Глава 11 «Дело Остера» и римские мирные переговоры

Глава 11

«Дело Остера» и римские мирные переговоры

По сей день слышны голоса, обвиняющие шефа абвера и его начальника Центрального отдела Остера, якобы возглавлявших какую-то группу Сопротивления. Нередко и весь абвер осуждают за предательскую деятельность в отношении рейха. Однако их деятельность никак не соответствует понятию Сопротивления. Тем не менее, в качестве доказательства их причастности к этому приводятся так называемые «архивы Остера» — его личные записи как начальника отдела «Зет» (Z), конфискованные гестапо после покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. Из этих записей делают вывод, будто Остер и его ближайший сотрудник фон Донаньи с ведома или, по крайней мере, при попустительстве Канариса комплектовали абвер в своих целях и использовали его недобросовестно; они якобы вели мирные переговоры с правительствами нейтральных стран и даже с враждебными государствами, их обо всем предупреждали и даже передавали им важные военные планы.

К этим обвинениям следует подходить весьма осторожно и серьезно. При этом вопрос стоит прежде всего о том, верно ли Остер совершил предательство, и если это на самом деле так, то какие были у него для этого мотивы и что можно сказать в его оправдание.

Генерал-майор Ганс Остер родился 9 августа 1888 г. в Дрездене в семье евангелического пастора. По окончании гимназии он решил стать офицером, участвовал в Первой мировой войне, дослужился до начальника штаба дивизии и был переведен в 100 тысячный рейхсвер. Он был и остался монархистом, ибо был глубочайше убежден в превосходстве такого строя, особенно применительно к Германии. Ему было трудно служить хрупкому партийному государству «первой (Веймарской) республики», и он не усмотрел ни в одной фазе ее существования никаких условий для примирения и согласия государства с армией. В начале 30 х гг. Остер близко сошелся с генералами фон Шлейхером и Хаммерштейн-Эквордом, а также с полковником фон Бредовым, считавшимися противниками Гитлера. Постоянное внимание к политическим вопросам обострило взгляды Остера, однако приход Гитлера к власти он воспринял, как и многие военные, отнюдь не как начало катастрофы. Но уже вскоре он распознал лживую демагогию и аморальность нацистского руководства. В конце 1932 г. он подал в отставку, но через 9 месяцев был приглашен в абвер вначале как вольнонаемный служащий, а с марта 1935 г. стал офицером разведки в чине майора. После кровавых событий 30 июля 1934 г. Остер увидел в возвышении гестапо и СС угрозу всему тому, что было основой его веры, его понятий чести и морали. Его неприятие «осквернителей рейха» скоро превратилось в полное отрицание нового режима.

С момента инсценированного «дела» против генерал-полковника фон Фрича Остер с растущей энергией начал вербовать среди друзей и единомышленников тех, кто мог понадобиться для устранения Гитлера каким-либо образом. Он совсем не скрывал своей ненависти к «этому Эмилю»[195], как он называл Гитлера, и настойчиво нажимал на скептиков и сомневающихся, призывая их к действию. Он говорил: «Война — это безумие. Без устранения Гитлера мира не будет. Вы с нами или нет? Риск? 90 процентов из нас кончат на виселице»[196]. Надо сказать, что Канарис и Остер выступали против тирана с совершенно разных позиций: первый — как предельно осторожный тактик, второй — как откровенный радикал. Поэтому и их поступки сегодня кажутся беспорядочными. Остер систематически нес тайную внутриполитическую предупредительную информационную «службу» с целью «подогрева» оппозиции и колеблющихся генералов. Тем самым он создавал базу для сопротивления и гражданским кругам. С помощью этой «службы» он мог в течение нескольких лет не только держать генералитет и гражданскую оппозицию в курсе всех закулисных процессов, но и вуалировать антидиктаторские настроения, скрывая их от гестапо.

Все это происходило как бы за пределами служебных отношений в управлении. Какую бы информацию ни имел Канарис о делах «службы» Остера, он всегда держался в стороне, сглаживая острые углы, иногда даже тормозя ретивых, но в конечном счете смотрел на это скептически. При этом следует помнить, что Остер как начальник «Централи» фактически не имел отношения ни к одной из служб абвера. Он нес ответственность за: 1) все личные дела сотрудников абвера[197] и за комплектование и обучение резерва; 2) за распределение финансов абвера; 3) за центральную картотеку, где собирались сведения о всех важных результатах деятельности абвера. В этой картотеке регистрировались все агенты, доверенные лица, подозреваемые и т. д. Здесь находилось свыше 300 000 карточек, что, однако, не шло ни в какое сравнение с картотекой, например французского Второго бюро, собравшей предположительно 2 млн имен.

Как бы ни важен был отдел «Z» для абвера в целом, он оставался все же только административно-хозяйственной единицей. Личные действия Остера не имели для абвера никаких последствий. Остер никогда не был «начальником штаба» абвера, каким его пытаются изобразить. Нельзя говорить и о какой-то «группе Канариса — Остера», которая якобы была «разведкой в разведке». Такие определения сбивают с толку.

Уже во время судетского кризиса Остер надеялся, что возникший при этом вооруженный конфликт вызовет в Германии государственный переворот по инициативе генералов. Поэтому было предусмотрено с помощью собранных Остером материалов осведомить общественность о преступлениях, совершенных нацистским режимом. Но «Мюнхенское соглашение» избавило Гитлера от военной акции, которая уже планировалась. Когда же Гитлер 1 сентября 1939 г. напал на Польшу, и Англия с Францией, выполняя взятые обязательства, вступили в войну, для Остера наступил, по его выражению, «великий час» игры ва-банк, концом которой он считал крах Германии. На исходе 1939 г., когда абверу стало ясно, что планируемое наступление на Западе будет связано с попранием нейтралитета Бельгии, Голландии и Люксембурга[198], это вызвало у Остера новые соображения. Они сводились к тому, что весной 1940 г. еще можно было не допустить превращения войны в мировую, поскольку на единственном тогда Западном фронте армии стояли друг против друга в относительном бездействии. Поэтому Бек, Гальдер, Канарис и Остер, как и другие ведущие фигуры Сопротивления, искали способа добиться замирения. Ожидать таких шагов от самого Гитлера было невозможно. Правда, после победоносной кампании в Польше он в своей речи в рейхстаге заявил о готовности к переговорам о мире, но сам же и разрушил все предпосылки для этого заключением договора о разделе Польши. И все же спокойствие на Западном фронте надо было как-то использовать. Шеф абвера в этот период объездил всех командующих армиями и группами армий на Западе, пытаясь убедить их в невероятных трудностях наступления. Но генералы не были готовы сделать выводы из его предупреждений.

Однако Остера не разочаровали неудачи шефа. Поздней осенью 1939 г. Остер узнал о связях мюнхенского адвоката Йозефа Мюллера с Ватиканом по внутрицерковным вопросам и обсудил с Беком и Канарисом возможность вмешательства церкви. В конечном счете по предложению Остера доктор Мюллер был приглашен на службу в абвер как обер-лейтенант запаса и прикомандирован к центру абвера в Мюнхене. Мюллер должен был поставить перед папой Пием XII вопрос, на каких условиях в случае переворота в Германии папа будет содействовать достижению соглашения о перемирии с западными союзниками и последующем прекращении войны. Снабженный соответствующими документами от абвера, доктор Мюллер предпринял зимой 1939/40 г. несколько поездок в Рим. Он разговаривал с прелатом Каасом, который с 1933 г. являлся секретарем церковного совета храма Св. Петра, с монсеньором Шёнхофером, генеральным аббатом Нутсом и с патером Лейбером, личным секретарем папы. Пий XII довел предложения Мюллера до сведения британского посла при Святом престоле сэра Д’Арси Осборна. Последний тут же связался со своим министерством иностранных дел. Переговоры обещали дать какие-то результаты. При условии смены режима в Германии и ненападении на западе британское правительство было готово начать переговоры, не нарушая при этом интересы Германии, какими они были в 1937 г.

В феврале 1940 г. Мюллер составил полный отчет о римских мирных переговорах, получивший условное наименование «Доклад Икс», т. к. имя Мюллера решено было не открывать[199]. Непонятно, по какой причине этот важный документ был вручен генералом Томасом начальнику ОКХ Гальдеру только в начале апреля. Тем не менее Гальдер пришел с этим докладом к главнокомандующему сухопутными войсками фон Браухичу и попросил спокойно прочитать его, а на следующее утро поговорить о нем. «На следующий день, — рассказывал потом Гальдер, — я нашел своего начальника в необычно мрачном настроении. Он вернул мне бумагу со словами: «Вам не следовало это мне приносить! То, о чем здесь идет речь, — настоящая измена отечеству! Ни о чем подобном у нас не может быть и речи!» Потом он приказал мне арестовать того, кто это писал. На что я ему ответил: «Если кто-то должен быть арестован, арестуйте меня!»[200]

Добиваться от Гитлера перемирия или хотя бы отсрочки наступления на Западе было, конечно, уже поздно. И сам Гитлер, и большая часть молодого офицерства, вдохновленного победой над Польшей, были целиком настроены на войну, а генералитет отнесся к угрожающим предупреждениям абвера равнодушно. Кульминационный момент на пути к перевороту и миру был пройден. И недаром Ульрих фон Хассель сделал в своем дневнике следующую запись от 3 апреля 1940 г.: «Эти генералы, желающие свергнуть правительство, ждут от него соответствующего приказа!»[201]

В эти месяцы надежд и тревог Остер думал не только о государственном перевороте и начале мирных переговоров. Ему представлялось, что если он сможет сообщить угрожаемым странам — Голландии и Бельгии — сроки германского наступления на западе, то не остановят ли Гитлера их немедленные и вполне заметные меры? Таковы были, бесспорно, те мотивы, которые заставили Остера передать 7 ноября 1939 г. своему другу голландскому военному атташе в Берлине полковнику Сасу сведения о готовящемся вторжении. Как известно, начало наступления несколько раз переносилось. И все же Остер верил, что своевременное предупреждение нейтральных стран заставит их подготовиться, чтобы отразить нападение. Однако во всех случаях, когда Остер сообщал им очередной срок, никакой реакции это у них не вызывало.

Десятого января 1940 г. на северном участке Западного фронта немецкий самолет, заблудившись в тумане, сделал вынужденную посадку на границе между бельгийской и голландской провинциями Лимбург (обе носят одно и то же название) близ Мешлена-на-Маасе. У одного из летчиков был портфель с оперативными планами, которые он вез в Кёльн на совещание в генеральном штабе. Он, правда, попытался их сжечь, но это ему удалось лишь частично. По полуобгоревшим листам бельгийские военные власти установили, что перед ними не что иное, как план предстоящего немецкого наступления. Эксперты Третьей секции (разведка) бельгийского генштаба в тот же день подтвердили подлинность документов. Король Леопольд III приказал немедленно принять необходимые оборонительные меры, но держать все в строжайшем секрете. Решили поставить в известность об этом только командующих союзными войсками генерала Гамелена (Франция) и лорда Горта (Англия), а также голландского командующего генерала Рёйндерса. Последний внимательно прочитал послание бельгийцев и заявил, что не верит этим сведениям и что, даже если они верны, немцы теперь все переиграют. Его скептицизм был вполне оправдан. Это было уже далеко не первое предупреждение, однако во всех случаях за этим ничего не следовало. Рёйндерсу казалось просто невероятным, чтобы немецкий офицер мог стать предателем. Короче, Рёйндерс счел, что здесь речь шла о широком обманном маневре в общей войне нервов, которую Гитлер умел вести мастерски.

Большинство тайных служб подвержено искушению оценивать достоверность поступающих к ним различных сообщений со всех сторон сообразно с теми представлениями, которые они составили себе. Против такого подхода вряд ли можно возражать. Но он опасен, если застывает как штамп и заглушает то обостренное чувство разведчика, которое позволяет всякий раз улавливать непрерывные перемены в обстановке. Тем не менее верховное командование в Брюсселе провело нужные приготовления. Отпускников вернули в части, ввели «фазу Д» — предпоследнюю ступень всеобщей мобилизации. Несколько дивизий выдвинулись к границе. Но все эти меры не выходили за рамки поведения нейтральной страны. В соседних же Нидерландах всего лишь повысили бдительность, так что германский военный атташе полковник фон Паппенхайм мог с чистой совестью доложить в Берлин, что в Голландии никаких передвижений войск не происходит.

Хотя Остер действовал крайне осторожно, передавая голландцам устно сведения о сроках начала наступления, он не мог не учитывать, что его могут выследить в любой момент. Однако «Исследовательскому управлению» Геринга удалось подслушать телефонные разговоры Саса лишь в самые критические дни мая. Это «исследовательское» ведомство Геринга вовсе не было службой подслушивания ВВС. Скорее это была тайная техническая организация, которая в интересах Геринга вела наблюдение за всей проводной и радиосвязью как внутри Германии, так и за границей. В задачу этого ведомства, которое, как СД и абвер, было фактически третьей тайной службой, входили сбор и оценка политико-экономических сведений, интимных отношений сотрудников СД и гестапо. Известие о прослушивании телефонных разговоров голландского атташе Саса дошло и до ушей управления «Абвер/Аусланд». У Пикенброка и Бюркнера сразу возникло подозрение, что голландца проинформировал кто-то из сотрудников абвера. Пикенброк сразу предположил, что это дело Остера. Ситуация становилась критической и для Остера, и для Канариса после того, как один офицер из абвера-III в приватной обстановке услышал замечание некоего дипломата о том, что эти предупреждения исходят от Остера. Любопытно, что Канарис узнал об этих действиях Остера только в середине мая 1940 г. Об этом свидетельствуют настойчивые утверждения начальника разведцентра абвера в Анжере полковника Фрица Вебера. Канарис отнесся к этому крайне неодобрительно, но все-таки предпочел прикрыть своего подчиненного.

Каковы могут быть конкретные обвинения, выдвигаемые против Остера. если говорить о передаче сведений о сроках нападения, если они постоянно переносились? А за несколько дней до начала операции «Везерюбунг» (оккупация Дании и Норвегии) Остер сообщил своему приятелю Сасу, что Гитлер собрался напасть на Норвегию. Сас в ту же ночь (4 апреля) связался с датским военным атташе и предупредил его об угрозе немецкого вторжения. Но в Копенгагене к этому отнеслись несерьезно и в Осло это сообщение даже не передали[202]. А в конце апреля Остер с ведома и согласия генерал-полковника Бека поручил Мюллеру еще раз съездить в Рим и рассказать там своим доверенным лицам в Ватикане, что на государственный переворот рассчитывать уже нельзя и что наступление немецких войск вот-вот начнется.

В первых числах мая 1940 г. «исследовательское» ведомство Геринга перехватило две радиограммы бельгийского посланника в Ватикане своему правительству в Брюссель. Они были расшифрованы, и тут выяснилось, что бельгийский дипломат слышал о том, как какой-то прибывший в Рим немец говорил о предстоящем наступлении немецких войск. Канарис понял, что это был Йозеф Мюллер. Он вызвал его к себе и прямо спросил об этом. Мюллер ответил: «Я не знаю. Я должен еще раз выяснить в Риме, что там случилось»[203]. Адмирал поручил ему уладить это дело, и Мюллеру действительно удалось доказать, что сведения о намерениях немцев начать наступление исходили из окружения Риббентропа, стали известны итальянскому министру иностранных дел Чиано и распространились в итальянском высшем обществе. Доктор Мюллер составил подробный отчет об этом, и Канарис препроводил отчет в СД.

Сегодня мы знаем об этом больше. Сведения о предстоящем немецком наступлении на западе Чиано получил отчасти от рейхсляйтера Роберта Лея, а частично от самого Риббентропа. Эта неосмотрительная болтовня руководителя ГТФ (Германского трудового фронта) Лея была точнейшим образом передана итальянским МИДом англичанам[204]. В своем дневнике Чиано записал: «29.02.1940: Многие источники подтверждают, что Германия готовится к наступлению на Западном фронте. В окружении Геринга говорят о конце марта, т. е. о месяце, который в суевериях Гитлера играет большую роль». И еще одна запись: «10.03.1940: Риббентроп в Риме. Он довольно кичливо произносит следующее: «Через несколько месяцев французская армия будет уничтожена, а те англичане, что остались на континенте, попадут в плен».

Из дневника Йодля несомненно следует, что день начала наступления (10 мая) был окончательно назначен только вечером 7 мая. До этого ни в разговорах, ни в приказах высшего военного руководства никаких упоминаний о 10 мая не было. В этой связи заявление Жиля Перро в его книге «Секрет Дня G» о том, что доктор Мюллер информировал об этом дне бельгийского дипломата 1 мая 1940 г., не соответствует фактам[205].

И тем не менее приведенные аргументы не могут оправдать действия Остера. Даже с учетом того, что его предупреждения ни в малейшей степени не осложнили наступательные действия немцев и что вермахт не потерял ни на одного солдата больше тех потерь, которых и без того стоили кампании на севере и на западе. Но ведь он сознательно допускал излишние потери. И в его глазах это была жертва ради скорейшего окончания этой войны и спасения жизни миллионов людей. Для него война, которую Гитлер начинал против Норвегии, Дании, Бельгии, Голландии и Люксембурга, была несправедливой войной, нападением на мирные соседние народы, не давшие ему никакого повода для вступления в эту войну.

Восьмого апреля 1944 г. судьи полевого суда СС приговорили Остера за предательство к смертной казни. С формальной точки зрения совершенное им действительно выглядело как измена. Однако в действительности это было высшее проявление человеческого духа, который не может примириться с существующим строем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.