КУБАНСКАЯ ЛИНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КУБАНСКАЯ ЛИНИЯ

«Я рыл Кубань от Черного моря в смежность Каспийского… на носу вооруженных многолюдных варваров».

Александр Васильевич, конечно, любил мир — но хоть какие-то трудности должны быть! Его деятельная натура изнывала. Во времена затишья он засыпал начальство челобитными: «Исторгните меня из праздности… в роскоши жить не могу!». Встретившись с женой и дочерью в Полтаве, Александр Васильевич вместо того, чтобы поправить здоровье отдыхом, заболел лихорадкой, которую тщетно лечил близ города в деревне Опошне (Д II. 8–9, П 63–65). Наконец, в конце 1777 г. он, по протекции Г.А. Потемкина, напросился командовать Кубанским корпусом (Д II. 8–10), растянутым в нитку от моря Черного до Каспийского.

С северной стороны русских форпостов были не вполне мирные степи, по которым кочевали ногайцы. С южной — Кавказ. Разорительные и кровавые набеги горцев, имевших привычку «драться насмерть», набеги ногайцев на Кавказ, угон мирных жителей в рабство и разбой царили в приграничье. Словом — все, что Суворов на дух не переносил. В отличие от большинства начальников, Александр Васильевич, прибывший на Кубань в январе 1778 г., не ограничился пассивной обороной рубежей, а поставил задачу ясно и конкретно: уголовщину следовало пресечь в корне!

Первым делом он лично обследовал «положение этой земли» и мгновенно наладил отношения с соседями, в том числе лично встретился с сераскиром (правителем) Кубани и выяснил настроения «развратников» — закубанских султанов, которых турки подстрекали к набегам, и неспокойных ногайцев, кочующих по степям на севере{38}. Затем — попросил командующего на юге П.А. Румянцева том числе политических{39}.[48] Для предупреждения стычек с кочевниками и горцами Северного Кавказа Суворов задумал возвести сильнейшие по тем временам полевые укрепления и заградительные полосы.

С востока, со стороны Каспия, через Предкавказье тянулась более чем на 200 км от Кизляра до Моздока Терская оборонительная линия. Ее построили и издавна защищали казаки. От Моздока до Ставропольской крепости русские солдаты возвели Моздокскую линию укреплений (почти 300 км). Далее в обороне России и ее южных соседей (от набегов ногайцев из России) зияла колоссальная дыра. До самого Азовского моря препятствий для набегов не было. Тщательно изучив местность (и посмеявшись над вражескими стрелками, которые, паля с сошек, только прострелили ему одежду), Александр Васильевич составил план укреплений и немедля приступил к его реализации.

Суворов сделал своей ставкой укрепленный лагерь Копыл (ныне — Славянск-на-Кубани). От него 700 человек, разбитых на две «работных армии», повели строительство в обе стороны, на запад и восток. Работы велись по-суворовски, наступательно: «Я рыл Кубань от Черного моря в смежность Каспийского… предуспел в один Великий пост утвердить сеть множественных крепостей… на носу вооруженных многолюдных варваров»{40}. Спустя сто дней после прибытия командующего к корпусу «сеть множественных крепостей» от Черного моря до Ставрополя была завершена. «Крепости и фельдшанцы (передовые заставы) по Кубани, — писал Суворов, — построились с неожидаемым успехом. Они настолько неодолимы черкесским поколениям по их вооружению, что становились им совершенной уздой». «При обыкновенном российском мужестве мудрый комендант низвергнет важностью его укрепления противные предприятия регулярнейших войск, — тем более варварские разрозненные набеги!» (Д II. 42. С. 61). Это предвидение оправдалось вполне. В 1790 г. Суворов с гордостью написал в автобиографии, что благодаря его линии «один тот год не произошло никакого ногайского за Кубань побега» (Д I.2).

Отчаянные молодцы из местных племен, смертельно боясь лишиться возможностей творить набеги, старались мешать Суворову своими нападениями и временами стреляли в него «сильно ружей с пятидесяти», причем с сошек. «Из чего и примечаю, — бросил полководец, — что они худые стрелки». Вообще, «разные перестрелки и сшибки» с казаками и солдатами Суворова, заботившегося о подчиненных больше, чем о себе, кончались для нападавших плачевно. В корпусе, по его словам, «не было умершего и погиб один — невооруженный».{41}

Это был не просто не виданный в военном деле результат, а полный переворот всех военных норм, по которым в мирное время допускалась гибель солдат от плохого обучения обращению с оружием, от непосильных трудов, худого питания и болезней. Суворов не жалел денег на хороших врачей и медикаменты, лично инспектировал госпиталя, следил за качеством медицинского обслуживания. Чистота, правильное питание солдат, качественные продукты, хорошая вода, приготовление горячей пищи и употребление ее только в свежем виде — это были предметы его повседневных забот.

Болезнь солдата он рассматривал как крайнее упущение командиров, не сделавших все возможное для сохранения его здоровья. Здесь на помощь должна была прийти медицинская наука. «Случайно больных и слабых, — приказывал Суворов, — в лазаретах при войсках строгим наблюдением обыкновенных порядков в лечении и содержании неутомленно приводить в прежнее состояние их здоровья»{42}. В случае «умножения» больных командир бригады обязан немедля «исследовать причину зла» и «неослабно взыскать на начальнике» заболевших, — «иначе отвечает он одной своей особой начальнику корпуса», т.е. лично Александру Васильевичу.

Сберегая каждого солдата в бою, Суворов не мог допустить его смерти в походе (тогда когда сам Румянцев терял в походах до четверти войска), в полувоенной ситуации строительства рубежей и тем более — по их завершении. В развернутых приказах по Кубанскому и Крымскому корпусам, в которых Суворов изложил суть новой военной науки, направленной на защиту мирного населения, спасение жизней солдат и «предпобеждения» войны (Д II. 41, 42), личная ответственность офицеров за здоровье солдат стала отправной точкой военной стратегии.

Саму эту ответственность еще предстояло воспитать. Суворов делал это во всем, внушая, например, что в донесениях каждый офицер обязан сообщать не просто информацию, но свою оценку развития ситуации и мысли о необходимых действиях. Иначе высший командир, находящийся вдалеке от событий, мог неправильно их понять и принять ложное решение.

Глупая и опасная идея, что «начальству виднее», искоренялась с трудом. Но Суворов требовал жить не просто по уставу, а по совести, защищая солдат даже против ошибок начальства и косности традиций. Во всем, вплоть до тактики, он отдавал инициативу командирам. Он не писал в приказах, как именно следует воевать, но разъяснял, в каких случаях лучше применить предписанные уставами линии, в каких — каре, а в каких — и непредусмотренную в бою походную колонну.

Именно простая, привычная в походе колонна в 6 шеренг, объяснял подчиненным Суворов, «сама собой сгущается» из каре при штурме окопов, «по их овладении разгибается легко с огнем на походе вперед». Она прочна при круговой обороны огнем и штыком — «непроницаема никакой кавалерией». «Колонна эта гибче всех построений, быстра в движении, если без остановки — то все пробивает».

До начала Великой Французской революции, войскам которой историки припишут внедрение в боевую практику колонн, оставалось еще 10 лет. Для Суворова колонны были освоенной в 1773–1774 гг. формой боя — частным случаем боевых построений, удобным в определенных ситуациях. Мысль его давно пошла дальше, от простых построений к сложнейшей и детально продуманной системе боевых взаимодействий, позволяющих хорошо обученным войскам под командой инициативных офицеров действовать как единый организм, хотя бы они были разбросаны на сотни километров.

Корпуса Суворова уже были непобедимы. Они намного опередили свое время по организации и руководящим в бою идеям. Само разбиение неприятеля — любого в современном ему мире — Александру Васильевичу представлялось для русских войск несомненным и даже не слишком сложным. Он уже понял, как использовать армию для скорейшего уничтожения войны. И теперь размышлял о деталях применения армии как инструмента поддержания прочного мира.

В этом за Суворовым не могут угнаться даже современные теоретики, мысль которых вертится вокруг страха. Но для Александра Васильевича армия в принципе не была инструментом террора! Даже в переполненном разбойниками Предкавказье, поставив твердый заслон набегам и грабежам, Суворов, ежедневно ведя глубокую разведку внутреннего состояния разных племен, последовательно улаживал отношения миром. Зная эту его способность[49], императрица Екатерина 18 февраля 1778 г. приказала командующему на Юге России Румянцеву предоставить Суворову «всю полную дирекцию» по управлению политическими делами на Кубани, отношениям с ногайцами, черкесами и другими народами (Д II. 20 и далее). Вскоре к кавказским заботам генерала присоединились крымские.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.