Как мы зарабатывали цемент

В 1958 году в Севастополе началось массовое жилищное строительство, так называемым, хозспособом. Это означало, что в строительстве участвовали все. Одни отряжали матросов на стройки, вторые — вкалывали на кирпичных заводах, получая вместо денег кирпичи. На нашу долю выпало зарабатывание цемента на знаменитом комбинате в городе Новороссийске. Мы становились к «лесной» стенке и дней десять вся команда под руководством младших офицеров и мичманов вкалывала на комбинате. Потом сутки затаривались заработанным цементом и шли в Севастополь разгружаться. На моей памяти таких походов было четыре. Однажды, сразу по приходу в Новороссийск, помощник командира Борис Афанасьев предложил:

— Слушай, доктор, пойдем вечером в ресторан, давненько нигде не были вместе. Захватим механика и боцмана.

Пойдем так пойдем. Доложили командиру о желании проветриться в славном граде Новороссийске.

— Хорошо, идите, а вы, доктор, чтоб в 23.00 были на борту.

Спорить с командиром не принято — в 23.00, значит в 23.00 и точка. В хорошем расположении духа, подкрепленным хоть небольшой, но достаточной суммой утаенных от жен денег, с большим желанием промотать их именно сегодня, дружно двинули в один из ближайших к порту ресторанов. Основательно нагрузившись и войдя в прекрасное состояние, когда все нипочем и «море по колено», стали заказывать бутылочку за бутылочкой. Особенно усердствовали помощник и боцман. Мы усердно обхаживали соседний стол, где кучковались дамы, отмечая какой-то свой праздник, приглашали танцевать. В общем, «дым коромыслом». Я был самым трезвым и поглядывал на часы, пропуская многочисленные тосты, извергаемые любителем юмора боцманом Шмидовым. Механик, как всегда, больше пил, чем ел, и от этого осовел первым, тупо уставился в заваленную горой деликатесов тарелку. К 23.00 я встал и сказал, что иду на корабль, ибо командир отпустил меня лишь до 23.00.

— Сядь на место! — закричал помощник. — Я что, не помощник командира что ли? Приказываю тебе, сядь и будешь с нами до конца, беру все на себя!

А конец наступал в 24.00. Я сел, пиршество продолжалось. Вдруг, взглянув в темное окно, я понял, что там снаружи что-то происходит.

— В туалет хочу, — кинул компании, а сам пошел к выходу посмотреть на причину своего беспокойства.

Открыв дверь и сделав шаг наружу — все понял. Сильнейший ветер гнал по тротуару какие-то тряпки, бумагу и даже куски шифера. Все гудело и свистело.

— Бора! — я бросился к друзьям. — Ребята, полундра! Бора!

Сразу же все отрезвели, быстро расплатившись, бросились на корабль. Когда прибежали к Лесной пристани, корабля уже не было. Подскочил пограничник.

— Товарищи офицеры, вы с «Безудержного»?

— Да, а что?

— О, что тут творилось, корабль чуть не разбило! Удрали, оборвав швартов, искры сыпались, как при электросварке.

Господи! Опять тросы лопались, опять жуткое предчувствие случившегося несчастья. Что же нам делать? А делать особенно было него. Ночь, ни одного боевого корабля, денег ни копейки — все пропили. Попытались залезть в какую-то береговую казарму дивизиона малых охотников, но оказалось, что она на замке. Весь личный состав вместе с кораблями удрал на рейд. Сели на лавочку, укрытую от страшных порывов ветра и замерли в ожидании своего будущего. Кое-кто сумел даже задремать. У меня пульсировала только одна мысль: не выполнил указания командира, в 23.00 не прибыл на корабль, а тот ушел на рейд, по словам пограничника в 23.30. К утру к нам подгреб капитан 3 ранга С. особист бригады, расследующий какое-то дело на нашем корабле.

— Ребята, а где корабль?

— Где, где, — ответил помощник, — в море, где ему еще быть. Небось, на «Кабардинку» угнали. — А что же мы будем делать, у меня и денег нет, чтоб пожевать, — пожаловался особист. Мы захихикали.

— А у нас у всех — пусто, — сказал я. — В ресторане все оставили, чуть-чуть и не хватило бы.

— А я у ба… — он не закончил, вдруг вспомнив свою должность.

Мы и так все поняли. Бора была в разгаре. Утром, когда рассвело, мы увидели подпирающие город горы, а в лощине между их верхушками пугающие черные, с белыми гребешками, тучи, периодически срывающиеся и несущиеся на город. Все кругом было покрыто тонким слоем цемента, он ощущался даже на зубах. Подошли какие-то портовые работяги.

— Ну что, мореманы, корабль-то где? Небось, пропили корабль-то? — осклабился один из них. — Да не дрейфь, ребята, как ушел, так и придет. У нас здесь так: дует одни, а не повезет, трое суток. Вот такая картинка. Надейтесь на сутки. Жрать-то где будете?

— Не знаем.

— А вот там, — они указали направление, — там наша рабочая столовка, там дешево.

Мы их поблагодарили за сочувствие и дожили до обеда без еды. В середине дня, скинувшись, сумели пообедать. И снова спрятались на скамейке, где за контейнерами было относительно тихо.

К вечеру ветер стал стихать. Мы ликовали. И вот, когда порывы ветра ослабели, мы увидели, что на горизонте внешнего рейда появилась точка. Она постепенно увеличивалась и, наконец, мы чётко разглядели катер, как мы поняли, наш — командирский. Мы стояли метров в пятнадцати от стенки и, когда катер причалил, из него на стенку выпрыгнул наш дорогой Румпель со словами:

— Доктор, подойдите!

Господи! Не помощник, не механик, а именно доктор! Кровь бросилась мне в голову, что-то случилось. Я подбежал к нему.

— Так, доктор, запомните сами и передайте «господам офицерам» — я вам это не забуду. Ждите. Я в штаб базы.

Он быстрым шагом удалился.

— Что он сказал? — взволнованно спросил помощник.

— Да что, что! Сказал, что он нам это не простит.

Дождавшись прихода командира, спустились на катер, который, взревев двигателями, помчал нас на внешний рейд, где маячил «Безудержный». Командир не произнес ни слова. Этот факт был самым трагичным и угрожающим для нас. Помощник попытался задать ему какой-то вопрос, но был оборван:

— Придем на корабль и там поговорим.

С тяжелым чувством поднялся я по штормтрапу, ожидая самого плохого. В голове только одно — неужели кто-то травмирован. Тут же встретил своего Ясинского.

— Как дела?

— Да все отлично, больных нет!

У меня отлегло от сердца. Я ждал вызова командира и тяжелого разговора. Но ни завтра, ни послезавтра он меня не вызвал. Шли дни, каждый из нас жил в ожидании командирского раздолбона, а я получения взыскания за опоздание на корабль. Время шло, все было тихо, работы закончены, корабль вернулся в Севастополь. Наконец, на тридцатые сутки я не выдержал и постучал в его каюту.

— Товарищ командир, старший лейтенант Разумков. Разрешите доложить, что сегодня истекают тридцатые сутки, как я нарушил ваше указание. Разрешите получить взыскание.

— После долгой паузы командир произнес:

— Это хорошо, доктор, что вы знаете положения дисциплинарного устава. Теперь признайтесь, за истекший месяц Вы волновались, ожидая взыскания?

— Так точно, товарищ командир!

— Вот, вот в этом и есть мое вам наказание. Идите и забудьте все! Я ошарашено выскочил из каюты.

— Ну что, док, что он тебе выдал? — тихо спросил помощник, предупрежденный мной, что я иду на «Голгофу».

Я пересказал слова командира.

— Ну, Румпель, ну, Румпель! Вот он весь в этом поступке. Иезуит, инквизитор!

Вопрос был исчерпан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.