Киевский этап биографии

Киевский этап биографии

Новый этап в жизни нашего героя наступил, когда он был переведен во 2-й отдел Главного штаба с назначением на должность начальника разведывательной плацувки «Днепр», действовавшей под прикрытием Генерального консульства Польши в Киеве. С 16 августа 1928 года вплоть до объявления его в 1930-м «персоной нон грата» Незбжицкий довольно успешно справлялся со своими обязанностями, продемонстрировав высокие умения и навыки «полевого» разведчика.

Как отмечают польские исследователи, изучавшие сохранившиеся в Центральном военном архиве материалы польской разведки, миссия Незбжицкого в Киеве в целом была успешно выполнена, а его скандальное выдворение за пределы СССР не являлось следствием лично допущенных им ошибок. Делая такой вывод, они его обосновывают наличием значительного по объему и широте охвата разведывательного материала, полученного лично Незбжицким и одним из его подчиненных[242].

Несмотря на постепенное ужесточение контрразведывательного режима, обеспечиваемого органами ОГПУ, возможность получать актуальную для польской разведки информацию продолжала сохраняться. Так, в своих служебных отчетах Незбжицкий указывал, что, несмотря на «происки ОГПУ», возможность общения с представителями разных социальных групп советского населения у руководимой им плацувки имелась.

Он, например, вспоминал, что в День конституции 3 мая познакомился с «симпатичным бородачом» генералом Иваном Дубовым. Частым гостем консульства был также его начальник штаба генерал Попов. Понятно, что это были, скорее, визиты вежливости и серьезные вопросы в ходе таких бесед вряд ли поднимались. Штатный состав польского консульства знал, что местная контрразведка «обложила» его со всех сторон, используя и внутреннюю агентуру, и наружное наблюдение, и контроль телефонных переговоров. Как говорил консул Миколай Бабиньский: «ГПУ, как космический эфир, пронизывает все»[243].

Профессиональные же польские разведчики о «происках ОГПУ» знали куда больше своих «чистых» коллег. Имеющиеся данные ясно указывают, что польская разведка имела неплохие позиции внутри советской контрразведки и других военных структур ВЧК-ОГПУ. Например, четырьмя годами раньше в киевском суде прошел процесс по делу бывшего генерал-майора царской армии Белавина Виктора Платоновича, до ареста занимавшего должность начальника войск ВЧК Украинского военного округа. Несколько позже в суде были рассмотрены дела польских агентов Жуковского Александра Яковлевича и Кармазина Николая Сергеевича, также служивших в войсках ОГПУ, правда, на рядовых должностях.

Несколько забегая вперед, укажем, что примерно в 1930–1931 годах польская разведка осуществила серьезное агентурное проникновение в аппарат Киевского оперативного сектора ГПУ. Из имеющихся материалов усматривается, что неизвестный агент в своей работе на польскую разведку замыкался не на киевскую плацувку реферата, а на одну из двух территориальных экспозитур 2-го отдела.

Так, Незбжицкий, делясь информацией с местным резидентом Петром Курницким и инструктируя того по вопросам обеспечения безопасности источника, писал: «Мы получили в последнее время ряд документальных данных от нашего резидента в ГПУ Киева, которые передаю тебе с просьбой сейчас же подготовить предложения (по реализации. – Авт.)». Из материалов, полученных Незбжицким, следовало, что украинскими чекистами к сотрудничеству было привлечено четыре агента, работавших в Генеральном консульстве Польши в Киеве (две горничные и два рядовых сотрудника). На тот период также была близка к завершению вербовка шофера консула.

Несмотря на низкий должностной статус одного из советских агентов, ему периодически удавалось получать копии секретных документов, подготовленных вице-консулом и первым секретарем.

В одном из документов киевского сектора ГПУ, полученном Незбжицким, содержалось задание одному из агентов – горничной: фиксировать в памяти все предметы в помещениях консульства, обращая внимание на мельчайшие детали, например, на названия книг в книжном шкафу консула.

К числу других сведений, содержащихся в агентурном сообщении источника в ГПУ, относились адреса трех конспиративных квартир, где принимались агенты из польского консульства, а также общая система наблюдения за всеми сотрудниками дипучреждения и его посетителями. В конце сопроводительного письма Курницкому Незбжицкий писал: «Действуй очень осмотрительно, не давая повод ГПУ подозревать, что тебе что-то известно. Не волнуйся»[244].

Вернемся к киевскому периоду работы Незбжицкого. Одними из первых материалов, направленных им в штаб-квартиру польской разведки, были информационные сообщения о структуре управления Киевского военного округа, составе кораблей Черноморского флота, перечень военизированных формирований ОГПУ на Украине, включая состав и места расположения погранотрядов.

В одном из первых отчетов о совершенствовании агентурного аппарата своей плацувки «О.2» Незбжицкий писал, что он взял на учет двух военнослужащих Красной армии: радиотелеграфиста 6-го отдельного радиобатальона и летчика 5-й авиабригады. На начальной стадии контакта от последнего были получены сведения о возможном перемещении базы легких гидропланов в Днепродзержинск и изменении мест базирования кораблей Днепровской военной флотилии.

Информация, полученная Незбжицким от радиотелеграфиста, включала в себя сведения о местах дислокации некоторых частей Украинского военного округа: 21-го зенитного дивизиона, 3-го отдельного батальона и т. д. Чем закончились указанные разработки кандидатов на вербовку, не известно[245].

Среди агентов, в тот период находившихся у Незбжицкого на личной связи, значился некий Илия Виноградов, проходивший по учетам 2-го отдела под криптонимом «4002». Одновременно польским разведчикам было известно, что последний также сотрудничал с ОГПУ, являясь, таким образом, агентом-двойником.

Характеризуя его, Незбжицкий в одном из своих отчетов писал: «…важнейшим информатором ГПУ по консульству является врач Илия Виноградов, психоаналитик, человек большого ума и большой ловкости. Для ГПУ он “отличный кадр”: как профессионал легко направляет беседу в нужное ему русло, делает это ненавязчиво и незаметно. Из малых данных может делать большие и, как правило, верные выводы. Все схватывает на лету». Далее Незбжицкий отмечает основной мотив искреннего сотрудничества Виноградова с польской разведкой – враждебное отношение к большевикам и их представителям – чекистам. По словам польского разведчика, история его контактов с ГПУ «вполне правдоподобна, сложна и… банальна». Он продолжает: «Я склонен думать, что он (доктор) действительно состоял в какой-то контрреволюционной организации (еврейской) и ценой сотрудничества с ГПУ купил себе жизнь и свободу»[246].

Из дальнейших пояснений Незбжицкого следует, что Виноградов находился в очень хороших отношениях с Христианом Раковским, имел многочисленных еврейских родственников, проживавших в Польше, Германии, Франции, вел с ними оживленную переписку, получал денежные переводы. Виноградов поддерживал связь с еврейским активистом Моргулисом, причем местные евреи его (доктора) не любили и старались лишний раз с ним не связываться. Находясь на государственной службе, он проживал в большой квартире, заставленной произведениями искусства и антиквариатом, причем квартирная плата была минимальной. Своих пациентов, среди которых имелись военные и чекисты, лечит по методике «доктора Фройда».

Несмотря на такое обилие данных, указывающих на сотрудничество Виноградова с советской контрразведкой, Незбжицкий считал, что тот «представляет большую ценность как информатор».

С использованием своих личных возможностей в интересовавших польскую разведку кругах, врач действительно являлся поставщиком ценной информации, особенно по вопросам военного советско-германского сотрудничества.

До сих пор однозначный ответ на вопрос, имел ли Виноградов на связи субисточников – носителей секретных сведений, отсутствует, но некоторые косвенные указания на наличие таковых имеются.

Какая причина заставила советских контрразведчиков завершить операцию по «проникновению в консульство» с использованием доктора, также доподлинно не известно. Известно лишь, что 10 декабря 1930 года Виноградов был арестован прямо на улице. События того дня, излагаемые ниже, воспроизводятся на основании отчетов самого Незбжицкого и его видения существа дела.

Вечером в доме Виноградова должен был состояться дружеский ужин, на который и были приглашены Незбжицкий и секретарь консульства Эдвард Недзвецкий. В отсутствие хозяина, в полночь, когда приглашенные вели светские беседы с хозяйкой дома, неожиданно явились чекисты с обыском. После проверки документов гостей их отпустили. Как отмечал в своем отчете Незбжицкий, чекисты при этом вели себя вежливо и корректно.

Он считал, что арест Виноградова и обыск у него дома являются спланированной акцией киевского ОГПУ, чтобы скомпрометировать самого Незбжицкого и объявить его «нежелательной персоной»:

«Я не допускаю, чтобы факт моего нахождения в квартире у названного доктора мог иметь какое-либо серьезное значение. Тем более что, как я уже рапортовал, “4002” оказывал услуги ОГПУ, и о его близких отношениях с нами ГПУ было совершенно осведомлено»[247].

Следующий абзац отчета польского разведчика поставил перед его получателем – начальником реферата «Восток» майором Станиславом Гано – дополнительные вопросы. В частности, Незбжицкий писал: «В лице “4002-го” я теряю одного из самых серьезных информаторов, через которого поддерживалась связь с другими источниками». Сам арест он объяснял желанием украинских чекистов связать Виноградова как посредника консульства с деятельностью каких-то украинских организаций. Якобы это понадобилось им в силу каких-то оперативных соображений.

Пока события развивались своим чередом, Незбжицкий продолжал оставаться в Киеве. Несмотря на арест Виноградова, разведывательная деятельность плацувки продолжалась: поддерживалась связь со старыми источниками, начинались новые разработки. В переписке с Центром Незбжицкий указывал, что в целом препятствий к продолжению своей миссии в Киеве он не видел. Прошедшие аресты якобы серьезно не затронули работу плацувки, лишившись нескольких агентов, ядро аппарата сохранилось.

Тем временем советские власти озвучили факт ареста Виноградова и назвали Незбжицкого его связником от польской разведки, создав условия, таким образом, для объявления его «персоной нон грата». В соответствующих нотах от имени НКИД содержались сведения, что при обыске Виноградова якобы были найдены материалы шпионского характера, включая секретные документы ВВС РККА, предназначенные для передачи Незбжицкому.

Дело приобретало более серьезный характер. В отчетах и предложениях по реагированию на «провокацию ГПУ» он писал: «О том, что Виноградов является агентом ГПУ я знал с момента приезда в Киев. Он был у нас каждый второй день, звонил по телефону по нескольку раз в день, что является общеизвестным, в некотором смысле, фактом… Необходимо, чтобы Миссия (в Москве. – Авт.) указала НКИД на тот факт, что в условиях моей связи с Виноградовым речь не может идти как “об афере”… Лично я был с Виноградовым очень осторожным и не задавал ему никаких вопросов. Разговоры мы вели очень длинные и не имеющие прямого отношения к советской действительности. Время от времени он рассказывал об очень интересных вещах, в диспуты о которых я не вступал. Прямо скажу, что об использовании Виноградова в документальной разведке речи не было»[248].

В резолюции на документе майор Гано отметил как минимум непоследовательность Незбжицкого в освещении событий: «Расхождение с письмом L.122/29, где “О.2” (условное наименование киевской плацувки. – Авт.) передает, что через Виноградова поддерживалась связь с другими источниками».

Далее Гано также указывает на противоречивость ранних сообщений Незбжицкого, из которых следовало, что Виноградов передавал ценные разведывательные материалы, получаемые от его связей среди командиров РККА и сотрудников ОГПУ.

Продолжая оправдываться, Незбжицкий писал: «В день обыска я был у Виноградова в течение двух часов, причем знал, что он уже арестован. Почему, в таком случае, я оставил компрометирующие его и меня материалы, а не постарался их вынести или уничтожить… Никто из арестованных со мной связан не был, а если кто-то и давал мне информацию, то делал это опосредованно. Пусть ГПУ покажет эту дорогу (способ получения информации. – Авт.) и представит фактические компрометирующие меня материалы».

Это очередное противоречие не преминул отметить Гано в своей резолюции: «В письме L.112/29 “О.2” докладывал, что об аресте он не знал». Кроме того, он, анализируя имеющиеся сведения, вопрошал: откуда у доктора-психотерапевта взялись секретные авиационные материалы?

Тем временем начали вырисовываться некоторые реальные обстоятельства провалов агентуры и контуры понесенного поляками поражения. Гано отметил: «В письме L.111/29 “О.2” докладывает, что арестованы: работник при военном трибунале 12-го корпуса РККА, Винница, “4014” – …бывший деятель ПОВ в Плоскирове, “4015”… – работает в ОГПУ, “4019”, “4023”– клиент консульства, “4026”»[249].

Продолжая оправдываться, Незбжицкий призывает свое руководство задаться несколькими важными вопросами, прямо не озвучивая их: «Из сообщения НКИД следует, что или ГПУ не имеет в отношении меня каких-либо фактических доводов, а хочет от меня избавиться путем грубой провокации, с (возможностью) которой всегда приходится считаться, или же их имеет (доказательства), но не хочет их обнародовать. В этом случае оно (ГПУ. – Авт.) стремится сохранить в тайне источники, от которых получены сведения… Мои дела не следует рассматривать отдельно, – они являются одним из элементов большой цепи политических инцидентов на территории (Украины. – Авт.). Прежде всего, все указывает на “привязку” к украинским делам. Выглядит все это как попытка советской власти узнать, как мы отреагируем на подобный выпад… Нет сомнения, что в связи с украинскими делами всплывет дело двух моих ближайших соседей. При компрометации консульства на основе моего дела удалось бы доказать наше участие в украинских делах»[250].

В этом деле действительно есть какие-то противоречия, отмеченные в свое время и самим Незбжицким, и его руководством в Варшаве. В частности, вопрос о времени и условиях ареста и обыска в квартире Виноградова. Известно, что в практике деятельности контрразведки захват агента с поличным при передаче шпионских материалов является самой эффективной мерой пресечения активности иностранной разведки. Такая операция позволяет решать и ведомственные, с точки зрения работы контрразведки, задачи, и политические, давая своему внешнеполитическому ведомству дополнительные «бонусы» в переговорах с партнерами.

В польских дипучреждениях в Москве и Киеве были уверены, что дело Виноградова – Незбжицкого по существу носит характер «провокационной аферы». Там задавались вопросом: почему советские власти пошли по такому сложному пути реализации дела? Было бы гораздо проще обвинить Незбжицкого в «обычном шпионаже», что он, дескать, в разговорах с посетителями консульства собирал информацию, фотографировал военные объекты и т. д. Советник польского посольства – начальник консульского отдела Адам Зелезинский, обычно не скрывавший своего негативного отношения к разведчикам, действовавшим под дипломатическим прикрытем, в разговоре с военным атташе Яном Ковалевским говорил, что «он привык к более “чистой” работе ГПУ, так как до этого брали только с поличным – с документами на руках».

Важным моментом, заставляющим предположить, что через Виноградова к Незбжицкому все же действительно поступали секретные советские материалы по военно-воздушным силам, является один из конкретных пунктов его разведывательного задания: получение информации об организационных изменениях в структуре командования ВВС РККА на Украине, численности авиационных частей и местах их дислокации и т. д.

Тем временем под сильным нажимом МИД руководством польской разведки было принято решение о досрочном отзыве Незбжицкого из СССР. В начале нового, 1930 года он вернулся в Варшаву.

30 апреля ведомственный бюллетень польского МИД в разделе кадровых назначений отметил, что вице-консул Незбжицкий покинул заграничную службу по собственному желанию[251].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.