Глава 12 Конец. Начинается процесс капитуляции

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

Конец. Начинается процесс капитуляции

30 апреля, день, когда Гитлер покончил с собой в бункере рейхсканцелярии, был знаменательным для русских и по другой причине: полем битвы стал Рейхстаг, так и не восстановленный после пожара в 1933 году. Для защитников Берлина это здание не имело особого значения. Но после пресловутого процесса о поджоге Рейхстага 1933–1934 годов он считался у русских символом Берлина. 28 апреля приказ о взятии Рейхстага получил командир 79-го гвардейского стрелкового корпуса, входящего в состав 3-й ударной армии. Генерал-майор С.Н. Перевёрткин, получивший за воинскую доблесть звание Героя Советского Союза, свидетельствует:

«После того как мы сломили сопротивление немецких войск и полностью овладели районом Моабит, наш корпус вышел к берегу реки Шпре, протекавшей менее чем в 500 метрах от здания Рейхстага.

Здесь мы получили новый приказ: «Корпус форсирует Шпре, занимает здание Рейхстага, водружает на его куполе Знамя Победы и соединяется с нашими войсками, наступающими с южного направления».

Для солдата, будь он рядовым, сержантом, офицером или генералом, все части и приказы одинаково важны и почетны. Но этот приказ имел для нас особое значение. Мы видели в нем конец этой тяжелой кровопролитной войны.

Новость о том, что мы получили приказ атаковать Рейхстаг и водрузить на его куполе Знамя Победы, мгновенно облетела все подразделения нашего корпуса. Несмотря на изнурительные бои в течение последних двенадцати дней, наши солдаты пробились к самой реке. При этом коммунисты и комсомольцы шли впереди, показывая хороший пример остальным.

Первым серьезным препятствием на пути к Рейхстагу оказалась сама река Шпре с ее высокими бетонированными берегами.

Единственной возможностью форсировать Шпре был полуразрушенный мост Альт-Моабит, оборудованный с обеих сторон баррикадами.

Немцы держали все подходы к этому мосту под постоянным плотным огнем. На другой стороне возвышалось здание имперского министерства внутренних дел, которое наши солдаты называли «дом Гиммлера». Весь этот квартал обороняли войска СС. 28 апреля они получили даже подкрепление: ночью по воздуху из Ростока сюда был переброшен целый батальон морской пехоты. К тому же допрошенные лично мной пленные сообщили, что Гитлер лично контролировал центральный сектор обороны Берлина, в который входило и здание Рейхстага, и что он отдал приказ «держаться до последнего человека».

Нам предстоял тяжелый бой.

В ночь с 28 на 29 апреля подразделения полковника Негоды и генерала Шатилова предприняли первую попытку прорваться через мост. Саперы помогали расчистить путь. После кровопролитного боя удалось закрепиться на другом берегу. Передовые штурмовые группы ворвались в стоящие на берегу дома и в рукопашной схватке уничтожили оборонявшихся эсэсовцев. После перегруппировки мы продолжили атаку на «дом Гиммлера». Бой за этот дом продолжался весь день 29 апреля. Окопавшиеся здесь отборные подразделения войск СС были уничтожены. В этот же день мы заняли еще несколько зданий. Вечером 29 апреля перед взором наших солдат уже возвышалось огромное серое здание Рейхстага. Все входы и окна здания были замурованы, виднелись только узкие бойницы. Вокруг всего здания и в соседнем парке Тиргартен тянулись глубокие траншеи и ходы сообщения. Для обороны Рейхстага использовалась также зенитная артиллерия, поставленная на прямую наводку.

До здания Рейхстага оставалось не более двухсот – трехсот метров. Но эти вражеские позиции были хорошо укреплены. Пулеметные гнезда, заполненные водой траншеи и воронки мешали нашему продвижению к цели.

У нас оставался только один выход. Мы должны были организовать нашу атаку из уже занятого «дома Гиммлера». Танки заняли огневую позицию, в окнах министерства внутренних дел были установлены пулеметы. На верхние этажи бойцы занесли на руках даже пушки.

Каждый батальон получил Красное знамя. У самого корпуса тоже было очень красивое вышитое знамя. В эту ночь, с 29 на 30 апреля, три ударных батальона готовились к выполнению почетного задания.

30 апреля в 10 часов утра началась артиллерийская подготовка. Тысячи снарядов и мин обрушились на здание Рейхстага и прилегающую к нему территорию. Под прикрытием этого огня пехота медленно двинулась вперед к Рейхстагу. В 14.00, когда артиллерийский огонь достиг своего апогея, начался штурм здания Рейхстага.

Я стоял у окна в одной из комнат «дома Гиммлера». Мои нервы были напряжены до предела. «Как будет развиваться атака? Правильно ли я все рассчитал? Не будут ли напрасными жертвы в эти самые последние дни войны?» Такие мысли не давали мне покоя, пока я ждал телефонного звонка.

После томительного ожидания раздался звонок.

– Батальону Сазонова, понесшему тяжелые потери, удалось ворваться в здание Рейхстага. Я уже вижу знамя, которое они повесили над входом! – доложил мне полковник Негода.

Я позвонил генералу Шатилову:

– Доложите, как у вас идут дела!

– Батальоны Неустроева и Давыдова ворвались в здание Рейхстага, но остальные отрезаны концентрированным огнем немцев из района Тиргартена. Они залегли перед зданием. Повсюду идет тяжелый бой. С батальонами в здании Рейхстага связи нет. Это меня очень беспокоит! – отрапортовал генерал Шатилов.

– Знамя, где знамя? Вы видите его? – спросил я.

– Знамя находится в полку Зинченко. Они ведут бой! – ответил генерал Шатилов.

Я сам должен был доложить командующему нашей армией генерал-полковнику Кузнецову, как идут дела. Кузнецов постоянно торопил нас.

Поэтому я приказ артиллерии снова открыть огонь по зданию Рейхстага. Она должна была держать под постоянным обстрелом амбразуры защитников Рейхстага и подавить в зародыше любую попытку противника контратаковать.

Через некоторое время снова позвонил генерал Шатилов:

– Знамя, знамя, оно уже на крыше Рейхстага! Бой идет внутри здания… Я приму все меры, чтобы выполнить полученное задание как можно быстрее!

Однако до самого вечера бой продолжался с неослабевающим ожесточением. Немцы отступили в подвалы Рейхстага.

Вечером к нам на помощь подошли свежие части. Они выбили немцев из зданий, расположенных рядом с Рейхстагом. Красное знамя нашего корпуса медленно поднималось с одного этажа на другой. И когда солнце начало садиться и окрасило весь горизонт своим красноватым светом, два наших солдата водрузили Знамя Победы над поврежденным пожаром куполом Рейхстага. Два отважных бойца. Одним из них был русский Егоров, а вторым – грузин Кантария.

Ночью мы закрепились на позициях вокруг здания Рейхстага и стали готовиться к следующему дню. На следующий день мы собирались атаковать через парк Тиргартен в южном направлении, чтобы соединиться с подразделениями 8-й гвардейской армии».

Уже в течение двух дней бойцы армии Чуйкова вели бой в Тиргартене. Чуйков вспоминает:

«Захватив несколько небольших плацдармов на той стороне Ландвер-канала, войска армии начали штурмовать Тиргартен с юга. Острие удара всех частей, в том числе и наступающих с севера, запада и востока, было направлено на центр острова, где находилась ставка Гитлера и откуда все еще шли приказы о продолжении бессмысленной борьбы.

Территория Тиргартена напоминала сильно вытянутый эллипс – восемь километров в длину и два в ширину. Это все, что осталось от фашистской империи, – остров, охваченный огненным кольцом, которое неумолимо сжималось.

Бой за здание Рейхстага

В западной части Тиргартена раскинулся обширный парк и зоологический сад. В центре парка возвышались два мощных железобетонных бункера из шести этажей каждый – три под землей и три над поверхностью. Двухметровые стены с бойницами и смотровыми окнами, закрывающимися стальными створками, надежно укрывали находящиеся там узлы связи, пункты управления и штабы противовоздушной обороны Берлина. На крышах бункеров располагались зенитные батареи.

Одно из огромных зданий, которыми густо застроена восточная часть Тиргартена, мрачное, угловатое, с массивными квадратными колоннами, занимает целую улицу Фоссштрассе. Это и есть новая рейхсканцелярия. В ее трехэтажных подземных укрытиях нашел свое последнее убежище Гитлер. Пленные показали, что начиная с марта фюрер нигде не показывался [и все время находился в подземном бункере рейхсканцелярии]. Нам стало известно, что вместе с ним в подземелье имперской канцелярии находятся Геббельс, Борман, начальник Генерального штаба Кребс, заменивший на этом посту Гудериана, и много других высокопоставленных чиновников; всего около шестисот человек. Туда сходятся все нити руководства войсками Третьего рейха, и от того, как скоро будет взято это гнездо, последняя цитадель Гитлера, зависит окончание боевых действий не только в Берлине, но и на всей территории Германии.

Севернее имперской канцелярии, около Бранденбургских ворот, находится Рейхстаг – высокое, с куполом здание. Оно было повреждено прямыми попаданиями бомб и теперь представляло собой пустую массивную коробку, удобную для обороны как тактический опорный пункт.

Оперный театр, дворцы, музеи – все это гитлеровцы превратили в опорные пункты и мощные узлы сопротивления.

Каждый шаг здесь стоил нам труда и жертв. Бои за этот последний район обороны Третьего рейха отмечены массовым героизмом советских воинов. Да каких! Они шли на смертный бой в солнечные весенние дни. Они хотели жить. Ради жизни, ради счастья на земле они прокладывали дорогу к Берлину через огонь и смерть от самой Волги.

Два дня – 29 и 30 апреля – войска фронта, преодолевая возрастающее упорство противника, особенно батальонов СС, все глубже вгрызались в правительственные кварталы Берлина».

Как это ни покажется парадоксальным, но сопротивление германских войск постоянно возрастало. Не обращая внимания на то, что центральное командование войсками уже почти полностью отсутствовало, что отдельным подразделениям вермахта приходилось организовывать оборону на свой страх и риск, а русское кольцо неумолимо сжималось, защитники Берлина не думали о капитуляции (однако сдавались – см. далее. – Ред.). Пауль Давид, служащий швейцарской миссии на Кёнигсплац, расположенной недалеко от Бранденбургских ворот, рассказывает о боях за Тиргартен:

«На озеро, на руины домов, на улицы обрушивается град снарядов и мин из расположения противника. Потом русские поливают все вокруг пулеметным и автоматным огнем. Они упорно продвигаются вперед, захватывая одну улицу за другой. Защитники Берлина сдаются целыми группами.

Небольшая горстка артиллеристов ведет здесь свой последний, безнадежный бой. Стойко и мужественно они ведут непрерывный огонь по противнику, пока стволы их орудий не раскаляются добела. Над Тиргартеном поднимаются клубы гари и дыма, застилающие все небо. В воздух взлетают раздробленные ветки деревьев, камни и комья земли. Пахнет взрывчаткой.

«Огонь! – кричит осипшим голосом командир батареи. Если падет Кёнигсплац, то падет и Берлин. – Огонь! Огонь!»

Так вот он каков, этот фронт. Так вот она какова, эта война. И нации сознательно создают и оснащают новейшими видами вооружения свои армии, чтобы народ, чтобы семьи отдавали им своих сыновей! Сколько миллионов людей по всему миру называют себя христианами; и разве все то, что они усвоили из христианского учения, означает убивать, вместо того чтобы любить?! Но скорее поверишь именно в это, наблюдая за тем, как основательно готовится массовое убийство людей во время войн.

Эти артиллеристы сражаются как львы. Теперь они бьются за свою родную землю. Залп! Залп! Залп и ответный залп!

Теперь они разворачивают свои орудия. Новая цель – Моабит. «Огонь!» Бум! Трах! Бабах! Пороховой дым окутывает фигурки солдат, деревья и руины домов.

Теперь в бой вступают русские истребители, летящие на бреющем полете с востока. Они стремительно проносятся над нами – грохочут бортовые пушки, – и вот они уже исчезли. Но вскоре они возвращаются, на этот раз с запада, взмывают над Тиргартеном ввысь, описывают круг и с ревом устремляются вниз – ра-та-та! Раздаются пронзительные крики раненых; звучат команды. На какое-то время орудия замолкают. Прибегают санитары с носилками. Кто-то громко матерится, и прежде чем успевают унести всех раненых, батарея вновь открывает огонь. «Огонь! Огонь!»

Еще 30 апреля 1945 года Верховное главнокомандование вооруженных сил сообщило из ставки фюрера:

«Героическое сражение за центр имперской столицы продолжается с неослабевающей силой. В ожесточенных уличных боях подразделения всех родов войск, гитлерюгенда и фольксштурма удерживают центр города, представляющий собой символ германского героизма.

Отважные защитники Берлина остановили противника, прорвавшегося в районе вокзала Анхальтер, вдоль Потсдамерштрассе и в районе Шёнеберг. Самоотверженные экипажи транспортных эскадрилий люфтваффе ежедневно сбрасывают на город боеприпасы и оружие.

Южнее Берлина находятся наши дивизии, предназначенные для деблокирования столицы рейха. В настоящее время они ведут бой с крупными большевистскими соединениями, успешно отражая все их атаки во фланг и нанося противнику большой урон в живой силе и технике.

Между Берлином и Балтийским морем фронт стабилизировался на рубеже Креммен – Нойштрелиц – Нойбранденбург – Анклам».

Вечером этого же дня уставший генерал Чуйков возвращался в штаб армии со своего передового командного пункта. Он был поражен неослабевающей силой немецкого сопротивления. Ему позвонил маршал Жуков:

«Есть ли надежда, что к празднику Первого мая мы полностью очистим Берлин?» – спросил командующий фронтом.

Я ответил, что, судя по ожесточенному сопротивлению противника, которое, правда, постепенно ослабевает, надежды на скорую капитуляцию у меня нет.

На этом наш разговор и закончился. Маршал Жуков не дал никаких указаний, так как знал, что задача нам всем и так ясна».

Как же хотелось Жукову доложить Сталину о взятии Берлина войсками его фронта 1 мая, в «день международной солидарности трудящихся». Но вряд ли хоть кто-нибудь в штабах армий Жукова и Конева серьезно полагал, что берлинский гарнизон доживает свои последние часы. Смерть Гитлера ускорила ход событий на германской стороне. Генерал Вейдлинг, командующий всеми германскими войсками в Берлине, свидетельствует:

«Уже рано утром [30 апреля] у меня не было ни телефонной, ни радиосвязи с рейхсканцелярией, хотя ремонтные бригады связистов делали все возможное, чтобы восстановить постоянно рвущиеся телефонные линии. В то время как я размышлял над тем, как сообщить генералу Кребсу и бригадефюреру СС Монке о принятом мной решении [прорываться из Берлинского котла], около 16.00 ко мне прибыл штурмфюрер СС из боевой группы Монке и передал мне письмо фюрера, которое был обязан вручить лично мне в руки.

Я предположил, что меня собираются арестовать. Дело в том, что мой приказ, отданный комендантам оборонительных секторов Берлина, противоречил указаниям фюрера, полученным мной накануне вечером. Опыт последних дней свидетельствовал о том, что приказы коменданта Берлинского оборонительного района позднее проверялись на соответствие указаниям фюрера. <…>

Однако в письме содержалось лишь то, о чем фюрер говорил накануне вечером. В связи с нехваткой боеприпасов он разрешал войскам мелкими группами прорываться из окруженного города. Но он по-прежнему решительно отклонял капитуляцию! <…>

Телефонная связь с рейхсканцелярией все еще не была восстановлена, поэтому я решил сам отправиться туда и лично сообщить генералу Кребсу о своем решении, одновременно я хотел попрощаться с ним. Пока я ждал охрану, которая должна была сопровождать меня, прибыл еще один посыльный с письмом из рейхсканцелярии. Содержание письма было следующим: «Генерал Вейдлинг должен немедленно явиться в рейхсканцелярию к генералу Кребсу. Необходимо незамедлительно остановить все операции, запланированные на 30 апреля». Это письмо было подписано адъютантом бригадефюрера СС Монке.

Надо ли было отдавать контрприказы и немедленно останавливать все то, что было запланировано на вечер, или нет? Мне было ясно, что в первом случае битва за Берлин продлится еще 24 часа и что после сегодняшних боев и после дальнейшего продвижения противника к центру города нам вряд ли удастся вырваться из окружения! Речь шла уже о часах, которые оставались до соединения обеих вражеских группировок, наступающих с севера и юга на район станции метро «Цоологишер-Гартен» (зоопарк). Глубокие атакующие клинья противника продвинулись уже до Потсдамерплац и вокзала Анхальтер. От площади Белле-Альянцплац передовые отряды противника продвинулись вдоль Вильгельмштрассе почти до здания министерства авиации. Между площадями Шпиттельмаркт и Александерплац в нашем оборонительном поясе возникла широкая брешь. Вблизи здания Рейхстага шли ожесточенные бои.

Что могло быть причиной такого категорического приказа? Или фюрер принял другое решение? Может быть, после объективной оценки сил противника удалось склонить его к капитуляции? В этом случае было бы ошибкой не отдать немедленно контрприказы.

Я решил отменить отданные приказы и отправиться в рейхсканцелярию. На дорогу от комплекса зданий Бендлер-блока до рейхсканцелярии (около 1200 метров) нам потребовался почти час. Мы могли передвигаться только сквозь руины домов и по полуразрушенным подвалам. В рейхсканцелярии меня сразу отвели в кабинет фюрера. Здесь находились рейхсминистр доктор Геббельс, рейхеляйтер Борман и генерал Кребс».

Генерал Кребс сообщил Вейдлингу:

«1. Сегодня, 30 апреля, во второй половине дня, примерно в 15.15, фюрер покончил жизнь самоубийством.

2. В настоящий момент его труп сжигается в саду рейхсканцелярии в одной из воронок от снаряда.

3. Самоубийство фюрера должно храниться в строжайшей тайне [Вейдлинг дал слово не разглашать тайну вплоть до развития дальнейших событий].

4. За рубежом о самоубийстве фюрера был поставлен в известность радиограммой только маршал Сталин.

5. Подчиняющийся бригадефюреру СС Монке комендант центрального сектора подполковник Зайферт получил приказ связаться с русскими командными инстанциями и просить их сопроводить генерала Кребса к русскому главнокомандованию.

6. Генерал Кребс должен сообщить русскому главнокомандованию следующее:

а) о самоубийстве Гитлера;

б) содержание его завещания, согласно которому создано новое германское правительство в следующем составе:

рейхспрезидент: гроссадмирал Дёниц, рейхсканцлер: доктор Геббельс, министр иностранных дел: рейхсляйтер Борман, министр внутренних дел: Зейс-Инкварт, военный министр: генерал-фельдмаршал Шёрнер [Вейдлингу не сообщили, кто должен был занять остальные посты в правительстве];

в) просьбу о перемирии до тех пор, пока новое правительство не соберется в Берлине;

г) о желании правительства вступить с Россией в переговоры о капитуляции Германии.

7. Чтобы создать возможность ведения таких переговоров, необходимо непременно остановить все операции, запланированные на 30 апреля».

Комментарий генерала Вейдлинга: «Я был глубоко потрясен случившимся. Значит, вот таким был конец!»

Как пришли к решению просить русских о перемирии? Артур Аксман, который провел в рейхсканцелярии всю вторую половину дня 30 апреля, дает ответ на этот вопрос: «Гитлер был мертв… доктор Геббельс вознамерился взять на себя исполнение закона действия. Ближе к вечеру 30 апреля под его руководством состоялось совещание о том, что же теперь делать.

Геббельс и Борман хотели сначала переговорить с гросс-адмиралом Дёницем, и не только по радиоканалам. Чтобы можно было попасть к нему, было решено предложить русским заключить на несколько часов перемирие. В письме к русским решили сообщить также о смерти Гитлера.

В качестве парламентера был определен генерал Кребс: он работал раньше в немецком посольстве в Москве и хорошо говорил по-русски. Подумывали также о том, не должен ли и Мартин Борман сопровождать начальника Генерального штаба. Но Борман сам отсоветовал от этого; он посчитал, что будет неправильно посылать человека партии в штаб-квартиру Жукова. <…>

Хотя русские находились всего лишь в нескольких сотнях метров от нас, было очень трудно связаться с ними. У нас не было возможности подсоединить наш телефонный кабель к кабелю русских. Тогда мы попытались сделать это по радиоканалам.

Уже наступил вечер, а связь все еще не была установлена. Большую часть времени Геббельс находился в комнате для совещаний. Там шел разговор о составе нового правительства Германии. Но каждый чувствовал, что это была всего лишь теоретическая конструкция, существовавшая только на бумаге.

Геббельс взволнованно ходил по комнате из угла в угол. Еще раньше здесь не разрешалось курить, сейчас он закуривал одну сигарету за другой. Иногда он принимался насвистывать одну из своих любимых песен из тех времен, когда еще шла борьба за власть.

Когда мы с ним остались одни, он прямо заявил мне, что вопреки воле Гитлера не хочет пережить крушение рейха. Я напомнил ему о его малолетних детях. Во время своих визитов в бункер я иногда видел, как младшие весело скакали в коридоре. Я предложил ему распределить детей среди наших боевых групп, чтобы во время прорыва вывезти их из города.

Он обещал посоветоваться об этом с женой. Позже он сам заговорил со мной о судьбе своих детей: «Моя жена и я пришли к единому мнению, что наши дети умрут вместе с нами. Мы не хотим, чтобы они дожили до того времени, когда международная пресса будет поносить их отца как военного преступника. Если бы они были старше, то, я думаю, одобрили бы наше решение».

Незадолго до полуночи, между 30 апреля и 1 мая, удалось установить контакт с русскими».

Генерал Чуйков только собрался приступить к ужину, когда дежурный политотдела попросил его срочно подойти к телефону.

«Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В.А. Глазунов. Взволнованно, немного в приподнятом тоне он доложил:

– На передний край 102-го гвардейского стрелкового полка 35-й дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения.

Ему удалось перейти канал на участке висячего моста [Богенбрюкке]. Фамилия этого подполковника Зейферд [Зайферт]. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского Верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителем Верховного командования Германии.

– Ясно, – ответил я. – Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их на том же участке, где перешел сам, через висячий мост.

– Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, – сказал Глазунов.

– Огонь на этом участке фронта прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.

Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии генерала В.А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом [Жукову] и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой командный пункт».

Вместе с Чуйковым прибытия немецких парламентеров с нетерпением ожидали и несколько штатских – писатель Всеволод Вишневский, поэт Евгений Долматовский и композитор Матвей Блантер. Чуйков свидетельствует:

«Каждый думал, пытался оценить назревающие события. Все беспощадно курили, часто выходили в зал с черными колоннами, чтобы отсчитывать шагами секунды непомерно длинных минут.

Вот уже три часа утра… Три с половиной… Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая… В Берлине мрачно, а там, на Родине, в ее восточных районах, уже начались первомайские демонстрации. Отстает время в Средней Европе от нашего – солнце восходит с востока! Там, в Сибири, на Урале, в Москве, люди уже проснулись и ждут сообщений о том, что происходит сейчас на фронте, в Берлине.

Наконец в 3 часа 55 минут дверь открылась, и в комнату вошел немецкий генерал с орденом Железного креста на шее (Рыцарский крест Железного креста. – Ред.) и фашистской свастикой на рукаве [?].

Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой, на лице шрамы. Правой рукой делает жест приветствия по-своему, по-фашистски; левой подает мне свой документ – солдатскую книжку. Это начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе вошли начальник штаба LVI танкового корпуса полковник Генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик. Кребс не стал ожидать вопросов.

– Буду говорить особо секретно, – заявил он. – Вы первый иностранец, которому я сообщаю, что тридцатого апреля Гитлер добровольно ушел от нас, покончив жизнь самоубийством.

Произнеся эту фразу, Кребс сделал паузу, точно проверяя, какое воздействие произвело на нас это сообщение. Он, по-видимому, ожидал, что все мы набросимся на него с вопросами, проявим жгучий интерес к этой сенсации. А я не торопясь, спокойно сказал:

– Мы это знаем!

Затем, помолчав, попросил Кребса уточнить: когда это произошло.

Кребс заметно смутился. Он никак не ожидал, что его сенсационное заявление окажется холостым выстрелом.

– Это произошло в пятнадцать часов сегодня, – ответил он. И, заметив, что я смотрю на часы, поправился и уточнил: – Вчера, тридцатого апреля, около пятнадцати часов.

Затем Кребс зачитал обращение Геббельса к советскому Верховному командованию, в котором говорилось:

«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем:

Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 30 минут самовольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Дёницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.

Геббельс».

Кребс вручил мне еще два документа: о его полномочиях на ведение переговоров с русским Верховным командованием [бланк начальника имперской канцелярии с печатью подписан Борманом 30 апреля 1945 года] и завещание Гитлера со списком нового имперского правительства и Верховного командования вооруженных сил Германии [этот документ подписан Гитлером и свидетелями; на нем пометка – 4 часа 00 минут 29 апреля 1945 года].

Кребс как бы хотел прикрыться этими документами от вопросов, которых, разумеется, ожидал. Он чувствовал неловкость и трудность дипломата, пришедшего не просто представлять одну сторону другой, но и просить «пардона». Конечно, ему хотелось осторожно прощупать нас, узнать, нельзя ли чего выторговать, играя на наших чувствах обоснованного недоверия к союзникам по антигитлеровской коалиции, которые так долго тянули с открытием второго фронта. В то же время ему, закоренелому нацисту, не так-то легко было признать себя побежденным. Ведь он принимал личное участие в походе на Восток».

Чуйков решает отложить в сторону все остальные вопросы и тем самым заставляет Кребса сразу перейти к делу, ради которого он пришел:

«– В этих документах речь идет о Берлине или обо всей Германии? – спросил я Кребса.

– Я уполномочен Геббельсом говорить от имени всей германской армии, – последовал ответ.

Соединился по телефону с маршалом Жуковым, доложил, что Кребс уполномочен временно прекратить военные действия.

Жуков спрашивает Кребса, идет ли речь о капитуляции.

– Есть другие возможности прекратить войну, – ответил Кребс. – Для этого необходимо дать возможность собраться новому правительству во главе с Дёницем, которое решит вопрос путем переговоров с советским правительством.

– Какое может быть правительство, если ваш фюрер покончил жизнь самоубийством, тем самым признал несостоятельность возглавляемого им режима. После него, наверное, остался кто-то из заместителей, который вправе решать – быть или не быть дальнейшему кровопролитию. Кто сейчас замещает Гитлера?

– Сейчас Гитлера замещает Геббельс. Он назначен канцлером. Но перед смертью Гитлер создал новое правительство во главе с президентом гроссадмиралом Дёницем. <…>

Получив первые ответы на свои вопросы от Кребса, решаю позвонить командующему фронтом».

Чуйков подробно проинформировал своего начальника о миссии Кребса и зачитал по телефону письмо Геббельса Сталину. Жуков пишет:

«Ввиду важности сообщения я немедленно направил моего заместителя генерала армии В.Д. Соколовского на командный пункт В.И. Чуйкова для переговоров с немецким генералом. В.Д. Соколовский должен был потребовать от Кребса безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

Тут же соединившись с Москвой, я позвонил И.В. Сталину. Он был на даче. К телефону подошел начальник управления охраны генерал Власик, который сказал, что товарищ Сталин только что лег спать.

– Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может, – сказал я генералу Власику.

Очень скоро И.В. Сталин подошел к телефону. Я доложил о самоубийстве Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии.

И.В. Сталин ответил:

– Доигрался подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?

– По сообщению генерала Кребса, труп Гитлера сожжен на костре.

– Передайте Соколовскому, – сказал Верховный, – никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести. Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть. Сегодня у нас Первомайский парад».

Тем временем на командном пункте Чуйкова в доме № 2 на Шуленбургринг, в берлинском районе Темпельхоф, продолжались переговоры с генералом Кребсом. Утром 1 мая к Чуйкову прибыл генерал армии Соколовский. Его быстро ввели в курс дела. Писатель Всеволод Вишневский наряду с другими записывал ход переговоров:

«Соколовский [обращаясь, к Кребсу]. Когда вы объявите о Гитлере [смерти] и Гиммлере [о сепаратных переговорах с западными союзниками]?

Кребс. Тогда, когда мы придем к соглашению с вами о новом правительстве.

Соколовский. Командующий фронтом [Жуков] считает, что сначала надо объявить Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам.

Кребс [оживляясь]. Очень умный совет. Это можно сейчас же сделать. Конечно, с разрешения доктора Геббельса. Я снова прошу послать к нему моего адъютанта.

Чуйков. Надо передать Геббельсу, что до капитуляции не может быть нового правительства.

Кребс. Сделаем паузу [перерыв между боями]. Создадим новое правительство…

Чуйков. После полной капитуляции.

Кребс. Нет.

Соколовский. У вас же есть Геббельс и другие – и вы сможете объявить капитуляцию.

Кребс. Только с разрешения Дёница, а он вне Берлина. Мы могли бы послать Бормана к Дёницу, как только объявим паузу. У меня нет ни самолета, ни радио.

[Атмосфера накаляется.]

Чуйков. Сложите оружие, потом будем говорить о дальнейшем.

Кребс. Нет, это невозможно. Мы просим перемирия в Берлине.

Чуйков. У вас есть коды, шифры и так далее?

Кребс. Они у Гиммлера… [Чайков с Соколовским невольно переглянулись.] Если вы разрешите паузу – мы придем к соглашению.

Чуйков. Только на основе капитуляции, после которой Дёниц сможет прийти к нам, как это сделали вы.

Кребс. Надо Дёница вызвать сюда, пропустите его.

Соколовский. Капитулируйте – и мы пропустим его немедленно.

Кребс. Я не уполномочен это решить…

Чуйков. Немедленно капитулируйте, тогда мы организуем поездку Дёница сюда.

Кребс. Сначала связь с Дёницем, потом капитуляция. Я не могу без Дёница капитулировать. [Подумав.] Но я все же мог бы спросить об этом Геббельса, если вы отправите к нему полковника. [Показывает на своего адъютанта.]

Соколовский. Итак, мы пришли к следующему: немецкий полковник идет к доктору Геббельсу узнать, согласен ли тот на немедленную капитуляцию?

Кребс [прерывая]. Будет ли перемирие, или до перемирия Геббельс должен согласиться на капитуляцию?

Соколовский. Мы не разрешим запрашивать Геббельса о перемирии.

Кребс [снова упирается]. Без Дёница ни я, ни Геббельс не можем допустить капитуляцию.

Чуйков. Тогда вы не создадите правительство.

Кребс. Нет, надо создать правительство. Потом решить вопрос о капитуляции».

Соколовский позвонил из соседней комнаты Жукову, который согласился, чтобы немецкий полковник проконсультировался с Геббельсом по вопросу о капитуляции. После этого Чуйков приказал штабу одного из русских батальонов, занимающего позиции на передовой, вступить в контакт с противником, чтобы установить телефонную связь с Геббельсом. Вслед за этим возобновились переговоры с Кребсом:

«Кребс. Правительство Германии должно быть авторитетным.

Чуйков. А вы считаете, что при полном поражении Германии авторитет Гитлера сохранится?

Кребс [печально]. Вы видите наши страдания. Может быть, авторитет фюрера стал несколько меньше, но он еще велик. Его мероприятия никогда не смогут измениться. Новые люди, новое правительство будут опираться на авторитет Гитлера.

[Какой-то фанатик! Говорит серьезно. И внешность солидная: на мундире – генеральские красные петлицы с золотом, узкие погоны, ленточка за кампанию зимы 1941 года, Рыцарский крест, другие награды…]

Кребс [продолжает]. Может быть, база будет шире, демократичнее. Я это допускаю. Но мы хотим сохранить себя. И если Англия и Франция будут нам диктовать формулы капиталистического строя – нам будет плохо!

Соколовский. Мы не хотим уничтожать немецкий народ, но фашизма не допустим. Мы не собираемся убивать членов национал-социалистической партии, но распустить эту организацию надо. Новое германское правительство должно быть создано на новой базе.

Кребс. Я думаю, уверен, что есть только один вождь, который не хочет уничтожения Германии. Это – Сталин. Он говорил, что Советский Союз невозможно уничтожить, и также нельзя уничтожить Германию. Это нам ясно, но мы боимся англо-американских планов уничтожения Германии. Если они будут свободны в отношении нас – это ужасно…

Чуйков. А Гиммлер?

Кребс. Разрешите говорить прямо? Гиммлер думает, что германские войска еще могут быть силой против Востока. Он доложил об этом вашим союзникам. Нам это ясно, совершенно ясно!..

Чуйков. Тогда, господин генерал, мне окончательно непонятно ваше упорство. Бои в Берлине – это лишняя трата крови.

Кребс. Клаузевиц говорит, что позорная капитуляция – худшее, а смерть в бою – лучшее. Гитлер покончил с собой, чтобы сохранить уважение немецкого народа!

[Логика самоубийц! Мы расспрашиваем генерала о подробностях самоубийства Гитлера.]

Кребс. Было несколько свидетелей: Геббельс, Борман и я. Согласно завещанию, труп облили бензином и сожгли… перед смертью фюрер попрощался с нами, предупредил нас. Мы отговаривали его, но он настаивал на своем. Мы советовали ему прорваться на Запад…»

Присутствующие спорили с Кребсом о национал-социализме, о германском милитаризме и о будущем.

«Огромная усталость. Звонок. Советское правительство дает свой окончательный ответ: капитуляция общая или капитуляция Берлина. В случае отказа – в 10 часов 40 минут мы начинаем новую артиллерийскую обработку города.

Генерал-лейтенант Духанов. Команду я дам.

Кребс. Я не имею полномочий. Надо воевать дальше, и кончится все это страшно. Капитуляция Берлина – тоже невозможна, Геббельс не может дать согласия без Дёница. Это большое несчастье… <…>

Соколовский. Мы не пойдем на перемирие и на сепаратные переговоры. Почему Геббельс сам не может принять решение?

Кребс [снова и снова]. Если мы объявим полную капитуляцию Берлина, то все поймут, что фюрер погиб. А мы хотим создать правительство и сделать все организованно.

Соколовский. Пусть Геббельс объявит…

Кребс [перебивая]. Но Дёниц – беспартийный. Легче решить ему. Пусть он и капитулирует, чтобы не нести напрасных жертв.

Соколовский. Капитулируйте и объявите о новом правительстве. Мы вам дадим для этого рацию в Берлине. Вы свяжетесь и с правительствами наших союзников.

Кребс. Да, Геббельсу, пожалуй, придется на это решиться. Может быть, можно мне поехать к нему?

Соколовский. Можете ехать. Мы говорим вам все напрямую. У вас положение безвыходное; даже нет связи между Геббельсом и Дёницем. А после капитуляции Берлина мы дадим вам самолет или автомашину и установим радиосвязь.

Кребс. Нас не арестуют? Все военные, которые будут руководить капитуляцией, останутся на свободе? Или мы будем считаться пленными?

Соколовский. Мы не знаем, каковы будут решения союзных правительств.

Кребс. Я снова повторяю свой вопрос: что нас ждет после капитуляции?

Соколовский. Мы гарантируем членам нового временного правительства право снестись с союзными правительствами совершенно официально. Решения примут три союзных правительства и, повторяю, вам сообщат…

Кребс. Мне надо узнать, что думает доктор Геббельс. Надо сказать ему о варианте капитуляции Берлина.

Соколовский. Выступайте перед тремя союзными державами. Так как Гитлер умер, то у вас все полномочия.

Кребс. Когда мы получим связь?

(Кребс нервничает. 10 часов 40 минут. Началась наша артподготовка. Пролетели самолеты. Возвращается переводчик, он очень взволнован.)

Переводчик. Когда мы шли, я кричал: «Не стрелять! Мы парламентеры!» Наши мне не ответили. Русский майор тянул провод для связи. На углу улицы Принц-Альбрехтштрассе он был обстрелян и ранен в голову. Полковник фон Дуфвинг шел за мной. Потом он снял шинель, положил оружие на землю и пошел с белым флагом вперед.

Немцы открыли по нему огонь. Тут же стояли русские – ранило несколько бойцов и офицера – командира роты. Они стояли неподалеку, ожидая связи. Но ее нет до сих пор. С русской стороны она включена, а с нашей стороны нет. Вероятно, [немецкая] боевая группа не была информирована. Что же теперь делать? Ждать связи или возвращения полковника? Русские сказали, что с их стороны полковнику будет обеспечено беспрепятственное возвращение.

Кребс. Вернитесь и обеспечьте переход полковника обратно. Ведь все было точно обозначено на карте. Кто стрелял?

Переводчик. Должно быть, немецкий снайпер. К сожалению, русский майор, очевидно, умрет. Жаль…

Отыскали на карте улицу Принц-Альбрехтштрассе. Смотрим. «Тут отель «Эксцельсиф», – показывает переводчик. – Тут мы кричали, тут стрелял наш снайпер. Русские не стреляли по всему участку». Отметили на карте три квартала. Телефонный звонок из нашего батальона: немецкий полковник перешел к немцам, но связи пока нет.

Чуйков [переводчику]. Идите.

Переводчик просит мегафон и белый флаг. Получив их, он четко повернулся, руку вверх, поклон нам – и ушел. Командующий артиллерией генерал Пожарский отдает приказ не вести огня на 35-м участке – от озера и до зоологического сада, вплоть до Фридрихштрассе: здесь пройдут парламентеры.

Кребс. 1 мая у вас – большой праздник.

Чуйков. А как же нам не праздновать сегодня – конец войны, и русские в Берлине.

Кребс. В 1941 году я был в Москве. Я уже говорил, что имел честь быть заместителем военного атташе. 1 мая во время парада я стоял на трибуне, возле Мавзолея. Я бывал и у Жукова. Он тогда был начальником Генерального штаба. Вероятно, он меня помнит».

Далее Чуйков вспоминает:

«После завтрака дали связь с имперской канцелярией. Генерал Кребс приободрился, просит точно записать все пункты капитуляции, предъявленные советским командованием. Берет в руку трубку и начинает говорить. Подчеркивает пункт: по радио будет объявлено о предательстве Гиммлера. Геббельс ответил, что требует возвращения генерала Кребса и тогда лично все с ним обсудит. Мы даем согласие.

Затем Кребс еще раз прочел свою запись наших условий капитуляции:

1. Капитуляция Берлина.

2. Всем капитулирующим сдать оружие.

3. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь.

4. Раненым обеспечивается помощь.

5. Предоставляется возможность переговоров с союзниками по радио.

Мы разъясняем:

– Вашему правительству будет дана возможность сообщить о том, что Гитлер умер, что Гиммлер изменник, и заявить трем правительствам – СССР, США и Англии – о полной капитуляции. Мы, таким образом, частично удовлетворим и вашу просьбу. Будем ли мы помогать вам в создании правительства? Нет! Но даем вам право сообщить список лиц, которых вы не хотите видеть в качестве военнопленных. Мы даем вам право после капитуляции сделать заявление союзным нациям. От них зависит дальнейшая судьба вашего правительства.

Кребс. Список лиц, находящихся в Берлине, который мы дадим, не будут рассматривать как список военнопленных?

Чуйков. Это обеспечено. Офицерам сохраним звания, ордена, холодное оружие. Мы даем вам право представить список членов правительства, право связи с Дёницем и так далее. Но все это после капитуляции.

Кребс. С целью образования общего легального правительства Германии?

Чуйков. Только для заявления и связи с правительствами государств нашей коалиции. Их дело решать, как будет дальше.

Кребс. Итак, после капитуляции советское радио даст сообщение о смерти Гитлера, о новом правительстве и о предательстве Гиммлера?

(Он заверил, что постарается быстро обо всем договориться.)».

В 13 часов 08 минут после более одиннадцати часов переговоров обессиленный Кребс покинул дом на Шуленбургринг. С риском для жизни ему удалось пробраться из района Темпельхоф назад в рейхсканцелярию. Здесь его с нетерпением ждали Геббельс и его сотрудники, среди них и Артур Аксман. Аксман свидетельствует:

«Русские отклонили наше предложение о перемирии. Они лишь взяли на себя обязательство обращаться с ранеными и пленными в соответствии с условиями Женевской конвенции об обращении с военнопленными. Они потребовали безоговорочной капитуляции и выдачи всех лиц, находящихся в бункере рейхсканцелярии.

Доктор Геббельс отреагировал на это сообщение словами: «Однажды я отвоевал Берлин у германских красных, я буду до последнего вздоха защищать его от советских красных. Те немногие часы, которые осталось мне еще прожить в качестве германского рейхсканцлера, я не собираюсь тратить на то, чтобы ставить свою подпись под актом о капитуляции.

Когда ближе к вечеру 1 мая я зашел к нему, меня встретила его жена словами: «Господин Аксман, свершилось».

Итак, дети были мертвы. Отравлены. Я не знал, что и сказать. Доктор Геббельс тоже молчал.

Но его жена попросила меня присесть за стол: «Мы хотим еще раз посидеть все вместе, как это было принято во времена борьбы за власть. – Она принесла кофе и спросила: – Вы еще помните то время?»

Теперь я снова обрел дар речи и рассказал, как пятнадцатилетним подростком ходил на собрания ее мужа и как его речи очаровали меня. Доктор Геббельс вспомнил о кровавой бойне в «красном» районе Берлина Веддинге, где в зале Фаруса он впервые выступил с пламенной речью о «неизвестном штурмовике», павшем в борьбе. И с этого вопроса «Вы еще помните?» действительно завязался разговор, который хотя бы на какое-то время отвлек нас от ужасного события и от того, что нам еще предстояло пережить.

При прощании Геббельс сказал: «Мы уйдем из жизни сегодня в 8 часов вечера. Может быть, вы еще зайдете к нам?»

Они оба пожали мне руку – в последний раз.

Где-то в половине девятого я вновь вернулся в бункер рейхсканцелярии. В коридоре я встретил Монке. Он сказал: «Доктор Геббельс и его жена мертвы».

Геббельс пережил своего фюрера только на один день. Он приказал одному из эсэсовцев, имя которого остается до сих пор неизвестным, застрелить себя вместе с женой в саду рейхсканцелярии. Их тела облили бензином и подожгли. Генералы Кребс и Бургдорф, как и некоторые другие военные, застрелились. Остальные стали готовиться к прорыву. Рейхсканцелярия, ставшая в последние месяцы центром германской обороны, прекратила свое существование. Но битва за Берлин все еще не закончилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.