Турок пугаем
Турок пугаем
В 1957 году, когда мы были в Феодосии, к нам подошел катер, и с него на борт поднялись несколько матросов, в том числе один, который тут же был определен в боцкоманду.
— Ваша фамилия? — спросил я его.
— Матрос Шалугин Анатолий, — доложил он.
Во всем его облике я почувствовал, что это не простой матрос. Скоро все разъяснилось. От боцмана я узнал, что это списанный за какой-то серьезный проступок из Севастопольского училища им. Нахимова курсант. У нас он служил хорошо, всегда был предельно вежлив, корректен. Исаич его хвалил и бросал на самые ответственные работы.
И вот наш корабль вошел в эскадру, которую направили к берегам Турции, чтобы турок как следует напугать в отместку за то, что они без нашего согласия пропустили через проливы в Черное море пару английских фрегатов. Нам не повезло. Когда корабли эскадры проходили вблизи Бургаса, при команде с мостика «стоп машины», корабль медленно, но продолжил движение прежним курсом, то есть в сторону берега. Я был в это время на мостике и все, что там творилось, видел собственными глазами.
— Стоп машины!! — разъяренно кричал Румпель, непрерывно дергая ручку управления машиной и одновременно крича в переговорное устройство. — Стоп машины!
Но корабль угрожающе продолжил движение. Штурман кричал из-под накрытого от дождя штурманского столика, вперив глаза в карту:
— До мели четыреста метров! До мели триста метров! Из машины раздался вопль машиниста-маневровщика:
— Левый маневровый заклинило! Командир, бледный, с трясущимися губами, кричал рулевому:
— Лево на борт!
Корабль неохотно стал разворачиваться по дуге, забирал мористее. А штурман все кричал:
— До мели сто пятьдесят метров!
Наконец, 120-метровая туша эсминца вышла на параллельный берегу галс, и на мостике воцарилась тревожная тишина. В этой тишине послышался щелчок УКВ и голос командующего эскадрой:
— Мищенко, еб…на мать, ты что, на Болгарию лезешь? Что у вас там?
Заснули все, что ли! Командир взволнованным голосом доложил обстановку.
— Так, срочно выясните, что с маневровым, всех виновных наказать. Разгильдяйство! После ревизии и устранения причины случившегося — эскадру догнать и занять свое место! — слышались грозные слова адмирала.
Разобрались. В маневровый попало инородное тело, то ли болт, то ли гайка. Устранили. Все вздохнули с облегчением. Дали полный ход и вскоре заняли в строю эскадры свое место. Командир, оправившись от стресса, позвал меня к себе на мостик и сказал, что у него болит зуб. Я осмотрел и заметил начинающийся флюс. Только этого сейчас и не хватало. Принес таблетки, полоскание. Никаких стоматологических инструментов для зубных манипуляций на эсминце не было. Ко всем несчастьям усилился ветер, началась болтанка. Эскадра шла крейсерским ходом (22 узла) вдоль турецких берегов, очень близко от них, грозно ощетинившись главным калибром своей артиллерии, как бы поигрывая мускулами, чтобы супостат знал: наказание в следующий раз будет реальным. Ветер крепчал, волны все увеличивались и увеличивались, качало все больше и больше.
При подходе на траверс Синопа, ко мне пришел матрос из трюмной группы. Жаловался на боли в животе. Осмотрев его, я понял, что запахло жареным. У матроса аппендицит. Хирурги были только на крейсерах. Не поверив себе до конца, я сказал, чтобы он пришел еще раз через полчаса. В это время прибежал рассыльный.
— Вас ждет командир. Я помчался наверх. Командир встретил меня недружелюбно.
— Доктор, сделай что-нибудь, сил нет, зуб замучил и таблетки ваши не эффективны.
Лицо его было ассиметрично, припухлость слева угрожающе росла, до зуба дотронуться было невозможно из-за резкой боли.
— Товарищ командир, вам зуб нужно удалять, а это можно лишь на крейсере, там стоматолог есть.
— Да ты что, корабль выполняет боевую задачу, а я у тебя из строя выйти могу. Ты что!
Положение было хуже некуда, да я еще доложил:
— У меня матрос с острым аппендицитом наклевывается. Вот еще раз осмотрю и диагноз уточню.
— Ну, доктор! Ты меня сегодня совсем уморить хочешь! Мало того, что мы чуть в Болгарии на мель не сели, теперь еще и эскадру останавливать. В такую-то погоду больного на крейсер переправлять. Ты что надумал, а?
— Товарищ командир с аппендицитом не шутят, промедление смерти подобно.
— Господи! Все несчастья на мою голову! — запричитал Румпель. — Иди и смотри, если ошибешься — я тебе это никогда не забуду.
Я спустился в медпункт. В голове все крутилось и вертелось, качка была действительно ужасающая. Трюмный матрос уже сидел у входа в медпункт. Да, плохи дела: субфебрильная температура, симптомы раздражения брюшины. Острый аппендицит. Все, делать нечего, надо докладывать. Командир встретил меня, держась за щеку, молча и безнадежно. Доклад адмиралу по УКВ был краток, а ответ еще лаконичнее:
— Мищенко, твою мать, у тебя всегда все не так. Давай в дрейф, готовь плавсредства.
Флагман-крейсер «Фрунзе» сбросил скорость. Шмидов построил боцкоманду.
— Желающие на баркас для транспортировки больного на крейсер есть?
Матросы, многие с серыми лицами от постоянной тошноты, помалкивали. И тут подал голос тот самый списанный курсант Шалугин:
— Я готов, товарищ мичман!
За ним последовали и другие, и команда была сформирована. На руль сел сам Исаич. Транспортировать больного на другой корабль в такую погоду в те времена представляло большую сложность. Никаких специальных приспособлений не было. Больного с острым аппендицитом полагалось переправлять лежа на носилках Штилле. При этом названии я до сих пор вздрагиваю. Чтобы читатель понял почему — объясняю: несколько укороченные, по сравнению с обычными, цельнометаллические носилки, к которым больной пристегивался крест-накрест крепкими ремнями. Только так можно извлекать раненых и больных из шахт котельных и машинных отделений. Вытягивали в вертикальном положении, при этом каждый раз сжималось сердце — вдруг не удержат. А при передаче больного в море с корабля на плавсредства, а затем вновь на корабль, да в плохую погоду, когда все качается и уходит из-под ног — процедура и вовсе опасная. Руки-то больного пристегнуты, ими не воспользуешься. Плюх в воду — и кранты. Крейсер развернулся так, чтобы принять ветер и волну своим левым бортом и защитить нас, и облегчить эвакуацию. И действительно, волнение стало значительно меньше. Спустили плавсредство на воду и под острые словечки боцмана, не без трудностей, но, главное, аккуратно, спустили матроса на баркас, который немедленно пошел к крейсеру.
Я с нетерпением ждал возвращения его на корабль. И вот, закрепленный на талях, он медленно оторвался от воды и с небольшими рывками полез вверх. Вот его борта уже на уровне палубы, но тут предательская волна так ударила в борт, что корабль резко повело вправо, баркас с силой швырнуло о борт, послышался крик и, когда его втащили и установили на шлюп-балки, возбужденные проделанной опасной работой команда баркаса высыпала на палубу. И тут я увидел бледного Шалугина, поддерживающего окровавленную правую кисть. Фаланга указательного пальца правой кисти была разбита, из рваной раны сочилась кровь. Оказалось, что в тот проклятый момент, когда нас неожиданно повалило вправо, Шалугин пытался оттолкнуть борт баркаса от корабля, и руку ему чуть не раздавило, лишь в самый последний момент он успел выхватить ее, но палец все же покалечило. В медпункте, вновь на качке, так как эскадра набрала ход. Я пытался ему зашить рваную рану и иммобилизировать кисть. Кстати, через несколько дней пришло указание о списании Шалугина с корабля и возвращении его в училище. Последствия своей работы в тот раз я осознал ровно через восемнадцать лет, когда уже был назначен в Москву и был начальником отделения Центральной поликлиники ВМФ.
Однажды на прием ко мне вошел красивый моложавый капитан I ранга, на его тужурке красовались планки нескольких боевых орденов. Он посмотрел на меня, замер в оцепенении, а потом внезапно протянул правую руку с вытянутым указательным пальцем.
— Вот, смотрите, ваша работа! Я увидел чуть искривленный, с зигзагообразным шрамом, палец.
— Шалугин, ты! — воскликнул я.
Мы обнялись, и он рассказал мне свою историю, но об этом позже. Вернемся к тому, что корабль вновь набрал скорость, занял место в строю. Я ждал приговора. И вот семафор с крейсера:
«Доктору! Флегмонозный аппендицит, операция прошла успешно.
Майор м/с Братанчук».
Я обратился к командиру. Ему сигнальщик уже все доложил. Командир сидел в походном кресле, вид у него был плачевный — лицо перекошено, а до Батуми оставалось еще идти и идти. Я набрался наглости и заявил:
— Товарищ командир, давайте я вам сейчас сделаю надрез десны или при помощи простых пассатижей попытаюсь вытащить зуб. Альтернатива — эвакуация на крейсер.
— О, о! — застонал он. — Ни то, не другое, будем ждать. Уйди, доктор, мне без тебя легче!
Шторм усилился. Эсминец зарывался в воду, брызги залетали на мостик. Высокое ветровое стекло несколько ослабляло этот душ и отсекало порывы ветра. Наконец, эскадра приблизилась к Кавказским берегам. Нам приказали зайти в Батуми, остальные направились в Поти. При швартовке навалились на пирс, повредив его, и немного поцарапав корму. Для меня главным было немедленно показать командира стоматологу, что я и сделал. Зуб был удален, и я впервые за поход уснул спокойно.
Наступило очередное лето. Это время, когда корабельные врачи на ЧФ ежедневно «стоят на ушах», лишь бы избежать массовых кишечных заболеваний. Жара, да и порой недостаточная чистоплотность отдельных матросов приводит к заболеванию острой дизентерией, а это всегда чревато возникновением групповых заболеваний и необходимостью госпитализации личного состава. А, как известно, каждый матрос расписан на боевом посту, имеет определенные, отработанные на учениях функциональные обязанности, и заменить его всегда сложно. Командиры тоже боятся эпидемии и жмут на медиков, чтобы усилили санитарный контроль.
Перед приемом пищи личный состав корабля выстраивался на палубе в две шеренги, лицом к лицу и корабельный санитар нес между этими рядами таз с раствором хлорки. Каждый матрас обязан окунуть руки в этот раствор. Действо рассчитано в основном на то, что пахнущие хлорной руки, будут тщательно вымыты. Этот ритуал выполнялся ежедневно по четыре раза в сутки и настолько надоедал всем, что экипаж смотрел на медиков, как на мучителей. Доктор, разумеется, был основным козлом отпущения. Высокое медицинское начальство часто направляло на корабли своих «экзекуторов», которые всегда находили кучу недостатков и упущений с последующим раздолбоном. Как правило, корабельный доктор был на острие этой критики. Поэтому уехать в отпуск летом начальнику медицинской службы очень сложно.
А тут мне приспичило посмотреть какие-то международные соревнования, кажется, по футболу. Я заранее стал канючить, что именно в августе мне надо быть в Москве. Исподволь обрабатывал и замполита, объясняя это тем, что я физорг корабля, и потом могу все результаты донести до экипажа. Замполит сам шел в отпуск именно в это время, оправдывая флотскую поговорку: «Август месяц, зной палит, в отпуск едет замполит». За всеми моими попыткам получить отпуск в августе зорко наблюдал Вася Празукин. В решающем разговоре с командиром я дал клятвенное обязательство, что в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств, немедленно прилечу в Севастополь. Поворчав немного, командир согласился. Мой верный помощник старшина 2 статьи Ясинский заверил меня, что сделает все, чтобы меня не отозвали из отпуска. В его деловых качествах я не сомневался. На гражданке он был ветфельдшер, окончил курсы санинструкторов. И я более или менее спокойно покинул корабль и улетел в Москву, где находилась в это время и моя жена.
Отпуск начался отлично, я пребывал в прекрасном расположении духа и вдруг дней, этак, через десять, получаю заказное письмо из Севастополя. Сердце защемило от дурных предчувствий. Тут же вскрыл конверт и углубился в текст. Ровным, четким почерком моего помощника было написано примерно следующее: «Здравствуйте, товарищ капитан! Приветствуем вас из родного Севастополя. У нас пока все неплохо». Я глубоко вздохнул, ощущение опасность стало проходить. «Все вроде ничего, правда, на днях по вашему указанию получили годовую норму спирта и, надо же такому случиться, что Шевчук споткнулся и пять литров опечатанной бутыли ректификата расколол вдрызг. Акт об этом составлен и подписан старпомом. На месте разбития целый день толпились матросы и все принюхивались». У меня перехватило дыхание.
— Инна, Инна! — закричал я жене. — Эти идиоты годовую норму ректификата разбили. Что теперь будет? Как я работать буду?
Немного успокоившись, прочитал далее: «А так вроде все нормально, товарищ капитан, правда, вот незадача, пятый кубрик обосрался, почти весь, поголовно, все пятьдесят человек». Это уже было запредельно. Письмо выпало из рук.
— Инна, Инна, давай собирать чемодан! Телеграмма не сегодня завтра все равно придет.
Не успел уехать — и такое! Мелкая дрожь била меня. В голове вертелась картинка: пятьдесят засранцев. Ужас. Что теперь будет? Подвел командира. Инна, не говоря ни слова, подошла, вырвала у меня письмо из рук и прочла вслух:
«А так, товарищ капитан, не беспокойтесь, все тип-топ. Вчера из СЭЛ (санитарно-эпидемиологическая лаборатория), правда, приходили. Говорят, что есть подозрение, что у нашего кока сифилис, I стадия. А так, товарищ капитан, все хорошо».
Тут только до меня дошло, что за десять дней моего отсутствия слишком много чрезвычайного.
— А ну, давай дальше, — торопил я жену.
«Товарищ капитан, а может сифилис и не подтвердится, может у него его и нет. И в заключении. Прошу меня извинить, ибо писал я эту белиберду под диктовку и по указанию капитана Празукина. Вот он и сейчас надо мной стоит, хихикает и следит, чтоб я конверт запечатал. До свидания товарищ капитан. Все хорошо, отдыхайте и не беспокойтесь, справимся до вашего приезда. А спирт, как я вам и говорил, мне не выдали, вас требуют».
Я бегал по комнате, проклиная моего помощника и мерзавца интенданта, обещая наказать, отомстить за такой подлый розыгрыш, отобравший у меня несколько часов жизни из-за перенесенного стресса. Разумеется, разыгрывали не только меня. Я и сам со временем стал «с усам».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.