за всё время Второй Отечественной войны и составляла 7 млн. человек из почти 8 млн. общей численности вооружённых сил. Доля активного боевого элемента в них достигала максимума в конце 1914 г. — около ? накануне постигшего Русскую армию революционного разложения она снизилась, но всё же составляла половину численности действующих войск[266].

Красная Армия достигла своей максимальной численности за всю Гражданскую войну осенью 1920 г. К этому моменту советская власть воссоединила почти всю Россию и могла пользоваться ресурсами целой страны. Общая численность Красной Армии в это время составляла около 5,4 млн. Однако из них в действующей армии находилось только 1,9 млн. Причём боевого элемента насчитывалось лишь чуть более 900 тысяч. Но и из них далеко не всех (см. след. главу) можно действительно отнести к активным бойцам. Всего же за три года Первой мировой войны на военную службу было привлечено 15,4 млн. человек, а за три года войны Гражданской на службу в Красную Армию и флот — лишь 6,7 млн., считая тех, кто перешёл туда из старых армии и флота[267].

Таким образом, мы видим, насколько меньше были мобилизационные усилия России в Гражданскую войну относительно Первой мировой. Причём особенно красноречиво падение удельного веса действующих армии и флота по сравнению с общей численностью вооружённых сил, а в действующих армии и флоте — падение удельного веса боевого элемента. То же самое преобладание небоевого элемента перед боевым, «едоков» перед бойцами, испытывали и белые армии. Так, весной 1919 г. в армиях «верховного правителя» Колчака числилось около 800 тысяч человек, но максимум только 140 тысяч из них можно было отнести к «штыкам и саблям», т.е. к боевому элементу[268].

Резкое возрастание доли «едоков», обслуживающего элемента в обеих армиях российской Гражданской войны по сравнению с Русской армией Первой мировой объясняется двумя причинами: 1) общим снижением уровня государственной организации; 2) более низкой мотивацией участия в боевых действиях. Подавляющее большинство мобилизованных — что в Красную, что в Белую армию — имело невысокую боеспособность, что заведомо исключало их использование на передовой. Вручение такому «бойцу» винтовки часто означало, что армия могла недосчитаться вместе с «бойцом», перебегавшим к противнику или (чаще) дезертировавшим в тыл, также и винтовки. Вопреки общераспространённому мнению Гражданская война в русском народе была крайне непопулярна. Русские в массе своей очень неохотно шли на братоубийственную войну.

Эта непопулярность российской Гражданской войны особенно отчётливо проглядывает, если мы сравним её, например, с Гражданской войной 1861–1865 гг. в США. В ходе последней обеим противоборствовавшим сторонам пришлось прибегнуть к общей мобилизации. Раньше это сделали на Юге, людские ресурсы которого были ограничены — уже в апреле 1862 г. Позже — на Севере — в марте 1863 г. Но мобилизация служила лишь вспомогательным способом пополнения войск. Основным же всегда оставалось волонтёрство. До самого конца Гражданской войны 1861–1865 гг. среди американцев находилось достаточно охотников стрелять в своих соотечественников. Общее число призванных по мобилизации в армию Юга составило не больше трети её общей численности, а в армию Севера — всего 6%[269].

Обе армии российской Гражданской войны довольно скоро были вынуждены перейти от добровольческой к принудительной системе комплектования. 22 апреля 1918 г. вводилось всеобщее воинское обучение (Всевобуч) для трудящихся Советской России. 26 июня 1918 г. наркомвоенмор Троцкий вошёл в СНК с представлением объявить всеобщую воинскую обязанность для трудящихся и всеобщую трудовую обязанность для нетрудовых классов. На основании этого уже летом 1918 г. было издано несколько декретов о призывах различных категорий населения на военную службу в РККА и о мобилизациях на тыловые работы.

Что касается Белой армии, то ещё весной 1918 г. на Дону был объявлен «сполох» — мобилизация казаков. Антибольшевистские правительства в Поволжье, на Урале и в Сибири также издавали указы о призыве на военную службу. Добровольческая армия, занимая казачьи области Северного Кавказа, призывала в свои ряды в обязательном порядке казаков и офицеров. В дальнейшем, когда её операции вышли за пределы казачьих областей, пришлось прибегнуть к ограниченному призыву и других классов населения.

Боевая ценность всех этих элементов была различной. Наибольшей стойкостью в белых войсках отличались части с большим количеством кадровых офицеров, следом за ними шли казачьи. В Красной Армии выделялись своей стойкостью части, где был выше удельный вес рабочих крупных промышленных центров, а также части, сформированные из «интернационалистов» — латышей, эстонцев, военнопленных венгров. Для них только победа «мировой революции» давала шанс вернуться на родину. Когда же надежда на это миновала, они превратились в ландскнехтов на службе у большевиков. Конечно, из всякого правила бывают исключения: так, одними из самых боеспособных частей белогвардейских войск востока России были дивизии, сформированные из рабочих Ижевских и Боткинских заводов. Большинство же мобилизованных крестьян в обеих армиях приходилось распределять в основном по гарнизонным, тыловым и небоевым службам.

Понятно, что в армиях, общая численность боевого элемента в которых не превышала нескольких сотен тысяч человек, соответственными были и потери. За три года Гражданской войны из рядов РККА безвозвратно выбыло 1,3 млн. человек[270]. Однако только небольшая доля этого числа приходится на прямые потери убитыми, которые составляют 134 тысячи человек. Ещё 86 тысяч — это пропавшие без вести и не вернувшиеся из белогвардейского плена, которые вовсе не обязательно должны числиться среди погибших: многие из них, вероятно, эмигрировали вместе с остатками белых армий. В Красной Армии периода Гражданской войны был необычайно высок уровень смертности среди раненых на этапах санитарной эвакуации. С их учётом общее число красноармейцев, погибших от боевых причин в 1918–1920 гг., составляет четверть миллиона человек[271].

Обратим внимание, что данные цифры взяты по максимуму, вдобавок они включают также жертв русско-польской войны 1918–1920 гг., которая была всё-таки частью Второй Отечественной, а не Гражданской войны. Что касается белых армий, то их численность (если брать только русскую Белую армию за вычетом армий интервентов и сепаратистов) всегда заметно уступала численности Красной Армии. Соответственно, были ниже и её потери. Приняв во внимание всевозможные погрешности при вычислениях, мы вряд ли ошибёмся, если определим наивысшее вероятное количество погибших военнослужащих Красной Армии и армий российской контрреволюции во время Гражданской войны в полмиллиона человек.

Для сравнения возьмём число потерь во время Гражданской войны в США 1861–1865 гг. В ней не было такого массового социального террора, как в большинстве известных нам гражданских войн, поэтому общее число её жертв несущественно больше количества чисто военных потерь в ней. Американские историки традиционно определяют число погибших в ходе войны между Севером и Югом США в 600 тысяч человек. Население США в 1860 году составляло 31 млн. человек. Следовательно, в ходе Гражданской войны в США было убито порядка 2% всего населения.

Примерно такой же процент даёт подсчёт числа жертв других знаменитых гражданских войн. В ходе Гражданской войны в Англии в 40-е гг. XVII в. погибло, как обычно считают исследователи, порядка 100 тыс. человек из тогдашнего 5-миллионного населения Англии. Испанцы скорбят о гибели 0,5–1 млн. своих соотечественников в Гражданской войне 1936–1939 гг. Население Испании в тот период насчитывало 26 млн. человек. Можно предположить, что 2% убитых от общей численности населения — «стандартный» итог гражданских войн в цивилизованных странах.

В Российской империи без Финляндии и Польши в 1914 г. проживало 155,4 млн. человек[272]. Это означает, что жертвы Гражданской войны в армиях противоборствовавших сторон России составляли около 0,3% населения страны — в относительных цифрах вшестеро меньше, чем в США. Конечно, это ещё не даёт оснований делать категорический вывод об относительной «гуманности» Гражданской войны в России по сравнению с гражданскими войнами в США и других западных странах. Здесь нужны более детальные подсчёты по категориям погибших и умерших. Но очевидно, что общераспространённое представление о большей жестокости и кровавости российской Гражданской войны по сравнению с Первой мировой войной, а также с аналогичными событиями в других странах, не может быть принято на веру и нуждается в строгой критической проверке цифрами и фактами.

Неблагодарное это дело — подсчитывать потери в Гражданской войне… Во избежание недоразумений сразу оговоримся, что мы ведём речь лишь о потерях армий воевавших сторон, а не об общем числе жертв Гражданской войны. Демографические методики могут дать примерную цифру общих потерь населения России за этот период. Однако, поскольку приводимые в разных изданиях подсчёты нередко исходят из априорных исходных данных, приведём более точные цифровые показатели этого рода.

Первая перепись населения СССР 1926 г. насчитала 147 млн. человек. На той территории, которая вошла в состав СССР, в 1914 г. проживало примерно 142–143 млн. человек (то есть спустя шесть лет после окончания Гражданской войны демографическая яма была уже с лихвой перекрыта). Обычный показатель демографического роста в мирное время можно рассчитать исхода из того, что в 1897 г. в России проживало 116,2 млн. а в 1914 г., как уже сказано, 155,4 млн.

Как распределяются потери по категориям жертв — нельзя сказать точно. Ясно, что потери армий Гражданской войны составляют здесь незначительную долю. Как мы уже видели, она в четыре с половиной раза меньше, чем число погибших русских в Первой мировой войне. Какое-то количество приходится на долю эмигрантов. Эмигрировали не только представители элитных классов, но и целые этносы. Причём эмиграция была не всегда напрямую связана с революцией. Так, перепись 1897 г. насчитала 4,1 млн. казахов (их тогда называли киргиз-кайсаками). По данным переписи 1926 г. казахи оказались единственным большим народом бывшей Российской империи, чья численность не возросла по сравнению с 1897 г. Массовый исход казахов в Китай начался во время национального восстания 1916 г., подавлявшегося всеми властями России, не исключая советской.

Общеизвестно, что значительный вклад в повышение смертности в годы революции и Гражданской войны внесло распространение эпидемических заболеваний. Как ни странно, именно этот вклад мы можем оценить достаточно точно, хотя и по косвенным показателям. В 1918–1920 гг. в Красной Армии от инфекций умерло 283 тыс. человек[273], что составило 4,2% общего числа служивших в ней за этот период. Экстраполировав эту пропорцию на всё население России, получим, что только от заразных болезней в стране за три года умерло около 6 млн. человек! Вряд ли смертность от эпидемий на «гражданке» была ниже, чем в армии — всё-таки служат взрослые мужчины, а в тылу есть и старики, и дети…

Определение точного числа потерь России в 1914–1920 гг. — дело специалистов-демографов, не входящее в задачи данной книги. Ясно, однако, что эти подсчёты должны исходить из реальных показателей, а не из фантастических цифр 170–180 млн. человек, якобы проживавших в России перед Первой мировой войной!

Заканчивая этот раздел, нельзя не упомянуть о трагическом венце жизни одного из главных героев нашей книги — последнего российскою императора Николая II, убитого вместе с женой и всеми пятерыми детьми, а также несколькими слугами, в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 г. Это злодеяние многие считают не только главным преступлением большевиков, но и ключевым актом в процессе разрушения старой России, отношение к которому выявило истинное лицо многих политических деятелей и групп России и мира того времени.

Цареубийство не было новостью в России, но уже в XIX столетии происходило всего два раза. А насилие над малолетними особами царских кровей, как убийство царевича Димитрия в 1591 г. или заключение в тюрьму младенца Иоанна VI в 1741 г. (с последующим убийством уже взрослого в 1764 г.), и вовсе успело стать достоянием седой старины. Поэтому екатеринбургское злодеяние шокировало многих, кто о нём узнавал.

Что касается большевиков, то с ними-то как раз всё совершенно ясно. В данном случае они всего лишь исполнили завещанное им столетней русской революционной традицией, начиная с декабристов Пестеля и Рылеева, считавших физическое истребление царствующей династии непременной гарантией упрочения республики в России. Но какова была позиция российских либералов, ратовавших за законность и правовое государство, а также монарших дворов Европы?

Ни один династический дом — ни союзный, ни даже просто родственный — палец о палец не ударил, чтобы спасти Романовых от готовящейся участи, которая стала очевидной уже в 1917 г. Больше всего возможностей для этого имела английская королевская семья. В литературе давно утвердилось мнение, что британский король Георг V «не сделал ровно ничего, что могло бы облегчить участь поверженных венценосцев. У него не было ни малейшего желания бросать вызов публике, демонстрируя свои человеческие симпатии (если они у него и существовали)»[274].

Что же касается вождей российской буржуазии, то они, судя по всему, готовили суд над свергнутым монархом. Вариант эмиграции исключался. Иначе зачем Керенский в августе 1917 г. отослал царскую семью в Тобольск, откуда выехать из России, не привлекая к себе внимания, можно было разве что лишь Северным морским путём?! Зато в этой сибирской глубинке можно было избежать самосуда революционно настроенной толпы. Очевидно, готовился показательный процесс. Если бы буржуазии в 1917–1918 гг. удалось удержаться у власти в России, то её положение всё равно оставалось бы очень шатким. Суд над «гражданином Романовым» мог в этой обстановке стать той костью, которой буржуазные правители не колеблясь заткнули бы рот российскому пролетариату.

На необходимость суда и смертной казни над Николаем II и другими деятелями старого режима, как считает историк В.П. Булдаков, Керенский недвусмысленно намекнул, заявив как-то в российском судебном Сенате: «Две-три жертвы, пожалуй, необходимы»[275]. «Две-три» — очевидно, к суду привлекли бы и императрицу, так как она была главным объектом клеветнических нападок либералов, и кого-то из великих князей (княгинь) или приближённых царской семьи. Детей Николая II буржуазная российская Фемида, скорее всего, пощадила бы, но и то лишь из-за их несовершеннолетия, установив при этом над ними чью-нибудь унизительную опеку.

Можно быть уверенными, что выдающиеся либеральные правоведы России — В.Л. Маклаков, В.Д. Набоков, П.И. Новгородцев, тот же Керенский — постарались бы обставить процесс над императорской четой так юридически безукоризненно, что и сто лет спустя российский суд не нашёл бы в обстоятельствах дела оснований для его пересмотра и для реабилитации императора. Это было бы политическое убийство, цинично обставленное ритуалом «торжества правосудия», совершённое с тщательным соблюдением всей буквы закона. К вящей посмертной славе последнего государя, дело до этого не дошло лишь потому, что власть оказалась у большевиков, не озабоченных юридическими тонкостями.

Живой Николай II летом 1918 г. мог представлять собой угрозу как советской власти, так и её противникам. Белое движение не было монархическим, а действовавшие на Урале в тот период антибольшевистские силы вообще были республиканско-демократической направленности, поддерживая власть Учредительного собрания 1918 г. Именно последним обстоятельством, скорее всего, объясняется то, что они, отлично зная о местопребывании царской семьи, отнюдь не спешили её освободить. Медлительность белогвардейцев при наступлении на Екатеринбург иначе как сознательным саботажем не объяснить. Челябинск оказался в руках белых ещё 3 июня, а Екатеринбург, лежащий всего в 240 км к северу, — только 25 июля. За это время белые успели распространить свою власть по всей Транссибирской магистрали от Самары до Владивостока, а взять лежащий чуть в стороне крупный и важный промышленный центр не удосужились. Большевикам было предоставлено времени более, чем достаточно, чтобы решить участь семьи Николая II.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.