СТАЛИНСКИЕ «ЛЮДИ-САМОВАРЫ»

СТАЛИНСКИЕ «ЛЮДИ-САМОВАРЫ»

«ОБРУБКИ ВОЙНЫ»

Ветеран Великой Отечественной войны Александр Захарович Лебединцев был первым человеком, который мне рассказал эту историю, запомнившуюся на всю жизнь: «1946 год. Курсы переподготовки офицеров в Арзамасе. Ежедневно проходя строем по улицам города, мы видели сидящего на крылечке лейтенанта без обеих рук, оторванных или ампутированных по самые плечевые суставы, без обоих глаз и с исковерканной нижней челюстью. Так вот, каждый раз, когда наша группа шла мимо бойца-инвалида, старшина курса майор Кавун всегда подавал строю команду: «Смирно! Равнение — налево!» И мы, чеканя шаг, маршировали перед этим трижды калекой, изуродованным еще в 1941 г. Он вскакивал и провожал строй поворотом головы.

Жизнь в ту пору была трудная. Полстраны лежало в руинах. Государство вряд ли платило арзамасскому страдальцу-лейтенанту достойную пенсию, которой бы хватало на безбедное существование. Но, думается, воинские почести, оказываемые ему почти ежедневно, скрашивали невеселые будни столь страшно пострадавшего на войне человека… И еще мне порой кажется, что именно вот такого калеку следовало бы изваять и поместить на постамент на самое видное место, а не советского фельдмаршала-победителя на бронзовом коне. Именно такой инвалид достоин был памятника еще при жизни. Но вряд ли получил обелиск даже после смерти. Как наверняка не получили обелисков на местах своего последнего упокоения те сотни тысяч рядовых солдат, лишившихся рук и ног в боях, которым великая держава в свое время смогла выделять лишь жалкие крохи, хватавшие лишь на то, чтобы не умереть с голоду…»

А сколько же было таких во всей Советской стране? По данным статистического исследования «Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь», во время войны было уволено по ранению и болезни 3 798 200 человек, из них стало инвалидами — 2 576 000. В том же источнике сказано, что анализ ранений военнослужащих по более 14 миллионов историй болезней дал следующие цифры: в верхние конечности было ранено 35,2% и в нижние конечности 35,6%, что в сумме составляет 70,8% из 100. Поистине страшные цифры, но действительность была куда страшнее! Инвалиды войны, которая еще продолжалась, оказались ненужными своему государству. Любопытная информация по этому поводу отражена в статье А.И. Вольхина «Оперативная работа территориальных органов НКГБ среди инвалидов ВОВ в 1943–1945 гг.»: «В годы войны в тыловые регионы Советского Союза, особенно в сельскую местность, непрерывным потоком возвращались с фронта инвалиды. Их присутствие существенно осложняло оперативную обстановку на местах.

С 1943 года в НКГБ СССР стала систематически поступать информация о росте напряженности в ряде тыловых регионов, связанной с адаптацией инвалидов к новым материально-бытовым, социально-политическим и психологическим условиям жизни. Необустроенность, голод, болезни, равнодушие и злоупотребления местных властей — все это порождало массовое раздражение, недовольство инвалидов, принимавшее порою деструктивную направленность. Имелись также данные о наличии среди инвалидов предателей и агентов немецкой разведки.

…Тяжелые материально-бытовые условия жизни, факты злоупотреблений местных должностных лиц служебным положением, имевшие место нарушения законов при назначении пособий и пенсий, отказы в ходатайствах, волокита, непредоставление льгот по налогам и многое другое — вот некоторые из предпосылок, провоцировавших инвалидов войны, преимущественно молодых 20–35-летних парней, на совершение преступлений. Часть инвалидов войны, выброшенных на обочину жизни, спекулировала, пьянствовала и хулиганила на рынках, привлекалась преступными элементами к мошенничеству, кражам, бандитизму, что сразу отразилось на состоянии общественной безопасности в стране».

О том, как жили инвалиды той войны, свою историю поведал киевлянин Ю.А. Багров: «Мне было семь лет, когда мы приехали из эвакуации в Киев. Мы жили в доме возле Бессарабки, там же недалеко была моя школа. Вокруг Бессарабки, вплоть до «второй Бессарабки», там, где сейчас стоит Дворец спорта, вдоль дороги стояли «рундуки» — такие прилавки, на которых торговали колхозники. Возле этих «рундуков» любили собираться инвалиды, в основном безногие, на тележках. Они играли в карты, в «очко», в «буру», в «секу». Играли и в «наперстки». Они не воровали, но «раздеть» в карты или в наперстки какого-нибудь крестьянина считалось доблестью. Когда холодало, инвалиды ночевали в вырытых ими землянках на Собачьей тропе (возле улицы Леси Украинки). Если же кто-то не хотел или не мог туда идти ночевать, то он спал под рундуком.

И вот однажды, когда я шел из школы, потерял сознание и упал от голода. Мама тогда потеряла или у нее украли продовольственные карточки, и мы голодали. Когда я очнулся, то увидел перед собой руку с куском хлеба и услышал: «Ешь, пацан, ешь». Так я познакомился с инвалидом — дядей Гришей, так я его называл. «Дяде» было лет 19–20, у него не было обеих ног. Когда «дядя Гриша» накормил меня хлебом, он сказал: «Пацан, ты когда из школы идешь — заходи сюда, хорошо?» И я стал заходить к «дяде Грише» каждый день. Садился рядом с ним на камень (он обязательно на него мне что-нибудь подстилал и говорил: «чтобы простатита не было») и наблюдал, как он играет в карты. Однажды, когда я пришел к нему после школы, «дядя Гриша», не отрываясь от игры, сказал: «Держи, пацан» и протянул мне руку в которой было что-то зажато. Я до сих пор помню эту чуть подтаявшую влажную ириску, которую он где-то для меня добыл. Это была первая в моей жизни конфета.

Так я несколько месяцев подряд приходил после школы к «дяде Грише». И узнал, что ноги он потерял в Корсунь-Шевченковском котле. В 43-м ему исполнилось 17 лет, его призвали и с тысячами других мальчишек, даже не выдав оружие, бросили в эту мясорубку. Сказали: «Оружие добудете в бою!» Им даже форму не выдали — не хотели тратить ее на пушечное мясо. А потом, после госпиталя и демобилизации, домой в село он не вернулся. Знал, что лишний рот в крестьянской семье — это страшная обуза. Живет только тот, кто может работать. И вот таких инвалидов на Бессарабке каждый день собиралось человек 400. Играли, пили, иногда дрались между собой. Они не боялись никого, потому что уже давно все потеряли, эти 20-летние мальчишки. Уважали только местного участкового, который сам был раненый фронтовик и, как говорили инвалиды, был нашего разлива. Терпеть не могли во множестве появившихся щеголеватых «фронтовиков» с одним-двумя орденами на груди. Называли их «мичуринцами». Я спросил: почему «мичуринцы»? «Они, когда мы воевали, в Ташкенте отсиживались, груши мичуринские кушали», — ответил «дядя Гриша».

Были среди таких, как «дядя Гриша», и те, которых называли «самоварами». Как пишет А. Добровольский, что именно так, «очень точно называли в послевоенной стране тяжело изувеченных взрывами и осколками людей — инвалидов, у которых не было ни рук, ни ног. Судьба этих «обрубков войны» до сих пор остается «за кадром», а многие из них так и числятся без вести пропавшими». Почему их называли «людьми-самоварами», автору статьи объяснил незнакомый мужичок на Валааме: «— А как же их по-другому назвать, — ведь при туловище-то один «крантик» остался!… Большинство калек — бывшие военные, увечья на фронте получили, у многих ордена, медали… В общем, заслуженные люди, но в таком виде стали никому не нужные. Выживали, побираясь на улицах, на рынках, у кинотеатров. Но, как говорят, сам Иосиф Виссарионович приказал эту публику ущербную увезти с глаз долой, спрятать подальше, чтобы городского вида не портили».