1. «Уверен, вы справитесь с этими недомерками»

1. «Уверен, вы справитесь с этими недомерками»

Многие японцы приветствовали вступление своей страны в войну, видя в этом единственную возможность «вырваться из вражеского окружения». Писатель Осаму Дадзай, например, «так и рвался искрошить бесчувственных, зверских американцев»¹. Однако даже общество, в котором жил Осаму Дадзай, не было монолитно единым в своих убеждениях. Генерал-лейтенант Курибаяси Тадамити – может быть, потому, что он провел два года в Соединенных Штатах – в письме жене выражал глубокую озабоченность вступлением Японии в войну со столь сильным противником: «Промышленный потенциал у них огромный, народ энергичный, изобретательный. Нельзя недооценивать боевую мощь Америки». Восемнадцатилетний Хатиро Сасаки поверял свои сомнения дневнику: «Сколько человек погибает на этой войне действительно трагической смертью? Уверен, под маской трагической смерти зачастую прячется смерть комическая. Комическая смерть – не жизнерадостная, но страдание безо всякого смысла»². Хатиро сразу осознал свою обреченность и записался в пилоты-камикадзе, не желая бежать от судьбы. Да и не убежишь – «сиката на гай». Этот молодой человек, глубоко презиравший японских милитаристов, перед тем как уйти на смерть, уговорил младшего брата поступить на факультет естественных наук: будущих ученых не призывали, и таким образом хотя бы у этого мальчика оставалась надежда на спасение.

Таким же фаталистом и противником войны был Хаяси Тадао. Его дневник полон записей, не скрывающих отвращения к собственной стране. «Япония, почему я не могу любить и уважать себя? – задается вопросом Хаяси. – Я должен разделить судьбу своего поколения, сражаться и умереть. Мы отправляемся на поле боя без права выразить свое мнение, критиковать, взвешивать за и против и анализировать эту великую трагедию»³.

Поскольку в 1941–1942 гг. Япония без особого труда преодолевала слабое сопротивление европейских колоний, у обеих сторон сложилось преувеличенное представление о военной мощи армии Хирохито. Как у Германии не хватило бы сил одолеть Советский Союз, так и Япония не смогла бы осуществить завоевания в Азии, если бы союзники не допустили ее первых побед. Но это, как многое другое, становится ясно задним числом, а не тогда, 70 лет назад, в разгар японских побед.

До декабря 1941 г. европейские события не отражались на привычном образе жизни колониальной Азии, ленивой, разморенной и избалованной. На Филиппинах, подмандатной территории США, военфельдшер лейтенант Ирлин Блэк, как и тысячи ее соотечественников, наслаждалась светской жизнью и комфортом в окружении множества слуг: «По вечерам мы переодевались к ужину в длинные платья, а мужчины в смокинги с камербандами[13]. Жили по строгому этикету. Даже в кинотеатр надевали вечерние платья»⁴. Другая медслужащая, двадцатипятилетний лейтенант Хетти Брэнтли из Техаса, и вовсе не приняла войну с японцами всерьез: «Это казалось шуткой; старшая медсестра говорила в столовой: “Ешьте печеньице, девочки, подкрепляйтесь, пока до нас японцы не добрались!” И мы веселились, мы были счастливы и не думали о войне»⁵.

Также и в принадлежащем британцам Сингапуре европейские резиденты уподоблялись в глазах чешского инженера Вала Кабуки «современным помпеянцам»⁶. Война шла уже два года, а 31 000 белых среди 5-миллионного китайского и малайского населения продолжали тешить себя имперскими иллюзиями. Приезжим леди для изучения необходимого минимума местных слов предлагался разговорник под названием «Малайский для госпожи» (Malay for Mems). Разговорник состоял из команд для прислуги: «Натяните теннисную сетку», «Проводи госпожу», «Стреляй в этого человека». В 1941 г. новоприбывшие солдаты, особенно австралийцы, возмущались тем, что их в это колониальное общество не включают. Индийцев и вовсе не пускали в один вагон с британцами и тем более не принимали в клубы. Хайдарабадский полк взбунтовался из-за того, что вступившего в связь с белой женщиной офицера-индийца хотели отправить домой. Офицера оставили в покое, а историю замяли, но взаимное недовольство нагнеталось⁷. Леди Дайяна, жена британского министра Даффа Купера, с аристократическим презрением писала о претенциозности британских колонистов – «вульгарных, легкомысленных и мужицки-помпезных»⁸. Но и ее восторги по поводу живописности Сингапура звучат не слишком-то уместно, когда с севера уже надвигалась катастрофа: «На каждой улице прямо у вас перед глазами разворачивается трудовая жизнь китаез – варят кофе, раскрашивают фонари, главным же образом кого-нибудь бреют. Не устаю бродить и наслаждаться».

В Малайе и британское военное командование, и правители проявили полную бездарность. Империя, похоже, обладала неисчерпаемым резервом военачальников, непригодных для военного времени. Главнокомандующим на Дальнем Востоке и вице-маршалом ВВС назначили шестидесятитрехлетного сэра Роберта Брук-Попэма, в недавнем прошлом – губернатора Кении. Генерал-лейтенант Артур Персиваль, командовавший армией, был штабным офицером, а весь его опыт боевых действий сводился к подавлению Ирландского восстания. Губернатор Малайи сэр Шентон Томас 8 декабря, когда японцы начали высадку на севере, обратился к генералам со словами: «Уверен, вы справитесь с этими недомерками».

Наверное, его презрение к японцам только возросло бы, если бы генерал почитал инструкцию солдатам, отправляемым на Малайю: им давали интимные советы, как избежать запора и изжоги, как с помощью дыхательных упражнений уберечься от морской болезни. «Помните, что в темном, раскаленном трюме корабля армейские лошади не жалуются на свою участь». И к японскому солдату был обращен призыв: «Когда высадишься на сушу и вступишь в бой, вообрази себя мстителем, который наконец-то сошелся лицом к лицу с убийцей своего отца».

Хотя британские и колониальные войска были дислоцированы в северной Малайе как раз в ожидании японского десанта из Сиама, здесь вторжение оказалось таким же потрясением и сломом привычных представлений, как и Пёрл-Харбор. Любое общество, захваченное докатившейся до него волной насилия, поначалу не верит, что такое могло произойти, даже если очевидная логика вопиет о неизбежности нападения. Когда перед рассветом 8 декабря первые бомбы упали на Сингапур, австралийский механик машинного зала Бил Рив спал на койке на борту стоявшего в порту миноносца Vendetta. Судно только что отбыло свою вахту, несколько месяцев тяжелых боев в Средиземноморье. Услышав взрывы, Рив подумал, что ему снится кошмар о недавних сражениях: «Я сказал себе: “Повернись на другой бок, придурок!”»⁹ Но тут рядом так грохнуло, что моряк осознал реальность. И все же, пока бомбы падали на город одна за другой, фонари на улицах горели как ни в чем не бывало.

Черчилль принял жестокое, хотя, видимо, неизбежное решение сосредоточить лучшие силы империи на Ближнем Востоке. На защиту Малайи было отряжено всего 145 самолетов – 66 Buffalo, 57 Blenheim и 22 Hudson. И беда не столько в том, что большинство этих моделей успели устареть, а в безусловном превосходстве японских пилотов, с чьим проворством и боевым опытом пилоты союзников не могли и равняться. Когда японцы начали высадку у Кота-Бару, реакция защитников совершенно не соответствовала ситуации. Прошло несколько часов, прежде чем местные командиры ВВС осознали необходимость нанести ответный удар по вражескому флоту. Когда же британские и австралийские самолеты поднялись в воздух, они вместе с береговой артиллерией причинили противнику существенный урон – более тысячи японцев выбыло из строя. И не все десантники показали себя героями. Один японский офицер описывал, как группа нижних чинов инженерных войск запаниковала под английскими бомбами¹⁰. Не дожидаясь приказа, они ринулись в моторные лодки и удрали в открытое море по направлению к Сайгону.

Но под конец первого дня сражения британский воздушный флот в северной Малайе сократился вдвое, примерно до 50 боеспособных самолетов. Многие старшие офицеры, а также наземные бригады действовали неэффективно: пилоты истребителей Buffalo, которые поднялись наперехват атакующим японцам, с ужасом обнаружили, что начальники оружейного склада не позаботились зарядить их пулеметы. С аэродрома в Куантане сотни техников бежали в панике. «Как же так? Они же сахибы», – с изумлением вопрошал своего командира индиец-водитель из Королевского Гарвальского полка¹¹. Они застали пустые здания аэродрома, повсюду было разбросано оборудование, личные вещи, теннисные ракетки, мусор. Юный лейтенант гневно отрезал: «Не сахибы, это австралийцы». Но чистокровные британцы тоже бежали. Некоторые индийские подразделения смешались в панике, командира сикхского батальона, вероятно, прикончили его собственные подчиненные, прежде чем обратиться в бегство. «Мы познали, на что способен противник, – с презрением писал японский офицер. – Мы боялись одного: достаточно ли он оставит нам боеприпасов и много ли успеет разрушить перед отступлением»¹².

И сразу же начались расправы. Трое английских летчиков совершили вынужденную посадку в Сиаме и были арестованы местной жандармерией. Их выдали японцам, и японский вице-консул сказал сиамскому судье, что эти люди «виновны в убийстве японцев и уничтожении японской собственности». Всех троих отвели на ближайший пляж и обезглавили. Прежде, особенно в Русско-японскую войну 1905 г., японцы проявляли милосердие к побежденным, однако новая власть воспитала в армии культ беспощадности, мало чем отличавшийся от первобытного варварства. Еще в 1934 г. военное министерство опубликовало брошюру, в которой война воспевалась как «отец творения и мать культуры. Для государства так же естественно и необходимо сражаться за первенство, как человеку – бороться с трудностями». Только теперь западные союзники узнали, как это новое немилосердное мировоззрение сказывается на участи пленных.

Легкий линкор Repulse покидал гавань Сингапура вместе с линкором Prince of Wales, отправляясь на поиски японских десантных кораблей. На корме большого судна организовали танцы. Это зрелище напомнило Диане Купер легендарный бал у герцогини Ричмонд накануне битвы при Ватерлоо: «Словно вновь вижу бал в Брюсселе»¹³. Отойдя от берегов восточной Малайи, капитан Уильям Теннант сказал экипажу: «Мы двинемся на север, сделаем, что сможем, врежем, кому сумеем. Будьте начеку… Наша старая галоша себя покажет… Всем надеть или иметь при себе спасательные жилеты, хотя я и не думаю, что с кораблем что-нибудь приключится – мы же везунчики». И ровно в полдень 10 декабря японские самолеты потопили Repulse и Prince of Wales, а с ними ушел на дно и престиж Британской империи в Азии. Единственное утешение англичанам – мысль, что обреченные погибли как герои. Уилфрид Паркер, новозеландец, капитан Prince of Wales, оставался со своими людьми, отказавшись бежать и спасаться. Британский пилот, наблюдавший с воздуха, как сотни моряков цеплялись за обломки в залитой нефтью воде, писал с восхищением: «Они все махали мне, оттопырив большой палец, словно купались в Брайтоне. Я видел тот дух, который выигрывает войны»¹⁴. Правда, немногие спасенные потом признавались, что грозили летчикам кулаками, выкрикивая дразнилки: «ВВС – Вовсе не Видно Сук!» («RAF – Rare As Fucking Fairies!»).

В джунглях на севере Малайи британские подразделения все чаще перехватывались быстро перемещающимися японцами. Первый (он же Четырнадцатый) Пенджабский полк, укрывавшийся в машинах во время тропического ливня, внезапно атаковали вражеские танки – не было времени даже разгрузить противотанковые орудия. «Вдруг я увидел, как мои грузовики несутся прочь по затопленной дороге, услышал адский грохот сражения, – писал командир отряда, лейтенант Питер Грир. – Шум был ужасный, и почти сразу же мимо меня с ревом проехал средний танк. Я едва успел укрыться. Двух минут не прошло, и следом прикатило еще с дюжину средних танков. Они прорвались прямо сквозь наш передовой отряд. Я видел один из своих бронетранспортеров, его хвост горел, а второй номер палил из легкого пулемета по танку в двадцати метрах от меня. Несчастный сукин сын»¹⁵.

Немногие уцелевшие пенджабцы разбежались, и собрать их вновь не удалось. Та же участь постигла батальон гуркхов-новобранцев: 30 человек погибло в первом же бою, всего 200 человек спаслось, сохранив оружие, большинство попало в плен. Офицеру запомнился «хаос и полная растерянность, небольшие группы индийцев и гуркхов, одни, без командиров, палили во все стороны, никто не понимал, что происходит, и снаряды британской артиллерии часто ложились среди своих»¹⁶. Некоторые подразделения, в особенности батальон шотландцев из полка Аргайла и Сазерленда, покрыли себя славой, но эти индивидуальные подвиги не могли спасти положение, поскольку японцы, столкнувшись где-либо с сопротивлением, тут же обходили противника с флангов, просачиваясь сквозь джунгли, которые англичане считали непроходимыми.

Дафф Купер, британский министр-резидент на Дальнем Востоке, в письме Черчиллю так отзывался о командующем вооруженными силами в Малайе Артуре Персивале: «Хороший, достойный человек… спокойный, рассудительный, даже умный. Но общая перспектива ускользает от него, он ведет себя как на учениях в Олдершоте: выучил правила, добросовестно им следует и все ждет свистка судьи, сигнала прекратить огонь – ему главное, чтобы на тот момент его войска оказались в безупречном порядке и его за это похвалили»¹⁷. Помимо ограниченного мышления Персиваля неблагоприятными для британской обороны факторами стали плохо налаженная коммуникация и уже знакомый нам недостаток организованности. Радио смолкло, телефонные кабели были перерезаны, и во многих подразделениях вернулись к сигналам рожка. Японцы почти безраздельно господствовали на море и в воздухе. Наткнувшись на упорное сопротивление в центре Малайи, в Кампаре, генерал Томоюки Ямасита попросту провел еще один десант с моря и таким образом обошел позиции британцев. Англичане не знали, как обороняться от дерзких японских танков – не имелось под рукой даже коктейля Молотова. Три дивизии Ямаситы, сражаясь с превосходящими силами противника, проявили такую энергию и такой агрессивный напор, на который их оппоненты не были способны. Торжествующий генерал сочинил стихотворение:

В этот день солнце сияет вместе с луной,

Стрела покинула лук,

С ней мой дух летит на врага,

С нами сотни мильонов душ,

Мой восточный народ.

В этот день нам светит луна,

И солнце тоже светит.

Черчилль оправдывался тем, что война в джунглях гораздо привычнее для японской армии. Три дивизии Ямаситы действительно приобрели боевой опыт в Китае, но в Малайе они впервые вошли в джунгли. В Китае они использовали конный транспорт, а теперь пересели на велосипеды. В каждой дивизии помимо 500 машин появилось 6000 велосипедов. На жаре шины часто лопались, и потому в каждой роте трудилась команда из двух человек, менявшая в среднем по двадцать шин ежедневно. Если пехоте преграждали дорогу, она шла в обход, пересекала на машинах и велосипедах реки и джунгли. Японские солдаты по двадцать часов в день жали на педали, у каждого на багажнике груз весом четверть центнера. Даже старый подполковник Ёсуке Йокояма, командир инженерного полка, ехал на велосипеде – приземистый, полный, катил, обливаясь потом, вслед за передовыми отрядами пехоты, проверял, что британцы успели разрушить, и чинил переправы – специально с этой целью армия везла с собой передвижные лесопилки. Захваченные ими запасы провианта японцы называли «поставками Черчилля».

«Рубеж Джитры каких-нибудь 500 человек прорвали за пятнадцать часов»¹⁸, – пренебрежительно сообщал полковник Масанобу Цудзи. В этом бою, согласно его отчету, японцы потеряли только 27 человек убитыми и 83 ранеными. Противник отступил, оставив победителям богатые трофеи: с полсотни полевых орудий, столько же тяжелых пулеметов, 300 грузовиков и бронемашин и провиант всей дивизии на три месяца. «3000 человек, в панике побросав оружие, пытались укрыться в джунглях… по большей части это были индийские солдаты».

Подразделения быстро теряли боевой дух, в особенности утратив командиров, а многие офицеры-британцы погибли при первых столкновениях. Репутация Индийской армии в Малайе серьезно пострадала, стало очевидно полное отсутствие энтузиазма в наемных войсках. Японцы с успехом применяли тактику запугивания, поднимая шум в тылу врага и вынуждая противника отступать, а то и бежать без оглядки. Мобилизация в Индийскую армию в связи с войной проводилась поспешно, английских офицеров направляли в нее после шести месяцев обучения вместо обычных тридцати, они не успевали освоить урду и, соответственно, не могли объясняться с подчиненными. Британские войска сдались – и тут обнаружилось чудовищное несовпадение двух цивилизаций. Сдавшиеся рассчитывали на милосердное обращение, как в Европе, где в этом побежденным не отказывали даже нацисты, но, к их ужасу, победители тут же приканчивали раненых, которые не могли передвигаться сами, а зачастую убивали и здоровых солдат, а также гражданских. Одному офицеру-шотландцу, прятавшемуся в джунглях, приносила еду дочка китайского учителя. Однажды она оставила ему записку на английском: «Они схватили моего отца и отрезали ему голову. Я буду кормить вас, пока смогу»¹⁹. На этой ранней стадии войны в некоторых частях армии Персиваля дисциплина рухнула. Дезертиры разграбили Куала-Лумпур. Контратаки, без которых невозможна устойчивая оборона, не имели успеха. Индийские части в основном состояли из молодых, плохо обученных солдат. Однако, хотя многих других качеств подчиненным Персиваля недоставало, они проявили отвагу и стойкость, что подтверждается большим процентом потерь среди британских офицеров: личным примером они пытались поднять дух индийских войск. Но даже такой ценой удержать солдат под ружьем не удавалось: одна индийская бригада просто целиком испарилась под вражеским натиском.

И не все чисто британские подразделения действовали лучше. 18-я дивизия явилась в Сингапур в качестве запоздалого подкрепления и тут же осрамилась. Один батальон, 6-й Норфолкский, за первые трое суток потерял шестерых младших офицеров и капитана. Хотя Ямасита располагал не такими уж крупными силами, его три дивизии числились в японской армии среди лучших, они быстро перемещались и, даже неся потери, не прекращали атаковать. Кодекс бусидо научил их относиться и к самим себе столь же беспощадно, как к врагу. Японский пилот, совершивший аварийную посадку в Йохоре, расстрелял по окружившим его из любопытства малайцам все патроны, кроме последнего, который приберег для себя.

Даже в бегстве англичане цеплялись за расовые предрассудки империи, бесстыдно бросая на произвол судьбы своих подданных-туземцев. В Пинанге глава администрации запретил пожарникам-малайцам входить в европейские кварталы для тушения пожаров после воздушных налетов и наложил вето на предложение снести несколько принадлежащих белым домов для создания противопожарной бреши. Когда с острова эвакуировались, «цветных» не пускали на корабли. Китайского судью, поднявшегося на борт, силой свели на берег, между тем погрузили автомобиль коменданта крепости. Женщина-беженка с острова говорила потом, что «невозможно ни простить, ни забыть»²⁰ то, как эвакуировались британцы. Британский полицмейстер в Сингапуре заверял своих подчиненных-сикхов, что останется с ними до конца, – и бежал; колонисты, покидавшие Кэмерон Хайлендз, уговаривали азиатских членов местных отрядов обороны оставаться в строю – разумеется, те немедленно уволились. В Куала-Лумпур «белые» врачи оставили госпиталь на попечение коллег-азиатов. В Ипохе, центре добычи олова, молодой актер китайского театра со сцены заявил зрителям: «Британцы обращаются с империей как с собственностью и передают ее в чужие руки, словно заключив сделку»²¹.

Поведение британской общины в Малайе, а затем в Бирме было вполне оправданным постольку, поскольку в Юго-Западной Азии уже распространился слух об оргии изнасилований и убийств, которой сопровождалось в конце декабря падение Гонконга. Но зрелище белых господ, бегущих в панике, в одночасье разрушило миф о благом и патерналистском империализме. Расизм и эгоистический интерес правили бал. Когда на легком крейсере Durban взбунтовались китайские стюарды, капитан Питер Казалет с раскаянием писал: «Мы дурно обращались с китайцами в мирное время. И как можем теперь рассчитывать на их преданность?»²² Один из бунтовщиков выразил желание присоединиться к японской армии. Очевидец бомбежек в Сингапуре отмечал, что жертвы среди гражданских разделены и в смерти: европейцев и азиатов сваливали в разные могилы. Высокомерное отношение правителей как нельзя лучше выражает реакция губернатора Малайи на гибель верного слуги – японская бомба сразила его позади Дома правительства. Шентон Томас записал в дневник: «Очень жаль моего боя. Такая была преданная душа». Другие члены «британской семьи» не спешили принимать беженцев из Юго-Восточной Азии. Австралия изначально разрешила въезд только 50 белым и такому же количеству китайцев; Цейлон установил иммиграционную квоту 500 человек, преимущественно своих же граждан. Эти ограничения были сняты с опозданием, когда катастрофа уже разразилась.

31 января была взорвана дамба, соединявшая Малайю с островом, на котором расположен Сингапур. Ректор колледжа Раффлз – естественно, британец – услышав грохот, спросил, что там происходит, и молодой китаец Ли Кван Ю, как он впоследствии хвастался, ответил: «Это конец Британской империи»²³. На протяжении 55 дней японцы продвигались в среднем на 20 км в сутки, они 95 раз вступали в бой и восстановили 250 мостов. Боеприпасы у них заканчивались, и уцелевшие британские войска (числом 70 000) человек более чем вдвое перевешивали силы Ямаситы. Но британский генерал допустил очередную ошибку: рассредоточил свои силы на защиту 120 км береговой линии Сингапура. Боевой дух этой армии был ниже низкого, когда же инженеры принялись рушить доки, паника охватила и местное население. Только теперь запоздало попытались переправить беженцев в Голландскую Ост-Индию. В гавани происходили отвратительные сцены, порожденные хаосом, паникой и насилием: дезертиры пытались прорваться на корабли. В итоге 5000 гражданских отплыли, но едва ли 1500 из них добрались до надежного убежища в Индии или Австралии. Все корабли, покидавшие Сингапур или приближавшиеся к нему, подвергались японскому обстрелу с воздуха. Пехотинец из Нортумберлендского полка описывал состояние человека, запертого в трюме корабля под огнем: «Ты словно сидишь в консервной банке, по которой колотят палками»²⁴.

Ямасита начал высадку на остров 8 февраля под прикрытием темноты. Собранный с бору по сосенке флот из 150 лодок перевез первым заходом 4000 человек, а всего две дивизии. Англичане не позаботились установить прожектора, их артиллерия почти не потревожила десантную группу. Зато японская артиллерия сразу же сумела перебить кабель и прервать телефонное сообщение с передовыми линиями, где оборонявшиеся дрожали под проливным дождем, съежившись в окопах. Японцы стремительно рванулись вперед, и деморализованные австралийские соединения отступили. Стало ясно, что Сингапур обречен. Комендант морской базы вице-адмирал Джек Спунер с горечью писал: «В нынешних обстоятельствах виновны AIF [Australian Imperial Forces = австралийские войска], которые сразу же показали тыл, удрали и предоставили японцам возможность продвигаться, не встречая сопротивления».

Генерал-майор Гордон Беннет, командующий Восьмой Австралийской дивизией, горестно признавался одному из своих офицеров: «Мне кажется, наши люди не хотят сражаться»²⁵. Сам он точно не хотел и поспешил сесть в самолет, который через 12 дней доставил его на родину. И если австралийцы осрамились, то ничуть не лучше зарекомендовали себя и британские части – воли к сопротивлению недоставало всем войскам под командованием Персиваля. Капитан Норман Торп из Дербиширского территориального полка, служивший с «Шервудскими лесничими», описывал странное чувство отрешенности от разворачивавшейся вокруг катастрофы: «Я был лишь самую малость взволнован и не ощущал, что это как-то затрагивает меня лично»²⁶. Торп повел своих людей в контратаку, но обнаружил, что приказу повиновалась лишь меньшая часть солдат, и контратака сразу же захлебнулась. Командир одного австралийского подразделения наткнулся на дезертиров, которые в беспорядке бежали с передовой: они отказались подчиняться и заявили, что с них довольно. Надежды на милосердие победителей у трусов было ничуть не больше, чем у тех, кто сопротивлялся до конца. Капрал Томиносуке Цучикаге с удивлением смотрел на противника, думавшего спасти свою жалкую жизнь бездействием: «Некоторые солдаты, утратив мужество, скорчились в ужасе, присели на корточки и не вступали в рукопашный бой, дожидаясь, словно праздные зрители, его исхода. Их тоже без сожаления пристрелили или закололи штыками»²⁷.

Черчилль обратился с патетическим посланием к только что назначенному командующему союзными силами в регионе Уэйвеллу, требуя, чтобы Сингапур отстаивали до последнего: «На этом этапе не следует думать о спасении войск или о защите населения. Борьбу следует самой дорогой ценой довести до развязки. Командующие и старшие офицеры обязаны погибнуть вместе с рядовыми. На кону честь Британской империи и британской армии. Я прошу вас не проявлять ни слабость, ни милосердие в каком бы то ни было виде. Когда русские так отважно сражаются и американцы держатся на Лусоне, репутация нашей страны и репутация нашего народа полностью зависят от вас».

Это воззвание премьер-министра наглядно отражает принципиальную разницу в мировоззрении участников конфликта и, соответственно, в том, как они сражались: Черчилль потребовал от сингапурского гарнизона такого же упорства и такой же готовности к самопожертвованию, какие чуть ли не ежедневно проявляли немцы, японцы и русские, но те действовали под страхом жестокой кары. Пусть Малайя потеряна, Черчилль хотел по крайней мере создать вдохновляющую на подвиги легенду о том, как защитники колонии бились до конца. Но западная демократия не взращивает подобную самоотверженность. Вечером 9 февраля командир австралийской бригады заявил Персивалю: «По гражданской профессии я врач. Когда я вижу, что руку не спасти, я ее ампутирую, но, если болезнь распространилась на весь организм, не поможет никакая операция – пациент умрет. Так обстоит дело и с Сингапуром. Нет никакого смысла сражаться, чтобы продлить агонию»²⁸. Некоторые английские, индийские и австралийские солдаты показали примеры личного мужества, защищая Малайю, но эти подвиги не могли предотвратить общего распада. И мало кто из офицеров счел нужным призывать своих людей к жертвам: ведь и так было понятно, что на этот призыв никто не откликнется.

В Сингапуре, как ни на каком другом участке боев, проявилось разительное несовпадение двух концепций войны: героического видения премьер-министра, призывавшего империю сражаться до последнего человека, и характерного для рядовых отсутствия веры. Солдаты Персиваля не ждали ничего хорошего ни от своих командиров, ни от самих себя. Если бы Черчилль лично явился к ним, они могли бы ему сказать, что прежде, чем призывать их гибнуть за Малайю, следовало бы подобрать компетентных офицеров и снабдить части в Малайе оружием получше, прислать им на помощь пару сотен современных истребителей, отдыхающих на британских аэродромах. А так – пусть Черчилль сражается не на живот, а на смерть, они умирать не хотят. И доминионы также не собирались пускать в ход крайние меры для восстановления дисциплины в своих войсках. Несколько австралийских дезертиров с оружием в руках пробились на борт отплывавшего корабля. В Батавии их арестовали; британское командование настаивало на расстреле. Премьер-министр Австралии Джон Кёртин тут же напомнил Уэйвеллу, что смертный приговор гражданам Австралии должен быть санкционирован Канберрой и что Канберра на это не пойдет. Даже в этот тяжелейший для империи момент англичане проявляли ту щепетильность, которая входит в плоть и кровь человека, воспитанного на «западных» ценностях, но сейчас она лишь осложняла положение союзников.

В Сингапуре сентиментальные хозяева часами стояли в очередях к ветеринару, чтобы гуманно усыпить своих питомцев, прежде чем спасаться самим. Над городом висел черный дым, горели нефтеналивные баки, военная полиция прикладами ружей отгоняла обезумевших пьяных солдат от последних отбывавших кораблей. В рапорте британского командования вся вина возлагалась на австралийцев: «Они вели себя как скоты»²⁹. Но это скорее попытка найти козлов отпущения. На последней встрече Уэйвелла с губернатором Малайи – перед тем как Уэйвелл вылетел на самолете в Батавию, – он повторял беспрестанно, молотя себя кулаком по колену: «Этого не должно было произойти»³⁰. Японцы приближались к городу, убивая, насилуя, увеча – их злодеяния сделались рутиной. В госпитале Александра двадцатитрехлетний пациент слышал, как враги движутся к его палате, расстреливая, добивая штыками, и успел подумать: «Двадцати четырех мне никогда не исполнится. Бедная мама». Он оказался в числе четырех выживших, поскольку при виде залитого кровью тела японцы решили, что с этим солдатом покончено. 320 мужчин и одна женщина погибли в той больнице, многих медсестер изнасиловали. Группа из 22 австралийских медсестер успела бежать из города, но уже на одном из принадлежавших голландцам островов попала в плен. Их вывезли в открытое море, чтобы там расстрелять из пулеметов, и единственная уцелевшая из этих женщин запомнила последние слова своей начальницы Ирэны Драммонд: «Выше голову, девочки! Я вами горжусь и всех вас люблю»³¹.

Персиваль капитулировал и сдал Ямасите Сингапур 15 февраля. Фотография английского майора Уайлда в мешковатых шортах, в шлеме набекрень, который вместе с генералом плелся под британским флагом на переговоры к японцам, стала одним из символов той войны: символом косорукой и тупоголовой некомпетентности тех самых людей, которым была вверена восточная часть Британской империи. Вместе с Сингапуром Персиваль сдал репутацию британской и индийской армии, о чем и предупреждал его Черчилль. Японцам понадобилось всего десять недель на эту грандиозную победу, и обошлась она им лишь в 3506 погибших, причем половина жертв пришлась на битву за Сингапур. Британская армия потеряла 7500 убитыми, 138 000 человек попали в плен, среди них половину составляли индийцы. Один из индийских офицеров, капитан Прем Сагхал, после того как на его глазах убили белого командира подразделения, пришел к выводу: «Падение Сингапура окончательно убедило меня в том, что британцев постигло вырождение»³². Сагхал счел, что поведение имперских властей лишило их права претендовать на лояльность индийцев. Другой индийский офицер, Шахнаваз Кхан, возмущался тем, что его люди были переданы японцам будто скот³³. Японцы сразу же начали вербовать пленных в создаваемую ими Индийскую национальную армию, и добровольцы нашлись. Авторитет империи держался на мифе о ее непобедимости, но этот миф рухнул.

Другой военнопленный, лейтенант Стивен Эббот, описал захваченный Сингапур, через который его и его товарищей провели по пути в наспех построенный концентрационный лагерь: «Повсюду картины чудовищного разрушения. Перевернутые грузовики, велосипеды, коляски, мебель – все это валялось в глубоких воронках от бомб или просто на проезжей дороге и на тротуарах. Зияющие дыры в стенах зданий обнажали перед всем миром трагическое нутро брошенного жилья. Голые тела и гротескно искореженные части тел покоились там, где настиг их свинец. Влажный воздух был пропитан омерзительным запахом. Туземцы – китайцы, малайцы, индийцы – стояли, ошеломленные, перед своими разбомбленными домами, детишки в страхе цеплялись за юбки матерей. С каждого здания, сохранившего хоть какие-то очертания, красным шаром свисал японский флаг… Я всматривался в японских солдат, мимо которых нас вели. Это с ними мы сражались и теперь они стали нашими господами? В своих лохмотьях вместо мундиров они выглядели неухоженными детьми, но эти дети взяли над нами верх и были весьма склонны поиздеваться над побежденными»³⁴.

Для сингапурцев, вдруг убедившихся – после ста лет колониального режима – в непрочности имперского правления, в одночасье все переменилось. Восемнадцатилетний сын китайского аристократа Лим Кин Сью писал: «Перед нами открылся новый мир. Из легкой, ленивой, легкомысленной жизни нас вдруг бросило в безумные кувырки и перевороты, от которых нам долго не опомниться»³⁵. Другой восемнадцатилетний китаец, студент колледжа Раффлз Ли Кван Ю, думал примерно о том же, глядя, как солдаты империи шагают в плен: «Три дня подряд они ковыляли по дороге мимо нашего дома, бесконечный поток растерянных людей, не понимающих, что произошло и почему и зачем они вообще явились в Сингапур»³⁶.

Торжествуя победу, генерал-майор Имаи, глава штаба императорской гвардейской дивизии, заявил попавшему в плен генерал-майору Индийской армии Билли Кею: «Мы, японцы, покорили Малайю и Сингапур. Скоро мы завладеем Суматрой, Явой и Филиппинами. Австралия нам не нужна. По-моему, Британской империи пора соглашаться на компромисс. Что вам остается?» Кей дерзко ответил: «Мы сумеем вас прогнать. А потом мы захватим вашу страну. Вот что мы сделаем». Японец счел это пустой похвальбой, поскольку в Малайе британские войска так плохо показали себя. Ямасита и его приближенные отпраздновали победу, расстелив белую скатерть и выставив дары императора – сушеную каракатицу, каштаны и вино.

Полковник Масанобу Цудзи, один из самых ярых милитаристов в японской армии, с презрением взирал на британских и австралийских пленников – на солдат, которые так быстро смирились с поражением: «Они усаживались на обочине, курили, болтали, довольно громко кричали. Как ни странно, они не проявляли враждебности даже взглядом, скорее спокойное признание неудачи, словно они проиграли спортивный матч. Эти солдаты выглядели как люди, отработавшие за приличное жалованье по контракту, а теперь они отдыхали после боевых тревог»³⁷.

Член парламента Гарольд Николсон записал в дневнике: падение Сингапура «стало тяжелым ударом для всех нас, и причина не только в непосредственной угрозе: страшит мысль, что мы с недостаточным энтузиазмом сражаемся против тех, кто фанатично идет до конца». Это опасение вполне разделял и Черчилль. Слабое сопротивление британцев в Малайе возмущало его не только потому, что любое поражение оскорбительно, но и потому, что японцы ценой малых жертв захватили огромную территорию. 20 декабря 1941 г. он добавил к стратегическому предписанию для англо-американского руководства слова: «Принципиально важно, чтобы победы не доставались врагу по дешевке, чтобы он вынужден был вкладываться в каждое свое завоевание и расходовать силы на продвижение, пока не исчерпает все ресурсы». И то, что свои же войска не выполнили этот приказ, точило и уязвляло гордость премьер-министра. «Нам не раз уже приходилось усомниться в боевых качествах наших солдат, – писал генерал сэр Джон Кеннеди, руководитель операций Военного министерства. – Они проявляли меньшее упорство, чем немцы и русские, а теперь их превзошли и японцы!.. Мы, как народ, оказались мягче всех наших противников, за исключением итальянцев… Современная цивилизация демократического образца не укрепляет в народе жесткость и жестокость, а мы чуточку дальше продвинулись от стадии варварства, чем Германия, Россия и Япония»³⁸.

Масанобу Цудзи, который впоследствии написал несколько книг о великих победах Японии, был главным вдохновителем террора и геноцида в Малайе. Порой высказывается мнение, что смертный приговор, вынесенный после победы союзников Ямасите за военные преступления, был не вполне справедлив, но при этом генералу даже не вменили систематическое истребление китайцев – а это происходило в Сингапуре в пору его военного правления. Ямасита как-то раз произнес речь, в которой заявил, что его сородичи произошли от богов, а европейцы – от обезьян. Британский расизм теперь вытеснялся в Юго-Восточной Азии японским. Новый режим, установленный Токио, отличался чудовищной жестокостью, на которую изгнанные империалисты, при всех их недостатках, были не способны.

Отношение к военнопленным определилось с самого начала и дальше становилось только хуже. Гонконг пал в Рождество 1941 г., захватчики отпраздновали победу оргией насилия и резни, терзали медсестер и монахинь, раненых на койках пронзали штыками. Такие же точно сцены разыгрывались на Яве и Суматре, крупнейших островах Голландской Ост-Индии, которые после падения Сингапура достались японцам. И на этих новых территориях японская армия продолжала ту брутальную традицию, которую установила в Китае, – извращение всех понятий о мужественном и воинственном духе, тем более отвратительное, что японцы возвели беспощадное насилие в принцип. Солдаты всех наций на любой войне совершают преступления против человечности, но главный вопрос в том, считается ли варварская жестокость нарушением устава и норм или же она поощряется и даже провоцируется начальством. Японская армия принадлежала ко второй категории.

На Яве подполковник Эдуард Данлоп, хирург из Австралии, построил своих людей для инспекции. Досмотр проводил лейтенант Сумийя. Это было 19 апреля:

«Я приблизился к японскому офицеру и взял под козырек. К моему изумлению, он размахнулся и врезал мне в челюсть. Я чуть не грохнулся, хорошо, успел слегка голову отвернуть и ослабить удар. Лейтенант Сумийя выхватил меч и тигриным прыжком метнулся к моему горлу. Рефлексы боксера помогли мне уклониться от острия, но рукоять меча с тошнотворным чавканьем врезалась мне в горло, так что я не мог сделать вдох, не то, что заговорить. Солдаты возмутились и двинулись мне на помощь. Охранники взяли винтовки наизготовку, нацелили штыки на безоружных людей. Запахло резней. Левой рукой я подал своим людям сигнал: “Ни с места!” – и, обернувшись к напавшему на меня офицеру, холодно и формально поклонился. Я так и остался стоять по стойке смирно, и ярость полностью затмила во мне страх, когда Сумийя взмахнул мечом у меня над головой – аж ветер засвистел в ушах – и громко завопил»³⁹.

Данлопу и его людям предстояло еще не раз переносить избиения и другие издевательства. За годы в плену тысячи британцев умерли от голода и болезней. Австралийский хирург в эти страшные годы стал героем, праведником в мире. И если бы защитники Малайи могли предвидеть, какую цену они заплатят за поспешную капитуляцию, может быть, эта локальная война приобрела бы иной оборот.

Сразу же после захвата Сингапура японцы ринулись в Ост-Индию, к нефтяным месторождениям, которые и были основной стратегической целью этой кампании. С острова Палау флот отчалил к Сараваку, Борнео и Яве. Десантников прикрывали многочисленные военно-морские силы, а войска западных союзников были слабы, деморализованы и плохо организованы. В воздушных боях над Явой 19 февраля японцы уничтожили 15 вражеских истребителей. 27-го числа союзная эскадра в составе двух тяжелых и трех легких крейсеров, а также девяти эсминцев под командованием голландского адмирала Карела Доормана попыталась атаковать приближавшийся к Яве конвой с десантом. Конвой прикрывали два тяжелых крейсера, два легких и четырнадцать эсминцев. В 16:00 противники заметили друг друга и открыли огонь. Первые залпы не причинили особого ущерба ни той, ни другой стороне: наводка была неточной. Из 92 торпед, выпущенных японцами, цели достигла только одна, потопившая голландский эсминец. Осколок попал в котельное отделение крейсера Exeter, и судно поспешило укрыться в гавани Сурабайя. В 18:00 американские эсминцы вышли из боя, расстреляв все торпеды.

Второе столкновение, после наступления темноты, обернулось для союзников катастрофой: от прямого попадания торпед затонули голландские крейсеры De Ruyter и Java, адмирал Доорман погиб вместе со многими своими подчиненными. Perth и Houston ускользнули, но сутки спустя основной флот вторжения захватил их в Зондском проливе и расправился с обоими кораблями. 1 марта Exeter и два сопровождавших его эсминца попытались прорваться к Цейлону, попали в ловушку и тоже погибли, а один голландский и два американских эсминца пропали на пути к Австралии. Так за неделю на дно океана отправилось десять кораблей и более 2000 моряков. От флота союзников в регионе Ост-Индии практически ничего не осталось. Голландские и английские сухопутные войска продержались еще неделю, а затем японцы полностью овладели Ост-Индией. На какой иной исход можно было рассчитывать, когда японцам удалось развернуть здесь заведомо превосходящие противника силы?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.