Глава III. Бой вообще

Глава III. Бой вообще

Бой есть подлинная военная деятельность, и все остальное – лишь ее проводники. Присмотримся внимательно к природе боя.

Бой есть борьба, а цель последней – или уничтожить, или преодолеть противника; противником в каждом отдельном бою является та вооруженная сила, которая нам противостоит.

Такова простейшая концепция боя, к которой мы еще вернемся; но предварительно мы должны дополнить ее целым рядом других представлений.

Если мы вообразим себе государство и его вооруженную силу как единство, то самым естественным представлением для нас будет мыслить и войну как единый большой бой; в условиях первобытных взаимоотношений диких народов это приблизительно так и было. Наши же войны состоят в действительности из множества крупных и мелких, одновременных и последовательных боев, и это раздробление деятельности на множество отдельных актов имеет своим основанием великое многообразие отношений, из которых у нас возникает война.

Даже конечная цель наших войн – политическая цель – не всегда бывает совершенно проста; но хотя бы она и была простой, действие остается связанным с таким множеством условий и соображений, что цель не может быть достигнута посредством одного большого акта, но достигается лишь рядом более или менее крупных и мелких актов, соединенных в одно целое. Каждый из этих отдельных актов есть, следовательно, часть целого, имеющая поэтому свою особую цель; при посредстве последней она и связывается с этим целым.

Выше мы говорили, что каждое стратегическое действие может быть сведено к представлению о бое, так как оно является применением вооруженной силы, а в основе последней всегда лежит идея боя. Таким образом, мы можем в области стратегии свести всю военную деятельность к единствам отдельных боев и иметь дело лишь с целями этих последних. Мы будем знакомиться с этими особыми целями лишь постепенно, по мере того, как будем затрагивать вопросы, которые их обусловливают. Здесь достаточно сказать, что каждый бой, будь то крупный или малый, имеет свою особую цель, подчиненную общему целому. А раз это так, то на уничтожение и преодоление врага надо смотреть лишь как на средство для достижения этой цели. Так оно и есть на самом деле.

Однако этот вывод правилен лишь в данном логическом построении и имеет значение лишь в общей связи, объединяющей между собой все представления; мы его и вскрывали как раз для того, чтобы от него вновь освободиться.

Что значит преодолеть противника? Не что иное, как уничтожить его вооруженные силы смертью, ранами или же каким-нибудь иным способом, будь то раз навсегда или в такой лишь мере, чтобы противник отказался от дальнейшей борьбы. Таким образом, закрывая пока глаза на все особые, частные цели боев, мы можем рассматривать полное или частичное устранение противника как единственную цель всякого боя.

Мы утверждаем, что в большинстве случаев, особенно в крупных боях, особая цель, которая индивидуализирует данный бой и связывает его с целым, составляет лишь незначительное видоизменение этой общей цели или связанную с последней побочную цель; этого видоизменения достаточно, чтобы индивидуализировать данный бой, но оно всегда бывает слишком незначительно по сравнению с общей целью. Отсюда, если достигается одна побочная цель, то осуществляется лишь ничтожная доля назначения боя. Если это утверждение правильно, то придется признать, что подход к уничтожению неприятельских сил лишь как к средству, причем целью всегда будет нечто другое, правилен только в своем логическом построении, но он может привести к ошибочным выводам, если упустить из виду, что именно уничтожение неприятельских вооруженных сил опять-таки содержится в этой цели боя, и что она представляет лишь слабое видоизменение стремления к уничтожению противника.

Такое упущение привело во времена, предшествовавшие последней военной эпохе, к совершенно ложным взглядам и тенденциям, породило обрывки систем, при помощи которых теория рассчитывала тем выше подняться над простым ремеслом, чем меньше в ней будет стремление пользоваться подлинным инструментом, т. е. уничтожением неприятельских боевых сил.

Правда, подобная система не могла бы возникнуть, если бы при этом не прибегали и к другим ложным предпосылкам и не ставили на место уничтожения неприятельских вооруженных сил другие задачи, от разрешения которых ошибочно ожидали значительных результатов. Мы будем бороться с этими системами всякий раз, как к этому представится случай, но мы не можем приступить к рассмотрению боя, не подтвердив всего его значения и истинной его ценности и не предупредив о тех искривлениях, к которым может привести утверждение, истинное лишь в формальном отношении.

Но как же мы докажем, что уничтожение неприятельских боевых сил в большинстве случаев, и притом в наиболее важных, составляет самое главное? Какое возражение мы можем выдвинуть против крайне утонченного воззрения, которое мыслит возможным достигнуть больших результатов при помощи особо искусных форм или косвенным путем, сопряженным со сравнительно ничтожным непосредственным истреблением неприятельских сил, или при помощи небольших, но чрезвычайно искусно нанесенных ударов, настолько парализующих неприятельские силы и воздействующих на волю противника, что на такой метод следовало бы смотреть, как на значительное сокращение пути, ведущего к намеченной цели? Конечно, бой, данный в одном пункте, может иметь большее значение, чем в другом; конечно, и в стратегии имеют место искусный распорядок боев и постановка их в тесную связь между собой; да стратегия в этом искусстве и заключается; мы вовсе не намерены последнее отрицать, но мы утверждаем, что всюду и всегда господствующее значение принадлежит непосредственному уничтожению неприятельских боевых сил. Это господствующее значение, а не что-либо другое, мы и хотим отвоевать для принципа уничтожения.

В связи с этим мы должны напомнить, что находимся в области стратегии, а не тактики, и потому мы говорим не о средствах, которые могут оказаться в распоряжении последней, дабы с малой затратой вооруженных сил уничтожить значительные неприятельские силы. Под непосредственным уничтожением мы разумеем тактические успехи; следовательно, наше утверждение сводится к тому, что лишь крупные тактические успехи могут привести к крупным стратегическим или, как мы уже однажды высказали более определенно, тактические успехи на войне имеют первенствующее значение.

Доказательство этого утверждения представляется нам чрезвычайно простым; оно кроется в том времени, которого требует всякая сложная (искусная) комбинация. Вопрос о том, что даст больший результат, простой ли удар или более сложный, искусный, может быть без колебаний разрешен в пользу последнего, если противник мыслится как пассивный объект. Но каждый сложный удар требует больше времени; это время должно быть ему предоставлено, и притом так, чтобы контрудар против одной части не помешал целому закончить необходимые приготовления к нужному успеху. Если противник решится на более простой удар, выполнимый в короткий срок, то он предупредит нас и затормозит успех большого плана. Поэтому при оценке сложного удара надо принимать в расчет все опасности, которые угрожают ему в процессе подготовки; применять это средство можно лишь тогда, когда нет оснований опасаться помехи со стороны неприятеля путем более короткого удара. При наличии же такого опасения надо самому выбирать более краткий путь и идти по пути упрощения постольку, поскольку того требуют характер противника, условия, в которых он находится, и прочие обстоятельства. Если мы оставим бледные впечатления отвлеченных понятий и спустимся в сферу действительной жизни, то мы увидим, что подвижный, смелый и решительный противник не даст нам времени для искусных комбинаций дальнего прицела, а между тем против такого-то противника искусство нам больше всего и понадобится. Этим, как нам представляется, наглядно устанавливается преимущество простых и непосредственных приемов над сложными.

Таким образом, наше мнение клонится не к тому, что простой удар – самый лучший, но что не следует замахиваться шире, чем то дозволяет место, и что дело тем скорее сведется к непосредственному бою, чем воинственнее будет наш противник. Таким образом, не только не следует пытаться превзойти противника в создании сложных планов, но, наоборот, надо стараться всегда опережать его в противоположном направлении.

Если добираться до исходных основ этих двух противоположных начал, то придется признать, что в основании одного лежит ум, в основании другого – мужество. Крайне соблазнительно верить, что умеренное мужество в соединении с крупным разумом даст большие результаты, чем умеренный разум, сопряженный с большим мужеством. Если, однако, не рисовать себе эти элементы в неравных и не оправдываемых логикой соотношениях, то мы не имеем никакого права предоставить такой перевес уму над мужеством в той области, которая зовется опасностью и на которую надо смотреть как на подлинное родовое поместье храбрости.

К этому отвлеченному рассмотрению мы лишь добавим, что опыт не только не приводит к другому выводу, но он-то и является единственной причиной, толкающей нас в этом направлении; опыт и заставил нас прийти к таким замечаниям.

Тот, кто без предвзятости знакомится с историей, должен признать, что из всех воинских доблестей энергия в ведении войны всегда более всего содействовала успеху и славе оружия.

Каким образом мы разовьем наш основной принцип – смотреть на уничтожение неприятельских вооруженных сил как на самое главное не только во всей войне в ее целом, но и в каждом отдельном бою, и как мы сопоставим этот принцип со всеми формами и условиями, вытекающими из отношений, на почве которых возникает война, – это мы увидим впоследствии. Уже приступая к теме, мы стремились к тому, чтобы утвердить за принципом уничтожения боевых сил признание всеобщего его значения; добившись этого результата, мы можем вернуться к бою.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.