Девять месяцев в Нурмойла

Девять месяцев в Нурмойла

Утро 12 сентября было ясным, но ветреным. Проведя неделю на острове Лункула, мы взяли курс на Нурмойла, которому предстояло стать нашим домом на следующие девять месяцев. Мы приземлились на грязной летной полосе при сильном боковом ветре и укатили свои «Брюстеры» к северной и восточной границам аэродрома, которые я выбрал как места рассредоточения. Наземный персонал прибыл только вечером, потому что русские накануне ночью бомбили аэродром Вителе и в результате возникли проблемы с автомобилями.

Мы немедленно занялись приведением новой базы в божеский вид, чтобы там можно было жить, но это оказалось непросто. Поставив палатки на берегу озера Лунтуярви примерно в километре от аэродрома, мы начали готовить Нурмойла к проведению полетов. Так как аэродром был только что захвачен, повсюду виднелись свидетельства боя. Трупы нескольких русских солдат мы похоронили, а затем я сообщил в штаб армейской группы «Олонец» о прибытии Истребительной группы L. Мне сообщили, что в окрестных лесах прячется еще много русских, поэтому требуется установить охрану вокруг наших самолетов, хотя у нас было откровенно мало людей. Понятное дело, что когда мы отправились спать, то сунули револьверы под подушки.

Ночью армейцы протянули к нам телефонную линию, вспомогательный генератор обеспечивал нашу радиостанцию и позволял наладить освещение палаток. В результате наш лагерь приобрел жилой вид. Трофейная полевая кухня была установлена в недостроенном сарае, единственном здании в округе. Мы были только рады забыть сухой паек, которым были вынуждены питаться на острове Лункула, а забытая лодка и рыбацкие сети позволяли разнообразить наш стол. Прибытие зенитной батареи и наземного персонала довело нашу численность до 200 человек, кроме того приехали 4 новых пилота – Йокели Савонен, Хассе Винд, Кале Терво и Маса Пелтинен. Мы также получили 3 новых «Брюстера».

Наши войска на юге быстро заняли все намеченные объекты, многие форсировали широкую реку Свирь, и теперь от нас потребовали обеспечить прикрытие с воздуха северо-западного сектора, где войска генерала Лагуса наступали с юга на Петрозаводск, столицу Советской Карелии.

28 сентября, через 16 дней после нашего прибытия в Нурмойла, 8 истребителей вылетели на охоту над кажущимися безбрежными лесами Восточной Карелии. Возле Саамаярви мы пролетели над железной дорогой Суоярви – Петрозаводск, которую ремонтировали наши саперы, и увидели вдали берега Онежского озера, или Яанисярви, как его еще называют. Наконец мы подлетели к городу Петрозаводск. Его одно– и двухэтажные дома раскинулись на площади около 10 кв. километров, население составляло примерно 77 000 человек. Онежское озеро теперь было всего в 15 километрах от нас, и мы ясно видели остов сгоревшего угольщика на мели, уголь в его трюмах еще горел, и дым спиралью закручивался в небе. Несколько кораблей наталкивали на мысль, что русские считали потерю Петрозаводска предрешенной и начали эвакуацию города.

К югу от Петрозаводска возле аэродрома Деревянное мы столкнулись с 8 русскими самолетами – 4 истребителя и 4 разведчика. Во время короткой, но сумасшедшей свалки мы сбили 3 разведчика и один истребитель, причем Рейска Валли и Хассе Винд одержали свои первые победы. Русские сражались неохотно, и уцелевшие самолеты быстро нырнули в ближайшие облака. Наш аппетит лишь разгорелся после этой схватки, и мы полетели на юго-запад вдоль Мурманской железной дороги на высоте 400 метров. Нашей задачей было расстрелять любой поезд, какой мы только заметим. Почти сразу мы заметили столб белого дыма, поднимавшийся над паровозом, который пока еще сам не был виден. Как только поезд показался, мы построились в колонну и спикировали, открыв огонь из всех пулеметов. Пролетая над целью, я вдруг понял, что это необычный поезд. Он состоял из бронированного паровоза и 3 вагонов с 20-мм зенитными автоматами. Похоже, наш первый заход застиг Иванов врасплох, но когда мы развернулись, чтобы повторить его, нас встретил шквал огня. Я снова поймал на прицел паровоз и нажал гашетку. Однако сразу же по мне открыла огонь зенитка, и обстрел превратился в смертельно опасную дуэль. Ее трассы пролетали совсем рядом. Мои 12,7-мм пули бессильно отскакивали от бронированных боков паровоза. Все мои усилия были бессмысленны, с таким же успехом дятел мог долбить железную дверь. Тяжко вздохнув, я выпустил последнюю очередь в цилиндр, из которого, к моему удивлению, вдруг повалил пар. Когда я пролетал вдоль поезда, один 20-мм снаряд пробил мое правое крыло. Так как мы ничего не могли сделать бронированному монстру и лишь попусту тратили боеприпасы, я отозвал остальные 3 истребителя, и мы полетели обратно на базу.

После захвата Петрозаводска мы стали летать гораздо реже. Осенью дни в Восточной Карелии быстро сокращаются и дожди идут все чаще. Дождевые струи били в окошки наших маленьких палаток, доставляя нам массу неприятностей, и занудно барабанили по крышам. Ничто так не угнетает пилота, загнанного внутрь палатки, как подобная погода. Поэтому вскоре наше настроение стало таким же хмурым, как небо. Выносить затяжное безделье становилось все труднее, ведь его нарушали лишь походы в столовую под проливным дождем. Температура падала, и сырость, казалось, уже пробирается к нам в кости. Лишь одно немного приподняло настроение – визит известного финского вокального трио «Сестры гармонии», чьи восхитительные песни помогли нам на пару часов забыть об ужасной погоде и вынужденном безделье.

За дождем и ветром следовали дождь и ветер, вскоре реки переполнились, а поля превратились в озера. Дороги быстро стали непроходимыми, и ни о каких полетах нельзя было даже мечтать. Мы с Курре Гинманом решили взять BMW и прокатиться до линии фронта. Мы остановились в Олонце и заглянули в пару брошенных домов, найдя там ужасный беспорядок. Повсюду валялись грязная одежда, окурки, пустые бутылки и рваные газеты. Русские солдаты, квартировавшие в этих домах, вели себя, как животные. Следующую остановку мы сделали в Троицком монастыре, который мы ранее видели с воздуха. Если когда-то там витала атмосфера духовности и благочестия, годы тюремного бытия развеяли ее без следа. Но, как ни странно, сохранились великолепные фрески святых православной церкви, они были такими же яркими и свежими, как в тот день, когда монахи расписывали стены своей обители.

На некотором расстоянии от монастыря находился Троицкий аэродром, с которым мы тоже познакомились с воздуха. На аэродроме мы нашли разбитую «Чайку» и были очень рады подвернувшейся возможности поближе познакомиться с этим юрким бипланом, с которым мы столько раз сталкивались в бою. Мы научились уважать его непревзойденную маневренность, вдобавок это был один из немногих бипланов, имеющих убирающееся шасси, и он строился в больших количествах. И уж наверняка он был единственным, кто так много и славно воевал. Вероятно, также это был последний биплан в мире, поступивший на вооружение, так как он появился в советских ВВС в конце лета 1939 года. Прототип совершил первый полет годом ранее, когда русские, как, впрочем, и многие другие, верили, что бипланам еще найдется место в современных ВВС. «Чайка», или И-153, была дальнейшим развитием биплана И-15, сконструированного ветераном авиастроения Николаем Поликарповым в 1933 году. Лишь много лет спустя я узнал, что еще один авиаконструктор, А. Щербаков, выполнил основные работы по переделке И-15, в результате которых появилась «Чайка». С задней части фюзеляжа «Чайки» было снято почти все полотно, и мы смогли увидеть, что набор несколько грубый, зато очень прочный.

Прокатившись вдоль южного края аэродрома, мы обнаружили, что путь перекрывают поваленные деревья. Выбравшись из машины, мы попытались оттащить одно из них, как вдруг у нас над головами засвистели пули, и из-за деревьев затрещали пулеметы. Мы немедленно бросили дерево, словно оно раскалилось докрасна, и помчались к машине со скоростью олимпийских чемпионов. Мы запрыгнули внутрь и понеслись, поднимая фонтаны брызг. Одно дело, когда по тебе стреляют в воздухе, и совсем другое дело на земле. Мы не собирались превращаться в беспомощные мишени.

Сильнейшие ливни продолжались до 15 октября, когда снова показалось голубое небо и полеты возобновились. Этим утром 12-я разведывательная эскадрилья, TLeLv 12, была переведена в Нурмойла, за ней последовал штаб 6-й армии, который расположился неподалеку. Либо случайно, либо по данным разведки, но 2 русских бомбардировщика появились над аэродромом. К счастью, огонь зенитчиков сбил им прицел, и они положили свои «яички» в лес достаточно далеко от наших самолетов. Во второй половине дня 6 «Брюстеров» были отправлены прикрывать с воздуха Вознесенье в нижнем течении Свири. Когда мы летели к району патрулирования, то увидели несколько групп полудиких лошадей южнее Ватсоярви. Судя по всему, ранее они принадлежали русским, которые бросили животных во время отступления.

Летя с крейсерской скоростью, мы достигли верховьев Свири и южной части Канала имени Сталина. Вдруг всего в паре километров от нас выросли водяные столбы, и наши зенитчики выпустили несколько светящихся трасс, чтобы привлечь наше внимание к тройке русских бомбардировщиков, скользящих между туч. Когда расстояние сократилось, я с трудом поверил собственным глазам – русские СБ-2 были оснащены лыжами. Я ранее не встречал двухмоторных самолетов на лыжах, но еще более странным было то, что вокруг не было никакого снега. 3 наших «Брюстера» обстреляли один из бомбардировщиков, который немедленно охватило пламя, и он рухнул в лес. Одновременно Йокели Савонен и Вайски Сухонен сбили еще один бомбардировщик.

Третий СБ-2 помчался на восток, маневрируя, как сумасшедший. Я погнался за ним, повторяя каждый его поворот и разворот, что выглядело, как странный цирк. Наконец дистанция сократилась до 100 метров, но перед тем, как мои пули ударили по фюзеляжу СБ-2, случилась новая неожиданность. Нечто, похожее на струю пламени, вырвалось из бомбардировщика и устремилось к моему истребителю. Я резко отвернул влево. Это было что-то совершенно новое, раньше я такого не встречал. Может, это какое-то секретное оружие русских? Кайус Метсола, который к этому времени присоединился ко мне, обстрелял бомбардировщик, после чего я сделал еще один заход. Один мотор СБ-2 задымился. Я, затаив дыхание, ждал, что таинственная лента огня снова появится, но что бы то ни было, русские второй раз им не воспользовались. Уголком глаза я заметил, что мы находимся над русским аэродромом Кедр. Я приблизился к СБ-2 на 50 метров и уже приготовился всадить очередь ему в брюхо, как от русского самолета отделились два комочка. Я едва успел увернуться, и позади меня тут же раскрылись два парашюта. Оставшись без пилотов, самолет беспорядочно заметался, потерял скорость, вошел в штопор, затем свалился на крыло и разбился в лесу возле Суланд-озера.

Я присоединился к Кайусу, и мы вместе полетели на запад, вызывая по радио остальные самолеты, чтобы встретиться над южной оконечностью Онежского озера. Вскоре после того, как звено собралось, я заметил 2 канонерки в Канале имени Сталина. Я не смог сопротивляться искушению израсходовать остатки боеприпасов по этим любопытным целям. На палубах не было заметно никакого движения, и я открыл огонь с расстояния примерно 600 метров. Русские сразу начали выскакивать из люков и бросились к орудиям, практически сразу рядом со мной замелькали трассы. Я повсюду видел зеленые, красные и желтые светлячки, а посреди находился мой самолет. Красивое зрелище! К моему огромному удивлению, я проскочил сквозь огневую завесу невредимым. Когда следующий истребитель выполнил заход, я получил по радио кодовый сигнал «Антти Ристо». Это означало: «С Ладоги идет низовой туман. Немедленно возвращайтесь на базу. Повторяю: немедленно».

И снова началась гонка со временем. Нам предстояло пролететь около 150 километров, на что требовалось, как я знал, менее 20 минут. Нурмойла будет укрыт непроницаемой пеленой тумана, если только мы не поторопимся. Дав полный газ, мы помчались к своей базе. Над Олонцом стало понятно, что в нашем распоряжении остались считаные секунды. Западный край аэродрома уже был укрыт туманом, который высился перед нами, словно белоснежный утес, и было видно, как он ползет по летному полю. Мы едва успели скользнуть к земле, прежде чем эта холодная, сырая стена пара окутала нас. Мы даже не успели завершить рулежку, как видимость упала до 20 метров.

Осень начала плавно перетекать в зиму. Общими усилиями примерно за месяц мы сумели построить приличную сауну, после чего, хорошенько пропарившись, мы пока имели возможность окунуться в холодные воды озера, которое пока еще не замерзло. Прежде чем выпал снег, мы в промежутке между вылетами побывали в соседней деревне Сильцово, намереваясь выменять у местных жителей свежие молоко и яйца на наш чай. Диалект, на котором говорили эти карелы, был очень близок к финскому языку, и у нас установились дружеские отношения.

В конце октября зима наложила свою ледяную лапу на окрестности. Озера замерзали по мере того, как падала температура, метели стали ежедневной обыденностью. Я вернулся на остров Лункула, чтобы навестить эскадрилью, но в результате на неделю стал ее командиром, так как майор Магнуссон отправился в отпуск. Впрочем, скверная погода свела полеты к минимуму. Тем не менее, визит на остров все-таки был довольно нервным, так как мне каждый вечер приходилось посещать штаб полка в соседней деревне Салми. Там я довольно успешно защищал честь эскадрильи за карточным столом.

Я совершенно не жалел, что в конце недели пришлось возвращаться в Нурмойла, так как уже привык к этому месту. Было очевидно, что нам придется провести там зиму, поэтому мы частично вкопали палатки в землю и подготовили крытые стоянки для самолетов и машин. Глубина снега на летном поле скоро стала такой, что нам пришлось использовать захваченный в Петрозаводске каток, чтобы утрамбовать снег на летной полосе. Одновременно я отправил заказ на лыжи для «Брюстеров». Мы испытали их прошлой весной, и результаты оказались великолепными.

В этот период нас посетил «Старик». Командир эскадрильи вернулся из отпуска и сразу получил звание подполковника. Во время визита он вручил мне золотой браслет для наручных часов с надписью «Лучшему пилоту HLeLv 24 от благодарных жителей». Это совершенно превосходило любые мои ожидания, и я был удивлен. Лишь позднее я выяснил, что «благодарные жители» на самом деле были доктором Фейрингом из Рантасалми, которого я даже не знал!

Утром 7 ноября безоблачное небо и яркое зимнее солнце приветствовали нас, когда мы шли на аэродром. Наземный персонал уже хлопотал вокруг истребителей, но когда мы готовились к нашему первому вылету на разведку в районе Волхова 4 «Брюстерами», без всяких предупреждений над головой появились 4 бомбардировщика и 3 истребителя. Мы побежали к «Брюстерам», провожаемые истерическим лаем зениток и свистом первых бомб. К счастью, наши моторы были уже прогреты, и буквально через минуту, когда последняя серия бомб еще рвалась на западной границе аэродрома, мы взлетели, убрали шасси и дали полный газ, бросившись в погоню за налетчиками.

Раннее утреннее солнце ослепило нас, заставив на мгновение потерять противника из виду, но на высоте 2700 метров мы снова увидели их. Бомбардировщики были далеко впереди своего сопровождения, поэтому мы вряд ли могли перехватить их, зато у нас были все шансы перехватить истребители. Постепенно мы оказались выше наших будущих жертв и сократили дистанцию. Я толкнул ручку управления вперед и начал быстро набирать скорость, стрелка альтиметра бешено завертелась. Три остальных «Брюстера» последовали за мной. Тройка русских летела совершенно прямо, не подозревая о грозящей опасности. В качестве цели я выбрал правый истребитель. Вайски Сухонен и Хассе Винд взяли два остальных. Все еще пикируя, мы быстро сблизились с противником, и я увидел, что это новые русские истребители ЛаГГ-3. В горизонтальном полете они могли уйти от «Брюстеров» как от стоячих.

Мой ЛаГГ быстро рос на прицеле, но затем, совершенно внезапно он резко повернул вправо, как раз в тот момент, когда я приготовился открыть огонь. Сначала я подумал, что Иван догадался об опасности, но ЛаГГ не выполнял никаких маневров, хотя и начал ускоряться. Так как я пикировал, то разгон сохранился, и, приблизившись до 50 метров, я открыл огонь. Русский получил длинную очередь, прежде чем попытался увернуться, но было уже поздно. Его мотор М-105, обычно вполне надежный, выбросил несколько клубков дыма, винт дернулся, а потом вообще остановился. Нос ЛаГГа опустился, и русский пилот перешел в пологое пике.

Мы находились на высоте менее 1000 метров над нижним течением Свири. Чисто из любопытства я последовал за своей жертвой и начал плавно скользить к берегу Ладожского озера. Когда я пристроился к ЛаГГу, мое правое крыло находилось всего в метре выше и сзади от левого крыла русского. Я мог ясно видеть его приборную панель и скорчившегося в кабине пилота. Оливковая окраска ЛаГГа была запятнана грязью и маслом, я мог лишь различить красные звезды на верхней поверхности крыльев. До линии фронта было еще далеко, поэтому я не спешил открывать огонь, хотя не был уверен, что вообще у меня поднимется рука прикончить беспомощного подранка. Русский сделал отчаянную попытку сесть на брюхо на берегу озера, но его крыло зацепило землю, и самолет закувыркался, разбрасывая куски обшивки. Одно крыло вообще отлетело прочь. Однако вряд ли пилот серьезно пострадал, так как я увидел, как он выпрыгнул из кабины, едва обломки самолета остановились.

Я вызвал по радио других пилотов и с радостью услышал, что Вайски и Хассе прикончили свои ЛаГГи. Во многих отношениях ЛаГГ-3 превосходил «Брюстер», и сбить его было бы очень сложно, если бы подготовка русских пилотов была повыше. Мы не сумели бы поймать ЛаГГи, если бы не использовали элемент внезапности и не догнали их на пикировании. Если бы русский пилот видел, как мы приближаемся, он бы даванул на газ и легко ушел от нас. Однако летчику-истребителю требуются отвага и крепкий дух и крепкое тело, и лишь очень немногие из русских пилотов, которых мы встречали до сих пор, обладали всем этим.

Мы снова набрали высоту 2700 метров, построились и взяли курс на Волхов, так как у нас еще оставалось достаточно топлива, чтобы провести разведку, которую нам поручили. Мы летели одни в чистом утреннем небе. Видимость была просто неограниченной, вражеских самолетов нигде не было видно. Вдали в Сясьстрое был виден работающий завод, его многочисленные трубы усиленно дымили. На озере, возле устья Волхова были видны около полусотни транспортов и военных кораблей, стоящих на якоре, некоторые из них разводили пары. Между железнодорожными станциями Колчаново и Аврово стояли 15 поездов – не менее 400 вагонов. Также там были платформы, на которых можно было различить танки. Кроме нескольких очень неточных выстрелов зениток, наш полет проходил достаточно мирно. Потом мы приблизились к немецким линиям, повернули на север и полетели домой над неприветливыми серыми водами Ладоги.

Как раз когда мы садились, противник атаковал аэродром Нурмойла и сбросил 91 бомбу. Однако при этом погиб лишь один русский пленный, работавший в казарме, и еще 5 пленных были ранены. Разумеется, были порваны телефонные провода. В общем, типичная меткость русских бомбардировщиков.

Бури и метели иногда затягивались на несколько дней и в конце концов стали почти постоянными, снег сыпался непрерывно, пока не укрыл наши палатки слоем метр толщиной. Лишь кончики труб печек-буржуек указывали, что здесь находится человеческое жилье. Лампы приходилось жечь круглый день, так как никакой свет не мог пробиться в палатки. За печками приходилось следить особенно тщательно, так как они имели привычку перегреваться. Однажды ночью я проснулся от кошмара, в котором безуспешно пытался вырваться из кабины горящего истребителя. Когда я открыл глаза, то действительно увидел огонь буквально у себя под носом. Я истошно завопил и разбудил остальных пятерых пилотов, с которыми делил палатку. Если бы я не был так перепуган, я бы обязательно посмеялся над комическим выражением их лиц. Но не было ничего смешного в том, чтобы проснуться в горящей палатке рано утром. Поэтому мы все вскочили и принялись сбивать пламя чем угодно, что оказалось под рукой. Огонь занялся от перегревшейся трубы, которая прожгла дыру в крыше палатки диаметром целый метр и растопила снег, в результате чего вода потоком хлынула внутрь, промочив все вокруг. Не стоит говорить, что никто больше в ту ночь не уснул. Ледяной ветер свистал внутри прогоревшей палатки, и холодные звезды равнодушно смотрели сквозь дыру в крыше.

1 декабря исполнилась вторая годовщина со дня первой победы нашей эскадрильи, и мы намеревались отпраздновать это. Мы послали поздравления в штаб эскадрильи в Лункула, снег как раз перестал падать, и небо немного очистилось. Мы взлетели, надеясь одержать еще несколько побед, хотя счет эскадрильи и так уже был очень внушительным. Как было два года назад, моим ведомым стал Вик Пытсия, зато местность внизу была совершенно иной, а «Брюстер» ничуть не походил на Фоккер D. XXI, на котором мы тогда летали. Мы долго мотались над Свирью, но так никого и не встретили, поэтому мы неохотно повернули обратно на базу. Уже в сумерках, когда мы уже сели праздновать, аэродром неожиданно обстреляли с бреющего 2 вражеских истребителя. Но это лишь добавило пикантности нашему празднику.

Основная часть эскадрильи в Лункула теперь находилась довольно далеко от линии фронта, и через неделю нас перевели в Кондопогу, чуть севернее Петрозаводска. В это время Британия и ее доминионы объявили Финляндии войну, но, несомненно, гораздо более важным событием стало начало военных действий между Японией и Соединенными Штатами. Началась широкомасштабная война на Тихом океане. Хотя для нас, сидящих в палатках на маленьком аэродроме возле Олонца под метровым слоем снега, эти события казались бесконечно далекими.

Позднее в этом же месяце я получил недельный отпуск. Когда я 28 декабря вернулся в Сортавалу, командир эскадрильи, который сам был в отпуске, взвалил на меня свои обязанности, правда, вдобавок передал штабную машину. Так как штатный шофер тоже находился в отпуске, я столкнулся с неприятной задачей – проехать более 500 километров ночью по диким заснеженным лесам при температуре ниже минус 30 градусов! Когда я сумел наскрести достаточно бензина для путешествия до Кондопоги по пути в Нурмойла, уже наступил вечер. Ночь была ясной, хотя и ужасно холодной, поэтому я все-таки двинулся в путь, причем до Кондопоги мне удалось держать среднюю скорость 60 км/ч. Но вот по дороге оттуда на Питкяранта и начались действительно серьезные проблемы.

Длинные склоны холмов обледенели, как укатанная лыжня, и так как мои шины не имели цепей, то мне приходилось применять все свое «искусство» шофера, чтобы двигаться дальше. Временами я съезжал к подножию холма, так как бешено крутящиеся колеса никак не могли захватить скользкую поверхность подмерзшего снега. Иногда я давал полный газ, в надежде с разбега взлететь на вершину холма, хотя часто это были напрасные попытки. На жестоком холоде я лопатой забрасывал песок под колеса, и мне стоило титанических усилий преодолеть холмистую часть дороги, после чего я вздохнул с облегчением, оказавшись, наконец, на гладкой равнине.

К этому времени яркая полная луна взобралась на небо и висела над заснеженными деревьями, превратив лес в подобие волшебной страны. Снег сверкал и искрился, словно тысячи маленьких драгоценных камней, разбросанных по земле. Глядя на это, никто не удивился бы появлению персонажей Андерсена. Природа не могла выдумать более потрясающей красоты, и я восхищался ею, когда подъехал в 02.00 к Нурмойла, проделав половину пути. Через несколько минут после прибытия я сидел на командном пункте, сжимая стакан восхитительно горячего чая. Но я не мог позволить себе роскоши долго сидеть у горячей печки, так как мне еще предстояла самая трудная часть путешествия. Три часа езды по дороге, которую лучше назвать лесной тропой через дикий лес, в котором нельзя было найти даже крошечной хибарки.

Через час я снова сидел за баранкой. Я прыгал, качался и скользил по ухабистой дороге, луна постепенно отходила за спину, и мои затемненные фары были единственными огоньками на много километров вокруг. В это время года в лесу особенно хорошо чувствуют себя волки, медведи и рыси, но никак не люди. Хотя в Нурмойла я переобулся, холод постепенно проникал в мое тело до самых костей. В 06.00 я наконец въехал в город Петрозаводск, но к этому времени мои зубы совершенно непроизвольно выбивали барабанную дробь. В городе было совершенно темно, луна наконец зашла, но, спросив направление у нескольких закутанных до бровей часовых, я все-таки добрался до штаба полка. Лишь там я вернулся к жизни с помощью нескольких чашек горячего крепкого чая.

Как только рассвело, я двинулся дальше, предстоял еще последний отрезок пути. С озера полз плотный ледяной туман, поэтому ни черта не было видно, но у меня и без того настроение было хуже некуда, слишком унылыми были деревянные домишки Петрозаводска. Даже в ярком солнечном свете они выглядели убого, а сейчас, покинутые, окутанные серой пеленой, они поразительно напоминали кладбище. Мой дух, подогретый чаем в штабе, снова рухнул в мрачные глубины уныния. Я постоянно проклинал зиму, войны, русских, но в особенности идиотов, не позаботившихся расчистить дорогу из Петрозаводска.

Когда появился аэродром возле Кондопоги, я был совершенно вымотан, однако горячий завтрак и два часа в кровати свершили чудеса. Я решил познакомиться с новой базой, а затем посетить сам городок Кондопога. Там я обнаружил, что целыми остались лишь несколько зданий, трубы сгоревших домов торчали из-под снега. Большая гидроэлектростанция была совершенно разрушена. Сквозь дыры в стенах я видел, что большинство агрегатов снято, а все оставшиеся старательно приведены в негодность. Возможно, самой примечательной вещью в Кондопоге был театр, который почему-то остался в полной сохранности. Наверное, в русских шевельнулось что-то человеческое, когда они не стали уничтожать это единственное сооружение культуры в районе. Рядом с театром стоял неповрежденный домик, в котором жили. Но его обитатели говорили только по-русски, мой ограниченный запас русских слов не позволил объясниться с ними. Я лишь кое-как понял, что вся остальная семья «где-то», а в Кондопоге свирепствует голод.

Почти сразу после моего прибытия началась ужасная снежная буря, которая закрыла аэродром на несколько дней. Светлое время длилось только с 10.00 до 15.00, и мы все страдали от хронической скуки. Так уныло закончился 1941 год и начался 1942-й. К 12 января ледяная хватка зимы немного ослабела, а метель утихла. Тяжелые катки привели летное поле в порядок, и я взял с собой еще 3 самолета, чтобы провести дальнюю разведку и получить возможность познакомиться с местностью. Мы полетели на север над городом Повенец и покатили вдоль рельсов Мурманской железной дороги. Она была построена в годы Первой мировой войны подневольными рабочими в ужасных условиях, тысячи пленных замерзли до смерти зимой, летом пропали в тундре и утонули в болотах. Местные жители не преувеличивали, когда говорили, что дорога построена на костях.

На линии был виден лишь маленький поезд, который пыхтел на север, а также плотный зенитный огонь из Сегежа и Надвоицы, которым нас встретили русские. Однако стреляли они неточно, и наши самолеты не получили ни царапины. Долетев до Соловецких островов в Белом море, мы повернули на Сороку, чтобы вернуться на базу. Когда мы пересекали линию фронта между Онежским озером и Выгозером, из-за туч выглянуло солнце. Это произошло впервые за много дней, и мы едва не ослепли, когда снежная равнина под нами засверкала в его лучах. Мы ничего не могли различить, все было укрыто ярким белым ковром, на котором выделялись только свежие воронки и черно-зеленые пятна лесов. Правда, иногда мелькали черные сгоревшие деревни. Город Медвежьегорск почти полностью скрылся под снегом, мы заметили только тени пары особенно высоких зданий. Через 10 минут мы приземлились на базу. Похоже, русские не собирались воспользоваться долгожданной летной погодой.

Хотя ночью мороз достиг 20 градусов, яркая луна выманила меня и Хассе Винда из палаток, чтобы заняться физкультурой. Под черным небом, усыпанным сверкающими звездами, мы устроили кросс в 10 километров по дорогам вокруг базы. В полной тишине раздавался лишь скрип снега под ботинками и наше тяжелое дыхание. Когда мы вернулись на базу, то были мокрыми от пота, и направились прямо в сауну. Немного позднее, хорошенько прогревшись, мы пришли к выводу, что никогда в жизни не чувствовали себя такими бодрыми.

Полковник Магнуссон прибыл из отпуска 10 января в разгар метели, и я вернулся в Нурмойла, чтобы сменить Олли Пухакка, который командовал Истребительной группой L в мое отсутствие. В тот же день из Центральной летной школы в Нурмойла прибыли два новых пилота, Микко Сирен и Пате Толонен. Им требовалось получше ознакомиться с «Брюстерами» и завершить боевую подготовку, когда позволят погода и русские. К моему огромному удивлению, заказ на лыжи для «Брюстеров» был отвергнут. Наши испытания лыж были настолько успешными, что я был просто шокирован и никак не мог понять, почему нам запретили их использовать. К счастью, у нас сохранились две пары лыж, и мы установили их на истребители, чтобы наши новички могли освоиться с полетами с аэродрома, покрытого снегом. Теоретический курс боевой подготовки казался ненужной тратой времени в таких условиях, новички повышали свою квалификацию над линией фронта, летая вместе с ветеранами.

Сохранение летной полосы в работоспособном состоянии становилось сложной проблемой и требовало изобретательности и больших усилий. Наши тяжелые катки утрамбовывали снег, но когда температура повышалась до нуля, полоса тут же раскисала и становилась очень опасной. Отсутствие лыж приводило к тому, что узкие шины «Брюстера» на взлете или посадке могли проломить утрамбованный снег, и тогда истребитель перевернулся бы.

Канадский роторный плуг и самые большие плуги нашего строительного батальона также не могли решить проблему, поэтому я в полном отчаянии связался со штабом 6-й армии, чтобы узнать, не смогут ли они хоть как-то нам помочь. Генерал-лейтенант Блик посетил аэродром, чтобы лично ознакомиться с нашими проблемами, и вскоре прибыли 300 пленных русских с лопатами. Я еще никогда не видел столь жалких созданий. Это были голодные, сутулые оборванцы, откровенно слабосильные, но их совместные усилия дали желаемый результат. Сани, запряженные трактором, отвозили снег на край аэродрома, и вскоре мы получили идеальную полосу.

Мы постоянно улучшали нашу базу, и к концу февраля укрытия для обслуживания самолетов были завершены. Одновременно мы переехали в теплые, хорошо построенные землянки, покончив с кочевой жизнью в палатках, которые мы возненавидели. Землянка, используемая в качестве командного пункта, получила громкое название «Бунгало», хотя никто не понимал, почему именно. Ее окна, которые находились буквально на уровне земли, давали великолепный вид на озеро Линтуярви, находившееся всего в нескольких метрах от нее. Из Нурмойла наши машины регулярно ездили в Петрозаводск, где мы получали бензин, и частенько в Олонец, где мы получали пайки. К сожалению, мы жили на чужой территории, поэтому все продукты были трофеями, захваченными у русских, а также плодами охоты и рыбалки.

Вероятно, русские знали, что мы довольно удобно устроились в Нурмойла, так как они начали уделять базе все больше внимания. Налеты бомбардировщиков и истребителей стали ежедневными. Однажды нас атаковали за день целых три раза, но хотя русские сбросили множество бомб, лишь немногие попали на сам аэродром. Кроме бомб, русские самолеты несли пачки листовок, которые разбрасывали над базой, аккуратно пополняя наши запасы туалетной бумаги. Похоже, русские думали, что в Нурмойла находятся самолеты люфтваффе, так как листовки были отпечатаны на немецком языке. Вот такой была работа русской разведки, и до такой степени они не знали наши самолеты. Во время этих попыток обеспечить нас скучным чтивом зенитчики сумели сбить второй русский бомбардировщик.

Каждый налет русских оказывался для нас совершенно неожиданным. Нурмойла находился всего в 40 километрах позади линии фронта, всего 5 минут летного времени. Если мы и получали сообщение о появлении русских бомбардировщиков, до налета проходила в лучшем случае пара минут. Но когда истребители обстреливали аэродром с бреющего полета, об их появлении извещал треск пулеметных очередей.

К нашему изумлению, первые признаки приближающейся весны появились уже в феврале. Снег таял с потрясающей быстротой и терял свою искристую свежесть, превращаясь в грязно-серый. Он выглядел так, словно его припудрили сажей. Сугробы и заносы исчезали буквально на глазах, повсюду журчали ручьи, которые сливались в настоящие потоки в канавах. Однако каждую ночь вода все-таки подмерзала. Воздух был по-настоящему бодрящим, и было истинным наслаждением дышать полной грудью, не опасаясь обморожений. Каждый вечер дул приятный ветерок, и мы доставали лыжи, торопясь насладиться возможностью покататься по последнему снегу, которого, увы, оставалось слишком мало. Иногда мы отправлялись в армейские казармы, чтобы посмотреть кинофильмы, которые очень нравились местным жителям.

В это время было много разговоров о советских шпионах и диверсантах, слоняющихся поблизости. В Олонце наверняка имелся секретный русский передатчик, хотя все попытки финской контрразведки поймать этих шпионов оказались бесполезны. Когда мы взлетали из Нурмойла на перехват, соединения вражеских бомбардировщиков поворачивали назад, но когда мы возвращались на базу, израсходовав топливо, они появлялись снова. Поэтому было совершенно ясно, что русские получали свежую информацию обо всех наших действиях, что давало им заметное преимущество.

Мне случайно удалось услышать, что пилот ЛаГГ-3, которого я сбил несколько месяцев назад, находился неподалеку, в лагере для пленных Мярия. Мне никогда не доводилось встречаться лицом к лицу со своими противниками, поэтому я попросил доставить его на аэродром, что наверняка стало развлечением и для русского в его унылом лагерном бытии. Пилот оказался молодым лейтенантом-украинцем, имевшим не более 100 часов налета. Оказалось, что он совершал свой второй боевой вылет, когда попался мне на прицел. Я ничем не мог ему помочь, но, насколько я знал, финны относились к русским пленным гораздо лучше, чем русские к финским. Сначала наш гость мрачно молчал, глядя на нас исподлобья. Но после хорошего обеда, пары стаканов водки и сигареты он стал гораздо приветливей. Он рассказал нам о своей учебе в России и, что нас сильно удивило, об очень ограниченной летной практике. Перед тем как вернулся в лагерь, лейтенант Петр Ф. произнес речь, в которой благодарил нас за гостеприимство и даже пожелал нам успеха в бою!

В течение марта и апреля дни стали длиннее, и теперь, кроме разведки, патрулирования и перехватов, нам часто приходилось сопровождать какие-то самолеты. Иногда мы конвоировали санитарный Юнкерс W.34 из Воробьева, иногда прикрывали корректировщик Фоккер С.Х, помогавший нашим батареям в районе Баташевская – Эноярви. Несколько раз мы сопровождали высотный фоторазведчик «Бленхейм», который добирался до южных берегов Ладоги и даже до Тихвина. Обычно он летел на высоте около 6000 метров, вынуждая нас постоянно пользоваться кислородными масками.

Накануне 1 мая меня с адъютантом пригласили в офицерский клуб в Олонце, где был устроен праздник. Однако мы успели вернуться в Нурмойла до наступления темноты и после ужина уселись вокруг наших землянок, чтобы насладиться тишиной и свежим, прохладным воздухом при свете поднимающейся луны. Мы еще не успели докурить первую сигарету, как наш отдых был прерван жужжанием авиамоторов, приближающимся с юга. Нам не требовалось слышать свист падающих бомб, чтобы понять, что русские воспользовались случаем провести еще один беспокоящий ночной налет. Они приносили мало вреда и были больше рассчитаны на психологический эффект, действуя на нервы, а не на самолеты.

Теперь авиамотор ревел прямо над головами у нас, потом он внезапно стих, и мы услышали свист ветра в проволочных растяжках, и в лунном свете мы увидели силуэт полого пикирующего старого биплана Р-5. Затем мы услышали свист множества мелких бомб, с земли в нескольких местах вверх ударили светящиеся трассы, наша ПВО наконец проснулась. Нам показалось, что они сомкнулись вокруг Р-5, но русский самолет спокойно прошел сквозь завесу, над дальним концом аэродрома пилот снова включил мотор, и русский исчез в темноте.

Последовали 15 спокойных минут, а затем все повторилось. Всего за эту ночь Р-5 совершили 7 налетов на аэродром с интервалами от 15 до 20 минут, и нам пришлось тушить множество мелких пожаров, вспыхнувших в лесу вокруг базы. Злые и уставшие, мы заползли в наши спальные мешки. Рано утром связисты отправились чинить телефонную линию, которая была порвана в 15 местах. И тут мы обнаружили, что русские использовали специальные бомбы. Они имели размер теннисного мячика и взрывались, как только на них падал солнечный свет. В результате нам пришлось еще раз тщательно проверять все вокруг.

В полдень 1 мая было намечено открытие нашего нового театра, где должен был проходить Праздник весны. Учитывая возможность налета, мы подняли несколько «Брюстеров». Когда мы пролетали над зданием театра, едва не царапнув его, как выяснилось позднее, хор исполнял песню «Жаворонки летят в небе». Эффект получился потрясающим, так как грохот моторов «Райт-Циклон» был слышен всем. Зрители разразились восторженными аплодисментами.

Через несколько часов, или в 15.58, если быть точным, со стороны Ладоги прилетели 7 русских бомбардировщиков. Так как они появились со стороны солнца, удар был совершенно внезапным. Они сбросили бомбы с достаточно большой высоты и удрали, пикируя, в том направлении, откуда прилетели. Вся атака была произведена столь стремительно, что мы сумели поднять только 2 самолета – мой и Рейска Валли. Некоторые бомбы взорвались среди укрытий, нанеся небольшие повреждения, но в казарме погибли 15 человек, в том числе 3 женщины из «Лотта Свярд», несколько человек были ранены. Были уничтожены несколько автомобилей, телефонный узел получил прямое попадание, две казармы загорелись.

Уже в воздухе мы поняли, что догнать налетчиков у нас нет ни одного шанса, поэтому решили отправиться на охоту над вражескими линиями. Мы провели в воздухе 2 часа, но не увидели ни единого русского самолета, и наконец я случайно заметил 2 «Чайки» справа и чуть ниже нас. Мы прекрасно знали особенности этого маленького юркого самолета, поэтому единственным шансом на успех была внезапная атака. К счастью, солнце находилось позади нас, поэтому русские пилоты ничего не заметили. «Чайки» летели прежним курсом, ни о чем не подозревая.

Используя помощь солнца, мы пристроились за русскими, держась чуть выше, затем дали полный газ и ринулись в атаку. Поймав на прицел головную «Чайку», я начал стрелять с расстояния около 70 метров. Результат появился немедленно – хвостовое оперение русского истребителя разлетелось в щепки под градом моих пуль, прежде чем пилот понял, что его атакуют. Самолет спиралью пошел вниз. Я видел, как маленький биплан врезался в землю недалеко от Куутилахти, превратившись в ужасный цветок со светящейся красной сердцевиной и трепещущими черными лепестками. В этот самый момент Рейска Валли сообщил мне по радио, что он тоже сбил «Чайку». Поэтому, чувствуя, что мы отчасти отомстили Иванам за бомбежку, мы полетели обратно в Нурмойла.

8 мая в Нурмойла был настоящий день визитов. Сначала прибыла большая группа шведских офицеров, которые хотели прямо на месте ознакомиться с нашими методами операций. Затем объявился командир 32-й истребительной эскадрильи HLeLv 32 капитан Хейнила, который хотел проверить свою будущую базу. Это подтвердило слухи, уже витавшие в воздухе несколько недель, будто нас перебрасывают на север. Вечером прибыл очередной гость, это был полковник Рейска Артола, командир бомбардировочной эскадрильи PLeLv 46, летавшей на Do-17Z. Он намеревался обсудить вопрос истребительного сопровождения своих бомбардировщиков во время вылета следующим утром. Я пообещал ему выделить 6 «Брюстеров» и назначил время встречи на 06.10.

На следующее утро в небе не было ни облачка. Я прошелся по стоянке самолетов, где утреннее солнце уже рассыпалось искрами на стеклах кабин замаскированных «Брюстеров». Механики хлопотали вокруг них, все проверяя в последний раз. Я провел инструктаж 5 пилотов, которым предстояло лететь со мной, и мы даже успели выкурить по сигарете. Затем мы забрались в кабины, и один за другим ожили наши моторы «Циклон». Их гулкие голоса в клочья разорвали утреннюю тишину. Мы взлетели парами, но построились тройками над аэродромом, и в этот момент на северо-западе показались 11 «Дорнье» Артола, летевшие в идеальном строю. Наша шестерка заняла место сзади левее и чуть выше них, после чего все самолеты повернули на восток. Это означало, что мы летим прямо на солнце и ничего не видим: если бы появились вражеские перехватчики, мы бы их не заметили. Поэтому я разделил свои истребители на два звена по 3 самолета, которые летели слева и справа от «Дорнье», чтобы увеличить шансы на обнаружение русских истребителей.

Мы пролетели над Масельгой на высоте 1500 метров и полетели вдоль Мурманской железной дороги, где нас обстреляли наши собственные зенитки, хотя их заранее предупредили о нашем вылете. Возможно, зенитчики еще толком не проснулись и заметили одиночный вражеский истребитель, который быстро исчез, но взамен появилась большая группа самолетов – то есть мы. Мы пролетели над Онежским озером и вышли к цели в устье реки Аанис. Если бы появились вражеские истребители, это было бы идеальным временем атаки, поэтому мы смотрели во все глаза. Целью наших «Дорнье» было скопление барж, и я с удовлетворением увидел, как бомбы, вырвавшись из бомболюков, быстро уменьшаются в размерах и через несколько секунд столбы огня и воды поднимаются среди барж. Несколько из них получили прямые попадания, другие перевернулись, третьи, изрешеченные осколками, быстро затонули. Я мысленно снял шляпу перед меткостью пилотов бомбардировщиков. Закрыв бомболюки, «Дорнье» развернулись по широкой дуге и вместе с нами полетели к западному берегу Онежского озера. С моих плеч упал тяжкий груз, так как у нас оставалось еще достаточно топлива. Поэтому я решил наведаться к южным берегам озера, чтобы все-таки найти вражеские истребители.

Перед этим несколько дней мы летали прикрывать наши войска на реке Свирь, и я подумал, что характерный силуэт «Брюстера» прекрасно известен всем артиллеристам на много километров вокруг. Однако очень быстро выяснилось, что это не так. Когда мы на высоте 600 метров подлетели к знакомому району, нам навстречу полетели струи светящихся шариков, с которыми я уже имел несчастье встречаться. Больше всего обижало то, что это стреляли финские зенитки.

Я быстро сделал опознавательный сигнал, но стрельба сделалась лишь еще интенсивнее, в правом крыле моего самолета одновременно появились две дырки. Поэтому я решил подняться на более безопасную высоту и дал полный газ. Госпожа Удача явно решила посмеяться надо мной, так как остальные самолеты пролетели сквозь завесу без единой царапины. Забыв и думать о русских, мы полетели обратно в Нурмойла, разочарованные «теплым» приемом. Когда мы приземлились, часы показывали ровно 08.00.

Я поспешил на командный пункт, чтобы пожаловаться по телефону армейскому командованию на то, что зенитные батареи не только не опознали самолеты, но и не отреагировали на сегодняшний опознавательный! Немного выпустив пар, я отправился в столовую, чтобы наконец позавтракать. Позднее мне сказали, что зенитчиками командовал полковник, только что прибывший из Центральной Финляндии, который отдал приказ стрелять, и приказ выполнили буквально все соседние батареи. Его смиренные извинения были приняты, и позднее мы лишь смеялись над его растерянностью, когда выяснилось, что он потратил боеприпасы на собственные истребители.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.