Артиллерист Иван Иванович Мигур

Артиллерист Иван Иванович Мигур

Мигур Иван Иванович (фото военных лет)

Я родился 10 июня 1925 года в пос. Черниговка, Черниговского района Запорожской области. Мои родители были простыми селянами, отец работал комбайнёром, а мать трудилась обыкновенной колхозницей. До войны я окончил 7 классов, при этом наша семья переехала в небольшое село Новониколаевка Токмаковского района, мне довелось ходить каждый день по нескольку километров для того, чтобы учиться в неполной средней школе с. Долинское Запорожского района всё той же Запорожской области. Тут надо отметить, что Долинское – это старинное село, которое было основано в 1809 году немецкими колонистами, потомки которых продолжали там жить. В школе мы изучали немецкий язык, но мы, мальчишки, тогда как-то не обращали на него внимания, хотя я и беседовал по- немецки с местными подростками, помнившими язык своих предков. Но в целом мы не придавали большого значения изучению языка, так что на фронте я был слаб в этом деле. Но кое-что всё-таки понимал, и даже такие начальные знания мне пригодились.

– Как Вы узнали о начале войны?

– Я в юности был очень слабеньким, и меня не брали на тяжёлые работы в колхозе, поэтому в тот памятный день я пас гусей на лугу и бегал без штанов. Причём о войне мы узнали только во второй половине дня. Дело в том, что в нашем маленьком селе не было ни радио, ни света, так что новости передавались с приезжими. Сейчас знакомые ветераны удивляются, как же так, я не слушал знаменитую речь Молотова, но в моём случае всё сложилось именно таким образом.

Как только началась война, отца сразу же забрали на фронт, затем подошёл черед старшего брата, а я остался в селе, хотя тоже рвался в армию, но по малолетству меня не брали. Вскоре немцы стали подходить к нашим краям, и все подростки по распоряжению администрации колхоза приняли участие в эвакуации рогатого скота и лошадей. Сначала я сопровождал стадо коров вместе со взрослыми, потом все они разбежались кто куда, я же продолжал гнать стадо на восток. Что делать, не знаю. А тогда по дорогам отступало много различных частей, и я прибился к одному такому подразделению. Это была артиллерийская часть, солдаты меня накормили, и с ними я и остался. Затем попал в тыл, нас отправили на переформирование, и в итоге я стал кем-то вроде сына полка, хотя тогда такого понятия официально еще не существовало. Мне даже обмундирование сшили, но я всё равно чувствовал себя вольготно, ведь на довольствие меня так и не приняли.

Затем в конце 1943-го года меня уже официально призвали в армию, и я попал в 121-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которую в ходе войны удостоили почетным наименованием «Гомельская», а также наградили орденами Ленина, Красного Знамени, и Суворова II- й степени. Был я определён в 120-й отдельный гвардейский истребительнопротивотанковый Ордена Красной Звезды дивизион. Попал в роту ПТР, которая тогда по штату была причислена к нашему дивизиону.

Первый раз довелось принять участие в боях в ходе Гомельско-Речицкой наступательной операции 1-го Белорусского фронта. Бой – это всегда страшно, в первый раз у меня чуб как поднялся, что стал похож на хвост у свиньи. На нас шли немецкие бронетранспортеры при поддержке пехоты, многие погибли, но я остался в живых благодаря тому, что не потерялся, а те новобранцы, кто начинал юлить и шмыгать туда-сюда, тех зачастую сразу же и убивало. Если в бою ты думаешь только о спасении, то сам подставляешь голову под пули и осколки. Что больше всего запомнилось после боя – это простецкое деревенское недоумение от того, как могли погибать люди. Представляешь, я всерьез думал о том, как это человек не может понять, что его сейчас убьют. Но на передовой все те, кто выживал в первых боях, слишком быстро взрослели, и ещё быстрее набирались боевого опыта. В подразделении самое главное – это найти общий язык с товарищами, они и помогут, и подскажут, что и как. Вначале на меня смотрели с некоторой долей иронии, ведь в ПТР служили люди с усами, а я был безусым мальчишкой. Но затем стали уважать, потому что я придумал такую штуку – как-то на передовой попросил у сапёров противотанковые мины, и к ним у связистов ещё взял телефонные шнуры. Зачем оно мне надо было? Во-первых, гранату далеко не всегда можно удачно метнуть в танк, наши ПТР ему уже были нипочем, немецкие танки в 1943-м году имели сильную броню. А мину всегда можно положить на землю, и, когда танк идет, можно не поднимаясь её подтянуть под днище танка. Доложил свою задумку командиру отделения, он её одобрил. Вначале на меня роптали, мол, мало того, что наше отделение несет ПТР и патроны к ним, так ещё и мины заставили тянуть. Но я объяснял, что мы этим спасём себе жизни. И, выслушав мои аргументы, солдаты поверили мне. После этого даже стали больше доверять, хотя первое время постоянно называли «Пушистый», из-за того, что я тогда ещё не брился и над верхней губой у меня вырос лёгкий пушок.

Бои под Гомелем были очень ожесточённые, но выделить какой-то конкретный бой я сейчас не смогу, ведь каждый из них переживаешь по-своему. Да и сложно запомнить детали, ведь немцы с нами не церемонились, шли напролом. Надо сказать, что атаковали они нахально, и, так как я в то время не пил, то на расстоянии чувствовал запах спиртного. Видимо, для того, чтобы хоть как-то приглушить страх, немцы шли в бой пьяными. Вскоре в одном из боёв наше отделение подбило с помощью моей задумки несколько танков. Тогда наши позиции о том, как мы подрывали танки. И смершевец также меня послушал, после чего сказал, что в моих поступках не было ничего предосудительного, и ушёл.

После так получилось, что во время одного из боёв нас сильно разбили, нам пришлось убегать. Те, кто постарше, вытаскивали затворы из ПТР и бежали с ними, чтобы не волочь за собой всё противотанковое ружье. Я же остался, боялся бросить ружье, а унести его не мог, да и в целом растерялся, тогда старослужащие вернулись и забрали меня с собой. При отходе мы наскочили на дивизионное НП, и там нас строго спрашивают: «Где оружие?» Пришлось всё рассказывать. Тут какой-то тыловой штабист на нас и напустился: «Как вы могли бросить свои ружья? Как смели так поступить?!» К счастью, к тому времени пехота контратакой отбила те позиции, что мы оставили. Мы же показываем в штабе затворы и объясняем, что без них противотанковые ружья, как всякое другое оружие, небоеспособны, но нас и слушать никто не стал. Пришлось возвращаться назад и искать наши ружья. К сначала подверглись сильному артобстрелу, и враги были уверены, что подавили наши противотанковые расчёты.

На нас пошли танки, но несколько из них подорвались на моих минах. Когда же танкисты начали выскакивать из горевших машин, мы открыли по ним шквальный огонь из винтовок и пулемётов. Шедшая за ними пехота после подрыва танков залегла, и мы по ним также отрыли сильный огонь. В итоге немцы откатились назад. Командир взвода обещал меня отметить.

Но, к несчастью, в нашей части попались «шестерки», которые доложили в СМЕРШ о том, что офицеры со мной занимаются панибратством и одобряют какие-то непонятные придумки. Меня вызвали в штаб дивизиона, я рассказал счастью, немцы их не забрали и мы все вернули, после чего доложились в штаб. Так что вместо награды за придумку с минами я в итоге получил весьма хороший нагоняй.

После этого случая меня определили сначала орудийным номером в дивизионную батарею 76-мм противотанковых орудий, потом, уже в Польше, я стал наводчиком. Только здесь мне пришлось в полной мере понять, насколько опасно быть противотанкистом. Ведь когда твоё орудие стоит на прямой наводке и бьёт по немецким танкам, бронетранспортерам или самоходкам – это действительно очень страшно. Потери у нас никто и не считал, одно скажу, они были огромными.

В июле 1944 года в ходе Львовско-Сандомирской операции немцы мне выбили зубы. Как это получилось – фрицы пошли в контратаку, а у нас как раз закончились снаряды, да ещё как назло впереди не оказалось пехоты. Мы, артиллеристы, оказались один на один с наступающими врагами. Весь мой расчёт кинулся к автоматам, но выяснилось, что у нас нет патронов. Многие из наших артиллеристов к тому времени сидели на позиции уже раненными после артобстрела. Я же, так как был подносчиком, для удобства скинул с себя гимнастерку и был в одной рубашке. Мальчишка мальчишкой, ростом- то невелик. И тут я вижу, как к нам подполз такой здоровенный упитанный немец с металлической бляхой на груди. И при этом очкарик. Он встал, видит, что мы не оказываем сопротивления, и как начал меня ругать, я-то немного немецкий знал, он и свиньей, и сволочью, и даже говном меня обозвал. Затем стукнул меня в лицо стволом автомата, да так сильно, что зубы в разные стороны полетели. И тут мне настолько обидно стало за всё – у него поперек живота автомат, а я безоружный. Не скажу, что я был сильно смелым, но эти ругательства меня на самом деле из себя вывели. Тогда я подпрыгнул к нему, и поверх очков в глаза пырнул пальцами. Очки слетели с немецкого носа, он схватился за лицо и машинально бросил автомат. Я же не упустил момент, взял автомат и пустил фрица в расход. Невдалеке тем временем показалось ещё три немца, я по ним также очередь дал и всех положил. А рядом со мной находились члены моего расчёта и командир батареи, они всё это дело наблюдали. Не скажу, что я прямо геройствовал, честно говоря, в первую очередь защищал свою жизнь. Затем ребята подошли к убитым немцам и взяли их автоматы. Так мы и спаслись. В итоге подошли подкрепления, и атака была отбита. Зубы мне вылечили в дивизионном госпитале, там нашелся врач-стоматолог. По идее, меня нужно было отправлять в тыловой госпиталь, но в дивизии старались раненых просто так не отпускать, ведь пополнения в противотанковую артиллерию всегда не хватало, и если тебя могли поставить на ноги в своём госпитале, то дальше не пускали. Но это имело и положительный момент – с ранеными противотанкистами обращались очень хорошо и старались побыстрее вылечить, чтобы направить обратно в батарею.

Кстати, подо Львовом мы слышали о том, что на стороне немцев с нами сражаются бандеровцы, которые служат в составе эсесовской дивизии «Галичина». Рассказывали, что сражались они с остервенением. Но у нас был высокий боевой дух, и мы их одолели. А теперь мне некоторые умники по телевизору предлагают пожать бандеровцам руку – я такого никогда не сделаю, и считаю, что молодые люди должны знать правду о войне, а не прислушиваться ко всяким политиканам. Но здесь я немного отвлекся.

Советские артиллеристы в наступлении с 76-мм дивизионной пушкой образца 1942 года (ЗИС-3) на конной упряжи. Польша, 1944 г. Фото Устинова А.В.

После Украины наша дивизия вошла в Польшу. В то время началась распутица, машины не проезжали, боеприпасы не подвезешь, и из артиллерии дивизии вперед двигался только наш дивизион, имевший гужевую тягу. Но для подвоза боеприпасов её тоже не хватало, и нам приходилось просить местных жителей и пехотинцев, чтобы они нам несли вручную хотя бы по одному снаряду. Сейчас думаешь: ну что может сделать один снаряд?! Но в бою каждый лишний снаряд важен.

В Польше мне довелось лично встретить командующего 1- м Украинским фронтом Ивана Степановича Конева, хотя и при нелицеприятных обстоятельствах. Нашу батарею перебросили на передовую для отражения танковой контратаки немцев. При первых же дуэлях с немецкими танками пошли потери среди расчётов, снаряды заканчиваются, вскоре осталось одно орудие. А в это время на расположенный вблизи от наших позиций НП прибыл лично командующий фронтом. И меня батарейный связист зовет к телефону, я поднимаю трубку, голос на той стороне провода повелительно так говорит:

– Дать трубку командиру батареи.

– Его нет, – отвечаю, – он убит.

– Тогда дайте командира огневого взвода.

– Он тяжело ранен.

– Кто говорит? – А тут как раз снова показались немецкие танки, надо у орудия быть, а мне вопросы по телефону задают, и я в средах кричу в трубку:

– Да пошёл ты!

И положил телефон. Атаку нам удалось отбить, подбили мы несколько танков. Все, думаю, сейчас, того и гляди, благодарность выпишут, а то и к награде представят. И действительно, сразу же после боя приходят офицеры с НП и спрашивают:

– Кто во время боя командовал орудием и говорил по телефону?

– Я здесь командую, – отвечаю, поднимаясь со станины орудия.

Привели меня на НП, а там сидит сам Иван Степанович Конев, я его раньше видел только на фотографиях в дивизионной газете. Он у меня требовательно и официально спрашивает:

– Как вы посмели так со мной по телефону разговаривать?

Что же делать, думаю, сейчас отправят в штрафбат. Ну все, окончательно с этой мыслью смирился, и тут ко мне как будто озарение пришло, понял, как можно выкрутиться. Объясняю ему:

– По телефону я вас, извините, не видел. А звонить может кто угодно, даже и враг, если он к телефонному проводу подсоединился. Ведь имитировать могут даже голос Левитана. – Тут я ему показал, как раньше в расчёте имитировал голос знаменитого диктора Всесоюзного радио: «Внимание, внимание, говорит Москва! В течение … наши войска вели бои с противником…» А у меня неплохо получалось, все на НП даже обернулись, чтобы посмотреть, кто это там радио включил. Потом спрашиваю у командующего:

– Вы верите, что голос по телефону могут имитировать?

– Да.

Я же просто выполнял свой воинский долг, и если бы я не подбил в том бою немецкие танки, неизвестно, уцелел бы НП, или нет. В итоге Конев приказал отвести меня обратно в расчёт. Потом я долго ждал, когда за мной придут из СМЕРША. Но не пришли. За этот бой меня, как я позже узнал, даже хотели представить к какому-то ордену, но так как я оказался в разговоре с командующим чересчур языкастым, то не стали рисковать. И после вообще старались до самой Германии никак не поощрять. Мол, слишком смело вел себя в разговоре с Коневым. Тогда, кстати, в штабе дивизиона мне строго-настрого запретили эту историю где-либо рассказывать. Но сейчас её скрывать нечего, случалось и такое на войне.

Затем нас ждали бои в Германии. В конце февраля 1945 года в районе г. Форет, это районный центр в Германии, расположенный в земле Бранденбург, я подбил 3 тяжёлых немецких орудия и уничтожил в общей сложности 5 пулемётных точек. Был контужен, но остался у орудия. После боя мы перешли в наступление, и в подвале одного из домов мне сдалось в плен 3 немецких солдата, правду сказать, они не сильно-то и сопротивлялись. За эти бои мне в марте 1945 года вручили Орден Красной Звезды.

Дальше очередной бой, из которого я мало что помню. Товарищи мне впоследствии рассказывали, как я очутился в траншее – теперь всё буду рассказывать с чужих слов, так как у самого в голове ничего не сохранилось. Дело в том, на нашу позицию наехал немецкий танк, он развернулся на пушке, и меня засыпало. Но далеко враг уйти не смог – танк подорвали гранатой. Рассказывали, что меня не выкапывали, а сразу вытащили за торчащие из земли ноги. И когда тянули, то вся кровь по мне размазалась, да ещё и земля попала в нос и в рот. Так что меня сочли погибшим и положили рядом с убитыми. То, что сейчас рассказывают об оказании первой медицинской помощи, проверка дыхания и тому подобное – на войне никто этого не делал. Единственный верный способ определить, жив человек, или нет, был один – если трогали за ноги убитого, то они были окоченевшие. А мои ноги взяли – они теплые и болтаются, значит, я был ещё жив. Подробностей совершенно не помню, вроде бы я ненадолго пришёл в сознание, когда меня погрузили на плащ-палатку и отнесли в госпиталь. Очнулся уже в палате. После контузии я немного потерял слух, с возрастом стало ещё хуже, сейчас, сам видишь, очень плохо слышу. Вернулся в свою часть, но в боях больше не довелось участвовать.

Что могу сказать напоследок о войне? Бывало так, что мы бежали от немцев, но в конце войны больше они от нас драпали. Хотелось бы только одного – чтобы все понимали, что советское наступление велось вовсе не так бравурно, как писали многие наши военачальники в своих мемуарах, и победа нам досталась далеко не простым и лёгким путём. К примеру, один я сам по себе ничего бы не смог сделать, а вот все вместе мы смогли разбить даже такого сильного врага, как немцы. Таково мое разумение.

Перед окончанием войны мне довелось дважды встречаться с американцами. Первый раз это было на р. Эльба. 27 апреля 1945 года нас выстроили и объявили перед строем благодарность нашей 121-й гвардейской дивизии от командующего нашей 13-й армией Николая Павловича Пухова за взятие города Виттенберг. В этот же день к нам в часть от союзников прибыли представители 60-го полка 9-й американской пехотной дивизии. Я с ними непосредственно общался. Причём нам перед этим разъяснили, какие опознавательные знаки у американцев. Мы увидели, что по дороге едут интересные такие лёгкие танки со специальными держателями на башне для пехотного танкового десанта. Мы одну ракету выпустили, вторую – они идут вперёд и всё. Что же делать? Тогда мы выпалили осветительный снаряд из орудия. Они поняли, что с нами никакая игра не пройдёт. Потом говорили, что эти американцы имели особое задание: в том случае, если наши войска отойдут, они должны были продвинуться вперёд. Не знаю, правда, это или вымысел, но после нашего выстрела союзники сразу же выбросили свои флаги, мол, мы свои. Когда они подъехали, то мы обнялись, а они сразу же просили звездочку с пилотки на память. И тут я увидел, что они были вооружены далеко не так, как мы. И снаряжение у них было прекрасное – не сравнить с нашим. У нас же к тому времени даже вещмешков не было, артиллеристам с ними трудно возиться, поэтому мы личные вещи хранили в артиллерийских ящиках. У меня был только пистолет, ведь наводчику лишний вес без надобности. В то время у солдат были ботинки с обмотками, которые всех солдат заставили перед встречей по уставу обмотать на три пальца ниже от коленки. Представь себе, я был в трофейных сапогах, а остальные в этих обмотках просто жалко выглядели. Да ещё у нас от пота гимнастерка на спине была вся белая от соли. И она кожухом стягивалась, когда наклоняешься и выпрямляешься, висит на спине, пока её не одернешь. И ведь служила в основном молодежь, 1926 года рождения, многие из освобождённых от немцев территорий, сами по себе задохлики, да и образования у них имелось не слишком-то много. «Стариков», которые находились на фронте с 1942-1943-го годов, практически не осталось. Зато мы были разношёрстные в плане национальности, в моем расчёте служили и украинец, и русский, и казахи, и еврей. Поэтому американцев очень удивляло, как это мы находим между собой общий язык. Особенно сильно они дивились тому, что мы на равных общаемся с выходцами из Средней Азии. Мы тут же объяснили, что товарищ есть товарищ, и не важно, какой у него разрез глаз. Союзники же вели себя совершенно по-другому, негр перед белым сразу же навытяжку становился. Мне это бросилось в глаза.

Но в целом нам с ними общаться не слишком разрешали. И предупреждали, что надо внимательно следить за своими словами и не болтать. Командиры инструктировали всех, что не надо распространяться о своих делах даже в разговорах с союзниками. Мы все понимали, такие приказы были вполне закономерны, дисциплина есть дисциплина.

Затем нас перебросили в Чехословакию, где мы участвовали в Пражской операции. После войны мне благодарные чехи вручили свою очень интересную награду – Чехословацкий военный крест. Правда, после Пражской весны 1968 года у меня в военкомате зачем-то потребовали документы на крест, я их отдал, а назад наградные бумаги мне так и не вернули. Ну и шут с ним. Хотя зачем они им понадобились, до сих пор не пойму. Здесь мы встретили конец войны.

– С какими немецкими танками чаще всего доводилось встречаться?

– Больше всего со средними T-IV различных модификаций, но в последнее время, начиная с Польши, у немцев пошли в основном «Тигры» и «Пантеры». С ними было трудно бороться, в лоб такой танк не возьмешь, поэтому мы их били по ходовой части. У нас имелись бронебойные снаряды, мы подпускали тяжёлые танки на расстояние до 400 метров. Это сейчас легко рассказывать, а на войне ты знаешь одно – если не ты его подобьёшь, так он тебя уничтожит. Обычно побеждал в противоборстве тот, кто первый выстрелит. Отчего так? Просто если ты в первый выстрел не совсем точно попал, то уже во второй раз корректируешь свой прицел с учетом погрешности. Если же заранее обнаружишь своё присутствие, и немецкие танкисты первыми откроют огонь, то чаще всего наши орудия подбивали.

– Большие были потери в части?

– Да. Особенно много мы теряли солдат при отражении контратак противника, когда они шли клином, впереди тяжёлые танки, а по флангам – средние.

При этом головной танк, стремился обнаружить и уничтожить наши противотанковые орудия, а шедший чуть позади танк помогал ему в этом. Тут нельзя не отметить, что немцы всегда очень чётко выбирали себе сектор обстрела. Но мы тоже были уже опытными, поэтому всегда старались хорошо замаскироваться.

– Как бы Вы оценили наше 76-мм орудие?

– У нас в батарее на вооружении находилась 76-мм дивизионная пушка образца 1942 года (ЗИС-3). Это неплохое орудие, но в последние годы войны немецкие танки стали для неё непростой мишенью. Поэтому гораздо более эффективным стало 100-мм полевое орудие БС-3, особенно нужное в борьбе против «Тигров» и «Пантер», но у нас, к сожалению, таких пушек не было.

– Как часто пополнялся боекомплект?

– Перед боем или наступлением мы всегда старались набрать побольше ящиков со снарядами. А дальше всё зависело от того, в каком районе мы вели боевые действия, а также как был организован подвоз. Если только чувствовали, что дороги не позволяют организовать регулярное пополнение боезапаса, нужно было экономить и рассчитывать только на те снаряды, что заранее взяли.

– Какие типы снарядов вы использовали?

– Против танков и бронетехники – бронебойные и подкалиберные, а когда немцы отступали, и их пехота бежала, то стреляли шрапнелью, чтобы она перед ними в воздухе разорвалась и накрыла пехоту. Такой способ приводил к более эффективному поражению личного состава. За всё время мне только один довелось использовать шрапнель по наступающей пехоте. Мы тогда подбили вражеские танки, а немцы всё равно пёрли вперёд – тут я по ним и дал шрапнелью. Здесь здорово помог командир орудия, он вовремя меня сориентировал, какой тип снаряда нужно заряжать и быстро дал команду подносчику, на какое расстояние надо установить взрыватель.

Артиллеристы меняют дислокацию в западную часть города Нейсе в Силезии. 1-й Украинский фронт, 1945 г. На переднем плане – 76-мм дивизионная пушка образца 1942 года (ЗиС-З).

Мигур Иван Иванович (современное фото)

– Кто отрывал окоп для орудия?

– Сам расчёт. Что уж говорить, такая работа была очень тяжёлая. К примеру, при прорыве немцами нашей обороны мы не успевали подготовить окоп, а просто подкапывали сошки, чтобы при выстреле орудие не сильно откатывалось. Иначе можно было потерять прицел, а в борьбе с танками противника каждая секунда дорогого стоит. А в обороне мы вырывали окопы и для орудия, и ровики для снарядов, и окопы для себя. За ночь должны всё это сделать. И замаскировать позицию. Непросто приходилось, но как-то справлялись.

– Как транспортировались орудия?

– Только гужевым транспортом. Автомобили мы не использовали, да они и не всегда смогут пройти по бездорожью. Этот момент тоже нужно понимать.

– С особистом в артиллерии сталкивались?

– Конечно же, он у нас имелся. Но только я с ними не контачил, очень не любил их после той истории с панибратством, когда меня чуть не арестовали по доносу.

– Что было самым страшным на войне?

– Видеть, как вражеская пехота идёт на твоё орудие врукопашную. У всех солдат белки глаз кровью наливаются, тогда становилось очень страшно. И единственное, что спасает – нужно быть быстрее противника. И все, иначе – смерть.

– Как кормили на фронте?

– Ну, здесь однозначно нельзя ответить. Если затишье, то все подвозили своевременно. Но случалось так, что банально не могли подвезти еду, или кухня заблудилась, или тылы отстали. Тогда сидели и день, а то и по двое суток без кормёжки. И такое бывало. Но тяжелее было не с едой, а с условиями жизни. Я за все годы на фронте не имел представления о том, как это, нормально поспать – всё время в окопах, всё время в одежде. И вшей кормили, и все, что хочешь, было.

– Как боролись со вшами?

– Если удавалось, то прожаривали одежду над костром, в ином случае, на остановке, или если где-то вставали на ночёвку, то всё снимали с себя и набрасывали на лошадей – ведь вши не переносят конского запаха, особенно лошадиного пота. Так и боролись, хотя, прожарка над костром, конечно же, была эффективнее.

– Пленных немцев видели?

– А как же не видеть! К концу войны они вели себя смирно, и сразу кричали: «Гитлер капут! Сталин гут!» Но настоящие нацисты смотрели на нас с пренебрежением. Я хорошо помню один момент в Чехословакии – мимо нас вели группу эсесовцев, в том числе и офицеров, очень высоких, с прекрасной армейской выправкой. И когда один из них увидел нас, артиллеристов, замызганных, разношерстно одетых, ему явно стало неудобно, что такие вот солдаты его победили. Тогда он окатил нас таким презрительным взглядом, будто мы совсем не люди, а навоз под его сапогами. Я же сказал своим солдатам в расчёте: «Ну и шут с ним! Пусть он как хочет себя ведёт, а всё равно под нашими автоматами в плен топает».

– Кто командовал Вашим дивизионом?

– Капитан Иван Петрович Мартынов. Впоследствии, уже став майором, он перешёл на должность командира дивизиона в 313-й гвардейский артиллерийский полк нашей дивизии. И здесь в апреле 1945 года Иван Петрович получил звание Героя Советского Союза. Это настоящий офицер, настоящий Батя для нас, противотанкистов. На войне он больше всего на свете заботился об одном – о жизнях солдат. Знаю, что сейчас Иван Петрович Мартынов живёт в Москве. Хотел бы, пользуясь такой возможностью, передать ему низкий земной поклон по пояс. Большое Вам спасибо, Иван Петрович, за то, что сохраняли жизни своих подчинённых!

– С кем-то из старших командиров, кроме Ивана Степановича Конева, довелось встречаться?

– Так близко, как тогда, нет. Ну, было дело, однажды издали видал Георгия Константиновича Жукова, несколько раз видел Николая Павловича Пухова, командира 13-й армии, в состав которой входила наша дивизия. Но с ними я не разговаривал.

– Как относились в войсках к Сталину, партии?

– Хорошо. Как ни крути, а, всё-таки Сталин принял Россию с сохой, а оставил её с атомной энергией и космическими исследованиями.

– Как Вы встретили День Победы?

– мы были в Чехословакии. Конечно же, обрадовались, из всех видов оружия стреляли в воздух, друг друга обнимали. Одним словом, радовались, что в живых остались. На следующий день как раз планировали торжественную встречу с американцами, и тут тревога. Нас подняли в ружьё, и мы приняли участие в разоружении и захвате разрозненных частей СС и Русской освободительной армии генерала-предателя Власова. От борьбы с эсесовцами мы и после 9 мая 1945 года несли потери. Дело в том, что многие переодевались в гражданскую одежду или притворялись инвалидами, ходили с палочкой. Когда же мы их останавливали, то они зачастую оказывали вооруженное сопротивление. Так что потери были. А власовцы прорывались к американцам, но мы их останавливали и разоружали. Кстати, солдаты из 25-го танкового корпуса нашей 13-й армии захватили в плен и самого Власова.

Тогда говорили, что его нашли на полу автомобиля завёрнутым в ковер. В итоге благодаря оперативным действиям командования дивизии и армии большинство власовцев было задержано, так что они не смогли перейти к американцам.

? ? ?

После войны наш дивизион остановился в курортном чешском городе Карловы Вары. Здесь пошли разговоры о том, что дивизию должны были отправить на Дальний Восток. И действительно, мы погрузились в эшелон, но в Польше мне стало нехорошо после контузии, и меня направили в госпиталь, где меня снова лечили от контузии. При выписке предлагали остаться в Группе советских войск в Германии, но я наотрез отказался, так как хотел вернуться в родную дивизию. Только прибыл в часть, а мой дивизион уже расформировывался. Оттуда меня перевели в другую часть, затем направили на учёбу в артиллерийское училище, где я стал младшим лейтенантом. Демобилизовался в звании капитана, сейчас живу в Алуште.

Интервью и лит. обработка: Юрий Трифонов

Бегелъдинов Талгат Якубекович (фото военных лет)