Глава 43. Бондари

Глава 43. Бондари

Февраль 1944 года

Лес севернее Бондарей

В разведотделении дивизии исполняющим обязанности назначили (знакомого мне А. Чернова) бывшего комбата нашего полка Чернова, (этого типа) его я (прекрасно) знал. Впервые мы встретились с ним в лесу около озера Жижица, когда мы стояли в резерве армии, и дивизия получала пополнение перед наступлением на Духовщину. Несколько раз я с ним встречался и потом (и видел в нем с первого дня раболепие перед начальством, прыткость и льстивость).

Попав в разведотделение штаба дивизии, он пообещал вышестоящей инстанции, что не только в кратчайший срок наведет порядок в полковых разведках, но и по графику будет брать языков. Взяв сразу решительно и круто, он не (давал никому ни дня, ни отдыха) считаться с неудачами и потерями, которые мы несли. Не все зависело от нас. |В основном все зависело от| У немцев была …продумана по организации обороны. (Если бы немцы где дали маху, мы тут же воспользовались и без шума сделали бы свое дело. А он как жеребец, сорвавшийся с узды, требовал своего и доходил до истерики.) Чернов перед начальником штаба дивизии дал клятвенное обещание поломать старые порядки и по масштабу (добыче) взятых языков вывести дивизию на первое место в армии.

Чернов тот самый бывший комбат, которого я 10 ноября 43 года водил с батальоном в тыл к немцам. Тогда он не мог самостоятельно перейти с батальоном немецкую линию фронта. Тогда он прикинулся дурачком. А в дивизии простачков и дурачков ценили. Из тыла он вышел с группой солдат из трех человек, бросив две роты около высоты на произвол судьбы. Две роты полка тогда назад |так никогда| не вернулись. (Он сумел тогда втереть очки командиру полка. Немецкие танки атаковали нас в тот момент. Позиции полка висели на ниточке. После такого). Роты естественно были списаны как боевые потери. С тех пор в полку сменился не один командир полка. (И он сумел втереться в доверие к последнему). Последний командир полка Бридихин рекомендовал его на работу в штаб дивизии. И теперь Чернов попав во второе отделение штадива, вдруг почувствовал себя специалистом по разведке. (Мои ребята даже об этом не знали. Это не наше дело ворошить прошлое). Тогда он не мог по карте сделать пяти километров (, а теперь он кричал и хотел нас взять на испуг). Командир полка тянул его (по лестнице вверх) и …, помогал ему карабкаться вверх (по трупам), он хотел иметь в дивизии своего человека.

— Ты чего орешь? — одернул я его однажды, при разговоре по телефону. — Я каждый раз теряю людей, когда вы с командиром полка начинаете подгонять меня. Вам что это не понятно? У меня в разведке осталось всего десять человек. Еще один неподготовленный выход и в полку не останется ни одного опытного разведчика.

Они хотели собрать воедино остатки дивизионной разведки и полковой и сунуть нас на угол леса (что находится левее шоссе) юго-западнее Панова. По замыслу Чернова, я должен был взять угол леса и углубиться к немцам в тыл. В ближайшем тылу у немцев взять языка и переправить его к своим. Я не подумал что будет потом и дал согласие. Штаб дивизии план операции утвердил. Но когда я прикинул все и взвесил, понял, что мы идём на верную гибель и смерть. Отказываться от своих слов было уже поздно. Я собрал ребят и хотел с ними провести беседу. Но в это время к месту нашего сбора явились радисты с огромным ящиком за спиной.

— А это что? Откуда вы?

— Гвардии капитан Чернов приказал.

— А рацию (с собой) зачем принесли? Несите обратно!

Через некоторое время меня вызвали к телефону.

— Какие у тебя основания? Почему ты рацию направил назад.

— Радисты не имеют элементарных навыков действий разведки. Для меня это лишняя обуза. Радисты не умеют работать в ключе. А крикуны мне в тылу у немцев (в разведке) не нужны. Я отвечаю за жизнь людей. И эта обуза мне будет мешать (в разведке).

— Нам нужно через каждый час начальнику штаба дивизии докладывать о ходе операции. — пояснил мне Чернов.

— Можешь докладывать, а рацию я с собой не возьму! Вы что собираетесь мне помогать артиллерией?

— Нет, ты должен действовать тихо.

— А на какой хрен мне ваша радиостанция тогда нужна? Я всю войну без нее к немцам в тыл хожу. Говоришь нужно докладывать? Вот ты ее себе и возьми. Забирай своих десять человек дивизионной разведки, бери радиостанцию и отправляйся к немцам в тыл. |Я иду на захват языка и мне этот гроб с музыкой ни к чему. Разведка дело добровольное! Если мои соображения вас не устраивают, бери сам обе группы и иди брать языка|.

— Нам, работникам штаба дивизии, запрещено переходить линию фронта! — Ты много раз за линией фронта был? — спросил, меня Чернов — А я вот по официальным данным ни разу не был.

— Как не был? Я тебя сам водил.

— Тогда линии фронта, как таковой на карте не было. Была открытая ничейная земля! Вот тебя, например, для работы в штабе дивизии не возьмут. Ты много раз за линию фронта с разведкой ходил.

— Смешно Чернов ты говоришь. Я ходил с людьми. У меня свидетели каждого моего шага есть. Как устроены твои мозги? Ты всегда из-за чужой спины действовать норовишь. Тебя (видно) и убьет из-за спины какого-нибудь солдата.

— Мы не знаем кому и как суждено отдать свою жизнь за нашу любимую Родину! — сказал в заключение Чернов.

— Я не про отдачу, а про красивые и лживые слова!

— Ты, капитан, ящик с собой возьмешь. Это приказ начальника штаба дивизии. Без радиостанции в тыл к противнику теперь разведгруппы запрещено отправлять. Зря ты капитан ершишься!

Я собрал людей, поставил боевую задачу, дал указание на подготовку и, вечером мы покинули (свою) траншею. Мы спокойно проходим нейтральную полосу, минуем передний край немецкой обороны и приближаемся к лесу. Сзади по нашим следам топают дивизионные радисты. Я поворачиваю голову назад, смотрю на их багаж и говорю Сергею:

— Отведи их метров на двадцать назад, покажи наши следы в обратном направлении и вели не останавливаясь топать, да поскорей. Если сунуться еще раз сюда, я их (лично) на месте прикончу.

В наших двух группах нет двадцати человек. Нам нужно под самым носом у немцев пройти открытое поле. (На моей шее висит жизнь разведчиков). Я осматриваюсь кругом и подаю знак рукой двигаться дальше, не отрывая живота от снега.

На углу леса должен быть немецкий окоп. Мы обходим его стороной и подходим к нему из глубины леса. В окопе нет никого. Повсюду валяются стреляные гильзы, окурки сигарет, пустые банки из-под консерв, картонные коробки от галет и торчащие из снега пустые бутылки. Если этот окоп оказался пустым, наше счастье и нам повезло. В обороне немцев произошла (по-видимому) смена. Одна дивизия сменила другую. Старые немцы из окопа ушли, а новые ещё не явились. (на рассвете. Нам колоссально в этот раз повезло) Не будь у немцев смены, они бы сидели в окопе (нам фейерверк. Погибло бы несколько ребят, раненые были бы среди двух десятков, а остальных он продержал бы здесь на подходе в снегу дня два не меньше, таковы правила игры в разведку. Единственно что неизвестно, кто будет убит, а кого ранит из всех).

От окопа в глубь обороны немцев уходила натоптанная в снегу тропа, слева лиственный лес. Голые стволы и вётки. Стежка идет по самому краю опушки. А справа от стежки стоят зеленые елочки. Они прикрывают стежку со стороны открытого поля. Дорожка прямая, метров на тридцать впереди все видно. Немцы могут на ней появиться в любой момент.

Я разделил разведчиков на четыре группы и расположил их в густом ельнике справа от тропы. (Ельник узкой полоской прикрывал тропу со стороны открытого поля, где находился пулеметный окоп немцев). Как только немцы по тропе дойдут до места середины засады, разведчики встанут и цепью выдут на тропу, даваться немцам будет некуда, в лес они не побегут (не побежишь в метре из-под автомата). Придется поднять руки вверх (без криков сдаться в плен. Ни один из них не выдержит если на него неожиданно выйдет целая шеренга русских). Важно сделать так, чтобы никаких надежд на спасение не было. Это парализует волю (и остается только поднять руки вверх. С такого расстояния немцы сами бросают оружие поднимут лапы вверх.) Прошло часа два, на тропе никто не появлялся. Я дал Рязанцеву команду выставить головной дозор с задачей следить за тропой, а остальным, не выходя на тропу, разрешил потоптаться на месте, чтобы согреться.

— Передай по цепи, чтоб следили за дозором, команды не будет, если появятся немцы. Так прошел день. Дозорные сменялись через каждые два часа. К вечеру, когда стало темнеть, на тропе появились немцы. Их было четверо. Один тащил пулемет. Еще у одного руки были заняты коробками с лентами и двое шагали с винтовками, закинутыми на плече. (Руки они держали в карманах. Всех четверых мы забрали без писка. Двух я отдал дивизионной разведке и двоих я оставил себе. Добыча была разделена по-братски и поровну. Мало ли как там дело дальше пойдет? Дивизионные потом скажут, что они взяли [всех. А полковые в этом деле, мол, участия не принимали. Потом доказывай, что ты не верблюд. А тут получай свою долю и отваливай. Это ваши, а это наши! Их еще довести до штаба нужно. Когда мы вернулись из поиска и сдали своих немцев в разведотделение дивизии, я получил выговор от Чернова, почему я не пошел на Щегловку не занял ее.)

— В Щегловке, Чернов немцы сидят, а я не стрелковая рота, что бы на деревни в атаки ходить. Наше дело разведка. Получил языков и будь доволен.

— Откуда ты знаешь что немцы в Щегловке?

— А ты вызови Клепикова, переводчика штадива, пусть он спросит у пленных немцев кто в твоей Щегловке сидит. Тебе конечно хотелось бы, чтобы я (не только) Щегловку (, а и Витебск) взял. (Ну и аппетит у тебя! Ты случайно пули ртом не глотаешь? А то у меня был такой командир полка. Он знал только одно, что кричал на нас, что мы его идею загробили. У меня во взводе разведки осталось восемь человек. Твоими разведчиками я руководить не намерен. Я такой же штабной как и вы. Посылайте своих штабников на задачи. У вас в дивизионной роте разведки командиры взводов. Командир роты да и вас тут на каждый взвод по одному, если расставить то хватит. Что вы ко мне прилипли? Нашли эскимоса на котором в тундру ехать можно? Я приказ выполнил. Я пленных вам сдал и пошли вы подальше со своей лицемерной стратегией. Следующий язык не раньше чем через месяц. Нам положен отдых! Покедыва! Я пошел!)

Командир полка на меня смотрел тоже косо. Ему нужны были успехи, решительные наши действия, отвоеванная территория. (Тогда он часть заслуг мог взять на себя). А за двух языков ему орденов не положено. (Ах так! — мысленно решил он. Вот это "Ах так" — я подсознательно уловил в его злых глазах, когда он меня вызвал. Собственно нам не о чем было говорить. Если бы даже он мне приказал пойти и с ходу взять Щегловку, я всё равно послал бы его подальше.

— Мы не штрафная рота! — сказал я ему — Разрешите идти?) В общем (из-за моего упрямого характера) у меня сложилась напряженная обстановка (и почти паршивые отношения). Они давили на меня и требовали своего. (А я их каждый раз ставил на место, что мне было не положено, ничего не делал.) Я мог, конечно, послать ребят под огонь. Не долго загнать всех в могилу ради прихоти полкового. В глухой обороне, на ком еще можно было ездить, как не на разведчиках. Командир полка мне дал понять, когда я сказал ему, что у меня в разведке всего восемь ребят (боевых штыков, способных к разведке). Вот когда ты останешься один, тогда с тебя не будет никакого спроса. Пока люди есть, они должны воевать! А ты их выгораживаешь (разными обоснованными способами). Мне нужны результаты! (Вот заставили тебя пойти на угол леса и получилось. А не заставили бы, языков не имел. Может ты вошел бы в Щегловку, а немец с перепугу и убежал. Ты должен ни спать ни день ни ночь. Все время лезть на немца. Может где и получится. Твои люди должны работать, а не отдыхать. Мне звонил Чернов и сказал, что ты собрался месяц бездельничать. Так вот! Завтра с вечера пойдете вперед. Пойди и передай приказ своим разведчикам. Я ушел и долго думал, к чему это приведет).

Бондари

февраль 1944 г.

Как-то утром, перед самым рассветом, когда бывает особенно (томно) зябко и холодно, когда выходишь на снег и в двух шагах ничего не видно, когда от голода и пустоты в животе внутри урчит, бурлит и мучительно сосет, когда подниматься с нар и тащиться на холод нет никакой охоты, из поисковой группы прибежал связной (по срочному делу). Меня растолкали и он сообщил: — На левом фланге из снежного окопа немцы прекратили стрельбу и перестали светить ракетами!

На левом фланге перед нашей обороной находился отдельный, небольшой немецкий окоп. Если верить связному, то там наступила тишина и обнажилась немецкая оборона.

Возможны разные варианты! — подумалось мне (поднимаясь с нар, подумал я.) Здесь под Витебском мы топчемся давно. (У немцев постоянно не хватает солдат. Может решили снять, видя что наши здесь не стреляют). Могла произойти перегруппировка частей, и немцы забыли про этот окоп. Могли отойти на новый рубеж, чтобы усилить свою оборону. Ловушки здесь я почему-то не видел. У немцев здесь постоянно не хватало солдат, хотя они цеплялись за каждый метр земли, за каждый бугор и господствующую позицию.

Итак, ловушка здесь исключена. (У них хватает только ума, прикрыть солдатами свою оборону). Каждый отбитый нами окоп или рубеж давался нам с большими потерями. Что их заставило покинуть этот окоп? Почему они сняли с опушки леса два пулемета? Почему солдаты под покровом ночи снялись и ушли? Вопросов было много, а ответа я не находил. Первое, что я почувствовал, это была какая-то непонятная (и зловещая тревога) ситуация. Я лениво поднялся и не спеша одел маскхалат, толкнул Сергея в бок и велел ему собираться.

— Как там погода?

— Снег небольшой и ветер!

— Это хорошо! Успеем до рассвета?

Через некоторое время мы (наконец) вылезли из землянки. Кругом летела пурга (лежал свежий снег). Легкий ветерок подхватывал снежную пыль и она кружилась, впереди ничего не было видно. Я пропустил связного вперед, и мы с Сергеем пошли (следам, пробитым в снегу вслед за солдатом). Идти тяжело сыпучий снег ползет под ногами. Кругом снежное поле. Идешь, толчешь сыпучий снег и не знаешь, где точно находишься. Взглядом зацепиться не за что. Надеешься на солдата, который идет впереди. Он ищет свои следы, которые здесь оставил. Я смотрю ему в спину. Он идет уверенно (по едва заметным следам). Где-то вправо через снежную пыль пробивается свет взлетевшей ракеты. Слышаться короткие пулеметные очереди и глухие разрывы (ротных) мин. Там правее немец сидит на месте. Мы подходим к сугробу, где лежат наши разведчики. До снежной бровки окопа осталось метров сто. Ни стрельбы, ни ракет, вокруг полная тишина. Немцы окоп по-видимому оставили (удрали). У меня вначале были сомнения. Я решил сам проверить эту тишину. Но полежав с полчаса, я пришел к выводу, что нужно действовать, время тянуть дальше нельзя, скоро рассвет, а окоп еще нудно обследовать.

— Ну как Федя? У тебя сомнений нет?

Рязанцев пожал плечами и ничего не ответил. Мелкий снег подхваченный ветром лезет в глаза, щекочет под носом. В снежном сугробе лежать мягко и тепло. (Сейчас прикрыть бы лицо марлевой накидкой и поспать как следует, в сон клонит, лень тряхнуть головой). Смотрю на ребят, те лежат не шевелятся. Спят наверно, только не храпят. Разведчик где лег, там и уснул, если немец не стреляет (если нужно чего-то ждать). Капитан придет, подаст команду, ребята толкнут в бок, разбудят. Ребята спят чутко. Каждый шорох ловят во сне.

— Ну что пора? — дышу я в лицо Рязанцеву и говорю ему шепотом.

— Давай посылай вперед троих. Дело тут верное! Пусть ползком подберутся к окопу (и проверят)!

Рязанцев знаками показывает кому идти. Трое уходят вперед, мы остаемся на месте. Сон со всех как рукой сняло. Все вытянули шеи, смотрят вперед, лежат и прислушиваться. Наступает ответственный момент. Все понимают, что кто-то должен первый туда пойти. Это мы только думаем, что там нет никого. Сейчас подползут метров на десять, встанут над бровкой и полоснет пулемет. Даст короткую очередь, и, считай, нет троих.

Кто не ходил на немцев, тот не имеет понятия, (какие сомнения) что сейчас у людей. Идти на верную смерть, это не то, когда тебя шальная пуля заденет. И это не то, когда ты сидишь в окопе и немец врастяжку одиночными из миномета бьет.(Тут ты наверху, в трех шагах от окопа, а он с пулеметом на мушке тебя ведет. Как ты думаешь? Возьмет и не стрельнет?)

На войне у каждого своя передовая. Комбат клянется, что не вылезает с передовой. А сам сидит километра за два от передовой за спиной у солдат стрелковой роты. А о тех, кто сидит еще дальше, думаю, не стоит и говорить. Трое ушли вперед, чтобы остальные, лежащие за сугробом остались живыми. Трое пошли на смерть! Кто-то должен идти! Другого способа нет. Окоп нужно проверить. И так каждый день, всю войну, если случайно уцелеешь. За это наград не дают. Возможно были и другие причины, почему немцы бросили этот окоп? — думаю я. Здесь на заболоченной опушке леса землянку вырыть нельзя. Подземные воды. Снежный окоп углубления в землю не имеет. Окоп насыпной, снежная бровка всего вырыта на полметра. Дно обледенело. Немцы не могут подолгу лежать в холодном снегу. Им подавай теплые землянки и укрытия. Им нужно топтаться на месте. А тут окоп по колен. Тут ни встать, ни шагнуть. (Нужно прыгать, ноги колотить, чтобы согреться). Это наш русский безответный, молчаливый и терпеливый солдат, лег на снег и может лежать в нем, не двигаясь, сутками. Лежит себе с боку на бок и только трет себе нос обледенелым от жидкости рукавом. Его можно не кормить по трое (четверо) суток. Дай только махорки и скажи, что подвоза нет.

Я делаю глубокий вздох и медленно выпускаю воздух наружу. Я вижу впереди, на фоне снежного ската на нас во весь рост движется человек. Это один из трех, посланных в окоп для проверки. Я поворачиваюсь к Рязанцеву и показываю ему рукой. Он кивает голевой, что, мол вижу. Нам остается только встать и идти вперед. Путь открыт! Немцы окоп покинули! Я киваю Рязанцеву головой. У него на этот счет своя привычка. Он молча встает и делает шаг вперед. Ребята тут же поднимаются и следуют за ним, они знают в чем дело.

В группе прикрытия пять человек. Эти — пять самые опытные и старые во взводе разведчики. Мы их не пускаем по всякому поводу вперед. Мы их придерживаем и бережем. Они можно сказать, о снова и костяк взвода разведки. Они ходят по очереди в захват группы и натаскивают молодых. На них держится вся наша опасная и тяжелая работа. Они ходят на дело, когда все разведано и подготовлено, когда нужна особая выдержка нечеловеческое напряжение, когда нужно сделать что-то невозможное. На предварительный поиск и на проверку немецких окопов их не посылают. Сейчас у нас во взводе всего восемь человек. (Посылать вместо них некого). Вот и приходиться их использовать в группе прикрытия.

Вслед за группой прикрытия поднимаемся с Сергеем и мы. Мы идем к немецкому окопу по следам, пробитым в глубоком (и рыхлом) снегу. Восемь разведчиков и нас трое. Этого количества вполне хватит — рассуждаю я. Мы можем уйти к немцам в тыл. (Небольшая группа может уйти незаметно километров на десять). Днем мы отсидимся где-то в лесу. А с наступлением ночи выйдем на тропу или дорогу. Под покровом ночи можно сделать засаду, и без всякого шума взять языка. Проход через линию фронта назад у нас обеспечен. Нужно только оставить охрану и удержать этот окоп. Трех разведчиков на оборону окопа, думаю, хватит. Разведчик, это не стрелок-солдат. Эквивалент тут один к пяти. Нужно учесть здесь еще один момент. Выход к немцам в тыл мы должны согласовать со штабом дивизии. Получить от них, так сказать, разрешение. (За самовольные действия в немецком тылу нам потоми накрутят хвоста). Положим, об этом можно было бы и не докладывать, если бы сейчас был вечер, и мы смогли бы обернуться к утру. Осмотрев окоп, я подзываю к себе Рязанцева.

— Ну что Федь? Одно дело сделано? Нужно в полк докладывать. Они об этом окопе пока ничего не знают. Может, ты пойдешь, а я здесь пока останусь?

— Ну нет уж! Ты сам давай топай! Я не люблю к ним ходить!

— Ладно! Я сам пойду! Ты займи здесь оборону! До рассвета нам с Сергеем не обернуться назад. Приду в полк к начальнику штаба, пока доложу, пока он подумает, а потом скажет, нужно хозяину доложить. А хозяин, сам знаешь, с Манькой на нарах у стенки лежит. Пока он глаза протрет, через ту Маньку перелезет, сколько времени пройдет? Потом он чесаться начнет, звонить в штаб дивизии будет, с А.Черновым разговор заведет.

Пока они это дело вдвоем обмозгуют, глядишь и день на исходе. Темнеть начнет, мы с Сергеем вернемся. Так что весь день до вечера будешь здесь сидеть. Раньше вечера мы сюда не вернемся. Тебе Федя все ясно?

— Всё ясно! Чего там!

— Может, ты все-таки вместо меня в штаб пойдешь?

— Не! Я спать завалюсь капитан! Перед делом надо выспаться как следует! Выставлю часовых! Смены назначу! Парами будут дежурить. Двоих на светлое время вполне хватит. Вон туда в мягкий снег отойдем, ляжем под куст и отоспимся как надо до вечера. А ты капитан давай топай к начальству с докладом. Ты умеешь с ними говорить. А я не могу. Душа эти ихние разговоры не принимает!

— Ну ладно! Пока!

Мы с Сергеем повернулись и пошли обратно. Мелкий снег продолжал сыпать и кружиться в воздухе. Узкую стежку, по которой мы шли, еще не занесло, чуть присыпало ямки от следов (на поверхности снега видны). Мы ступаем по нашим следам. Ступишь ногой в сыпучую ямку, и тебя поведет опоры. Так и идем, пошатываясь из стороны в сторону. Шагаем медленно. Да и торопиться теперь вроде некуда. У нас целый день впереди. В голове разные мысли. Прикидываю варианты и решаю их на ходу.

Откровенно говоря, мне в полк тоже не хочется идти. Там сейчас опять услышу недовольство сквозь зубы, косые взгляды из-под бровей. Я понимаю все это. У них позиция такая. У них на языке только одно — Давай! И все! Без этого им никак нельзя. С них по инстанции это "Давай!" каждый день требуют. А что, собственно, давай? Если вот так спросить в упор, смысл, логика где? "Ты мне тут свою философию не разводи! Мне результаты давай! Вы целую неделю чем занимались? "Под проволокой у немцев ползали!" Вот то-то и видать, что ползали!

Я понимаю, что командира полка, его могут снять. Он два раза с этой высотой опозорился. А он карьерой своей дорожит. А нас, которые ходят на смерть, с должности не снимешь. Ну предположим, снимут с должности и куда денут? В тыл, в резерв пошлют отдыхать? Этого еще не хватало! А кто вместо нас воевать с немцем будет? Нас не снимешь, нас можно только как убитых списать. А мы тоже не лыком шитые! С начала войны слышим только — Давай и давай! Мы тоже знаем как от этого "Давай!" отлынить. От усталости конечно, от беспросветности и бесконечности войны. Мы иногда и сами лезем на немца, когда чувствуем, что это нужно. А тут каждым день только и слышишь — Давай и давай! Вот поэтому они и грызут и шипят недовольно. Мы как прыщ у полкового на носу. Побило бы нас, и с него никакого спроса не было бы. (Потери в разведке есть?). Потери в разведке есть? Нет! Давно? Недели две или три! Вот и считай, что ты три недели бездельничаешь! По всему этому мы большее время проводим под немецкой проволокой. Уйдем туда, ползаем под ней, шарим около немецких окопов и вдоль ходов сообщений, ищем, где бы без шума, тихо, без потерь взять языка. Не все ли равно где валяться в снегу? В траншее со стрелками или под носом у немцев, под проволокой.

У нас давно нет никакого страха переступать свою переднюю траншею и уходить в нейтральную полосу. Это у солдат стрелковой роты глаза лезут на лоб, когда кого из них приглашаешь прогуляться на ночь под немецкую проволоку. Солдат стрелок к этому не привык. Его пугает проволока, неизвестность, поэтому он и боятся. Нужна привычка ходить туда каждую ночь.

Или вот еще. Прихожу в штаб полка, говорю нужны саперы. Приводят партию человек пять. Эти с нами пойдут резать немецкую проволоку? Скажешь и смотришь на них, а они зубами стучат, их мелкая дрожь пробивает. Этих я должен с собой вести? Мне такие не нужны, я с ними своих ребят не пошлю. Пусть топают под проволоку сами. Мы им телефонный провод протянем. Тот конец привяжем за кол, где резать нужно. С пути не собьются. На место выйдут точно. Провод в руки возьмут. А я с ними своих не пошлю. Проходы сделают, мы потом проверим. Не буду же я их за штаны держать, они еще никуда не ходили, а уже полные наложили.

Мы идем с Сергеем по стежке, впереди ни черта не видно. Мелкий снег застилает видимость. По загривку ползают вши и начинают в вспотевшую кожу вгрызаться. Пошевелишь плечами, а они опять за свое. Рукой туда не достанешь. А хорошо бы ногтями поскрести объедение места. Останавливаюсь и показываю Сергею:

— Поскреби как следует, больше терпения нет!

Сергей снимает варежку, засовывает руку за шиворот по локоть и начинает скрести.

— Чуть левее! Вот так! Теперь пониже! Я приседаю на корточки, а он стоит и шурует рукой.

— Возьми снежку! Снегом потри! Вот хорошо! Век тебя не забуду! Я подымаюсь, застегиваюсь и мы снова не торопясь трогаемся в путь.

Сегодня пятница. Полковой наверно в баньке париться. А тут не спамши несколько суток. Только лег вчера — прибежал от Рязанцева связной. Вот так каждый день. То одно, то другое. Начальство на завтрак горячий кофий пьет. Вши перестали грызть, а теперь бурлит в животе. Но главное не это. Врядли нам разрешат, используя этот окоп, просто так взять языка. Думаю, что нас пошлют брать высоту. Скажут, что зайдете им со стороны леса с тыла и ворветесь на блиндажи. Высота эта намозолила всем глаза. Карьера Бридихина под ударом. Квашнин ему этого не простит. У Квашнина тоже какие-то старые грешки, и он лезет на пролом, ни с кем не считаясь.

— Куда сворачивать? Прямо к себе или на дорогу в полковые тылы? — спросил Сергей, останавливаясь на развилке.

— Давай зайдем сначала к старшине. Нужно пожрать. А то в полку можем проторчать до самого вечера! Мы пошли по дороге в направлении полковых тылов, дошли до леса и свернули на стежку, которая шла к палатке нашего старшины. В лесу было тихо и безветренно. Старшины на месте не оказалось. Нас встретил Валеев, он подогрел нам хлебово в котелке и мы поели. Теперь на сытое брюхо можно и в полк идти, вести переговоры. Мы с Сергеем явились на КП полка. Я доложил начальнику штаба о пустом, занятом нами немецком окопе. Он переговорил по телефону с Черновым и пошел докладывать командиру полка. Полковой жил в отдельной землянке, метрах в стах от штабного укрытия. Часа через два они явились вместе, и начальник штаба объявил мне, что подождем Чернова. Он должен вот-вот подъехать сюда. Когда явился Чернов, мне было объявлено, что я с двумя группами разведчиков пойду штурмовать высоту.

— Этот вопрос согласован с начальником штаба дивизии и что важнее задачи на сегодняшний день не стоит.

— Это задача номер один! Возьмешь с собой рацию!

— Опять рацию?

— Ты кончай разговоры! Кто тут приказывает? Твое дело приказ выполнять!

— Вы можете мне приказать мне пойти на высоту и взять языка. А штурмовать высоту я не обязан, для этого есть пехота. И в любом случае я вашу шарманку с собой не возьму. Радисты в разведку ходить не обучены. Обнаружат себя, а я потеряю из-за них своих последних людей. У меня во взводе осталось восемь человек. Из-за рации попадать под огонь и нести напрасно потери я не имею желания.

— Рация пойдет со взводом дивизионной разведки, который придается тебе!

— Вот и отлично! Пусть взвод берет рацию и действует сам по себе. Тем более, что я ваших людей не знаю и знать не хочу, а вы хотите чтобы я за них отвечал. Разговаривать больше не о чем. У вас в дивизии есть штабные офицеры. Вот пусть они и ведут ваш взвод. Ты же Чернов и сам можешь пойти.

— Почему ты не хочешь взять рацию?

— Потому, что она будет мешать. Неужели вам это не понятно? Вы бы мне еще жеребца запрягли и сказали, давай поезжай с тыла на немцев (на высоту).

— Вас могут немцы отрезать, и без рации мы вам не сможем помочь.

— Вы что, выделяете полсотни нам стволов для поддержки?

— Нет!

— Если нас немцы отрежут, и мы погибнем, то нам ваша и рация ни к чему.

— Без радиостанции к немцам в тыл разведгруппы нам не разрешают отправлять.

— Тебе и карты в руки — сказал я и посмотрел на Чернова. Бери взвод своей дивизионной разведки и отправляйся к немцам в тыл. Только рацию не забудь (с собой взять)! От такой фразы Чернов аж позеленел.

— Я, я!

— Что я, я? Чернов вытянул шею, уставился на меня в упор, и резанул меня злыми глазами, А я не такие злобные и перепуганные смертельной тоской лица видал. Был у нас такой в сорок первом Карамушко, я его выражение лица и сейчас помню.

— Чего сморщился? — спросил я капитана Чернова, Спросил, а сам подумал — такой вместо меня на высоту не пойдет. Сейчас они меня втроем согнут в дугу, а своего добьются. А раз не пойдет, значит в этом деле я хозяин положения. Во мне тоже вскипела злость. Нет! Я вам ничего не спущу! Вы хотите на чужом горбу славу себе заработать. Ни на такого напали!

У меня тоже злость и самолюбие есть. Если будет успех. Успех, они конечно припишут себе. Им нужно перед Квашниным оправдаться. Они своего не упустят. С мясом вырвут, в трупы нас превратят, а себя как стратегов выставят. Я не пойду в дивизию, доказывать и бить себя в грудь кулаком, что я вывел людей и провел операцию. Да и кто я такой? Что за вшивая личность? Кто со мной в дивизии разговаривать будет, Майор Бридихин и капитан Чернов создадут нужное мнение. Они мне пихают рацию, чтобы Чернов мог лично докладывать начальнику штаба дивизии от своего имени ход операции. Представляю, как он доложит. Вот почему они так усердно пихают мне свою рацию. А я то, дурак, уши развесил! В блиндаж в это время вошел наш начальник штаба майор Денисов. Он куда-то выходил на короткое время. Мужик он был порядочный и никогда мне не вкручивал мозги. Говорил всегда по делу и понимал наши трудности и опасную работу.

— Ты чего сопротивляешься? — обратился он ко мне.

— Вот смотри! — и он протянул мне письменное распоряжение по разведке, которое только что поступило из дивизии.

— Тебе приказано в ночь с 20-го на 21-е февраля провести поиск в районе леса севернее Бондари.

Я взял из рук начальника штаба отпечатанное на машинке распоряжение по разведке и стал читать его внимательно, разбирая дословно. Вот оно. Привожу его полностью, как оно было дословно. Оно по случайности осталось у меня на руках.

Приказание по разведке 10 штаб 17 ГСДКД,КП 0,5 км. южнее дер. Цирбули. 10.00. 19.2.44 г. карта 1:50 000

Противник подразделениями 3OI пп, 246 сап. батальона, 413 пп,206 пд перед фронтом дивизии обороняется на рубеже;Марченки, юго-восточная опушка леса сев. Бондарей, южная окраина Панова, юго-запад. опушка леса сев. Шеверда, овраг южнее ст. Заболотинка, сев. окраина Шапуры. По имеющимся данным противник перед фронтом дивизии произвел перегруппировку. С целью уточнения группировки противника, его сил, намерений, огневой мощи системы и инженерных сооружений на переднем крае противника КОМАНДИР ДИВИЗИИ ПРИКАЗАЛ:

Командирам частей немедленно приступить к организации наблюдения за противником, оборудовать для этого по два НП для командира полка. 45 гв, сп. организовать НП на сев. опушке леса сев. — зап. Лапути и на безымян. высоте 3ОО м. южнее Марченки. 52 гв. сп. организовать НП на безым. высоте 200 м. южнее Новки и в дер. Бондари. 48 гв. сп. организовать НП в Горелыши и на ст. Заболотинка. На НП, ближайшем к переднему краю, установить круглосуточное наблюдение постоянными наблюдателями во главе с офицером. На втором НП организовать круглосуточное наблюдение офицерами штаба полка, составив график дежурства. На НП иметь надежные укрытия, приборы наблюдения, карту и журнал для записи наблюдений. Между передним и основным НП, а также между последним и штабом полка иметь прямую телефонную связь. Командирам батальонов и рот иметь свои НП с постоянными наблюдателями. Начальнику второго отделения штадива организовать для СКД три НП. Основной — сев. опушка подковообразного леса и вспомогательный на сев-вост. опушке леса 400 м. сев-зап. Лапути и на безым. высоте 200 м. южнее Горелыши. На основном НП установить круглосуточное дежурство и наблюдение офицерами штадива по графику, на вспомогательных НП постоянными наблюдателями, во главе с офицерами. На НП иметь приборы наблюдения, карту, журнал наблюдения. Дивизионному инженеру проверить надежность укрытий на НП и принять меры к устранению замеченных недостатков. Начальнику связи дивизии — обеспечить прямую связь между штабом дивизии основным НП КСД, а также с НП командиров полков и основного НП с вспомогательными.

Об исполнении и принятых мерах донести письменно в штадив к 22.00 19.2.44 г. одновременно представить списки наблюдателей, графики офицерского дежурства на НП и схемы НП до роты включительно, с указанием секторов наблюдения и полей невидимости.

2. Командирам полков и 3 ОГРР /отдельная гвардейская разведрота/ в течении 19 и 20.2.44 г. доукомплектовать разведподразделения, доведя взвода пешей разведки до 20 человек. и разведроту до 60 человек, воспретить практику использования разведчиков не по прямому назначению. Проверить обеспеченность разведподразделений обмундированием, обувью и снаряжением. Принять меры к тому, чтобы разведчики выглядели лучше других подразделении части. Об исполнении донести к 20.00 20.2.44 г.

3. Командирам полков вести непрерывную разведку перед своим фронтом небольшими поисковыми группами и захватить контрольных пленных и документы.

52 гв. сп. — в ночь с 20 на 21,2.44 г. в районе леса сев. Бондарей.

48 гв. сп. — в ночь с 21 на 22.2.44 г. в районе Забежница.

45 гв. сп. — в ночь с 2с на 24.2.44 г. в районе Щербино.

Командиру 3 ОГРР вести разведку по захвату контрольных пленных и документов в ночь с 22.2.44 т. в районе леса сев. Шеверда и в ночь с 24 на 25.2.44 г. в районе Щербино.

Под личную ответственность командиров полков производить тщательную подготовку разведподразделений к поискам, изучения объекта поиска и наблюдения за ним.

Штабам полков производить сбор и обобщение данных наблюдения и разведки и доносить их во второе отделение штадива в установленные сроки. Ответственность за своевременную информацию несут начальники штабов полков.

Начальник штаба 17 ГВ СДКД

Гвардии полковник / Карака/

Начальник второго отделения штадива

гвардии капитан /Чернов/

— Тебе приказано действовать в районе высоты севернее Бондарей — сказал начальник штаба, когда я кончил чтение.

— Да, но в распоряжении не указано, что я должен брать высоту. На счет действий в тылу и об рации ни гу-гу! Все что вы от меня требуете, и что я с разведчиками должен сделать, все это одни лишь ваши слова:

— Давай, мол, бери высоту! Давайте приказ по дивизии! Может это ваша отсебятина, а я должен пойти на высоту и умереть.

— Тебе предлагают зайти в лес с тыла!

— Да! Но мне предлагают не просто взять языка, а штурмовать и захватить немецкие позиции. Я не отказываюсь пойти в лес и взять языка.

— А тебя лично брать никто и не неволит. Высоту будут брать разведчики. А ты их должен вывести лесом с той стороны.

— Разведка! Вам известно, дело добровольное! Я не имею права приказать ребята штурмовать высоту. Как вы этого хотите.

— Ты опять за свое? — злым и гневным голосом рыкнул на меня Бридихин.

Я не смутился от этого окрика. Я спокойно опустился на корточки возле стены, как и все другие, сидевшие вдоль стены на лавке, и спокойным голосом сказал:

— Если солдаты откажутся идти на штурм высоты, то ни я и ни вы их насильно не заставите, Единственно, что вы можете — это перевести их в пехоту.

Меня другое удивляет, почему со мной разговаривают тут свысока? Почему рычат и орут как на бесправного лейтенанта? Почему все время хотят растоптать и унизить? И после этого вы хотите, чтобы я вам высоту к ногам положил? Я понимаю, вы хотите возвысится надо мной. Боитесь, не дай бог я вам врежу этой высотой по глазам. Мы два лагеря и я в вашей компании не состою. Между нами разница только в том, что мы ходим на смерть, а у вас пролежни на заднице от сидения под накатами. Поэтому вам и нужно орать. И после этого вы хотите чтобы мы вас покорно слушались. Почему-то я обращаюсь к простому солдату с пониманием и уважением. А со мной здесь как с денщиком — Ну-ка подай сапоги!

— И в общем мне все ясно [Я могу завести людей с той стороны (как договорились). Рацию я с собой не возьму. Пойду готовить людей. — Разрешите идти?

— Идите!

Я повернулся и вышел из блиндажа. Сергей сидел у входа и дымил махоркой. Может я зря все это им высказал? Они мне этого разговора никогда не простят.

— А! — подумал я, — Первая брань лучше последней! Разговор этот давно назрел.

И если бы я на этот раз стерпел и смолчал, то мной помыкали бы еще больше и хамство продолжалось бы бесконечно. Вот ПНШ 48-го по разведке сидит на НП и не ходит никуда и не лазит, как я дурачок под немецкую проволоку. Важно вовремя их одернуть. Им конечно смирение и покорность моя нужна. Им наплевать, если я завтра останусь лежать под немецкой проволокой. Бридихин даже в затылке от угрызения совести не почешет.

Сколько нашего брата валяется зря на земле!?

Командиров полков у нас за время войны с десяток сменилось. Были среди них и люди. Они понимали, что такое для солдата война. А были и такие, которым вынь и деревню положи. Он приказал, а ты бери как хошь! Не жирно ли будет, чтобы я перед этим майором гнул спину и заискивал и раболепно смотрел ему в глаза. Разрешите, мол, пойти и умереть, похлопайте меня, мол, по плечу.

— Разрешаю великодушно! На всех не угодишь! Каждый из них хочет на чужом горбу славу себе заработать. Вот ведь останется жить. Будет бить себя в грудь после войны. На мне мол вся тяжесть войны стояла! Он два раза обжегся на этой высоте. Стрелковой ротой он ее брать боится. Знает, что в третий раз погорит на ней. А разведка что? Пошли за языком и понесли потери! Тем более что в приказе на разведку о штурме высоты ни слова. Мы с Серегой опять топаем по снежному полю. Сергей имеет такт. О моём разговоре с начальством не спрашивает. Он конечно скажет свое мнение, если я с ним об этом заговорю. Но я молчу и он не пытается разговаривать. Он чувствует, что я на взводе. Идет и тихо сопит. Ну что капитан? — спрашивает меня Рязанцев, когда мы перешагнули снежную бровку немецкого окопа.

— Что, что!

— Зачем вызывали в штаб? Какой разговор там был? Куда пойдем? Где будем брать языка?

— Приказано взять высоту!

— Сколько можно на смерть ходить?

— Как сколько? Пока не убьют! Убьют, и избавишься от приказав сверху!

— Ты опять шутишь?

— А что делать? Раз наша жизнь ничего не стоит! Каждый дует в свою дудку. Конечно у нас дело общее. Немцев надо бить. Но ведь голыми руками их не возьмешь. Общее наступление когда оно будет? А с нас, с разведчиков, требуют языков давай, высоты давай! А у нас тобой курсак совсем пропал!

Что я могу тебе сказать. Мне лично приказано вывести вас в лес с той стороны, с нами вместе будет действовать взвод дивизионной разведки и вы должны пойти на штурм высоты. А мы не знаем даже с тобой где у немцев с той стороны блиндажи и хода сообщения. Вам придется идти вслепую. Командир полка и Чернов на меня навалились. Давай им высоту. Я им и то и се. А они давят своё. Я конечно могу пойти. Я ходил не на такие высоты. А они вместо делового разговора стали орать. Я взбеленился и встал на дыбы.

— А почему я должен идти к штурмовать высоту?

— Не знаю, Рязанцев! Это ты сам должен решить!

— Почему я должен ребят на смерть вести? Для кого? Квашнин тот с Клашкой из медсанбата утеху имеет. Гридилин, или как его там, Бредихин, Маньку из санроты приспособил на ночь себе, держится за сиськи, с нар упасть боится. Это не жизнь, капитан, а сплошной юмор.

— Да, непостижимо! Пришел я к полковому, а он опять на меня рычит. Прищурил глаз, бровь дугой согнул, сквозь зубы цедит:

— Ты что струсил?

Я молчал, молчал, а потом и говорю:

— Я четвертый год на войне! День и ночь под пулями на передке хожу! Из меня боязнь и страх немец в сорок первом фугасными выбил. У меня ни боязни, ни робости! И на штурм высот я давно не хожу. Вот перейду из разведки в пехоту, тогда и буду ходить. Страх у тех, кто в блиндажах всё время сидит. А мне что! Я день и ночь на ветру и в снегу под немецкой проволокой болтаюсь.

— Вот такие, Федор Федорович, нынче наши дела! Теперь ты в штаб полка давай топай!

— А мне туда зачем?

— Велели передать, что б и ты лично туда явился. Я пока с ребятами останусь здесь. А ты давай собирайся и отправляйся! Обратно вернешься, взвод дивизионной разведки с собой приведешь. Связного возьми с собой. Один по полю не шляйся!

Ребята не слышали наш разговор. Мы отошли в сторонку. Серега был рядом и ухом ловил наши слова. Но я надеялся на него, он был парень смышленый и не болтливый. Он много знал, что творилось вокруг. Он даже со старшиной не делился своими познаниями и информацией.

Время тянется медленно, когда вот так лежишь без дела и чего-то ждешь. Что там у немцев на высоте? Как расположены блиндажи? Есть ли с той стороны хода сообщения и дежурные пулеметы? Я конечно могу и пойти. Стоит мне только взять себя в руки. Вот и теперь у меня ни боязни, ни робости. Ко всему можно привыкнуть, даже на смерть иногда плюешь. Часа через два возвращается Рязанцев.

— Ну что? — спрашиваю я его.

— Что, что! Вон привел взвод дивизионной разведки.

— Ты мне про дело говори! Чего молча сопишь? Быстро они тебя уломали! Это Федя наверно и хорошо. У меня совесть чиста. Приказ штурмовать высоту ты получил непосредственно от полкового. Меня хоть совесть не будет мучить, что я вас на штурм высоты послал. Языка, Федя, сейчас взять проще простого. Зашли к немцам в тыл километра на два, сделали засаду где на дороге, взяли одного или двоих и тихо, спокойно вернулись назад. Считай дело сделано.

— Да Федя! Жизнь наша непостижима и разуму не доступна. Сегодня ты жив, а завтра тебя нет! Кому как война! Кому она война, а кому хреновина одна! Они нам приказывают, а мы выполняем! У меня всегда внутри поднимается протест, когда я вижу, как полковой лицемерит и ищет шкурную выгоду лично себе. Сам он из блиндажа выйти боится. Разговор разговором. Все это только слова. Ты давай, иди, готовь ребят. А мы с Серегой здесь полежим и покурим.

На душе у меня кошки скребут. Люди идут на высоту, а я как бы остался в стороне и это не мое кровное дело. Теперь меня совесть гложет и сомнение (скребет). Да! Не очень вышло все гладко и хорошо.

Вот ведь как получилось. 16-го февраля я составил схему оборонительных сооружений противника перед фронтом нашего полка и послал ее в штаб. На схеме я стрелкой указал направление ночного поиска взвода пешей разведки. Подлинник схемы остался у меня, и он лежит в планшете. А копию я отправил капитану Чернову. Я полагал по указанному в схеме направлению провести ночной поиск и взять языка. Чернов показал мою схему командиру полка и предложил взять высоту. Сразу двух зайцев убьем. Возьмем высоту, и контрольные пленные будут. Командиру полка эта идея пришлась по вкусу. И он стал требовать от меня решительного штурма. Они знали, что разведчикам не положено штурмовать высоты. Но надеялись, что они со мной быстро справятся вдвоем. Вот так я и остался, как бы в стороне.

В ночь на 21-е мы должны пересечь снежную низину, которую с двух сторон немцы освещали ракетами и простреливали из двух пулеметов. План у нас такой (объявил я собрав всех в круг): мы идем цепью броском через поле, падаем при первой ракете и лежим уткнувшись в снег, ждем пока она погаснет. Затем рывком поднимаемся и бежим дальше. Через поле нам нужно будет сделать два броска, если немцы нашу перебежку не заметят. А заметят всем нам хана! Из лощины обратно не уйдешь. Важно незамеченными добраться до опушки леса. Там дело спокойней пойдет. По лесу двигаемся гуськом, друг за другом. Выходим немцам в тыл со стороны высоты, занимаем исходное положение. Группа Рязанцева располагается справа, взвод дивизионной разведки вытягивается цепью влево, с таким расчетом, чтобы охватить все блиндажи. Осматриваемся пару минут и по моей команде бросаемся сверху на блиндажи. Стрельбы никакой. Никаких там Ура! В каждую трубу опускаем по гранате. Окна и двери, выходы из блиндажей взять под прицел и ждать что будет. Часовые попадаться на пути бить прикладами, сбивать (наваливаться на них телом). Если откроют стрельбу бить в упор короткими очередями. Главное остальных немцев не спугнуть, не дать им выскочить из блиндажей и занять боевую позицию.

От выдержки каждого зависит жизнь. Если сделаете быстро, часовые у немцев в панике разбегутся. Вам останется взять только тех, что останутся в блиндажах.

Сейчас выходим на тропу и следуем вперед по тропе цепочной. Дистанция друг от друга полтора, два метра. Головной дозор высылает Рязанцев в количестве трех человек. Я, Рязанцев и командир взвода дивизионной разведки двигаемся за головным дозором. За нашей группой идет взвод дивизионной разведки, за ним следует разведка полка. У кого какие вопросы? Вопросов нет приступить к движению! Вперед уходят трое разведчиков. За ними следуем мы и остальные ребята. Мы идем по тропе вдоль опушки леса. Мы прошли метров двести. На первом этапе пока все тихо и спокойно. Я делаю знак головному дозору остановиться. Теперь нужно осмотреться. В таких делах торопиться и идти на пролом нельзя.

— Метров сто нужно бы еще пройти! говорю я Рязанцеву и показываю рукой в низину на взлетевшую ракету из немецкого окопа. Он молча кивает, командир взвода молчит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.