ОФИЦЕРЫ В ПЛЕНУ
ОФИЦЕРЫ В ПЛЕНУ
По данным Главного управления кадров МО РФ, боевые потери офицерского состава армии и флота в период Великой Отечественной войны были следующими:
1941 год — погибло 50 884, пропало без вести 182 432, всего 233 216;
1942 год — погибло 161 855, пропало без вести 124 488, всего 286 345;
1943 год — погибло 173 584, пропало без вести 43 423, всего 217 007;
1944 год — погибло 169 553, пропало без вести 36 704, всего 206 257;
1945 год — погибло 75 130, пропало без вести 5 038, всего 80 168.
Как известно, многие из пропавших без вести офицеров (в т.ч. генералов) оказались в плену. Взятых в плен советских военнослужащих немцы, как правило, делили на две группы: красноармейцев и командиров. И если это не удавалось сделать сразу, то по прибытии командиров в пересыльный лагерь, начиная от среднего звена (младшего лейтенанта), отправляли в офлаги.
Известно, что так называемая «селекция» касалась не только евреев и комиссаров, но и командного состава, который немцы старались немедленно отделять от рядовых и младших командиров, как возможных организаторов сопротивления.
Такая задача ставилась в проекте особого распоряжения к директиве №21 плана «Барбаросса». В ней, в частности, говорилось: «При захвате в плен войсковых подразделений следует немедленно изолировать командиров от рядовых солдат».
В первую очередь из командного состава немцы расстреливали политработников, особистов и работников военной прокуратуры. В связи с этим многие командиры, принадлежащие к этим группам, старались скрыть свое воинское звание и должность либо изменяли их. Некоторые командиры и вовсе представлялись в плену обычными бойцами, предварительно переодевшись в соответствующее обмундирование.
Но, как следует из некоторых воспоминаний, «подобное поведение некоторых советских офицеров вызывало непонимание и неприязнь со стороны немцев», — пишет Арон Шнеер в книге «Плен». «Почему немцы к советским офицерам плохо относились? Какое отношение… офицера к офицеру, когда вас поймали в солдатской гимнастерке и вы пытались затеряться в солдатской массе? С нашей точки зрения, может быть, это правильно, но с точки зрения немецкого офицера — страшное падение. Ты прячешься за спину солдата, когда солдат должен стоять за твоей спиной».
При регистрации в лагере военнопленный русский офицер обычно говорил о себе правду, но при переводе из одного лагеря в другой, «набираясь опыта, начинал понимать, что выгоднее сказать, а что, наоборот, не стоит сообщать о себе. Иногда получалось, что на каждого пленного заполнялось 5—6 регистрационных карточек, и немцы не могли понять: человек попадал в плен капитаном, а до последнего лагеря добирался младшим лейтенантом…»
В лагерях пленные офицеры разделялись на роты численностью до 250 человек. Командирами рот назначались офицеры, хоть немного знавшие немецкий язык.
В подчинении коменданта лагеря находился комендант также из числа военнопленных командиров. Именно ему и начальнику лагерной полиции принадлежала вся власть в лагере.
Один из самых известных офлагов на оккупированной территории СССР — Владимир-Волынск. Лагерь размещался на месте бывшего военного городка, за восемью рядами колючей проволоки. По свидетельству Ю.Б. Соколовского, в сентябре 1941 года все офицеры, содержавшиеся в лагере, были разделены на четыре полка по национальной принадлежности. Первый полк — украинский, второй и третий — русские, четвертый — интернациональный, состоящий из офицеров — представителей народов Средней Азии и Кавказа. Командиры полков были из числа пленных офицеров. Командиром украинского полка был подполковник Поддубный, бывший командир полка войск НКВД.
Комендантом лагеря был Матевосян — бывший командир полка или дивизии Красной армии.
Кроме комиссаров и евреев немцы расстреливали обычных офицеров за то, что не снял шапку перед немцем, за попытку к побегу, «за враждебность к немецкому народу», за воровство (т.е. за то, что подобрал 2—3 гнилых картофелины).
«Издеваясь, немцы запрягали по 8—10 пленных офицеров в повозку и катались по городу или, подгоняя штыками и прикладами, заставляли возить кирпич, воду, дрова, мусор, нечистоты из уборных».
В Бухенвальде первую группу прибывших советских офицеров и политработников численностью в 300 человек расстреляли в тот же день в тире, оборудованном в одном из цехов. Тела убитых сожгли в крематории, а кости выбросили в канализацию…
В 1943 году там же, только уже за саботаж и сопротивление, советских офицеров вешали прямо в крематории на 48 крюках.
В лагерях военнопленные офицеры точно так же, как и бойцы, стремились попасть в рабочие команды, где имелась возможность хоть что-то раздобыть для питания. Иногда там появлялся шанс для побега.
Свидетельствует Арон Шнеер: «С июня 1942 г. всех пленных офицеров Красной армии от младшего лейтенанта до полковника включительно, имевших гражданские специальности, стали отправлять на работу в военную промышленность. Из офлага Хаммельбург многих офицеров отправляли на авиазаводы “Мессершмитт” в Регенсбурге. В марте 1943 г. на заводе работало две тысячи советских военнопленных офицеров. (…)
Направляли офицеров и в другие рабочие команды. Например, одна из команд, состоявшая из 35—40 человек, перебирала свеклу и обслуживала сушильные машины на сахарном заводе. Паек оставался таким же, как в концлагере, однако свекла без ограничения — дополнительное питание. (…)
Хорошо питались работавшие в лагерных канцеляриях. Немцы отбирали сюда людей, знавших не менее двух языков: немецкий и французский. Один из работавших в канцелярии Шталага II-С в Грейсвальде — военнопленный офицер Новиков говорил: “Я лично и до войны дома так не жил”».
Использовались немцами и профессиональные знания советских офицеров. Так, еще летом 1941-го представители абвера и военно-исторического отдела ОКВ «отобрали среди пленных несколько десятков старших офицеров и предложили им описать историю разгрома своей воинской части, указать ошибки советской и немецкой стороны, допущенные в ходе боев».
Например, в офлаге в Хаммельбурге был создан Военно-исторический кабинет, который возглавил полковник Захаров. В работе этого кабинета участвовал комбриг М.В. Богданов, который написал историю 8-го стрелкового корпуса и обобщил все сведения о боевых действиях Юго-Западного фронта в июне — августе 1941 года.
С кабинетом также сотрудничали: подполковник Г.С. Васильев, комбриг А.Н. Севастьянов, полковник Н.С. Шатов, подполковник Г.С. Васильев и другие (всего до 20 старших офицеров РККА).
Известно, что Военно-исторический кабинет просуществовал до весны 1943 года. Затем почти весь состав кабинета перевели в Нюрнберг, где бывшие советские командиры работали в мастерской по изготовлению игрушек.
Но оговоримся, что не все хотели сотрудничать с оккупантами или сотрудничали с ними. Несомненно, процент таких офицеров был значительно выше, чем среди бойцов и младших командиров.
В книге Михаила Михалкова есть такой эпизод: «В камеру входит пленный боец с забинтованной головой.
— Кто там стрелял? — спрашивает сосед-матрос.
— Наш один застрелился, — отвечает боец. — С тремя шпалами. Полком, говорят, командовал. Встал около ямы и сам себе пустил пулю в лоб… Так с пистолетом в яму и упал.
— И сейчас там лежит? — спрашивает усатый мужик с длинным лицом.
— А где же ему быть, там и лежит. С орденом Красного Знамени на груди.
— А немцы?
— Подошли к яме. “Капут”, — говорят. И ушли.
— И пистолет не достали? — не унимается матрос.
— Да разве его оттуда достанешь. Там метров восемь глубины…»
Таким образом, и самоубийство подполковника следует понимать как акт сопротивления.
Но в целом сопротивление офицеров выражалось в саботаже в лагерях и на производстве.
Сопротивлением можно считать и побеги.
Все офицеры, кто неоднократно совершал побеги, кто участвовал в антигитлеровской агитации и пропаганде, кто был уличен в актах саботажа на немецких заводах и фабриках, в итоге попадали в концлагеря. Хотя и там, несмотря ни на что, умудрялись продолжать свою деятельность.
Самое значительное сопротивление советских офицеров произошло в Маутхаузене. В ночь с 2 на 3 февраля 1945 года узники 20-го штрафного офицерского блока (в основном офицеры-летчики) подняли восстание и пытались бежать. Их было 800 человек. Спаслись же человек 10.
К слову, в немецкий плен попали 80 советских генералов и комбригов.
В плену погибли 23 генерала — в том числе генерал-майоры:
командир 113-й стрелковой дивизии Х.Н. Алавердов;
командир 212-й механизированной дивизии СВ. Баранов;
командир 280-й стрелковой дивизии СЕ. Данилов;
начальник тыла 6-й армии Г.М. Зусманович;
командир 64-го стрелкового корпуса А.Д. Кулешов;
командир 196-й стрелковой дивизии К.Е. Куликов;
командир 6-го кавалерийского корпуса И.С Никитин;
командир 109-й стрелковой дивизии П.Г. Новиков;
командир 181-й стрелковой дивизии Т.Я. Новиков;
заместитель командира 11-го механизированного корпуса П.Г. Макаров;
командир 4-й танковой дивизии А.Г. Потатурчев;
командир 5-й стрелковой дивизии И.А. Пресняков;
командир 80-й стрелковой дивизии В.И. Прохоров;
командир 58-й гв. стрелковой дивизии Н.И. Прошкин;
командир 172-й стрелковой дивизии М.Т. Романов;
командующий артиллерией 5-й армии В.Н. Сотенский;
командующий артиллерией 11-го механизированного корпуса Н.М. Старостин;
командир 44-й гв. стрелковой дивизии СА. Ткаченко.
Не вернулся из плена профессор Академии Генштаба Красной армии генерал-лейтенант инженерных войск Д.М. Карбышев, погибший незадолго до конца войны в концлагере Маутхаузен.
При этапировании со «спецобъекта» умер от разрыва сердца командующий 20-й армией генерал-лейтенант Ф.А. Ершаков, наотрез отказавшийся от сотрудничества с немцами.
Бежал с этапа командир 49-го стрелкового корпуса генерал-майор С.Я. Огурцов. Вступив в польский партизанский отряд, он храбро сражался с врагом и погиб в бою.
Всего же успешно бежали из плена 5 генералов. Кроме Огурцова еще И.И. Алексеев, И.А. Ласкин, П.В. Сысоев, П.Г. Цирульников.
Генерал-майор Сысоев, командир 36-го стрелкового корпуса, находился в плену с июля 1941 года по август 1943 года, выдавая себя за рядового бойца. Совершив побег, примкнул к партизанам и в течение полугода воевал в соединении генерала Федорова, который отзывался о нем с большим уважением.
Были замучены гестапо генерал-майор авиации Г.И. Тхор и командир 14-й гв. стрелковой дивизии генерал-майор И.М. Шепетов — активные участники Сопротивления в Хаммельсбургском лагере для военнопленных, выданные пособником гитлеровцев — бывшим командиром 13-й стрелковой дивизии генерал-майором А.З. Наумовым.
* * *
Генерал-майор Потапов Михаил Иванович с начала Великой Отечественной войны командовал 5-й армией Юго-Западного фронта. Под его командованием армия участвовала в приграничном сражении, вела оборонительные бои на государственной границе южнее г. Бреста, затем в районах гг. Ковель, Дубно, Ровно, Житомир.
Позднее 5-я армия упорно оборонялась на позициях Коростеньского укрепленного района.
С 7 июля 1941 года она участвовала в Киевской оборонительной операции, сражаясь с превосходящими силами противника на Киевском направлении. В этих боях войска армии понесли тяжелые потери, а значительная часть армии попала в окружение.
Сам генерал Потапов при выходе из окружения, будучи контужен, 21 сентября 1941 года в районе города Пирятин был пленен немцами.
28 сентября 1941 года в штаб-квартире 2-й армии генерала допросил подполковник генерального штаба Ирнекс.
«Вопрос: Какова была задача 5-й армии вплоть до отступления из района Коростень — Овруч?
Ответ: Задача заключалась в обороне.
Вопрос: Какова была численность армии примерно в середине августа?
Ответ: В общей сложности около 70 000 человек, из них боевых частей около 20 000 человек. (На этот вопрос не могло быть дано ясного ответа, так как генералу было не вполне ясно понятие “боевой части”. Он употреблял понятие “рядовой пехоты” и предполагал, что таковых насчитывалось приблизительно 20 000 человек).
Вопрос: Чем объясняется большая разница между двумя цифрами?
Ответ: Разница возникла вследствие больших потерь в предшествующих боях. Тыловые службы в основном потерь не несли. Пополнение сражающихся частей не было.
Вопрос: Как оценивать положение армии, прежде всего учитывая положение в районе Припяти и в районе Рогачев — Бобруйск — Гомель?
Ответ: Общее положение было неблагоприятным. Однако не было никаких причин, учитывая положение на фронте, начинать отступление за Днепр. Наоборот, была задумана передовая позиция 5-й армии к северо-западу от Киева в качестве исходной позиции для наступления на юг. На тот случай, если бы Красная армия располагала достаточными силами, было безусловно необходимо удерживать позицию 5-й армии. Это мое личное мнение. Каких-либо мер или приказов по поводу проведения такого наступления не последовало.
Вопрос: Была ли необходимость отводить 5-ю армию за Днепр с учетом того, что немецкие войска заняли территорию к юго-востоку от Киева до устья Днепра?
Ответ: Такой необходимости не было…
Вопрос: Существовала ли связь между 5-й армией и силами красных, действующими в районе Мозырь — Гомель?
Ответ: Конечно, 5-я армия была постоянно в курсе дела относительно изменения положения в 21-й армии (штаб в Гомеле).
После образования 3-й армии (штаб-квартира северо-западнее Мозыря) с ней поддерживалась связь, поскольку она теперь стала непосредственным соседом 5-й армии. (Последующее существование Центрального фронта в Гомеле и порядок подчиненности, в частности, в этом районе, были генералу не вполне ясны.) Таким образом, армия была постоянно в курсе дела относительно изменения ситуации в районе Мозырь — Гомель.
Вопрос: Каково было намерение красных в этом районе?
Ответ: Намерение было — защищать территорию вокруг Мозыря, Днепр под Рогачевом и Сож, далее к востоку.
Вопрос: Было бы необходимо отводить армию, если бы это намерение можно было реализовать?
Ответ: В этом не было никакой необходимости. Кроме того, для отступления не было принято никаких мер и не было указаний на этот счет. Больше того, я ссылаюсь на уже упоминавшуюся благоприятную фланговую позицию армии.
Вопрос: Как оценивалось положение 5-й армии, когда в середине августа сложилось неблагоприятное положение для красных в районе к северу от Гомеля?
Ответ: Положение 5-й армии стало в высшей степени неблагоприятным. Однако уход за Днепр не был бы необходим в том случае, если бы можно было удержать Гомель. (Генералу, в частности, был известен тот факт, что в “котле” в районе Жлобин — Рогачев была уничтожена вся 21 -я армия, за исключением остатков двух дивизий. Он считал за промах со стороны командования 21-й армии, что для защиты Гомеля не нашлось по крайней мере одного корпуса. Он неоднократно задавал вопрос, какой корпус оборонял Гомель.)
Вопрос: Почему советская 3-я армия отошла из района между Припятью и Березиной за Днепр в направлении Чернигова?
Ответ: По той же причине, что и 5-я армия: потеря Рогачева и Гомеля.
Вопрос: Когда был получен приказ об отступлении 5-й армии?
Ответ: 19 или 20 августа. (Сначала генерал не мог вспомнить точно.)
Во всяком случае, в течение 24 часов после взятия Гомеля. (В ответ на уточнение, что Гомель был взят 19 августа.) Тогда приказ, вероятно, поступил 20-го утром, а отступление происходило в следующую ночь, т.е., наверное, с 20 на 21 августа.
Вопрос: Просила ли 5-я армия разрешения на это отступление?
Ответ: Нет, такой просьбы не было.
Вопрос: Были ли сделаны приготовления к отступлению, учитывая изменение положения под Гомелем?
Ответ: Нет, приготовлений такого рода не было.
Вопрос: Получала ли армия информацию из штаба фронта о неблагоприятном развитии событий под Гомелем?
Ответ: Нет, тогдашняя ситуация была известна армии за счет собственной связи с 3-й армией. (Вновь и вновь обнаруживается, что даже высшее командование не имело достаточной информации об общем положении дел.)
Вопрос: Еще раз: до взятия Гомеля обдумывалось ли каким-то образом отступление за Днепр?
Ответ: До взятия Гомеля возможность отступления за Днепр не обдумывалась. Напротив, существовал категорический приказ безусловно удерживать позицию, которую занимала армия.
Вопрос: Какова была цель отступления 5-й армии за Днепр?
Ответ: Причина заключалась в сокращении линии фронта.
Вопрос: Каков был участок отступления 5-й армии?
Ответ: Армия отступала севернее Тетерева. Для этого у нее были две переправы через Днепр — близ Навозы и железнодорожный мост юго-западнее Дымерки.
Вопрос: Какую задачу получила армия по достижении Днепра?
Ответ: Задача состояла в обороне Днепра на участке Лоев — Новый Глыбов.
Вопрос: Какие задачи имели 3-я или, соответственно, 21-я армии?
Ответ: Не знаю. Было известно только, что и 3-я армия начала отступление.
С 21-й армией никакой связи не было».
Из дальнейших вопросов и ответов выясняется следующее: против немецкого удара на Гомель были брошены два стрелковых корпуса: XXXI — северо-западнее и XV — севернее Чернигова. Они должны были держать линию фронта на участке Лоев — Репки — Крюков. Об отступлении и местонахождении 3-й армии никаких подробностей не было известно.
XV стрелковый корпус оказался не в состоянии сдержать немецкое наступление. Он был отброшен к Чернигову.
Фактически XV стрелковый корпус был разбит севернее Чернигова. Намерения воспрепятствовать немецкому удару по Чернигову, имея на фланге XXXI стрелковый корпус северо-западнее Чернигова, не было.
Предотвращение немецкого удара за Днепр на Остер близ Окуниново было задачей не 5-й армии, а примыкающей с юга 37-й армии. В это время главные силы 5-й армии еще отступали за Днепр под Навозом и Дымаркой. Позже южное крыло 5-й армии силами 228,131 и 124-й стрелковых дивизий принимало участие в контрнаступлении на немецкий предмостный плацдарм на Днепре под Окуниново.
В результате продвижения к Чернигову немецких сил с севера от намерения оборонять Днепр пришлось отказаться. Отныне было решено защищать Десну. Это намерение также оказалось невыполненным из-за неожиданной потери Десны к востоку от Чернигова.
Достаточных сил для возвращения немецкого предмостного плацдарма восточнее Чернигова больше не было. Отступая за Десну юго-западнее Чернигова, XXXI корпус понес большие потери.
Штаб 5-й армии находился вначале в Андреевке, а затем в Напоровке.
До этого места протокол допроса был еще раз дословно в переводе на русский прочитан генералу П. (за исключением предложений в скобках), дополнен и в целом одобрен им…
Далее к вышеизложенному документу прилагался следующий текст:
«Командующий русской 5-й армией генерал-майор Потапов представляет собой личность, которой нельзя отказать в почти солдатской выправке. Во всяком случае, он резко выделяется среди ранее взятых в плен высших русских офицеров своим внешним видом и внутренней сдержанностью. Он родился в 1902 г. в окрестностях Москвы. В 1919 г. он вступил в вооруженные силы. Начинал он простым солдатом в Красной армии и прошел хорошую школу. Служил он в кавалерии. С января 1941 г. он — командующий русской 5-й армией.
Когда в начале беседы речь зашла о высших русских офицерах, генерал подчеркнул, что с начала реформы Тимошенко высшие командиры в русской армии, в общем, не менялись. И во время войны прежние генералы, за немногими исключениями, были оставлены на своих постах. Ответить на вопрос, находятся ли в высшем военном руководстве евреи, он, по его словам, не может, поскольку это ему неизвестно. Зато имеется много евреев на высших гражданских постах. На вопрос, находится ли офицерский корпус в определенной позиции к занятию высших государственных постов евреями, генерал также не мог дать прямого ответа, так как офицеры не имеют возможности высказывать свою позицию по этому вопросу. Что касается доли евреев-комиссаров в армии, ему известно, что евреи составляют приблизительно 1% от всех комиссаров. Отношение офицеров к комиссарам вполне хорошее и товарищеское. Это необходимо уже потому, что вопреки существующему, видимо, у немцев мнению, военный командир части также несет ответственность за политико-воспитательную работу в войсках. Во всяком случае, до настоящего момента не было ничего известно относительно желаний изменить прежнее положение комиссара. Что касается отношения к комиссарам со стороны солдат, оно также вполне хорошее. Если военнопленные высказываются в противоположном смысле, происходит это, по-видимому, оттого, что они ведут себя именно как военнопленные. Во всяком случае, в войсках было так, что практически жестокие приказы гораздо чаще исходили от офицера, чем от комиссара.
Отсюда не следует делать вывод, что между офицером и рядовым менее доверительные отношения, чем между комиссаром и рядовым. Это понятно уже потому, что служебные отношения рядового и офицера — это отношения субординации, в то время как отношение комиссара к рядовому — это отношение товарища, который в качестве политического руководителя дает ему политический совет.
Комиссар—друг солдата, делящегося с ним своими заботами. Комиссар — вовсе не подстрекатель к войне, как мы обычно его изображаем. Впрочем, можно быть разного мнения о существовании института комиссаров, объективно следует сказать, что в русских условиях на современной стадии развития он представляется целесообразным. Идеально было бы, конечно, объединить в один прекрасный день военные и политико-воспитательные задачи в руках офицера. Пока же о воплощении этого идеала нечего и думать, так как война требует мобилизации всех сил для защиты Отечества.
Оценивая перспективы войны среди русского высшего офицерского корпуса, генерал заметил, что ситуация в русском генеральном штабе рассматривается, правда, как очень серьезная, но не безнадежная. Во всяком случае, Красная армия будет продолжать сопротивление. В каких масштабах это будет происходить, сказать ему, правда, трудно, поскольку у него нет общего представления о возможностях использования резервов и материального обеспечения. Что касается отношения в офицерском корпусе к мерам, принимаемым к семьям пленных офицеров, он должен сознаться, что эти меры рассматриваются как неправильные, ошибочные. Случаи, когда действительно уже проводились репрессии, ему, в частности, пока неизвестны. Он только знает, что семьи военнопленных будут, во всяком случае, лишены всякой финансовой помощи. Это воспринимается как в высшей степени несправедливый акт. В этой связи генерал выразил особую озабоченность по поводу своей жены и своего одиннадцатилетнего сына, живущих в Москве. Он считает, что сила морального сопротивления русского солдата возросла бы во много раз, если бы не было репрессий в отношении семей военнопленных. Когда ему было сказано, что в немецких частях обратили внимание, как часто в письмах павших русских солдат проявляется трогательная забота о своих семьях, генерал подчеркнул, что и русская сторона отметила заботу об оставшихся дома членах семей в письмах убитых немецких солдат.
В связи с этим разговором генерал коснулся и материального положения русского офицера (красного офицера) своего ранга. Он назвал это положение вполне удовлетворительным. Так, перед началом войны генерал армии получал ежемесячный оклад в размере 2600. В качестве служебного жилья ему выделялась квартира из десяти комнат. Во время войны оклад увеличивается на 25%.(…)
На вопрос о том, готов ли русский народ в глубине души вести войну и в том случае, если обнаружит, что армия отступила до Урала, генерал ответил: “Да, он будет оставаться в состоянии моральной обороны!”
Правда, он еще добавил, что, по его мнению, сопротивление будет невозможно лишь тогда, когда Красная армия однажды действительно будет разбита. Однако он не мог, по его словам, не сказать, что в настоящий момент война вполне популярна…
Что касается пропаганды, генерал П. заметил, что он слишком солдат, чтобы любить ее. Он назвал ее неизбежным злом. По поводу немецкой пропаганды он сказал, что некоторые из наших листовок очень хороши, но есть и другие, которые вызывают только смех. Подробности, однако, он привести не мог…»
Справка. Михаил Иванович Потапов родился 3 октября 1902 года в с. Мочалово ныне Юхновского района Смоленской области.
В Красной армии с 1920 года. В 1922 году окончил командные кавалерийские курсы, в 1925 году — химические курсы усовершенствования командного состава, в 1936 году — Военную академию механизации и моторизации РККА.
С 1921 года: командир отделения, взвода и эскадрона. С 1925 года — начальник химической службы полка, начальник полковой школы. С 1930 года — временно исполняющий должность начальника штаба кавалерийского полка СКВО, а с июля 1937 года — командир механизированного полка. В 1939 году командир танковой бригады БОВО, с июня 1939 года — заместитель командующего 1-й армейской группой, которая успешно участвовала в боях в районе р. Халхин-Гол. С июня 1940 года — командир 4-го механизированного корпуса, с 17 января 1941 года — командующий 5-й армией КОВО.
В плену генерал Потапов содержался в лагерях гг. Хаммель-сбург, Гогельштейн, Ваисенбург, Моозбур.
Был освобожден из плена союзными войсками и 29 апреля 1945 года направлен в Париж в распоряжение военной миссии по делам репатриации советских граждан.
С мая по декабрь 1945 года проходил спецпроверку (фильтрацию) в «СМЕРШе».
Каких-либо компрометирующих материалов на него добыто не было. В результате генерал Потапов был освобожден и обеспечен агентурным наблюдением.
В двадцатых числах декабря его направили в распоряжение Главного управления кадров НКО, после чего ему была оказана необходимая помощь в лечении и бытовом устройстве.
С 1946 года генерал-майор Потапов — слушатель ВАК Высшей военной академии им. К.Е. Ворошилова.
С мая 1947 года—помощник командующего войсками 6-й гвардейской механизированной армии ЗабВО, с июля 1953 года командовал бронетанковыми и механизированными войсками 25-й армии, с января 1954 года помощник командующего 25-й армией по танковому вооружению, с августа 1954 года командующий 5-й армией, с 1958 года 1-й заместитель командующего войсками и член Военного совета ОдВО.
В 1961 году присвоено воинское звание «генерал-полковник».
Награжден: двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалями и орденом Красного Знамени МНР.
* * *
В противоположность генералу Потапову, который с честью пережил все адовы муки плена, можно назвать генерал-майора Наумова Андрея Зиновьевича. Он родился в 1891 году. В Красную армию вступил в 1918 году, в партию в 1925 году. В 1941 году командовал 13-й стрелковой дивизией.
«В ночь на 23 июня 1941 года 13-я стрелковая дивизия, которая дислоцировалась в районе города Замброво, отходила с боями к Белостоку. На допросе он рассказывал: 25 июня ею был занят оборонительный рубеж на правом берегу реки Нарев, но в ночь на 26 июня был получен приказ об отходе в район Супросельской пущи. Отход осуществлялся под сильными ударами немецких наземных войск и авиации. Личный состав дивизии был рассеян и управление частями нарушено. Остатки дивизии вечером 26 июня достигли рубежа реки Зельвянка, но при попытке форсировать ее понесли большие потери, так как восточный берег был занят немцами. Переодевшись в гражданскую одежду, красноармейцы стали выходить из окружения группами по 3—4 человека».
На станции Осиповичи Наумов попал в облаву и, как гражданское лицо, препровожден в Минский лагерь, откуда его выпустили как местного жителя (в Минске жила семья Наумова). Однако 18 октября Наумов был арестован на квартире и доставлен в минскую тюрьму, где находился два месяца, затем направлен в Минский лагерь для военнопленных. Там Наумов подал заявление о желании проводить шпионскую работу против СССР. В апреле 1942 года он был переведен в лагерь военнопленных в городе Кальвария (Литва), а затем в Офлаг XIII-Д (Хаммельсбург).
В Хаммельсбурге Наумов дал показания представителю МИД Германии советнику Хильгеру, рассказав о приеме в Кремле 5 мая 1941 года выпускников военных академий (немцы искали доказательства подготовки СССР к нападению на Германию).
Здесь, в лагере, он затем осуществлял вербовку военнопленных в «восточные» батальоны.
24 сентября 1942 года Наумов обратился в комендатуру лагеря с заявлением:
«Доношу, что среди русских военнопленных лагеря ведется сильная советская агитация против тех людей, которые с оружием в руках хотят помогать немецкому командованию в деле освобождения нашей родины от большевистского ига.
Эта агитация исходит главным образом от лиц, принадлежащих к генералам, и со стороны русской комендатуры. Последняя стремится всеми средствами дискредитировать тех военнопленных, которые поступают на службу к немцам в качестве добровольцев, употребляя по отношению к ним слова: “Эти добровольцы всего-навсего продажные души”.
Тех, которые работают в Историческом кабинете, также игнорируют и оскорбляют словами, как: “Вы продались за чечевичную похлебку”.
При таком положении дел русская комендатура вместо оказания помощи этим людям в поднятии производительности труда совершает обратное. Она находится под влиянием генералов и всячески старается препятствовать работе.
Активное участие в этой агитации принимают: генералы Шепетов, Тхор, Тонконогов, полковник Продимов, подполковник Новодаров.
Все вышеприведенное соответствует действительности, и я надеюсь, что комендатура лагеря благодаря принятию соответствующих мер обеспечит успешное выполнение порученных ей задач».
Меры были приняты — на Родину вернулся только генерал Тонконогов, остальные погибли в концлагерях и тюрьмах (Л.Е. Решин, B.C. Степанов).
Осенью 42-го Наумов изловчился записаться в немецкую военно-строительную организацию ТОДТ, где был назначен начальником строевого отдела лагеря под Берлином (Шляхтензее), а затем получил назначение на должность коменданта участка работ «Белое болото» под городом Борисовом. Весной 43-го из-за того, что группа военнопленных на его участке совершила побег, Наумова сняли с должности и отправили в лагерь для «фольксдойче» в г. Лодзь, где находилась его семья.
В октябре 1944 года Наумов с семьей перебрался снова в Берлин, где устроился на работу на трикотажную фабрику «Клаус» чернорабочим. А 23 июля 1945 года его арестовали в лагере для репатриированных.
19 апреля 1950 года его приговорили к высшей мере наказания — расстрелу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.