XXVII. ВЕЛЬЯМИНОВ ЗА КУБАНЬЮ

XXVII. ВЕЛЬЯМИНОВ ЗА КУБАНЬЮ

Весною 1823 года Ермолов был в Тифлисе. Здесь застали его донесения о бедствиях на правом фланге, о разгроме Темижбекских хуторов и Круглолесска. Особенно поразило его несчастье с деревней Круглолесск; в одно только командование Сталя уже в третий раз над несчастными жителями станицы разражалась беда. Ермолова известили также, что за Кубанью, на Белой, собирались будто бы новые скопища. Необходимость серьезных мер была очевидна, и начальник кавказского штаба генерал-майор Вельяминов был послан на Кубань с инструкциями и обширными полномочиями.

Алексей Александрович Вельяминов как нельзя больше соответствовал тому назначению, которое на него возлагалось. Он был еще довольно молод, лет тридцати семи, но в закаленных чертах его рябоватого лица, с открытым челом и проницательным взглядом, выражалась какая-то жесткость характера и холодное равнодушие; про него недаром говорили, что он никогда не жалел о потерях, как бы велики они ни были, лишь бы сделано было задуманное. Вид его был чрезвычайно суров, особенно когда он думал и начинал грызть ногти. Один из современников говорит о нем, что «основательным умом, жестким характером, твердой волей и обширными сведениями о кавказских народах он мог произвести серьезный переворот в судьбе их». «Натура сильная, непреклонная и чрезвычайно талантливая, – как пишет его биограф, – он никогда не оставался в тени, даже стоя рядом с такой личностью, как Ермолов, для которого Вельяминов был не только ближайшим помощником, но его вторым «я», другом, пользовавшимся его безграничным доверием».

Таким образом, личные свойства Вельяминова, а еще более блестящее боевое прошлое, вселяли к нему доверие. На службу Вельяминов зачислен был по тогдашнему обыкновению еще в детстве, в лейб-гвардии Семеновский полк, и шестнадцати лет от роду был уже поручиком гвардейской артиллерии. Где воспитывался он – неизвестно, но он обладал обширными познаниями, особенно по математике. Боевая деятельность, начавшаяся под Аустерлицем и кончившаяся в стенах Парижа, далеко выдвинула его из рядов сверстников. Раненный в руку на штурме Рещука, имея Георгиевский крест за блистательное участие в трехдневном сражении под Красным, Вельяминов, тогда еще штабс-капитан первой гвардейской артиллерийской бригады, уже обратил на себя особенное внимание Ермолова. По настоянию последнего в 1816 году он и был назначен на важный пост начальника штаба отдельного Грузинского корпуса. Через два года, на двадцать восьмом году от рождения, он был уже генералом.

На Кавказе Вельяминов поспевает всюду, где только могла встретиться надобность в его знаниях и энергии: закладывает вместе с Ермоловым Сунженскую линию, строит Внезапную, громит акушинцев, затем усмиряет бунт в Имеретии, гасит восстание в шамхальстве, играет влиятельную роль в покорении Кабарды – и, наконец, является в роли начальника центра и правого фланга Кавказской линии.

Еще по дороге в Георгиевск, во Владикавказе, Вельяминов, ознакомившись с положением дел в Кабарде и на правом фланге, сделал важные распоряжения.

В то время начался разлив Кубани, уничтоживший все переправы от Невинного мыса вплоть до Черного моря, и до спадения вод нельзя было ожидать никаких предприятий в этом районе со стороны закубанцев. Воспользовавшись этим, Вельяминов снял с кордона до шестисот кубанских и кавказских казаков и образовал из них сильный отряд, расположив его у Усть-Невинского укрепления с четырьмя конными орудиями. Другой конный же отряд из двухсот донских казаков с двумя казачьими орудиями, под командой полковника Победнова, стал между Баталпашинской переправой и Беломечетским постом. Почти весь Навагинский полк, силой в две тысячи штыков, расположился лагерем при горе Недреманной, оставив лишь слабые караулы по крепостям Усть-Лабинской, Кавказской, Прочно-Окопской и в редуте Святого Николая. Для конных разъездов вызвана была к этому отряду сборная сотни с левого фланга, из станиц Гребенских и Моздокских. Линейным казачьим полкам, Хоперскому и Волжскому, приказано было выставить сильные конные резервы в станицах Горячевской, на Малке, и в Московской, на Ставропольском тракте.

Этим расположением войск заграждены были для закубанцев все пути наступления. В данное время, при весеннем разливе, они могли направиться только или к стороне Александровска, или на новую Кабардинскую линию, но отряды при горе Недреманной, у Усть-Невинского укрепления, и выше Беломечетского поста и закрывали именно эти дороги. Закубанцам оставался, правда, еще один путь в Кабарду – через верховье Кубани и через земли карачаевцев на Хассаут или Куркужин, путь тем более удобный, что кабардинцы, стремившиеся тогда уйти за Кубань, должны были встретиться с ними именно около этих мест, чтобы отправиться дальше уже под их прикрытием. Но и здесь Вельяминов принял свои меры. У брода на Малке поставлен был сильный казачий пост, если и недостаточный для того, чтобы остановить кабардинских беглецов, то по крайней мере имевший возможность замедлить их движение, а второй батальон Ширванского полка, под командой подполковника Волжинского, стал у Каменного моста для наблюдений за проходами по Хассауту, через брод Урдо и через Куркужин. Сверх того, в случае действительного вторжения черкесов в Кабарду можно было бы двинуть сюда значительную часть войск с Кубани, и казачий резерв Волжского полка также не был бы в этом случае бесполезен. Впрочем, как и доносил Ермолову Вельяминов, пока закубанцы сидели смирно, и только ходил слух, что они намерены собраться для освобождения Кабарды. «Надеюсь, – прибавлял Вельяминов, – что сие предприятие с их стороны будет по крайней мере безуспешно». И он, располагая войска по выясненному плану, думал не об отражении только нападающего врага, а о нападении на него в его собственных пределах: отряды поставлены были так, чтобы во всякий данный момент могли сосредоточиться где угодно, и черкесы не имели бы никакой возможности помешать этому.

Ближайшие ногайские аулы, сидевшие по ту сторону Кубани, в большинстве участники разгрома Круглолесска, поняли, что им надо ждать наказания, и едва отряды заняли назначенные места, как депутация их явилась к Вельяминову в лагерь у Невинного мыса.

Вельяминову было известно, что при последнем вторжении Джембулат не только был принят в этих аулах и простоял там несколько дней, но к нему присоединились отсюда пятьсот человек ногайской конницы с несколькими князьями, и что потом, когда на обратной переправе партия понесла значительный урон и была преследуема, она нашла первый приют и убежище в тех же аулах. Поэтому Вельяминов не церемонился с депутатами; в выражениях весьма сильных он говорил об их вероломстве и потребовал, чтобы они или перешли на правый берег реки и поселились между казачьими станицами, или же совсем отодвинулись от линии, очистив равнину Зеленчука, и основались в горах. Но в том и другом случае они должны были сверх того вознаградить русские села за все, что те потерпели через их вероломный набег. Ногайцы нашли, однако, что в распоряжении Вельяминова слишком мало войска, да и притом еще пехота, чтобы он мог идти за Кубань, и гордо и решительно отказались выполнить его требования. Утром 26 июня они выехали из лагеря.

Но едва депутаты оставили лагерь, как войскам приказано было готовиться к походу. Вечером того же 26 июня, через час после вечерней зори, отправленной с обычной церемонией, батальон Навагинского полка в тысячу четыреста штыков и сборная сотня терских казаков, при девятнадцати орудиях, уже выступили по направлению к Баталпашинску. Палатки между тем оставлены в том виде, как были, и роте Навагинского полка поручено поддерживать огни, чтобы из аула султана Саламат-Гирея, находившегося как раз напротив, на левом берегу, не могли заметить отсутствия войска. По дороге, в Беломечетске, к отряду присоединилась сотня Кавказского полка с конным орудием, под начальством сотника Гречишкина; у поста Жмурина ожидали еще триста казаков Кубанского полка, под командой майора Степановского, с четырьмя конными орудиями; и, наконец, у самого Баталпашинска отряд увеличился еще сотней кавказских казаков, прибывшей с Усть-Тахтамыша, также с конным орудием. Таким образом, вечером 27 июня на переправе через Кубань в Баталпашинске стоял уже сильный отряд из батальона пехоты, шести сотен казаков и двадцати пяти орудий.

Вельяминов вел дело так, чтобы захватить в аулах семейства и скот, а для этого нужны были быстрота и внезапность. Кубань была в разливе, и брода пришлось искать долго. Наконец он был найден, но настолько глубокий, что пехоту нужно было перевозить на казачьих лошадях. На это потребовалось чрезвычайно много времени, и переправа безостановочно продолжалась двадцать часов. Тем не менее к пяти часам пополудни 28 июня русские войска стояли уже за Кубанью.

В этот день, около десяти часов утра, казаки, первые перебравшиеся за Кубань, уже заложили свои секреты. На один из них скоро наехал закубанский князь Науруз Ураков с двумя узденями. Их захватили в плен. На допросе они показали, что в аулах ничего не знают еще о движении русских войск, но что приехал князь Эдыге Мансуров и уговаривает ногайцев отодвинуться для безопасности от границы. Пленных отправили к Вельяминову.

Между тем на тот же самый пикет наехала еще арба, сопровождаемая тремя конными ногайцами. Арба была захвачена, один из ногайцев убит, но два других успели ускакать и подняли в аулах тревогу.

В арбе был взят менгли-гиреевский уздень с несколькими мужчинами и женщинами, ездившими за Кубань по собственным делам. Они подтвердили, что в момент их выезда ногайцы и не подозревали близости русских.

К одиннадцати часам ночи стянулся наконец весь отряд. Казаки немедленно двинулись вперед. Первые попутные аулы оказались пустыми – двое бежавших ногайцев успели предупредить их, и казаки нашли здесь только пикет человек из пятидесяти, который, дав залп, обратился в бегство. Но жители еще не могли, конечно, уйти далеко. Казаки пустились в погоню во все повода и скоро действительно настигли множество арб и скота. Ногайцы, потерявшие голову, даже не защищались и отдались в плен. Это были аулы князей Науруза Уракова и Мусы Таганова; первый из этих князей был захвачен в плен еще утром, Таганов успел ускользнуть.

Ниже этих аулов по Малому Зеленчуку никаких поселений не было, выше лежали абазинские аулы. Но так как они находились в далеком расстоянии, у самых верховьев реки, то Вельяминов оставил их в покое и повернул к Большому Зеленчуку, где, по известию, полученному капитаном Якубовичем от своего кунака, которому он когда-то рыцарски возвратил жену, стояли черкесы, грабившие Круглолесск.

Шесть сотен линейных казаков, под командой майора Степановского, с пятью орудиями, первые переправились через Малый Зеленчук и понеслись на рысях вперед. Сам Вельяминов остался наблюдать за переправой пехоты. Брод здесь оказался еще неудобнее и глубже, чем на Кубани, и двое рядовых Навагинского полка при переправе утонули. Между тем роты, по мере того как они переправлялись, быстро двигались по следам казаков. Первый эшелон пошел с капитаном Ильинским, второй вел сам Вельяминов, третьим командовал подполковник Урнижевский. Все тяжести, обозы и арбы с пленными оставлены были на правом берегу Малого Зеленчука в наскоро укрепленном вагенбурге.

Но как ни быстро двигались войска, черкесы, предупрежденные ногайцами, успели удалиться в горы. Между тем, доскакав до Большого Зеленчука и не найдя переправы, линейцы пустились через реку вплавь и с налета захватили пять ногайских аулов со всем их скотом и имуществом. В числе пленных захвачен был цвет ногайской аристократии; здесь были взяты: князь Алакай Мансуров со всем своим семейством, состоявшим из восьми человек, малолетний князь Магомет Нургадынов со своей матерью, князь Измаил Кирим-Гиреев, родной брат известного в горах Бай-Мурзы, лично находившегося при разграблении Круглолесска, наконец, жена самого Бай-Мурзы и княгиня (Карачачь?) с двумя дочерьми.

Когда подошла пехота, казаки уже переправляли добычу на свою сторону. Преследуя кочевья по разным направлениям, они раздробились так, что под рукою у Степановского не осталось и двух полных сотен. Нападать на дальнейшие аулы было бы неблагоразумно, тем более что переправить пехоту через Большой Зеленчук не было никакой возможности, и казакам пришлось бы одним, на своих плечах, вынесть всю тяжесть боя, что оказалось бы нелегко, если бы из окрестных аулов подоспела помощь. Вельяминов приказал казакам начать отступление.

К вечеру почти вся баранта уже была переправлена, и лишь несколько сотен баранов на самой переправе были отхвачены внезапно появившейся сильной партией горцев. Вельяминов справедливо почел это последнее обстоятельство слишком маловажным, чтобы для него рисковать какими-либо потерями, не говоря уже о новой переправе казаков за реку. Но его не могло не беспокоить отсутствие капитана Якубовича, оставшегося с небольшим числом своих удальцов на том берегу, тем более что оттуда еще доносились глухие раскаты жаркой перестрелки. Там в действительности шло горячее дело, и сам Якубович был тяжко ранен. Он стоял за деревом, когда на него напали два горца; одного он положил на месте ударом шашки, но другой выстрелил в него почти в упор из ружья – и Якубович упал; пуля раздробила ему череп над правым глазом. К счастью, с Якубовичем были все люди, что называется, отпетые, бывавшие не раз во всяких переделках, которые умели найти выход из всякого положения. Отразив нападение горцев и не давая им опомниться, они кинулись в реку вплавь и благополучно, на глазах их, добрались до лагеря, перевезя с собой и любимого начальника.

В отряде немедленно разнеслась и всех встревожила преувеличенная весть, что Якубович убит. Она имела некоторое основание: Якубович хотя и пришел скоро в себя, но доктора, осмотревшие рану, признавали ее безусловно смертельной. Железная натура этого человека показала, что доктора ошибались, – через сутки Якубович, бледный, с завязанной головой, уже ехал на коне перед своей удалой ватагой. Черная повязка на лбу с тех пор сопровождала его повсюду – и в рудники, и в холодные снежные равнины Енисейска: рана не заживала до самой его смерти.

По случаю ненастной погоды два дня простояли войска на правом берегу Большого Зеленчука. А тем временем по горам распространилась тревога, и на помощь к ногайцам скакали со всех сторон беглые кабардинцы, башильбаевцы, бесленеевцы и абазины. Даже от абазехов успел приехать старшина Измаил Атуков с несколькими десятками всадников. Таким образом, составилось сборище приблизительно в полторы тысячи человек, и Вельяминову было ясно, что горцы нападут на отряд при его отступлении.

Действительно, уже 2 июля, когда весь отряд с пленными и стадами двигался обратно с Большого Зеленчука на Малый, в арьергарде и в боковых цепях на протяжении всего пути шла перестрелка, вырвавшая из русских рядов семь человек убитыми и ранеными. Переправа через Малый Зеленчук была совершена ночью. За отрядом, верстах в трех выше по реке, перешла и часть неприятеля.

От Малого Зеленчука к Кубани лежали теперь два пути: один на Баталпашинскую переправу, по которой пришел отряд, другой – на Усть-Тахтамышский пост. Горцы рассчитывали, очевидно, что отряд пойдет первым путем, но Вельяминов избрал последний, во-первых, потому, что дорога на Баталпашинск шла самым берегом Малого Зеленчука, давая возможность черкесам стрелять через реку по отряду из-за кустов, не подвергаясь со своей стороны ни малейшей опасности, а во-вторых, потому, что переход на Усть-Тахтамыш был значительно короче.

Закубанцы, которые оставались еще на левой стороне Малого Зеленчука, видя, что отряд обманул их предположения и ускользает от их огня, немедленно переправились также на правую сторону и соединились со своими. Между тем отряд успел пройти версты четыре. Начиналась обширная лощина, впереди которой виднелась вдали, справа, большая лесистая гора, как раз примыкавшая к самой дороге. Вельяминов послал майора Пирятинского с двумя навагинскими ротами и четырьмя орудиями заранее занять и лес и высоту, чтобы прикрыть движение с этой стороны, и отряд двинулся в лощину, занимая лежавшую также вправо, ближайшую высоту сотней казаков, с двумя конными орудиями, под командой Якубовича. Несмотря на тяжелую рану, Якубович явился среди войск с повязкой, через которую просачивалась еще свежая кровь, и во все продолжение похода, по словам Вельяминова, «не переставал отправлять самую деятельную службу и в сей день сражался с отличной, то есть с обыкновенной своей храбростью и благоразумием». Закубанцы между тем большими толпами двигались также к лощине, и Вельяминов увидел решительное намерение их атаковать отряд с правой стороны.

Войска остановились. К Якубовичу немедленно были двинуты еще две сотни казаков с одним конным орудием и полусотней стрелков, а майору Степановскому с кубанскими казаками, тремя конными орудиями и ротой пехоты приказано занять высоту впереди той, на которой стоял Якубович и от которой она отделялась просторной долиной; на эту же долину наведены были с дороги три орудия пешей артиллерии. Но еще не выполнены были все эти распоряжения, как черкесы стремительно бросились на отряд Якубовича. Якубович отбился, но горцы все-таки прорвались до главного отряда и, по словам одного из участников, врезались в пехоту. Вельяминов ничего не говорит об этом эпизоде в своем донесении, но рассказывают, что навагинцы потеряли здесь более тридцати человек изрубленными, что большой опасности подвергся даже сам Вельяминов и что неприятель был отброшен только меткой картечью из орудий капитана Давыдова. В то же время толпы горцев появились и на высоте, на которую шел Степановский. Но здесь неприятеля встретили уже и цепью Навагинского полка и пушечными выстрелами, как с дороги, на которой стоял отряд, так и с высоты впереди, которую занимал Пирятинский. Горцы остановились. В эту минуту Степановский атаковал высоту со своими кубанцами, сбросил горцев вниз и медленно стал подаваться по горе навстречу к майору Пирятинскому. Главный отряд также тронулся, согласуя свои движения с движениями Степановского. Тогда горцы всеми силами снова обрушились на Якубовича и только отрядили небольшую толпу занять лес, находившийся впереди, возле самой дороги. В лесу стояли, однако же, стрелки Пирятинского, и партия, встреченная здесь неожиданно сильным огнем, быстро отступила, но нападение на отряд Якубовича было весьма упорно. Закубанцы, давшие слово сломить его во что бы то ни стало, дрались с большей решимостью, нежели обыкновенно, и несколько раз бросались под самые орудия. Наконец, после трехчасовой борьбы, потеряв много людей убитыми и ранеными, они отступили и с тех пор уже не показывались. В десять часов вечера отряд переправился через Кубань и подошел к Усть-Тахтамышскому посту.

Неприятель понес значительные потери; в числе раненых находились и главнейшие его вожди: Измаил Алуков, Кара-Мурзин и Мамбетов.

В руках отряда было тысяча четыреста шестьдесят семь человек пленных. Меньшая часть их отправлена в Георгиевск на казенные работы; большая – старики, женщины и дети – роздана по станицам и селам.

Так кончился первый поход Вельяминова за Кубань.

Всю экспедицию вынесли на своих плечах главным образом молодцы линейцы, поддерживаемые несколькими конными орудиями; пехота почти не принимала участия в столкновениях, и там, где ей это приходилось, как в эпизоде прорыва черкесов мимо Якубовича, оказалась недостаточно знакомой с духом и боевыми приемами черкесов. Вельяминов даже писал Ермолову, что в войсках, расположенных по Кубани и долгое время не имевших действий с закубанцами, он заметил «чрезмерно большое к черкесам уважение, в котором участвуют и самые офицеры».

Оба Зеленчука, и Большой и Малый, были очищены от враждебного населения, а на месте его, почти до самой Лабы, лежало теперь обширное пустое пространство, делавшее разбойничьи предприятия горцев значительно труднее. Конечно, горцы не относились к этому обстоятельству равнодушно, и весь август происходили в горах съезды и совещания. Чтобы вознаградить потери на Зеленчуках, черкесы в конце концов склонялись к решению ворваться в Кабарду и увести за Кубань мирных кабардинцев; на этом более всего настаивали беглые кабардинские князья, в особенности Али-Кара-Мурзин и Измаил Касаев. Но были и противные мнения, и партии то прибывали, то убывали. Наконец, в начале сентября, горцы окончательно разошлись по домам, не приняв никакого решения. Между тем понижение вод вновь открыло пути мелкому хищничеству: появились партии, но большей частью, впрочем, они возвращались домой без добычи и с потерями.

При таких благоприятных предзнаменованиях наступала осень, и Вельяминов уже склонялся к мысли, что мелкими попытками грабежей и разбоев ограничатся все предприятия горцев. Вышло, однако, иначе. В том же сентябре вновь съехались горцы на совещание – и настоятельные требования нового набега немедленно восторжествовали; остался только нерешенным вопрос, куда именно он будет направлен. Беглые кабардинцы и тут настаивали, чтобы идти за Малку, но ногайцы, потерявшие на Зеленчуках большое количество пленных и скота, предлагали набег за Кубань, где им можно было бы грабежом русских селений вознаградить свои потери. Идти за Малку, в район, наполненный скученными русскими укреплениями и войсками, самим черкесам представлялось делом рискованным, и они склонились на предложения ногайцев. Было решено дождаться только полнолуния и напасть либо на селение Каменноброды, либо на Сенгилеевку.

Находились, однако, нетерпеливые партии, которые не стали ожидать новолуния, а пошли грабить теперь же, и на линии начались тревоги за тревогами. В самом конце августа сорок кабардинцев внезапно появились под Воровсколесском, схватили двух казаков, беспечно стоявших за околицей, и на глазах просыпавшейся станицы кустами и балками ускакали назад прежде, чем на площади успели ударить в набатный колокол. А 10 сентября еще более значительная шайка кинулась на Сухопадинские хутора, принадлежавшие селу Александрия. Здесь одна часть горцев захватила табун и погнала его за Кубань, другая же, человек в тридцать, устроила засаду на проезжей дороге под мостом близлежащей речки. На заре показался обоз, медленно спускавшийся с горы к этому мосту. Впереди ехал казак, на переднем возу сидели три крестьянина, на задних – бабы и дети. Вдруг грянул выстрел. Казак свалился с лошади, и черкесы, выросшие как из земли, оцепили обоз. Крестьянин, схватившийся было за вилы, мгновенно был изрублен, а все остальные очутились в плену. Не теряя времени, партия опять повернула на хутора, захватила станичное стадо, пасшееся на выгоне, вместе с бывшими при нем четырьмя мальчиками, и ускакала за Кубань. По дороге черкесы, против обыкновения, бросили женщин, а лазутчики говорили потом, что они привезли за Кубань только семь мальчиков; куда они девали взрослых крестьян – осталось неизвестным.

Два дня спустя, 12 сентября, новая партия горцев отхватила на реке Тахтамыш большой табун, принадлежавший ногайскому князю Мусе Таганову. Но тут ее постигла неудача. Проезжая на возвратном пути в полуверсте от Открытого поста, она была замечена секретом. На тревогу выехал казачий пост и настиг партию в трех верстах за Кубанью. Сотник Гласков, имея в своем распоряжении не больше сорока казаков, не задумался, однако, ударить на хищников. Черкесы дали отпор, но, сбитые дротиками, оставили табун и обратились в бегство. Казаки гнали их до самых вершин Подкумка. Доскакав до ущелья, хищники спешились, но здесь казаки не решились броситься снова в пики и ограничились только перестрелкой. Попытка выбить неприятеля из его крепкой позиции могла бы стоить многих жертв, и Гласков возвратился назад, потеряв во всем деле одного казака убитым и двоих ранеными.

Намерения горцев тотчас же стали известны Вельяминову; он решил предупредить их, и как только аулы, бежавшие с Зеленчука, осядут на Лабе, у предгорий, нагрянуть на них опять с линейными казаками.

После первой экспедиции Вельяминов стоял у Невинного Мыса, Кацырев – у Прочного окопа, а донской полковник Победнов – у Тахтамышского аула. Но в конце сентября отряды вновь пришли в передвижение. Батальон Ширванского полка от Каменного моста перешел к Невинному Мысу, куда прибыли также две роты из Круглолесска и стягивались казачьи резервы из линейных полков: Кубанского, Кавказского, Волжского и Хоперского. Составился сильный отряд в три тысячи человек пехоты и восемьсот линейных казаков, при четырнадцати пеших и двух конных орудиях.

В ночь с 29 на 30 сентября Вельяминов вдруг двинул этот отряд за Кубань. Войска шли всю ночь, не зная, куда и зачем идут; днем они скрывались в балках или в лесах, а с вечера снова шли и, сделав таким образом, менее нежели в сутки, более ста верст, 1 октября утром очутились на Чамлыке. Якубович с небольшой партией казаков пустился далее, к стороне Лабы, на разведку, а вечером по его следам двинулся опять и весь отряд. Скоро от Якубовича пришло донесение, что близ Лабы видны огни, но что сильный лай собак мешает ему приблизиться. Вельяминов тотчас послал к нему батальон ширванцев с шестью линейными сотнями. Тревога оказалась, однако, фальшивой: Якубович в темноте принял за аул находившийся вблизи редкий лес, а огни, им виденные, вероятно, горели у караульных пастухов. Но вскоре от Якубовича прискакал новый гонец с известием, что он перешел Лабу и стоит под аулом, что аул уже просыпается и пастухи выгоняют скот. Тогда шесть сотен линейных казаков, под командой командира Волжского казачьего полка майора Верзилина, быстро переправившись через Лабу, во весь дух понеслись на помощь к Якубовичу. Две роты Навагинского полка и одна Тенгинского, с четырьмя орудиями, поддерживали движение конницы.

Казаки успели окружить три аула, стоявшие в близком расстоянии один от другого. Это были ногайцы, прогнанные с Зеленчука и только что начинавшие устраивать свои новые поселения на Лабе по указанию своего владельца князя Эдиге Мансурова. Аулы захвачены были совершенно врасплох. Сам Эдиге Мансуров едва успел каким-то чудом ускакать с женой, но все его имущество осталось в русских руках. Весь скот, в количестве двух тысяч голов, был взят при первом же налете. Из жителей не спаслось почти ни одного: триста человек были вырезаны, пятьсот шестьдесят шесть душ захвачены в плен. «Непомерная потеря неприятеля, – замечает Ермолов, – произошла от того, что казаки на самом рассвете застали жителей спящими и мгновенно отрезали сообщение между аулами. Свободной оставалась одна сторона, к Лабе, но пехота, скрытно прошедшая до самой переправы, заняла прибрежный лес – и все, что в нем искало спасения, или погибло, или было взято в плен».

Современники говорят, впрочем, что была другая причина жестокого истребления горцев. Дело в том, что пленные, во избежание расходов казны, по приказанию Вельяминова раздавались на содержание линейных казачьих станиц. Мера эта, приводившая казаков к излишним издержкам, крайне им не нравилась и имела печальные последствия: чтобы отделаться от этих расходов, казаки совсем перестали брать пленных и не щадили ни детей, ни женщин.

В числе пленных были малолетний князь Шабан-Гирей, дочь князя Каммукая Мансурова и две сестры князя Салибея. При одной из последних была прелестная четырехлетняя дочь, но испуг так подействовал на малютку, что она захворала и умерла на одном из переходов. Тут же, в числе пленных, оказался и сын султана Менгли-Гирея, генерала русской службы, отданный им, по народному обычаю, на воспитание закубанцам. Его вместе с аталыком отправили к отцу.

Весь бой вели и на этот раз почти одни линейцы; пехота подошла только тогда, когда дело уже было совершенно окончено. Потеря казаков была ничтожна и не превышала восьми человек, но в числе выбывших из строя, к сожалению, находился храбрый сотник Моздокского полка Старожилов: он был ранен смертельно и на другой день умер.

На следующий день, 2 октября, пока войска стояли еще на правом берегу Лабы, в лагере, закубанцы показывались с разных сторон, но ничего не осмелились предпринять против отряда. Войска простояли на занятой позиции до 7 октября, и во все это время черкесы поминутно появлялись то против водопоя, то против фуражиров, то против наблюдательного казачьего поста, выдвинутого на высоту, далеко за черту лагеря. Но дело всегда ограничивалось лишь перестрелкой на дальнем расстоянии.

Однообразие лагерной стоянки нарушилось здесь приездом к Вельяминову какого-то турецкого чиновника, который от имени анапского паши требовал, чтобы Вельяминов остановил опустошение земель, принадлежавших султану, и возвратил всех пленных, взятых в аулах князя Эдиге Мансурова. «Я отвечал ему, – говорит Вельяминов в донесении об этом, – что не мы начали неприязненные действия, и потому он прежде обязан заставить горцев возвратить все, что ими взято на линии, а до тех пор не только не возвращу их пленных, но буду продолжать опустошения по мере моей возможности, и надеюсь наконец принудить горцев повиноваться распоряжениям султана, заботящегося о поддержании добрых отношений между Россией и Портой».

7 октября отряд, обремененный добычей и пленными, двинулся наконец обратно к Кубани. Черкесы провожали его слабой перестрелкой, и только раз довольно горячо, но не стойко, напали на арьергард, не вдаваясь, однако же, в опасности. Урон, понесенный ими на Малом Зеленчуке, кажется, сделал их более осторожными; по замечанию Вельяминова, «они были скромны в своих атаках».

8 час пополудни вдруг подул сильный встречный ветер и замедлил движение. Отряд шел не дорогою, а целиной, по густой траве и бурьяну. Черкесы быстро сообразили возможность нанести ему ужасный вред. Во весь дух они обскакали его стороной и скрылись из вида. Никому из русских не приходила и мысль о возможности степного пожара, как вдруг солдаты увидели впереди себя горевшую траву, и не более как в четверть часа стена пламени, гонимая вихрем, с густым дымом шла прямо на отряд. Поднялась тревога, солдаты и артиллерия повернули назад. Но огонь быстро догонял их; опасность становилась с каждой минутой страшнее и очевиднее. К счастью, кто-то догадался зажечь траву позади отряда, и тот же степной пожар, который грозил ему спереди, явился его спасителем в тылу; скоро очистилось обширное пространство без травы, и обозы с артиллерией расположились в безопасности на поле, еще покрытом неостывшим пеплом.

Но еще раньше этого уже произошла горячая схватка с черкесами. Следуя за стеной пламени и оглашая воздух радостным гиком, они считали отряд своей добычей. По счастью, в авангарде был Якубович, быстро сообразивший возможность обратить во вред неприятелю самую выгоду его положения. Триста спешенных казаков и цепь Навагинского полка бросились за ним через огонь остановить неприятеля. И вот неожиданно выскочившие из пламени казаки и солдаты дружным залпом в упор страшно опустошили ряды неприятеля и бросились на него в кинжалы, в шашки, в штыки и приклады. Бой, посреди удушающего смрада горевшей травы, длился лишь несколько минут, и горцы бежали в совершенном смятении. Нелишне сказать, что первым проскочил через пламя подпоручик Навагинского полка Ваницкий.

Таким образом, отряд на этот раз счастливо избежал грозившей ему опасности. По счастью, закубанцев было не много, и только потому придуманная ими хитрость окончилась ничем. Если бы они, пустив линию огня спереди, могли окружить отряд с тылу и флангов, стараясь задержать его на месте, трудно было бы с ними справиться: ему приходилось бы или сгореть среди взрывов зарядных ящиков своей артиллерии, или же погибнуть в беспорядочной битве, так как о сохранении строя в подобном случае нечего было бы и думать.

Урок, данный горцам Якубовичем, заставил последнего оставить преследование. Только вечером, когда отряд остановился на Лабе, горцы еще раз попытались появиться на противоположном берегу, чтобы тревожить выстрелами лагерь. Но в лесу уже стоял опять вечно грозный для них Якубович, и они должны были оставить свое намерение. 12 октября отряд, нигде уже больше не тревожимый горцами, прибыл в Усть-Лабинскую крепость.

Экспедиция эта стоила беглым кабардинцам дорого, между прочим, в том отношении, что они потеряли тяжело раненным в ногу одного из известнейших своих наездников, молодого князя Измаила Касаева.

На Кубанской линии на время опять водворилось относительное спокойствие.

Показав закубанским племенам, что наступило время, когда ни одно из их нападений не будет оставаться безнаказанным, Вельяминов принялся за устройство пограничной линии. Он нашел самую систему охраны правильной. Два донских полка растянуты были кордоном по берегу Кубани от границ Черноморья до Баталпашинска. Сзади этой линии постов два линейных полка, Кубанский и Кавказский, образовывали конные подвижные резервы, долженствовавшие охранять внутренние селения. Сверх того, в местах наиболее опасных каждую ночь закладывались секреты.

Но оплошное исполнение сторожевых обязанностей здесь было, к сожалению, явлением не редким; особенно страдали этим дистанции, занятые донскими казаками, где замечалось и наибольшее число прорывов. Вельяминов объявил, что такие обстоятельства, как глухая осень, темные ночи, бурная, ненастная погода и тому подобное, на которые обыкновенно ссылались тогда для оправдания оплошности, не могут избавлять кордонных начальников от ответственности, что именно в ненастную пору и не должны случаться прорывы, так как тогда труднее нападать, нежели защищаться. Он сам не поленился объехать посты и кордоны и личным опытом убедился в необходимости перебросить секреты и на ту сторону реки.

Секреты эти приносили большую пользу, которая отразилась в многочисленных рассказах, сохранившихся и поныне в устах очевидцев. Вот один из них.

Однажды десять отличных молодцов линейцев с двумя офицерами отправились в секрет, к известной казакам горе, у которой сходятся несколько дорог, служивших горцам обычными путями в русские границы. Казаки залегли под обрывистыми скалами, в камышах, совершенно скрывавших их. Рано утром из ущелья показался всадник на красивом белом коне, за ним другой, третий, – и казаки насчитали их до двадцати шести. Всадник на белом коне ехал впереди всех, прочие толпились в нескольких шагах от него, и партия направлялась прямо на казаков. В саженях двухстах от секрета белый конь вдруг остановился, как бы испуганный, и бросился назад. Всадник ударил его нагайкой, и рьяный конь сделал скачок, пронесся на большое пространство и, остановленный твердой рукой всадника, уставил уши, раздул ноздри, фыркнул – и опять со всех ног бросился назад. С удивлением и любопытством смотрели казаки на легкие, воздушные движения коня и на красивую фигуру всадника. Одежда, панцирь, шишак, богатая шашка, кинжал и лук с колчаном, все, облитое серебряным вызолоченным набором под чернью, обрисовывало, при восходящих ярких лучах солнца, высокий стройный стан, мужественные и вместе с тем необыкновенно красивые черты лица всадника, имевшего вид красавца рыцаря Средних веков.

Казаки знали, что этот красивый всадник был из числа самых ожесточенных врагов России, закубанский владелец; окружен он был отважнейшими своими узденями.

Удержав и повернув опять белого коня своего, бросившегося от испуга назад, всадник пригнулся к седлу и через несколько мгновений осадил коня уже шагах в тридцати от секрета. Уздени были также на лихих конях и от него не отстали. Но верный белый конь с тончайшим инстинктом зверя опять почуял засаду. Он снова фыркнул, поднял гриву и весь дрожал, как бы предупреждая всадника о грозившей ему опасности. Но вот раздался условный для секрета сигнал – легкий, едва слышный свист, – и грянул залп. Несколько пуль поразили закубанского владельца и бывшего вблизи узденя, оба они свалились с лошадей, еще один уздень схватился руками за грудь и упал на луку своего седла, прочие бросились к убитым, с необыкновенным проворством подхватили их и во весь опор понеслись назад в горы.

С сожалением смотрели казаки на оставшегося без всадника, также раненого белого коня. Неся окровавленную ногу, истекая кровью, он долго не отставал от своих, но силы постепенно оставляли его, и он пал у подошвы горы, за которой скрылись черкесы.

Секрету оставаться на своем месте было уже бесполезно, да и опасно. Следовало ожидать, что сильная партия закубанцев будет отправлена для осмотра местности, – и казаки поспешили воротиться в лагерь.

Подобным образом секреты не раз отпугивали закубанцев от линии, но частные прорывы, конечно, все-таки по-прежнему случались, нередко принимая в воображении населения размеры гораздо больше действительных. Так, 2 ноября 1823 года по линии распространился слух, что будто бы закубанцы опять напали около Ставрополя на деревни Каменноброды и Сингелеевку, разорили несколько домов и взяли в плен около ста пятидесяти душ, а на возвратном пути сожгли Прочно-Окопские хутора и намерены разорить самую станицу. Нарочный, прискакавший с этим извещением от князя Бековича, говорил даже, что, если бы не удержали хищников небольшие команды солдат с пушками, они истребили бы селения дочиста. Слух этот, как и следовало ожидать, оказался неверным, и дело разъяснилось следующим образом. 2 ноября человек тридцать кабардинцев, пробравшись на Куму, к Маджарам, где вовсе не было войска, напали около села Владимировка на табун, принадлежавший помещику, угнали шестьдесят лошадей и взяли в плен пастуха. За ними погнались вооруженные помещичьи крестьяне, напали ночью на сонных грабителей, троих убили, и пастуха из плена выручили, но лошади были все-таки угнаны черкесами, пригрозившими явиться еще раз и добраться до самого помещика.

И вот этот-то ничтожный и столь обыкновенный на Кубани случай, под влиянием все еще господствовавшей круглолесской паники, вырос в глазах испуганного населения до колоссальных размеров истребления целых сел и отрядов.

Впрочем, крестьяне по деревням, наученные горьким опытом, стали теперь заботиться и сами о своей защите. Одно официальное донесение отмечает, что они закупали беспрестанно, где могли, ружья с целью, конечно, быть готовыми встретить врага не с голыми руками.

С другой стороны, войска не оставались также равнодушными перед фактами грабежей, и время от времени предпринимались ответные набеги. Так, 1 ноября полковник Победнов с пятьюстами казаков, при трех орудиях, сделал движение к стороне Эльбруса, и высланная им вперед команда из двадцати трех человек, напав на Карачаевский кош, угнала, при слабой перестрелке, до тысячи баранов.

Словом, тревожная жизнь Кубанской линии вступила в обычную свою колею, в которой спокойствия не было, но и не было, по крайней мере, слишком крупных тревог и нашествий.

Вельяминов вскоре уехал на Минеральные Воды, поручив войска на Кубани своему достойному помощнику Кацыреву.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.