Глава тринадцатая. ОКОНЧАНИЕ КАМПАНИИ 1714 ГОДА

Глава тринадцатая.

ОКОНЧАНИЕ КАМПАНИИ 1714 ГОДА

Сразу же по окончании сражения начались приготовления к празднеству в честь одержанной победы. Впрочем, радость победы нисколько не опьянила осторожного Апраксина, и он сразу принял меры против возможного проникновения вслед за нашими галерами шведских кораблей, хотя это многим и казалось маловероятным. Первой была отправлена к выходу из шхер «для караула» галера поручика Копорского полка Данилы Сумина, затем в помощь ей двинулись еще несколько галер бригадира Лефорта. В своем морском журнале Апраксин записал: «…осой час оная баталия окончалась, без всякого медления… учинил сигнал итти со всеми судами паки к Ангуту, дабы неприятель не мог в том месте флотом своим заступить, и ночевали близ Ангута, где наш был караул, куды и завоеванныя суды все приведены».

В течение двух последующих после Гангутской баталии дней наш гребной флот находился к северо-западу от мыса Гангут. Люди отдыхали, приводили в порядок побитые ядрами галеры, одновременно велось и наблюдение за движением шведского корабельного флота.

Надо ли говорить, как была воспринята победа при Гангуте теми, кто своим потом и кровью ее добыл? И Петра, и Апраксина, и всех остальных офицеров, солдат и матросов переполняли радость и гордость за совершенное ими. Еще бы, ведь им с минимальными потерями удалось добиться победы над главными силами шведского флота, решить все свои задачи, к тому же еще уничтожив попутно часть шведского флота!

Однако вначале отдали должное павшим. На ближайшем к месту боя островке Рилакс-фиорда в братской могиле захоронили погибших товарищей. Отслужили панихиду, склонили знамена, дали ружейный салют… И только отдав почести павшим, занялись делами победными, делами радостными.

Для этого галеры отошли от места боя на более широкий плес Захваченные у шведов суда были поставлены полумесяцем, так, как они располагались во время баталии. Пленные суда образовали часть дуги, вокруг которой уже выстроились полукружьем все галеры российского флота — целый плавучий город. Над трофейными судами распустили Андреевские флаги, под которыми висели приклоненные книзу флаги шведские. Первой справа от шведских галер стояла скампавея самого Петра, потом остальные суда авангарда, после них галеры кордебаталии и арьергарда. Посередине, прямо напротив «Элефанта», заняла место празднично украшенная сигнальными флагами галера генерал-адмирала «Святая Наталья». Она же стала и центром празднества. Вначале на «Святой Наталии» состоялся благодарственный молебен. Отслужив молебен, священники убирали аналой, вместо которого тут же был накрыт праздничный стол. Прежде чем сесть за стол, Петр потребовал себе фитиль и сам поднес его к затравке ближайшей пушки, затем ко второй и третьей. Эхо трехкратного залпа вспугнула задремавших было на волне чаек. А затем загрохотали уже сотни и сотни пушек. Вслед пушкам защелкали и «мелкие ружья», пистолеты с мушкетами — это отводили душу солдаты, те, на кого легла вся тяжесть и нынешнего похода, и прорыва и абордажа.

Только окончив пальбу, офицеры, матросы и солдаты направились к праздничным столам, уставленным вином и всем, что нашлось у баталеров. На «Святой Наталье» собрались флагманы, генералитет, бригадиры, да полковники. По правую руку от царя сел генерал-адмирал, по левую — генерал Михаил Голицын. Гуляли на сей раз с размахом, от всей русской души. «И тако с сим триумфом толь преславная виктория окончилась», — записал в своем морском журнале Апраксин.

А на следующий день после празднования гангутской победы в Рилакс-фиорде новое радостное известие — корабли Ватранга окончательно скрылись за линией горизонта, причем в западном направлении.

— Небось, побрел плакаться своему Карле о тяжкой доле! — смеялись на наших судах. — То-то Карла ему за энто дело холку-то намылит!

Прибыла посыльная шебека с бумагами из Ревеля. Среди бумаг — подарки и письмо царю от жены Екатерины Алексеевны: «Друг мой сердешный господин контр-адмирал, здравствуй на множество лет, — читал вполголоса, усмехаясь, генерал-адмирал, — посылаю к вашей милости пол пива и свежепросоленных огурчиков; дай Бог вам оное употребить во здравие. Против 27-го числа сего месяца довольно слышно здесь было пушечной стрельбы, а где она была: у нас или где инде, о том мы не известны, того дня прошу уведомить нас о сем, чтобы мы без сумнения были».

Обратно с шебекой с первой реляцией о виктории был отправлен капитан-поручик Захар Мишуков. Из Гангутской реляции Петра I: «Из флота от Гангута 1714 года, июля 29, коим образом Всемогущий Господь Бог Россию прославить изволил, ибо по многодарованным победам на земле ныне и на море венчати благоволил, ибо сего месяца в 27 день шведского шаутбенахта Нильсона Эреншильда с одним фрегатом, шестью галерами и двумя шхерботами, по многом и зело жестоком огне у Гангута, близ урочища Рилакс-фиорд взяли; правда, как у нас в сию войну, так и у алиртов с Францией много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана не единого, и токо с сею, мню, николи у нас не бывавшею, викториею вас поздравляем, а сколько с помянутым шаутбенахтом взято офицеров, матросов и солдат и прочего, також что наших убито и ранено, тому при сем посылаем реестр и реляцию купно с планом, который извольте немедленно напечатать и с сим посланным довольное число отправить к Москве и по губерниям, о чем он сам скажет».

Затем подошел и плавучий тыл, который привел капитан-командор Сиверс, — груженные припасами одномачтовые ялки — грузовые транспортные суденышки с непомерно широкой кормой.

— Слава Богу, теперь у нас всего в достатке, а потому нынче рацион полный командам выдать, — обрадовался Петр. — Да от меня еще по чарке сверх праздничной!

Последнее распоряжение царя было принято флотом «на ура».

Всю последующую ночь перегружали привезенный провиант на скампавеи. Праздники закончились, и гребному флоту предстоял поход на север, к порту Або. Там ждали припасы, а главное, первые русские суда. Следовало осмотреться в этой нашей новой базе десантных войск и по возможности разведать, что и как дальше.

Часть пленных было решено отправить в столицу, часть же свезли на берег в Тверминне. Там, на всякий случай, оставили двухтысячный гарнизон. Пленных же решили использовать на постройке новой крепости, которую решено было заложить на оконечности полуострова у деревеньки Ганге.

В полдень снялся с якорей и направился к Гангуту и дальше обратно в Гельсингфорс транспортный отряд Сиверса. Девять скампавеи вели на буксире захваченные шведские суда

— Зря не рискуй, в открытое море не вылезай, пробирайся шхерами, ежели шторм, прячься в закрытых бухтах и становись на якорь, — инструктировал капитан-командора Петр.

А затем по сигналу пушки снялся с якорей и весь гребной флот. Растянувшись на несколько миль, одна за другой, двинулись на север скампавеи с десантом. Десять тысяч солдат направились под началом генерал-адмирала Апраксина в Або, чтобы оттуда потом двинуться и дальше — к Аландским островам. Никто не загадывал наперед, но как знать, быть может, уже в эту кампанию им доведется впервые ступить на шведскую землю…

* * *

Ну, а что же происходило во время Гангутского боя на эскадре адмирала Ватранга? Как только последние российские галеры прошли мимо Гангутского мыса и скрылись в северных шхерах, Ватранг созвал «общее совещание для обсуждения вопроса, как… следует поступить с флотом». Участники этого капитанского консилиума, как сказано в журнале шведского адмирала, «единогласно признали необходимым оставить Гангеудд и отправиться на защиту шведских шхер». Но так как на море был по-прежнему штиль, сразу же отправиться в назначенный путь шведский флот не мог. Находясь у Гангутского мыса, Ватранг слышал лишь отдаленную канонаду, не имея возможности даже узнать, что же произошло с его блокирующим отрядом. Заметим, что правила войны тогда были все же куда более «джентльменскими», чем в позднейшее время. Поэтому Ватранг отправляет к Апраксину лейтенанта Энгельгольма с письмом сообщить ему о судьбе фрегата и галер «и, если таковые перешли во владение царя, то-просил об обмене шаутбенахта Эреншельда».

Поздним вечером 27 июля адмирал Ватранг при свете фонаря закончил свое послание королю о печальных событиях минувшего дня. Вручив письмо капитану «Вердена», который должен был доставить послание в Стокгольм, адмирал, страдая от бессонницы, снова вооружился гусиным пером, но на этот раз — чтобы заполнить свой походный дневник, которой он вел со свойственной ему скандинавской пунктуальностью: «На 4-й склянке “собачьей вахты” “Верден” снялся. Но я отправил лейтенанта Эльгенгольма с письмом к русскому генерал-адмиралу Апраксину с просьбой сообщить мне о судьбе нашего блокшифа и галер, и если таковые перешли во владение царя, то я просил об обмене шаутбенахта Эреншельда и капитана Сунда на взятых ныне с галеры “Конфай” в плен русских».

Не улучшил настроения шведскому командующему и следующий день. Из дневника Ватранга: «Среда, 28-го числа. Полный штиль. Из Кимото на шверботе прибыл лейтенант, чтобы справиться о положении вещей здесь, у нас, причем он не имел ни малейших сведений о том, что случилось с галерами; вчерашнюю стрельбу они тоже слышали, но из этого ничего определенного не могли заключить. Я его немедленно опять отправил обратно с письмом к шаутбенахту Таубе с изложением положения вещей и моим мнением о том, что шаутбенахту при этих обстоятельствах следовало бы предпринять. Утром вернулся посланный мною лейтенант, однако без ответа на мое письмо или сообщения, что они приняли русские письма и отправленные для шаутбенахта вещи… Лейтенант донес, что шаутбенахт жив и ранен в левую руку, а равно, что блокшиф и галеры вчера после тяжелого боя были взяты неприятелем и что он их видел у русских. О других же офицерах он не мог получить никаких сведений, а равно, как выше упомянуто, русские также не хотели принять посланные для шаутбенахта и капитана Сунда вещи. Но изъявили согласие по получении ими верных сведений об убитых и пленных сообщить мне таковые. Эти сведения затем и были сообщены, из коих выяснилось, что четыре обер-офицера были убиты…» Разумеется, что ни о каком обмене пленного Эреншельда также не могло быть и речи. Думается, что абсурдность просьбы была понятна и самому шведскому адмиралу, который даже не упомянул об этом отказе Апраксина в своем дневнике.

По сигналу с «Бремена» корабли один за другим начали сниматься с якорей и лавировать к югу для выхода на рейд полуострова Гангут. Вначале вытянулись корабли Ватранга, затем двинулась и эскадра вице-адмирала Лилье.

29 июля, уже оставив за кормой Гангут, Ватранг снова созвал на своем флагманском корабле капитанский консилиум для решения вопроса. На нем снова обсуждали, казалось бы, уже решенный вопрос куда идти?

— Русские рискнули и получили все! — мрачно заявил вице-адмирал Лилье. — А ведь нападение на Эреншельда не было для них необходимостью. Более того, оно было даже крайне опасным!

Присутствовавшие на консилиуме капитаны разом повернули головы в сторону вице-адмирала.

— Поясните! — кивнул Ватранг.

— Ведь стоило только во время этого боя подняться хотя бы небольшому ветру, и, увлеченные сражением, русские сразу же оказались бы запертыми в глухом заливе нашим корабельным флотом Русские поступили очень неразумно! На их месте я бы после прорыва сразу же ушел далее в Абосские шхеры и к Аландским островам, не ввязываясь в драку с отрядом Эреншельда.

— Увы, вы не русский адмирал, а их Апраксин вовсе не шведский флагман, в этом весь ответ на ваш вопрос! — невесело усмехнулся Ватранг. — К тому же мы просто не смогли бы, даже при хорошем ветре, с нашими глубокосидящими кораблями пройти по сложному и узкому фарватеру за Гангутом и запереть для русских тамошние проходы. Ну а удержать русских от их очередного прорыва к Аландам мы тоже теперь бессильны. Если они сумели без потерь прорваться мимо нас у Гангута, то за мысом у них куда большие возможности, ведь фарватер там шириной уже не в милю, как здесь, а почти в пять. А потому мы никого блокировать не будем. Сейчас речь идет уже о другом — о спасении самой Швеции!

Тот факт, что Ватранг дважды собирал совет для обсуждения одного и того же вопроса, говорит только об одном — шведский командующий находился в полной растерянности и слабо понимал, что ему надлежит делать. Капитаны кораблей опять решали, надо ли им отправиться на поиски русского корабельного флота к Ревелю или же встать на защиту шведского побережья от российских галер. Как следует из морского журнала шведского адмирала, на совете «были взвешены все доводы за и против, но мнение большинства было за защиту шведских берегов». Этому мнению Ватранг и последовал, предпочтя оборону собственно шведских земель от возможных десантов с галер поискам сражения с русским корабельным флотом у Ревеля. Думается, что в данной ситуации Ватранг поступил все же правильно: лучше иметь синицу в кармане, чем журавля в небе.

Самое любопытное состояло в том, что четвертый шведский флагман шаутбенахт, Таубе, узнав о трагедии Эреншельда в Рилакс-фиорде, не стал дожидаться указаний Ватранга, он самовольно бросил на произвол судьбы Аландские острова, уведомив старшего флагмана короткой запиской: «Должен всепокорнейше высказать, что для предупреждения обычной коварности нашего врага и его быстрого движения вперед было бы целесообразно обосновать свои позиции на шведской стороне близ Фурузунда… Предполагаю, что вы, по всей вероятности, не будете иметь ничего против, если я при первом благоприятном ветре уйду отсюда, тем более, что жители всей этой местности уже бежали».

* * *

Что касается начальника тылового отряда капитан-командора Сиверса, то на обратном пути в Гельсингфорс его ждало небольшое приключение.

В наступающих сумерках на подходе к Гангуту неожиданно для себя капитан-командор обнаружил лежащий в дрейфе неизвестный фрегат. При приближении тот оказалось шведским. Однако уходить в шхеры Сиверс не стал. Судно одинокое, и при слабом ветре против его десяти скампавей ему не выстоять при любом раскладе. Между тем с судна спустили шлюпку, которая ходко побежала в нашу сторону.

Капитан-командор, глядя подзорную трубу, недоумевал:

— Сказать что хотят, али попросить о чем?

Как оказалось, капитан шведского фрегата «Карлскрона» Христофоре прибыл к Ватрангу с почтой из Стокгольма, но, разминувшись с ушедшим от Гангута адмиралом, ничего не знал о событиях 27 июля. Увидев же «Элефант» и шведские галеры вместе с русскими судами, Христофоре решил, что это шведы ведут пленных русских, а потому и послал шлюпку, дабы поздравить Эреншельда с успехом.

Отправляемому лейтенанту Гольму он велел:

— Поздравь господина шаутбенахта, да разузнай у него все обстоятельства столь знатного боя!

Тем временем Сиверс приготовился встретить гостей. Одну скампавею он послал на перехват шведкой шлюпки. Со скампавеи спустили шлюпку с солдатами. Когда лейтенант Гольм приблизился к отряду Сиверса и разобрал, что над беднягой «Элефантом», как и над всеми другими шведскими судами, развеваются русские флаги, он было повернул обратно, но было поздно. Шведскую шлюпку перехватили.

Лейтенант Гольм был препровожден в выгородку, где коротали время пленные шведские офицеры во главе с шаутбенахтом Эреншельдом, который, думается, и рассказал посланцу любопытного фрегатского капитана «все обстоятельства столь знатного боя». Сопровождавшие же Гольма девять матросов также пополнили число шведских пленных.

— Этак, мы пока до дому дойдем, весь свейский флот к себе в полон позабираем! — переговаривались, смеясь, гребцы-солдаты.

— А чего их в полон забирать, когда они сами со всех сторон к нам так и плывут, что никаких харчей не настачишься! — отвечали им латавшие на куршее парус матросы.

Намеревался затем капитан-командор взять на абордаж и шведский фрегат (а чем черт не шутит!), но капитан Христофоре, поняв, с кем имеет дело, поставил все паруса и ушел в море.

«Карлскроне» поспешила в Стокгольм, обогнав посыльное судно Ватранга. Поэтому именно капитан Христофоре оказался первым гонцом, принесшим в шведскую столицу печальную весть. Он первым объявил королевскому совету, что у Гангута, скорее всего, произошло что-то очень нехорошее, так как часть шведского флота уже пленена русскими, тогда как другая просто исчезла.

Одновременно Христофоре начертал и донесение королю: «Настоящим доношу до сведения Вашего Величества, что после того, как 26 июля я послан был с фрегатом “Карлскрона” на усиление эскадры Ватранга, я прибыл на Ганге, нашел перед собою вместо эскадры Вашего Величества часть неприятельских галер и корабль, а потому был вынужден искать эскадру на шведской стороне».

* * *

Надо ли говорить, что в Стокгольме началась паника. Состоятельные бюргеры спешили уехать в свои поместья или куда-нибудь подальше. На улицах кричали, требуя защиты от московитов, толпы горожан и ремесленников, к самой столице стягивались полки. Впервые за несколько столетий шведской метрополии грозила опасность реального вторжения врага. А о небывалой победе еще вчера никому не ведомого русского флота уже говорила вся Европа, говорила с опаской, понимая, что гангутский гром — это лишь преддверие будущих морских побед России.

А в королевском совете уже в который раз вслух зачитывали донесение Ватранга: «Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события, наилучше знает Всевышний, которому известно, с каким рвением и с какими усилиями я старался выполнить возложенные на меня обязанности и как я усиленно старался разыскать неприятельский флот… к нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошел мимо нас в шхеры, причем огорчение наше усугубляется еще тем, что мы находимся в полной неизвестности о судьбе эскадры шаутбенахта Эреншильда… Неприятель, по-видимому, уже овладел Абоскими и Аландскими шхерами, и так как, вследствие недостатка лоцманов, нам представляется невозможным занять позицию в Аландских шхерах, то я не вижу более осторожного исхода, как направиться со всей моей эскадрой в такое место в шведской стороне, откуда наилучшим образом было бы защитить себя от пагубных намерений противника против столицы государства».

Принцесса Ульрика-Элеонора (замещавшая короля, все еще обитавшего после полтавского погрома где-то в турецких Бендерах) собрала ближайших советников: Арведа Горна, Рейнгольда фон Ферзена и Ника Тиссена и других. Думать было над чем: королевский флот — последняя опора державы — потерпел постыдное поражение от слабейших. Все понимали, что отныне над столицей нависла реальная угроза русского десанта. Надо было что-то предпринимать, причем предпринимать срочно.

Члены государственного совета уговорили принцессу выйти с ними в море на яхте, чтобы найти флот и вместе с адмиралом Ватрангом разработать план «для предотвращения дальнейших успехов неприятеля и вернейшей защиты государства».

Королевской яхте не пришлось долго плутать по морю. Эскадра Ватранга крейсировала в сотне миль от столицы в проливе Фурузунд, отделяющем Аландские острова от Скандинавии.

4 августа под пушечную салютацию принцесса поднялась на палубу флагманского «Бремена». Впервые в истории Швеции королевский совет собрался не в столичных апартаментах короля, а на борту линейного корабля, да еще в открытом море. Два дня заседал совет на борту «Бремена». Ватранг отчитался о своих действиях у Гангута, которые были одобрены и принцессой, и членами госсовета.

Обмахиваясь веером от спертого трюмного духа, принцесса заявила:

— Милый Ватранг, я прекрасно понимаю, что при столь необычайном штиле, который Господь сотворил у Гангута, вам совершенно невозможно было предотвратить проход неприятеля и его дальнейший успех! Посему я, как и прежде, пребываю к вам в полнейшей своей милости. Прошу же только об одном — защитите наши берега от хищных московитов.

Тогда же было решено, что Ватранг с 12 лучшими линейными кораблями должен крейсировать между островами Готланд и Даго (ныне Хийумаа), препятствуя торговле европейских государств с Россией, а заодно и прикрывая страну от возможного нападения датского или российского флота. Одновременно младший флагман вице-адмирал Лиллье с остальной частью корабельного флота и галерами должен начать крейсирование в проливе Седра-Кваркен, что между Аландскими островами и стокгольмскими шхерами, чтобы галерный флот России не форсировал пролив и не «беспокоил самое сердце и столицу государства».

Не задерживаясь и лишнего часа на дурно пахнувшем корабле, Ульрика-Элеонора поспешила на яхте в Стокгольм.

— Какие будут просьбы, адмирал? — спросила принцесса, уже сходя с борта «Бремена».

— Просьба одна, ваше высочество, — склонил увенчанную париком голову Ватранг. — У меня катастрофически не хватает матросов!

— Мы подумаем! — кивнула Ульрика. Настроение у принцессы было самое отвратительное.

Не далее как пару месяцев назад она была заочно помолвлена с сыном ландграфа Касселя Фридрихом Гессенским, известным красавцем и галантнейшим из всех европейских кавалеров, и теперь жила лишь ожиданием скорого приезда жениха в Стокгольм. А тут эти русские с каким-то Гангутом! Согласитесь, было от чего расстроиться.

* * *

Ради зашиты столицы шведское правительство объявило сбор ополченцев (горожан и сельских жителей) на случай высадки русского десанта Лагерь для ополченцев был создан на морском побережье у города Норртелье, близ которого шел шхерный путь к Стокгольму. Но толку от ополченцев было немного, так как они ничего не умели, да и воевать совершенно не желали, а при каждом удобном случае старались разбежаться по домам. Для усиления флота по распоряжению принцессы Ульрики (слово, данное Ватрангу, она сдержала) на кораблях собирали матросов. Вначале хватали столичных ремесленников и мастеровых людей, потом бродяг, затем арестантов, ну а когда и те кончились, принялись за больных и увечных. Капитаны принимали такое пополнение, плевались: то разбойники отпетые, то хромые да кривые. Но делать нечего, других-то вообще не было.

Защищать материковую Швецию надо было, прежде всего, со стороны Аландских островов. Именно оттуда к Стокгольму был самый близкий, а значит, самый удобный путь для русского флота и русского десанта. Но укрепить местные крепости шведы уже не успели — русские продвигались слишком стремительно.

Небольшой городок Або располагался на юго-западном берегу Финляндии у Ботнического залива. Местные обыватели жили мелкой торговлей, да рыбалкой. Никаких крепостных стен, ни фортов у Або не было и в помине — просто большая прибрежная деревня.

Немудрено, что, осмотрев городок, Петр сразу же распорядился строить оборонительные сооружения.

— Шведы не упустят случая изгнать нас отсюда при первой же возможности.

Царь знал, что говорил. На севере Финляндии еще бродили разбитые Голицыным, но еще не сложившие оружия полки генерала Армфельда.

Самого же Петра уже влекло дальше на запад, к берегам Швеции, туда, где еще не ступала нога русского солдата, но где она обязательно должна была ступить, чтобы положить конец этой кровопролитной и бесконечной войне.

5 августа наш галерный флот двинулся к Аландам. Тысячи больших и мелких каменистых островков и островов разбросала природа посреди Ботнического залива. Ко всеобщему удивлению, Аланды пали без единого выстрела. Шведские гарнизоны просто загодя оставили все острова, а большинство местных жителей покинули жилища, бросив хозяйство и скот на произвол судьбы. На Аланде, к удивлению наших, не оказалось ни одного шведского корабля или даже галеры. Так велик был страх, внушенный шведам нашей победой.

Два дня Петр и Апраксин на скампавеях обходили архипелаг. Заходили в многочисленные шхеры. Двигались только днем, боясь ночью налететь на каменные рифы.

Поскольку, по мысли Петра, наш корабельный флот без поддержки датской эскадры все еще не мог без риска атаковать в открытом море адмирала Ватранга и открыть галерам прямой путь на Стокгольм, на военном совете у Аландских островов было решено предпринять поход вдоль финского побережья Ботнического залива на север с целью полного вытеснения войск генерала Армфельта из Финляндии.

Решено было, что флот останется пока на Аландах, где укрепит острова и подготовит базу для последующего броска непосредственно к шведским берегам. Небольшой же отряд под началом генерал-майора Головина было решено послать к Швеции на пробу, чтобы и попугать, и пути на будущее разведать. Кампания 1714 года была уже, по сути, выиграна, и личное присутствие при флоте Петра становилось необязательным, так как со всем вполне мог справиться уже и сам Апраксин.

Поэтому Петр решил вернуться в Петербург, чтобы заняться накопившимися государственными делами, а заодно и по-настоящему отпраздновать гангутскую викторию.

Провожая Петра, Апраксин сунул ему в руку гербовую бумагу:

— Сие, государь, реляция моя князь-кесарю о твоих делах при Гангуте. Не обессудь за прошлое, что забаллотировали мы твой чин вице-адмиральский. Ныне же все будет по достоинству.

В ответ Петр демонстративно раскланялся:

— Благодарствую вас, господин генерал-адмирал, за доверие, моей скромной персоне оказанное!

Позвал секретаря Макарова:

— Гляди, сию бумагу храни как зеницу ока, в Петербурге доложишь.

В последний раз обойдя весь флот, Петр отправился на восток. Галеры же двинулись шхерами вдоль западного берега Финляндии на север, чтобы, развивая успех, овладеть городком Баса, а затем выдавить еще дальше на север шведские полки генерала Армфельда.

Баса пала без всякого сопротивления. Гарнизон бежал еще загодя. Отцы города во главе с бургомистром вынесли на атласной подушке золотые ключи.

— Сдаемся на милость и молим о пощаде!

— Трогать никого не станем, но провиантом поможете! — кивнул им Апраксин, ключик золотой в руках крутя.

— Премного благодарны, премного благодарны! — склонились в поклоне отцы города.

Там же, в Васе, Апраксин составил отряд скампавей под началом генерала Ивана Михайловича Головина Генералу велел строго:

— Грузи припасы, экипируйся. Даю тебе девять сотен служителей. Пойдешь к шведскому берегу, есть там неприметный городишка Умео. Сбрось там десант, пошуми побольше, наведи на шведов страх и трепет, так чтобы позабыли, как мамку родную кличут. В пути, будет случай, умыкай все суда купеческие. Всюду отыскивай лоцманов, знающих ихние места. Записывай берега и фарватеры, ибо, надеюсь, не в последний раз к шведским берегам подаемся. Разоряй все, что только можно, покуда припасы дозволят.

Одиннадцать скампавей генерал-майора Ивана Головина двинулись в демонстративный поход «на шведскую сторону» через Ботнический залив к городу Умео. Отряду Головина пришлось несладко. Переход через Ботнический залив был труден, но наши и это преодолели. Успех сопутствовал Головину. На пути к Умео он, захватив десяток шведских шхун, отыскал лоцманов и удачно высадил десант на материковом берегу. Так война впервые была перенесена непосредственно на территорию Швеции.

Хлипкие отряды шведского генерала Рамзо, «пометав кафтаны и ранцы», будто ветром сдуло. Страх обуял и местных жителей, которые убежали в горы. Перед тем как отступить, гарнизон подпалил город, но наши его быстро затушили.

— Всегда бы так воевать, — радовались наши солдаты, по улицам разгуливая. — Ни противника, ни жителей, а все лавки раскрыты: пей-ешь, не хочу!

Но пьянства не было, у Головина дисциплина была крепкая. В небольшом порту стояло с десяток бригов и шхун. Пришлось их уничтожить.

Весть о высадке русских на побережье Швеции достигла Стокгольма. Далеко, за тысячу верст от столицы, небольшой городок Умео, но у страха глаза велики. Завтра, быть может, русские появятся в стокгольмских шхерах.

Все бы ничего, да на обратном пути в финских шхерах октябрьский шторм разметал скампавей Головина. Буря разбила в щепки пяток галер. Море похоронило семь десятков солдат и матросов…

23 сентября галерный отряд Головина возвратился к Васе. Шведам было наглядно продемонстрировано, что их ждет в недалеком будущем

* * *

А главные силы галерного флота между тем продолжали медленно, шхерными фарватерами пробираться к северу. Идти стало веселее, так как теперь вдоль берега скампавеи сопровождала подоспевшая конница генерал-лейтенанта Брюса. Версту за верстой по каменистым кручам двигались войска по берегу, галеры шли рядом вдоль каменистых берегов. Боев и потерь не было, потому как шведы всюду спешно ретировались при нашем приближении. Хотя на севере Финляндии находилось еще до пяти тысяч шведов, но Апраксин, не имея кавалерии, запоздавшей в дороге, не надеялся на то, что шведов удастся быстро выковырнуть из северных чащоб. На это надо было время, а времени-то как раз было в обрез. До конца навигации остались уже считаные недели, а сделать на море предстояло немало.

— Идем вперед! — решил Апраксин. — А что касается шведов на севере, то, как ударят морозы, то и сами оттуда сбегут. Чего ж нам на них время попусту тратить?

Так и оказалось: опасаясь приближавшегося российского галерного флота и наступающей зимы, генерал Армфельт поспешно покинул Финляндию с остатками своих войск. Отныне вся Финляндия была свободна от шведских войск. Решив, таким образом, эту задачу, гребной флот двинулся в обратном направлении вдоль побережья Ботнического залива.

А время, и правда, истекало катастрофически, а потому, дойдя до города Нкжарлеби, Апраксин был вынужден возвратиться к Ништадту и там расположиться на зимовку. Встречные осенние ветры сбивали галеры с курса, шквалы несли плохо управляемые при шторме скампавеи на скалы, разбивали их вдребезги, погибали люди. Когда галерный флот вернулся в Ништадт, в строю недосчитались полтора десятка галер и скампавеи. Море навечно похоронило в своих водах две сотни солдат и матросов. Что касается нашего корабельного флота, то часть его осталась зимовать в Ревеле, остальные же у Котлина и в Петербурге.

Осень подходила к концу. Хлопья первого снега укрыли скалистые холмы шхерных островков, прибрежные каменистые отмели. Соприкоснувшись со свинцовыми волнами, снежинки тут же исчезали.

Генерал-адмирал заканчивал кампанию, собирался в дальнюю дорогу в Петербург по суше.

— Принимай, Михаил Михалыч, под свою руку галерный флот. — Апраксин перелазал бразды правления князю Голицыну. — Поспеть бы в столицу, небось, там уже справили викторию.

31 октября 1714 года, передав командование российскими силами в Финляндии генералу М.М. Голицыну, Апраксин отбыл в Петербург. Кампания 1714 года была закончена, и закончена блестяще.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.