Глава VIII. Виды сопротивления

Глава VIII. Виды сопротивления

Понятие обороны тождественно с отражением; в этом отражении заключено выжидание, а последнее составляет для нас главный признак обороны, и в нем мы видим главное ее преимущество.

Но так как оборона на войне не может быть исключительно одним претерпеванием, то и выжидание может быть не абсолютным, а только относительным; предмет, к которому оно относится, является в пространстве или страной, или театром войны, или позицией, во времени же – войной, кампанией или сражением. Что эти предметы представляют не неизменные единицы, а лишь центральные пункты известных областей, которые переходят одна в другую и друг с другом сплетаются, нам хорошо известно; однако в практической жизни приходится часто довольствоваться лишь группировкой явлений, не проводя между ними строгих граней; к тому же эти понятия приобрели в самой практической жизни достаточную определенность, и вокруг них удобно сосредоточивать все остальные понятия. Таким образом, оборона страны лишь выжидает наступления на страну, оборона театра войны – наступления на театр войны, оборона позиции – наступления на позицию.

Каждая позитивная, а следовательно, более или менее носящая характер наступления деятельность, которую после этого момента проявит обороняющийся, не упразднит понятия обороны, ибо главный ее признак и главное ее преимущество – выжидание – уже имело место.

Понятия, связанные с временем, – война, кампания, сражение, – сопровождают понятия страны, театра войны и позиции, а потому имеют одинаковое отношение к этому вопросу. Следовательно, оборона состоит из двух разнородных частей – выжидания и действия. Тем, что мы отнесли первое к определенному предмету и, таким образом, предпослали его действию, мы сделали возможным соединение обеих в одно целое. Но акт обороны, особенно акт крупный, как кампания или целая война, не будет состоять во времени из двух крупных половин: первой, во время которой только выжидают, и второй, во время которой только действуют, но из смены этих двух состояний, причем выжидание может протягиваться красной нитью в течение всего акта обороны.

Мы придаем этому выжиданию столь крупное значение только потому, что этого требует природа нашего предмета; и если в теориях, господствовавших до сих пор, оно никогда не выдвигалось как самостоятельное понятие, то в практической жизни, хотя часто и бессознательно, оно постоянно служило путеводной нитью. Выжидание составляет такую основную составную часть военного акта в целом, что последний без первого едва ли представляется возможным, и мы поэтому впоследствии еще часто будем к нему возвращаться, изучая его воздействие в динамической игре сил.

Теперь мы займемся выяснением того, как начало выжидания тянется через весь акт обороны и какие различные ступени отсюда возникают в обороне.

Дабы установить наши представления на более простом предмете, мы отложим до части, в которой будем говорить о плане войны, рассмотрение вопроса об обороне страны, в котором наблюдается большая разносторонность и сильнейшее влияние политических факторов. С другой стороны, оборона позиции в сражении является предметом тактики, и лишь весь ее акт как целое составляет исходную точку стратегической деятельности; таким образом, мы лучше всего можем выявить условия обороны на вопросе обороны театра войны.

Мы сказали: выжидание и действие, – причем последнее всегда явится ответным ударом, т. е. реакцией, – составляют две существенные части обороны: без первого она не являлась бы обороной, а без последнего она не была бы войной. Эта точка зрения уже раньше привела нас к взгляду, что оборона не что иное, как более сильная форма ведения войны для более верной победы над противником; такого взгляда мы должны решительно придерживаться частью потому, что только он в конечном счете спасает нас от абсурда, частью потому, что чем отзывчивее и ближе мы к нему держимся, тем более мощным явится весь акт обороны.

Может иметь место попытка провести различие в реакции, составляющей вторую необходимую часть обороны, и признавать лишь ту часть ее, которая является собственно отражением – отражением от страны, от театра войны, от позиций – необходимою частью обороны, имеющею место лишь постольку, поскольку этого требует безопасность обороняемых предметов; на возможность же дальнейшей реакции, переходящей уже в область действительного стратегического наступления, будут смотреть как на предмет чуждый и безразличный для обороны; но это будет в корне противоречить вышеприведенному нами взгляду; отсюда мы и не можем смотреть на такое различение как на нечто существенное и настаиваем, чтобы в основе каждой обороны лежала идея возмездия; ибо сколько бы мы в случае удачи ни нанесли урона противнику при первоначальной реакции, все же всегда недоставало бы надлежащего равновесия в динамическом соотношении между наступлением и обороной.

Итак, мы говорим: оборона есть более сильная форма ведения войны для достижения более легкой победы над врагом, и предоставляем обстоятельствам решать, будет ли победа выходить за пределы того предмета, к которому относилась оборона, или нет.

Но так как оборона связана с понятием выжидания, то эта цель – победить неприятеля – может существовать лишь условно, т. е. если последует наступление с его стороны. Поэтому если наступления не последует, то, конечно, оборона должна довольствоваться сохранением находящегося в ее обладании; в этом и заключается ее цель в период выжидания, т. е. ближайшая цель. Лишь довольствуясь этой скромной целью, она может использовать преимущества более сильной формы войны.

Представим себе армию и обороняемый ею театр войны; оборона может заключаться в следующем:

1. Армия может атаковать неприятеля, едва только последний вторгнется на театр войны (Мольвиц, Гогенфридберг).

2. Она может занять позицию вблизи границы и выжидать, пока неприятель не появится перед нею с целью атаки, а в этот момент сама на него напасть (Часлау, Coop, Росбах). Очевидно, в этом случае поведение уже более пассивно, выжидание продолжается дольше; допуская, что неприятельское наступление действительно состоится, мы получим по сравнению с первым случаем лишь небольшой выигрыш во времени или даже никакого. Но может случиться, что у неприятеля не хватит решимости для развертывания перед нами с целью атаки; поэтому сражение, которое при действиях по первому способу непременно должно произойти, при действиях по второму уже имеет шансы не состояться; выгоду от выжидания надо расценивать как более крупную.

3. В такой позиции армия может выжидать не только решения неприятеля дать сражение, т. е. появления его перед нашей позицией, но и фактического нападения. (Продолжая черпать примеры из деятельности Фридриха Великого, мы находим у него такой образ действий под Бунцельвицем.) В этом случае дается настоящее оборонительное сражение, которое, однако, как мы уже выше говорили, может заключать в себе наступательное движение той или другой части армии. И здесь, как и в предыдущем случае, выигрыш времени еще не играет существенной роли, но решимость неприятеля подвергается новому испытанию; многие, уже выдвинувшись вперед для атаки, в последнюю минуту или даже после первой попытки отказывались от нее, находя позицию противника слишком сильною.

4. Армия может отнести сопротивление внутрь страны. Цель подобного отступления – вызвать и выждать такое ослабление противника, при котором он или сам приостановит продвижение, или же по меньшей мере окажется не в силах преодолеть то сопротивление, которое мы ему окажем в конце его пути.

Проще и яснее всего обнаруживается этот случай тогда, когда обороняющийся имеет возможность отойти за одну или несколько крепостей, которые наступающий вынужден осаждать или обложить. Ясно само собой, насколько это ослабляет вооруженные силы последнего и сколько случаев предоставляется обороняющемуся напасть на врага в каком-либо пункте с крупным перевесом сил.

Но даже когда нет крепостей, такое отступление внутрь страны может исподволь доставить обороняющемуся необходимое равновесие или даже перевес сил, которых у него не было на границе его страны, ибо всякое продвижение при стратегическом наступлении ослабляет наступающего отчасти абсолютно, отчасти вследствие неизбежного раздробления сил, о котором мы подробнее скажем при исследовании наступления. Мы здесь, однако, предвосхищаем эту истину, причем рассматриваем ее как факт, достаточно доказанный всеми войнами.

В этом четвертом случае особо важное преимущество надо видеть в выигрыше времени. Если наступающий начнет осаждать наши крепости, у нас будет выигрыш во времени до момента вероятного их падения (которое может иметь место через несколько недель, а в некоторых случаях и несколько месяцев); если же его ослабление, т. е. истощение наступательных сил, произойдет лишь вследствие продвижения вперед и занятия необходимых пунктов, следовательно, благодаря протяжению пройденного им пути, то выигрыш времени в большинстве случаев окажется еще крупнее и наша деятельность не будет уже в такой степени связана с определенным моментом.

Кроме изменения соотношения сил между наступающим и обороняющимся, которое создается к концу этого пути, мы должны зачесть в актив обороны вновь повысившуюся выгоду от выжидания. Если бы наступающий и не оказался настолько ослабленным своим продвижением вперед, чтобы потерять способность напасть на наши главные силы там, где они остановятся, то все же у него на это может не хватить решимости, ибо здесь ему всегда потребуется ее больше, нежели нужно было бы близ границы: силы уже ослаблены и не так свежи, а опасность возросла; с другой стороны, для нерешительного полководца достаточно бывает занятия территории, чтобы отогнать всякую мысль о сражении, так как он или действительно думает, или прикрывается предлогом, что в сражении больше нет надобности. Этот упущенный случай для сражения хотя и не явится для обороняющегося таким негативным успехом, каким он был бы в приграничном районе, однако предоставит ему значительный выигрыш времени.

Ясно, что во всех четырех указанных случаях обороняющийся пользуется выгодами, предоставляемыми местностью, а также воздействием, оказываемым крепостями и участием народных масс, причем эти воздействующие начала будут играть все большую роль с каждой новой ступенью обороны; они-то преимущественно и вызывают ослабление неприятельских сил на четвертой ступени обороны. А так как выгоды выжидания параллельно возрастают, то из этого само собою следует, что на эти ступени надо смотреть, как на действительную повышающуюся шкалу могущества обороны и что эта форма войны становится тем сильнее, чем она больше удаляется от наступления. Мы в данном случае не боимся обвинения, будто мы держимся того взгляда, что наиболее сильной является наиболее пассивная оборона. Деятельность сопротивления с каждой последующей ступенью будет не ослабевать, а лишь замедляться, отсрочиваться. Ведь, очевидно, нет ничего противоестественного в утверждении, что на сильной и хорошо укрепленной позиции можно оказать большее сопротивление, а тогда, когда противник наполовину измотает в атаках на нее свои силы, возможно ему нанести более действенный контрудар. Без преимуществ, которые давали ему его позиции, Даун не одержал бы победы под Коллином, и если бы он, когда Фридрих Великий отступал с поля сражения, располагая не свыше 18000 человек, повел более энергичное преследование, то получилась бы одна из самых блестящих побед в военных анналах.

Итак, мы утверждаем, что с каждой последующей ступенью обороны возрастает перевес или, точнее, противовес, приобретаемый обороняющимся, а следовательно, наращивается и сила контрудара.

Но достигаются ли эти преимущества наращения мощи обороны даром? Отнюдь нет. Ибо жертвы, ценою которых они покупаются, растут в той же пропорции.

Когда мы выжидаем подхода неприятеля внутри нашего театра войны, то, как бы близко от границы ни произошло решительное сражение, все же неприятельские силы будут попирать наш театр войны, что не может не сопровождаться известными жертвами; между тем, наступая, мы переложили бы эти жертвы на плечи противника. Если мы не сразу пойдем навстречу неприятелю, чтобы его атаковать, то жертвы еще более возрастут, а пространство, какое займет неприятель, и время, какое ему потребуется, чтобы дойти до наших позиций, будут непрерывно их увеличивать. Если мы решаем дать оборонительное сражение и, таким образом, предоставляем неприятелю решение и выбор соответственного момента, то может случиться, что он довольно продолжительное время останется в обладании занятой территорией, и мы этим расплатимся за то время, которое выиграли благодаря нерешительности противника. Еще чувствительнее будут жертвы при отступлении в глубь страны.

Но все эти жертвы, которые приносит обороняющийся, причиняют ему только такую потерю сил, которая действует на его вооруженные силы лишь косвенным образом, следовательно, позднее и не непосредственно, и притом часто настолько косвенным образом, что воздействие их оказывается малочувствительным. А это значит, что обороняющийся стремится увеличить свои силы за счет будущего, т. е. совершает заем, как должен делать всякий, кто слишком беден для занимаемого им положения.

Чтобы оценить успешность этих различных форм сопротивления, обратим внимание на цель наступления. Последняя сводится к овладению нашим театром военных действий или по крайней мере значительной его частью, так как под понятием целого надо разуметь по крайней мере большую его часть; обладание полосой территории в несколько миль вообще не имеет самостоятельного значения в стратегии. Пока наступающий еще не овладел театром военных действий, т. е. пока он, страшась нашей вооруженной силы, или вовсе еще не приступил к вторжению в него, или еще не подошел к нашей позиции, или же уклонился от сражения, которое мы предлагали ему дать, – до тех пор цель обороны оказывается достигнутой и воздействие мероприятий обороны представляется успешным. Но, конечно, это будет лишь негативный результат, непосредственно не дающий нам прироста сил, необходимого для контрудара. Косвенно же он может их дать, ибо потерянное время является минусом для наступающего.

Таким образом, на первых трех ступенях обороны, т. е. когда она протекает близ границы, отсутствие решительного столкновения уже представляет успех обороны.

Не то на четвертой ступени.

Если неприятель осаждает наши крепости, то мы должны своевременно их выручить, – следовательно, за нами очередь вызвать решительный акт нашей позитивной деятельностью.

Таково же положение, когда неприятель следует за нами внутрь страны, не подвергнув осаде наши крепости. Правда, в этом случае мы располагаем большим временем, мы можем дождаться момента наибольшего ослабления неприятеля, но все же остается предпосылка, что мы, наконец, должны перейти к действию. Неприятель, пожалуй, уже овладел всем участком территории, являющимся объектом его наступления; однако он одолжен ему лишь временно; напряжение не прекращается, и решительный акт еще впереди. До тех пор, пока силы обороняющегося с каждым днем продолжают расти, а силы наступающего слабеют, оттяжка решительного акта остается в интересах первого; но как только наступает кульминационный пункт, а он наступит непременно, хотя бы под влиянием конечного воздействия общей суммы потерь, которым подвергся наступающий, – для обороняющегося приходит час действовать и добиваться решения; всю выгоду от выжидания уже надо считать окончательно исчерпанной.

Для определения этого момента, конечно, нет общего мерила, ибо он находится в зависимости от множества обстоятельств и условий, но мы можем отметить, что зима обычно является естественным поворотным пунктом. Если нам не удастся воспрепятствовать неприятелю перезимовать на занятой им территории, то на нее обычно приходится смотреть как на окончательно уступленную. Впрочем, стоит нам лишь вспомнить о примере Торрес-Ведраса [81] , чтобы убедиться в том, что это не является общим правилом.

В чем состоит решение вообще?

При рассмотрении всех вопросов мы постоянно представляли его в форме сражения [82] . Но последнее, конечно, не необходимо; можно себе представить целый ряд боевых комбинаций в раздельной группировке, могущих вызвать новый оборот событий и сделать отступление противника неизбежным вследствие ли исхода реально состоявшихся частных боев или вследствие учета вероятного исхода несостоявшихся столкновений.

Другого решения на само?м театре войны быть не может. Это неизбежно вытекает из установленного нами взгляда на войну; ведь если неприятельская армия начнет отступать из-за одного лишь недостатка в продовольствии, то это произойдет только вследствие стесненного положения, в которое неприятель поставлен силою нашего оружия; не будь вовсе налицо наших вооруженных сил, наступающему так или иначе удалось бы выйти из затруднения.

Таким образом, и в конце наступательного шествия, когда неприятель изнемогает от трудных условий наступления, когда выделение отдельных отрядов, голод и болезни ослабляют и истощают его, все же только страх перед нашим оружием может побудить его пойти вспять и отказаться от всего достигнутого. Тем не менее все же существует крупное различие между таким решением и решением, имеющим место близ границы.

В последнем случае лишь наше оружие противостоит его оружию, лишь оно обуздывает противника или воздействует на него разрушительно; но там, в конце наступательного шествия, неприятельские вооруженные силы уже наполовину уничтожены его собственными усилиями, что дает нашим силам совершенно иной вес: они являются хотя и последним, но не единственным решающим фактором. Уничтожение неприятельских вооруженных сил в процессе их продвижения уже подготовляет решение и может сделать это в такой мере, что одна возможность реакции с нашей стороны вызовет отступление, а следовательно, и новый оборот событий. В этом случае практически нельзя не приписать решения напряжению, сопровождавшему наступление. Правда, нельзя указать такого случая, в котором оружие обороняющегося не принимало бы никакого участия в окончательном решении; но с практической точки зрения важно различать, какое из этих двух начал имело преобладающее значение.

В этом смысле мы считаем себя вправе сказать, что в обороне существует два рода решения, а следовательно, и два рода реакций в зависимости от того, гибнет ли наступающий от меча обороняющегося или же от собственного напряжения сил.

Ясно само собой, что первый вид решения будет преобладать на первых трех ступенях, второй же – на четвертой ступени, причем этот второй вид решения может по преимуществу иметь место в тех случаях, когда отступление производится глубоко внутрь страны, и лишь он один может оправдать подобное отступление, сопровождаемое крупными жертвами.

Итак, мы познакомились с двумя различными началами обороны; бывали случаи в истории войн, где они встречались в таком чистом, изолированном виде, в каком только возможно встретить в практической жизни элементарные понятия. Первый – атака Фридрихом Великим в 1745 г. австрийцев под Гогенфридбергом в тот момент, когда они опускались с Силезских гор; австрийская армия не могла еще быть заметным образом ослаблена ни выделением отрядов, ни чрезмерным напряжением сил; другой случай – когда Веллингтон выжидал на укрепленной позиции Торрес-Ведрас, чтобы армия Массены была доведена голодом и стужей до такого состояния, чтобы сама была вынуждена начать отступление; здесь оружие обороняющегося не приняло никакого участия в реальном ослаблении наступающего. В других случаях, где оба начала многообразно переплетаются между собой, все же одно из них определенно господствует над другим. Так было в 1812 г. В течение этого знаменитого похода произошло столько кровопролитных боев, что при других обстоятельствах одни эти бои могли бы привести к решительному исходу; тем не менее ни в одной кампании не обнаружилось с такой ясностью, что наступающий может погибнуть от собственных усилий. Из 300000 человек, составлявших центр французской армии, до Москвы дошло лишь около 90000, а выделено было из главных сил лишь около 13000 человек; таким образом, потери достигали 197000 человек, из которых, конечно, не более одной трети можно отнести на потери в боях.

Все кампании, отличавшиеся так называемым темпоризированием [83] , по образцу, данному знаменитым Фабием Кунктатором, были рассчитаны главным образом на уничтожение неприятеля его собственными усилиями. Во многих походах это начало являлось руководящим, хотя о нем определенно и не говорили. Лишь закрыв глаза на все искусственные объяснения историков и взамен этого пристально вглядевшись в самые события, мы дойдем до этого истинного основания многих решений.

Теперь мы, кажется, достаточно развили понятия, лежащие в основе обороны, ясно показали и сделали понятным на двух главных видах сопротивления [84] , как начало выжидания проходит через всю систему мышления и соединяется с позитивной деятельностью, так что последняя выступает в одном случае раньше, в другом – позже, когда выгоды выжидания оказываются исчерпанными.

Мы полагаем, что теперь нами измерена и охвачена вся область обороны. Правда, в ней есть еще предметы, достаточно важные для того, чтобы образовать особые отделы, т. е. центры особых систем мысли, которых, следовательно, мы не должны упустить: например, о существе и влиянии крепостей и укрепленных лагерей, об обороне гор и рек, о давлении на фланги и т. д. Обо всем этом мы будем говорить в следующих главах; однако все эти темы не лежат за пределами вышеприведенного ряда наших представлений, а являются лишь ближайшим приложением их к условиям местности и обстановки. Этот ряд представлений выведен нами из понятия обороны и ее отношения к наступлению. Мы связали эти простые представления с действительностью и этим указали путь, как от действительности вновь к ним вернуться и получить под собой твердое основание.

Однако благодаря многообразию боевых комбинаций, – особенно в тех случаях, когда эти последние не приводят к действительно состоявшимся боям, а оказывают воздействие одной возможностью последних, – сопротивление силой оружия может приобретать столь изменчивую форму, столь различный характер, что невольно склоняешься к мнению о необходимости найти здесь еще другое активное начало. Между кровопролитным отпором в простом сражении и успехом стратегических комбинаций, одерживаемым без настоящего боя, существует такое огромное различие, что чувствуется необходимость предположить существование какой-то новой силы; так астрономы, наблюдая большое расстояние между Марсом и Юпитером, заключили о существовании между ними других планет [85] .

Когда наступающий наталкивается на обороняющегося на укрепленной позиции, которую он не рассчитывает преодолеть, или за широкой рекой, через которую он не надеется переправиться, или даже в том случае, когда он опасается, что при дальнейшем продвижении не сможет достаточно обеспечить армию продовольствием, то отказ его от своих намерений все же будет вызван силой оружия обороняющегося: наступающего заставил остановиться только страх быть побежденным силой оружия или в генеральном сражении, или на особо важных пунктах.

Если с нами согласятся, что даже и при бескровном исходе в конечной инстанции решали бои, в действительности не имевшие места, а лишь предложенные, то все же будут полагать, что в этом случае наиболее действенное начало следует видеть в стратегических комбинациях этих боев, а не в тактическом решении, и что, когда говорят о других средствах обороны помимо оружия, разумеют господство стратегических комбинаций. Мы готовы с этим согласиться, так как находимся именно на той точке, к которой хотели прийти. Мы утверждаем: раз тактический результат боев образует основу всех стратегических комбинаций, то всегда возможна угроза, что наступающий ухватится за эту основу и прежде всего обеспечит за собой мастерство в тактике, дабы этим путем разрушить стратегические комбинации. Поэтому последние никогда нельзя рассматривать как нечто самостоятельное; они будут иметь значение только тогда, когда по той или другой причине тактические результаты нам не внушают тревоги. Чтобы в нескольких словах пояснить нашу мысль, мы лишь напомним, что такой полководец, как Бонапарт, ни на что не оглядываясь, прорывался через всю стратегическую паутину, сплетенную его противниками, и сам стремился в бой, так как он почти никогда не сомневался в его исходе. Поэтому всякий раз, когда стратегия его противников не направляла всех своих усилий на то, чтобы подавить его в этом бою превосходными силами, и пускалась в более тонкие (слабейшие) комбинации, она оказывалась разорванной, как паутина. Но если такого полководца, как, например, Дауна, можно было остановить подобными комбинациями, то было бы бессмысленным предлагать Бонапарту и его армии то, что прусская армия предлагала в Семилетнюю войну Дауну и его армии. Почему? Потому что Бонапарт отлично знал, что все сводится к тактическим результатам, и был в них уверен, в то время как у Дауна дело обстояло иначе. Поэтому-то мы и считаем заслуживающим внимания указать, что каждая стратегическая комбинация покоится лишь на тактических успехах и что последнее обстоятельство как при кровопролитном, так и при бескровном исходе является действительно основной причиной решения. Лишь когда последнего не приходится опасаться, – будь то вследствие характера противника или условий, в которых он действует, или по причине морального и физического равновесия обеих армий, или даже вследствие перевеса наших сил, – тогда можно ожидать чего-нибудь от стратегических комбинаций самих по себе, без боев.

На всем протяжении военной истории мы находим большое число походов, в которых наступающий, не вступая в кровопролитный бой, отказывался от дальнейшего наступления, следовательно, одни стратегические комбинации оказывали сильное влияние; это могло бы навести на мысль, что по меньшей мере они обладают сами по себе большой силой и часто могут одни решить дело, если нет оснований предполагать чересчур решительный тактический перевес наступающего. Но на это мы должны ответить: если в данном случае говорят о явлениях, имеющих свой источник на театре войны и, следовательно, относящихся к самой войне, то такое представление ложно; безрезультатность большинства наступлений имела свое основание в высших, т. е. политических, условиях войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.