Хрестоматийная сцена… выдуманная от начала до конца

Хрестоматийная сцена… выдуманная от начала до конца

12 сентября Жуков вылетел на самолете в Москву. Он пробыл там всего два дня. Верховный главнокомандующий также вызвал к себе Василевского. В своих «Воспоминаниях» этим сорока восьми часам Жуков посвятил целых шесть страниц, которые вызвали бурную полемику между советскими военачальниками, продолженную историками и до сих пор не давшую однозначного ответа на вопрос: кто является подлинным отцом операции «Уран» – плана окружения в Сталинграде немецких VI армии и части IV танковой армии? Кому принадлежит эта идея – замечательная сама по себе и по грандиозным последствиям, которые она имела на весь последующий ход Второй мировой войны? Ставка велика: военный, придумавший «Уран», автоматически получает видное место в пантеоне воинской славы рядом с Александром Невским, Суворовым и Кутузовым. Рассказ Жукова недвусмыслен: идея принадлежит ему и Василевскому, они же 12 сентября 1942 года в кремлевском кабинете Сталина набросали на бумаге предварительный вариант будущего плана. Разговор в кабинете Верховного главнокомандующего, каким его описывает Жуков, начался с анализа неудач атак в районе Котлубани, контроль за которыми осуществлял Жуков. «Что нужно Сталинградскому фронту, чтобы ликвидировать коридор противника и соединиться с Юго-Восточным фронтом?» – спросил Сталин. Жуков стал перечислять необходимые дополнительные средства.

«Верховный достал свою карту с расположением резервов Ставки, долго и пристально ее рассматривал. Мы с Александром Михайловичем отошли подальше от стола в сторону и очень тихо говорили о том, что, видимо, надо искать какое-то иное решение.

 –  А какое „иное“ решение?  – вдруг, подняв голову, спросил И.В. Сталин.

Я никогда не думал, что у И.В. Сталина такой острый слух. Мы подошли к столу.

 –  Вот что,  – продолжал он,  – поезжайте в Генштаб и подумайте хорошенько, что надо предпринять в районе Сталинграда. […] Завтра в 9 часов вечера соберемся здесь.

Весь следующий день мы с А.М. Василевским проработали в Генеральном штабе»[575].

Итак, якобы 13 сентября 1942 года Жуков и Василевский в общих чертах разработали план операции «Уран»:

1. Продолжать изматывать уличными боями немецкую VI армию, попавшую в Сталинграде в ловушку.

2. Подготовить в своем тылу контрнаступление стратегического размаха.

3. Удар наносить по флангам противника, слишком растянутым и удерживаемым румынскими соединениями.

4. Не спешить, выждать два месяца для накапливания сил. Красная армия могла себе это позволить, с одной стороны, потому, что, как писал Жуков, «ничего более значительного гитлеровцы явно не могли бросить на юг нашей страны». С другой стороны, советское командование не могло позволить себе потерпеть под Сталинградом поражение или добиться половинчатого успеха.

5. Конфигурация фронта была благоприятна для советских войск, охватывавших немецкие позиции и располагавших отличными передовыми позициями на противоположном берегу Дона, в Серафимовиче и Клетской.

6. Прорыв позиций VI армии будет осуществлен западнее Дона на фронте шириной 400 метров, а река прикроет их фланг, защищая наступающие советские танки от немецкой контратаки.

В 22 часа Василевский доложил свои соображения Сталину. Их разговор был прерван телефонным звонком – сообщили новые дурные известия из Сталинграда. «Разговор о плане продолжим позже. То, что мы здесь обсуждали, кроме нас троих, пока никто не должен знать»[576].

Историю, рассказанную Жуковым, подтвердил в своих воспоминаниях Василевский. Однако критики набросились на рассказ Жукова, а свидетельство Василевского отвергли под тем предлогом, что тот был настолько же, насколько и Жуков, заинтересован в присвоении себе авторства «Урана»; если коротко изложить мнение критиков: оба военачальника ложью покрывали друг друга.

Что же это за критика? Впервые сомнения в авторстве Жукова были высказаны еще при Сталине, которому больше импонировала версия о «коллективной работе» Генштаба, и была возрождена в 1970-х годах генералом Штеменко, бывшим во время войны заместителем начальника Оперативного управления Генштаба[577]. То, что Сталин предпочитал анонимный «коллектив» имени Жукова,  – понятно, учитывая, что в 1946 году бывший его заместитель на посту Верховного главнокомандующего впал у него в немилость. Штеменко же отстаивал эту версию, возвышая роль Генштаба – структуры, в которой он играл ключевую роль.

Самым шумным из претендентов на авторство «Урана» был, бесспорно, Андрей Иванович Еременко. Тесно связанный с Хрущевым еще со времен Сталинградской битвы, он стал первым из крупных советских военачальников, опубликовавших мемуары в 1961 году[578]. Одной из основных целей книги, написанной по заказу Хрущева, было как можно сильнее принизить роль Жукова, даже вообще вычеркнуть его имя из истории Сталинградской битвы. В феврале 1963 года маршал Малиновский, в то время занимавший пост начальника Сухопутных сил Советской армии, возмущенный этими искажениями истины, написал в «Военно-исторический журнал» статью, в которой опроверг всякое участие Хрущева в Сталинградской битве и настойчиво подчеркивал, что именно Жуков был одним из главных авторов «Урана». Но его голос остался одиноким. Еременко утверждал, что это он предложил Сталину идею контрнаступления, когда 2 августа был принят им в Кремле по случаю своего назначения командующим Юго-Восточным фронтом[579]. Но его дневник, публиковавшийся фрагментами с 1994 года, показывает, что его предложение не имело ничего общего с тем, что потом станет операцией «Уран»: «Я сказал, что, изучив вчера оперативную обстановку на Сталинградском стратегическом направлении, пришел к выводу, что в будущем левое крыло Сталинградского фронта закрепится на подступах к Сталинграду, а правое, значительно усиленное свежими силами, нанесет решительный удар по западному берегу Дона на междуречье [курсив авторов] и во взаимодействии с Юго-Восточным фронтом уничтожит противника под Сталинградом. С севера – главный удар, с юга – вспомогательный. Закончив, я просил назначить меня, если мои наметки будут приняты, на Сталинградский [а не Юго-Восточный] фронт и добавил, что моя военная душа больше лежит к наступлению, чем к обороне, даже самой ответственной»[580].

В самом деле, операция, предложенная в августе 1942 года, не имела ничего общего с операцией, получившей кодовое имя «Уран». «Это были не наметки будущей контрнаступательной операции,  – писал Жуков,  – а всего лишь план контрудара с целью задержать противника на подступах к Сталинграду»[581]. Еременко предлагал нанести удар в междуречье Дона и Волги, то есть именно то, что делал в сентябре Жуков и что не дало положительных результатов. То же самое в сентябре и октябре будут делать Еременко, а затем Рокоссовский, тоже не имея успеха. Еременко ничего не говорит о широком окружении на расстоянии 150 км от города, что и было главной идеей «Урана». Недавно Дэвид Гланц, крупнейший американский специалист по советско-германскому фронту, стал на сторону Еременко, опираясь на датированное 9 октября 1942 года письмо[582], подписанное командующим фронтом Еременко и членом Военного совета фронта Хрущевым. В нем излагается план, в целом похожий на «Уран», но он еще слишком расплывчатый, для его осуществления предлагаются слишком слабые силы, планирование совершенно нереалистично. Основная роль в нем отводилась коннице, а одной из главных целей определялось уничтожение немецких складов в Котельникове, что превращало его в какой-то рейд, не имеющий больших перспектив. Главный удар должен был наноситься из Клетской, тогда как в действительности он наносился от Серафимовича.

Дата письма Еременко – Хрущева – 9 октября – тоже вызывает вопросы. 5-го Сталин издал директиву по Сталинградскому фронту, в которой выражал свое раздражение именно дуэтом Еременко – Хрущева: «Вы… все еще продолжаете сдавать противнику квартал за кварталом. Это говорит о вашей плохой работе. Сил у вас в районе Сталинграда больше, чем у противника, и, несмотря на это, противник продолжает теснить вас. Я недоволен Вашей работой на Сталинградском фронте». «В первых числах октября,  – пишет Василевский,  – в работу включились командующие войсками и штабы фронтов; им было приказано подготовить предложения по использованию сил каждого фронта для совместной наступательной операции „Уран“»[583]. Все прояснилось, и Еременко оказался пойман за руку на фальсификации. Он послал Сталину свои предложения, сделать которые его 9 октября просили Жуков и Василевский, уже после того, как вечером 6-го Василевский в общих чертах посвятил его в план предстоящей операции. Чтобы вернуть себе милость вождя, Еременко вставил в письмо фразу, представляющую собой неловкую попытку отнести его предложения к более раннему времени: «В бытность мою командующим бывш. Сталинградским фронтом… так я планировал в прошлом эту операцию и поэтому считаю своим долгом Вам доложить».

В одной из своих работ[584] Дэвид Гланц увидел создателя плана «Уран» в Ватутине только из-за отдаленного сходства между «Ураном» и операциями, ранее разрабатывавшимися молодым генералом, когда тот служил в Генштабе. Он тоже представил план, датированный 9 октября. Но, как и в случае с Еременко, речь идет о предложениях, запрошенных Жуковым и Василевским после раскрытия ими командующим фронтами и их начальникам штабов факта существования «Урана». Этот документ ни в коем случае нельзя считать доказательством ватутинского авторства плана контрнаступления под Сталинградом.

Несмотря ни на что, история, рассказанная Жуковым в его «Воспоминаниях», безусловно, выдумана. У нас нет никаких подтверждений факта его посещения Кремля 12 или 13 сентября, ни вообще в период между 31 августа и 26 сентября. Василевский тоже не бывал в Кремле между 9 и 21 сентября. Но можно ли на этом основании отрицать их авторство плана «Уран»? Нет. С другой стороны, не так уж трудно было вообразить себе в основных чертах возможное советское контрнаступление. Сам Сталин обрисовал похожий замысел в письме Черчиллю в июле. Сама конфигурация фронта подсказывала это, советские войска занимали охватывающее противника положение. Какой генерал не увидел бы эту «невозможную военную ситуацию», как выразился Гальдер, в которой оказалась армия Паулюса? Ее авангард, в который входило десять лучших дивизий, оказался зажат в 40 км руин на берегу Волги; ее фланги слишком растянулись с севера на юг на 300 км и были плохо защищены. Какой генерал не увидел бы возможность использовать такое положение? Однако кто конкретно подал Сталину идею проведения этой операции? Кто, если не его главный военный советник Жуков и не начальник Генерального штаба Василевский? Кто другой мог убедить его прекратить лобовые атаки от Котлубани, если не Жуков, собственными глазами видевший их бесполезность, хотя в октябре Рокоссовский возобновил их? «Кто же мог,  – пишет Жуков,  – производить конкретные расчеты сил и средств для операции такого масштаба? Конечно, только тот орган, который держал в руках эти материальные силы и средства. В данном случае это могли быть только Ставка Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб»[585]. Кто мог выпросить у Сталина шесть недель на подготовку – невероятно долгий срок для вождя, привыкшего вечером потребовать начать наступление завтра утром? Один Жуков, и никто, кроме него.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.