РУССКИЙ ПОЛК

РУССКИЙ ПОЛК

«Только благоустроенное согласие всех частей полка содержит его твердость непоколебимой, и неослабное наблюдение нужных военных правил как душа это матерое тело просвещает».

Что представляло собой «матерое тело» полка русской пехоты, которая вскоре победит всех врагов России, включая самые передовые войска революционной Франции? Западные современники и все историки были в растерянности перед феноменом русской армии. Как «варварская» страна, погрязшая в крепостничестве, неожиданно разгромила величайшего военного гения Фридриха Великого?! Непревзойденного реформатора армии и создателя новейшей тактики, опирающегося на индустриальную и интеллектуальную мощь Западной Европы!!

С западной точки зрения, русские «варвары» били пруссаков в Семилетней войне благодаря своей примитивности, выраженной в особых свойствах русского солдата. На них с большой злобой ссылался Фридрих II, не желавший признать, что его перехитрил и грамотно побил под Кунерсдорфом старик Салтыков: генерал в ландмилицком мундире, даже не профессионал! Разумеется, Петр Семенович действовал не голыми руками. Побили и продолжали бить пруссаков не толпы особо стойких «варваров», а стройные русские полки, над улучшением организации и повышением боевой мощи которых лучшие военные умы России задумались сразу по воцарении Екатерины Великой. Но признать этот факт Западная Европа не могла.

Хороший военный историк Фридрих Энгельс нашел удовлетворительное для Запада решение этой проблемы в построениях социологии. «Пока тактическая задача, — писал он, — решалась наступлением пехотных масс, действовавших сомкнутым строем, русский солдат был в своей стихии. Весь его жизненный опыт приучил его крепко держаться своих товарищей. В деревне — еще полукоммунистическая община, в городе — кооперированный труд артели, повсюду — krugovaja poruka, то есть взаимная ответственность товарищей друг за друга; словом, сам общественный уклад наглядно показывает, с одной стороны, что обособленный, предоставленный своей собственной инициативе индивидуум обречен на полную беспомощность. Эта черта сохраняется у русского и в военном деле; объединенные в батальоны массы русских почти невозможно разорвать; чем серьезнее опасность, тем плотнее смыкаются они в единое компактное целое». Словом, «население России поставляло превосходный солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя»^{20}.

Советские историки с воодушевлением приняли такое объяснение силы русской пехоты, позволяющее прославлять героизм простого солдата, обличая при этом «проклятый царизм». В силу идеологической «зашоренности» они обошли вниманием факт, что Энгельс характеризовал военную реформу Фридриха как «переход от глубокого построения к линейному», при котором «сомкнутые массы» лишь массово гибли в столкновении с хорошо обученной пехотой, растянутой по полям сражений в три шеренги (как и учил своих солдат Суворов). Бойцы, теряя строй, позволяющий им максимально использовать свое число и оружие, и «плотнее смыкаясь… в единое компактное целое», неизбежно проигрывали. Это классика военной истории. Можно вспомнить янычар, которые с детства воспитывались в военном сообществе, буквально у одного котла. У них «взаимная ответственность товарищей друг за друга» была гораздо выше, чем у русских крестьян. Но янычары не смогли противостоять полкам Румянцева и Суворова.

Александр Васильевич недаром подчеркивал необходимость оторвать солдат от крестьянской среды и народного быта, истребить в них все следы «подлых» крестьянских нравов. Его не прельщали нравы деревенской общины и городской артели, на которые молились революционеры-народники и на которые с их подачи ссылался Энгельс. Русский полк был совершенно особой организацией, реализовавшей представления об идеальном обществе таких офицеров, как Румянцев, Суворов, Бибиков (с которым Александр Васильевич переписывался) и др.

Эта организация была лучше и справедливее современного ей общества, где в «верхах» царило кумовство и коррупция, а фаворитизм был чуть ли не официальной системой продвижения и обогащения. Екатерина Великая просто не понимала, что могут существовать иные нравы и обычаи. «Он сам виноват, что беден, — ответила она чиновнику, просившему за нищего штаб-офицера, — ведь он долго командовал полком».

Для Западной Европы, где она выросла, «кормиться от полка» было нормой, раз в армии служили наемники. В России казнокрадство в армии имело место и до, и после Суворова. Однако в полку никто не мог украсть так, чтобы это не стало известно офицерам, а нечистые дела самого полковника не дошли бы до бригадира и генерала. Но, скажете вы, ведь крали и брали «посулы» даже генералы! — Верно, поэтому нечистые на руку полковники, неспособные навести порядок среди нижестоящих офицеров, имели некоторые шансы удержаться в армии и даже получать продвижение.

Однако среди боевых офицеров и генералов, выдвинувшихся в Семилетнюю войну и обеспечивших «матушке-императрице» дальнейшие громкие победы, честолюбие было развито выше естественного стремления к корысти. Императрица подкрепила эту тенденцию, щедро награждая победителей землями, крестьянами, деньгами и драгоценностями. Строгая распорядительность и чистота совести полковника, делавшие его полк боеспособным и дававшие командиру шансы для продвижения по службе, окупались больше, чем воровство и кумовство!

При наличии честного полковника, мечтающего блеснуть своими солдатами на параде и завоевать победу на поле брани, полковая организация становилась идеалом, недостижимым для остального русского общества. Ведь главным в ней была не солдатская артель, многократно воспетая советскими историками, а четкая структура командования, справедливая и продуманная система распределения обязанностей, подготовки и продвижения кадров. Не будет преувеличением сказать, что такой идеальный полк, как Суздальский, организацию которого сам Суворов считал образцовой и насаждал затем во всей армии, под командой Александра Васильевича совершенствовал и воспроизводил себя сам.

Это соответствовало представлениям народа о правде и Суворова — о высокой миссии солдата. Солдат не просто освобождался от крепостной зависимости — он относился к привилегированному воинскому сословию. Как утверждала в 1764 г. Военная коллегия: «Солдат… именем и чином от всех его прочих званий преимуществен»[22]. Он был всегда сыт и одет, получал небольшое денежное жалование (плюс чуть больше рационных и амуничных денег)[23], на которое мог, при случае, даже выпить, только не в кабаке[24]. Солдат имел право, с разрешения начальства, жениться — как и офицер[25]. Четко выполняя свои обязанности, он был вполне защищен от несправедливостей и наказаний. Всякий человек, изучивший и делающий в полку больше своих обязанностей, имел шанс на продвижение. Наконец, чем выше был чин — тем больше забот и серьезнее ответственность.

Дворянин в таком полку, как Суздальский, не мог выдвинуться лишь благодаря дворянству. Он обязан был лично пройти все ступени солдатской службы, делом доказав свое право командовать. Выходец из крепостных мог подняться на уровень власти обер-офицера, став старшим сержантом роты и даже штаб-офицера, сделавшись адъютантом полка. Сын солдата имел привилегию ускоренного производства в офицеры. Наконец, система полка была чрезвычайно прочна, так что каждый добрый солдат, от рядового до полковника, мог наслаждаться чувством защищенности, устойчивости и предсказуемости бытия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.