Глава 15. Круговорот воды в природе
Глава 15. Круговорот воды в природе
Очередная операция была назначена на начало марта в Черных горах. Будь они неладны! В этом горном массиве полтора года назад мы потеряли несколько вертолетов. Погибло много пехотинцев и десантников. Сутки батальоны безуспешно штурмовали мощный укрепрайон. Эх, черт! Неприятные воспоминания.
Полк опять возглавлял выздоровевший Ошуев. С ума сойти! Никак не уймется человек. Другой бы до замены в госпитале валялся и косил от боевых. А этот сразу в полк и за работу. И не просто идет в рейд, на броне покомандовать, а в горы!
Колонна техники остановилась в трех километрах от горной гряды на дороге, а роты отправились ускоренным маршем на задачу. Первый же уступ был резко вертикальным, градусов восемьдесят. Он представлял собой нерукотворную стену с узкой тропкой. Гора круто вздымалась метров на триста. Как туда занести пулеметы и минометы? Тропинка лишь слегка обозначалась следами козьих копыт. Во многих местах путь обрывался, и двигаться нужно было, подталкивая, придерживая и вытягивая товарища.
Подполковник Ошуев скомандовал: «Привал!» Артиллерия и авиация, не экономя боезапасов, стреляли по горам и ущельям, которые предстояло захватить. Конечно, очень громко сказано – захватить. Полк должен постараться закрепиться и осмотреть местность, затем прочесать окрестности, найти оружие и, уходя, заминировать, что возможно.
Начальник штаба уточнил еще раз задачи подразделениям полка и в конце концов распорядился:
– Оставить молодежь, что пришла в феврале из Союза. Кроме того, не брать тех, кто себя плохо чувствует и не может забраться на стену. Вернуть их назад на броню.
Молодежь собрали в общую группу возле старого карагача. Солдаты постарше потоптались, поругались меж собой. Чем меньше останется в строю, тем больше трудностей во время перехода к задачам. Мины, ленты к пулеметам нести-то придется все равно. Тяжелое вооружение не оставишь, его нужно как-то выносить. Главная проблема: мины и ленты, которые несли остающиеся. Груз бойцов разделили между офицерами и прапорщиками. Я, тяжело вздохнув, подвесил к своему мешку ленту «Утеса». Проклятый личный пример! Замкомбата, а нагрузился, словно рядовой солдат.
– Разведка, вперед! Пехота, не задерживаться, помогать друг другу! Вперед! Быстрее, вперед! – выкрикивал резкие команды Герой, а мы, как муравьи, поползли по скале.
Ну для чего природа сотворила такую преграду? Зачем она тут? А ведь есть возможность миновать этот пик, если пройти дальше по ущелью. Там подъем станет более пологим. Но кто-то прочертил на карте черту, нанес пунктиром маршруты движения и ждет доклада о прибытии в заданный район. Как говорится, я прокукарекал, а там хоть не рассветай! Того бы умника да сюда бы приволочь, и большой мешок на спину, килограммов тридцать, пусть погуляет с грузом, стратег штабной!
Батальон возглавлял Петя Метлюк. Подорожник неделю лежал в медсанбате. Перед выходом объявился, но остался на броне, сославшись на плохое самочувствие. Сказал: мол, у меня полный комплект заместителей, справятся. Я в этот раз пошел со второй ротой. Шкурдюк в отпуске, я вновь за себя и за товарища. И Мелещенко перед выходом официально уведомил меня, что он уходит на повышение, становится начальником клуба. Хватит, находился, навоевался! Ну что ж, расти, Коля-Миколай, становись капитаном.
Острогин передвигался во главе колонны, а я, хоть и замкомбата, вновь полз в хвосте и помогал умирающей пехоте. Бойцы хрипели, кряхтели, скрипели зубами, портили воздух, но ползли, шаг за шагом, выше и выше. Конечно, тяжело. Такая экскурсия в горы – садистская пытка. Людей крайне мало. Каждый несет за себя и оставшегося внизу молодого парня. Внезапно карабкавшийся чуть впереди солдат пошатнулся и упал навзничь на камни. ПК слетел с плеча и грохнулся о скалу.
– Умаров! Ты чего сачкуешь? Подъем! – рявкнул командир пулеметного взвода. – Не вздумай валять дурака, все перегружены!
Младший сержант лежал на спине, запрокинув назад голову со стекленеющими глазами. Мы с прапорщиком наклонились к нему: парень не дышал. Не подавал абсолютно никаких признаков жизни. Я испугался, сильно испугался. Ни выстрелов, ни взрывов. Человек шел, вдруг упал и умер на моих глазах. Тихо, беззвучно. Как дряхлый измученный старичок. Солдаты громкими криками вызвали по цепи Сероивана, потому что сержант-санинструктор роты растерялся и не знал, чем помочь. С задыхающегося Умарова стянули вещмешок, броник. Куртка не снималась, и я разрезал ее финкой.
Сероиван воткнул укол с каким-то лекарством, попытался массировать сердце, сделать искусственное дыхание. Все тщетно.
– Нужно вызвать вертолет и срочно сержанта спускать вниз, – произнес виновато медик-прапорщик. – Требуется реанимация.
– Оставьте мешки здесь и выносите Умарова. Сейчас вертушку вызовем, – распорядился Острогин.
Сергей был тоже озадачен. Ни особой жары, ни солнцепека, которые могли бы вызвать тепловой удар, в этот день не наблюдалось. Да, сильно парит и душно, да, маловато воздуха, но в горах такие проблемы бывают почти всегда.
Сержант прослужил больше года – и вот на тебе. Очевидно, организм израсходовал весь запас своего жизненного ресурса.
Камни выскальзывали из-под солдатских сапог, земля осыпалась, но, спотыкаясь и падая, ребята все же спустили тело умирающего товарища вниз.
Хмурые тучи затянули весеннее небо. Солнце исчезло в сплошном мутном мареве густых серых облаков. Заморосил мелкий, как пыль, дождик, похожий на густой мокрый туман. Вынырнувший из-за хребта вертолет, прижимаясь к земле, подлетел к сухому руслу реки. Он забрал сержанта и быстро умчался в Кабул. Какой-то шанс выжить, возможно, у него есть. Борт прилетел очень быстро, да и вниз доставили Умарова тоже быстро.
Операция началась трагично. Опять не везет в Черных горах!
Ошуев накинулся с руганью на группу управления батальона и на ротного из-за происшествия с сержантом. Из штаба сообщили: все-таки умер. Не оживили его медики ни на земле, ни в воздухе, ни в госпитале. Обширный инфаркт. Пока мы брели по хребту к вершине, Умарова уже доставили в Кабул. Но прибыл туда практически труп. Жалко парня, неплохой был сержант. Был…
– Я же приказал оставить всех слабаков и молодых! – продолжал бесноваться Герой из-за трагической гибели солдата. – Ну как с вами можно по-хорошему говорить? Убийцы!
– Чего орать! Какие мы убийцы! – огрызнулся в ответ Острогин. – Этот сержант не первый раз в рейде и в горы ходил во время нескольких операций. Черт знает, что произошло. Он никогда не жаловался на слабое здоровье.
– Вы это следователю будете рассказывать! – жестко отрезал Ошуев и пошел к своей задаче.
Мы стояли как оплеванные. Нелепость. Случай, невезение, судьба. Кто виноват в этом? Выбросили бы нас вертушками прямо на плато – и не умер бы парнишка. Видимо, побоялись «Стингеров», поберегли авиацию. Нас не поберегли. А чего беречь? Ходьба по горам – «любимое» занятие пехоты. Взвалил мешок на спину, взял в руки автомат и вперед. Шагай, пока ноги до задницы не стопчешь и не покроется спина от пота коркой соли в сантиметр толщиной.
Вторая рота выбралась на заветный утес, возвышающийся над несколькими разбросанными по лощине домиками. Возле каждого жилья – овечья кошара (загон), низенькие сарайчики и редкая растительность. А ландшафт – камни, булыжники, валуны, осыпи из гальки и щебня. Чем тут отары овец питаются? Кажется, колючек и травинок даже для одной худющей козы будет мало. Как люди тут живут? Ни электричества, ни дорог, ни медицины, ни школ. А дикость-то какая! Любопытно, чем они моются, если нет нигде воды, и умываются ли вообще? Немытые женщины, грязные пастухи, чумазые детишки! Вероятно, от грязи даже микробы дохнут. Иначе как объяснить, что местные жители не вымерли, а мы, пришельцы из цивилизации, болеем и помираем от антисанитарии, словно мухи. Вот, опять живот скрутило! От этого, наверное, мысли такие грустные и сердитые.
Афоня, взмыленный, в пене, будто загнанный конь-тяжеловоз, подошел с последними бойцами и сгрузил с себя альпийскую палатку. Здоровый, чертяка! На нем можно пахать и пахать! Работай он молотобойцем – цены б ему не было!
– Никифорыч! Помогай строить апартаменты! Мне одному не совладать! – пропыхтел Александров. – Палатка двухместная, рассчитана на меня и ротного. Но, учитывая присутствие начальства в двух экземплярах, вроде и на вас нужно место выделить. Я ее тащил, значит, точно буду в ней спать. Ротного обижать нельзя, тебя тоже. Что делаем? Какой выход из ситуации? А?
– Дрыхнуть втроем! Будем тесниться, – улыбнулся я. – Несправедливо оставлять тебя, Афоня, на земле. Ведь тебе ее обратно еще предстоит тащить.
– Ох, спасибо, благородный господин, товарищ старший лейтенант! Ваша искренняя доброта меня тронула до глубины души. Что ж, бери шнур, я тяну вправо, а ты – влево. Работаем быстро, не то промокнем до нитки, что-то дождичек усиливается, – усмехнулся Александров.
Действительно, сырость, падающая с неба, стала превращаться в плотные струи ливня. Острогин прекратил умничать с ориентированием на местности. Он поспешно скомкал карту, засунул за голенище сапога и подбежал к нам помогать устанавливать палатку. Насквозь промокнув, мы забрались в укрытие и тут же начали дрожать от холодной сырости. Все было мокрым: одежда, бушлаты, спальники, вещмешки, носки, обувь. Бр-р-р-р!
Солдаты растянули плащ-накидки над «СПСами» и прилагали усилия, чтобы не утонуть в потоках воды. Лишь часовые, закутавшись в бушлаты, торчали на постах, словно мокрые бугорки. Остальные сидели в укрытиях по двое или по трое. Сопели, чихали и кашляли, жались в кучки, пытаясь согреться. Дождь превратился в настоящий водопад, который обрушился на нас сверху. А снизу поднимался густой туман – испарялась влага. Повсюду вокруг нас струилась вода, ручьями стекая между камней вниз. Круговорот воды в природе…
Так под непрерывные звуки дождя прошли вечер, ночь, утро, день, ночь… Все устали от сырости и холода. Еще вчера умирали, изнывая от жары, а сегодня чахнем от холода и влаги. Туман и вода со всех сторон. Муки-мученья!
Дождь прекратился к концу третьего дня…
– Серега! Подъем! – заорал я, вылезая из палатки и сладко потягиваясь. – Афоня! Хватит храпеть! Утро-то какое прекрасное!
Я сладко зевал и щурился. Земля вокруг парила, впервые за три дня прогреваемая теплом. Дождь прекратился с рассветом, ветер разогнал тучи, и к девяти утра началось пекло. Под лучами появившегося солнца солдаты принялись сушить одежду, спальные мешки, греть ноющие кости.
– Эй вы, сонные тетери! Открывайте брату двери! Не спать! Не спать! Завтракать! Совсем провоняли палатку за эти дни! Выползайте, гады! – продолжал я орать и трясти прорезиненный полог.
– Сволочь! Мерзавец! – застонал Острогин. – Зачем мы только ему дали кров? Зачем запустили эту змею в наше жилище?
– Ага! – поддержал зевающий Афоня. – Кормим, поим, греем своими телами, не даем тощему замерзнуть. А в ответ – одни пакости. Если бы не мы, дрожал бы на камнях, аки собака. А тут создали райские условия. Но он, неблагодарный, изводит друзей.
– Вы мне не друзья! Вы враги! Храпите, как африканские носороги, ночь напролет. Оба толстозадые, прямо в лепешку смяли с двух сторон. Сегодня, Афоня, будет твоя очередь спать в центре.
– Почему моя?
– Потому что ты – самый младший по должности, – предупредил я возражения лейтенанта.
– «Маленького» всякий обидеть норовит! – возмутился двухметровый Афанасий. – А в кишлак кто из нас пойдет? Тоже я?
– Всенепременно! Возглавишь группу прочесывания. Ладно, составлю тебе компанию. Чтоб не грустил! – усмехнулся я.
С восходом солнца проявило активность начальство. Штабы начали ставить боевые задачи подразделениям.
– Ну вот, – оторвался от наушников Острогин, – один взвод оставляем тут, а взвода Стропилина и Гундулина вниз – работать. Искать «Стингеры» и другие зенитные комплексы. Кто найдет – тому орден!
– Пьем чай, едим, пока дождь вновь не хлынул, и отправляемся в путь! – согласился я.
– Никифор! Я с пулеметами буду прикрывать сверху. Шагайте без меня. Кто-то же должен обеспечивать руководство сверху. Этим и займусь! – распорядился Острогин.
– Только не переусердствуй, командуя, не перенапрягись, – улыбнулся я. – К нашему возвращению приготовь вкусный обед.
– Эй, нет, не обед, а ужин! До ужина не возвращаться! Рыскать, разнюхивать и искать трофеи! Без результатов не приходить! – насмешливо наставлял нас Сергей.
Я зашел в старый ветхий домишко. Он был ближайшим к нашему лагерю. Ветер гонял по дворику пыль, солому и комочки помета. Всюду пахло козьим и овечьим навозом. Этот запах въелся в стены, в камни, деревья и даже в горы. Стояла такая тишина, как будто вокруг нет ни войны, ни смерти, ни засад, ни нападений, ни бомбардировок. Жители ушли задолго до прихода войск, унеся то, что представляло для них ценность. Скрылись, отогнав скот и оставив подарки в виде мин-ловушек.
Саперы на тропе обнаружили пару растяжек, нашли сюрприз при входе в жилище. Ребята вышибли тротиловым зарядом запертую каким-то образом изнутри дверь, и вновь наступила тишина. Солдаты обшарили дом, но, не найдя более ничего подозрительного, занялись приготовлением обеда. Они развели костерок посреди вытоптанного дворика, пустив на растопку плетенную из виноградной лозы и веток кровать. Циновки трещали, разбрасывая во все стороны искры.
– Что собрались сварганить? – спросил я у сержанта-узбека.
– Хотим плов сварить. Нашли рис, вкусный рис.
Я махнул рукой в знак согласия и отправился побродить по пыльным развалинам. Этим бы только пожрать! Впрочем, что для солдата может быть важнее сна и еды? Только девчонки. На кой черт бойцам непонятная война в чужой стране во имя невнятных идей и целей. Как мы их ни убеждаем, что, не приди сюда Советская армия, окопались бы тут американцы, наша пропаганда звучит для них неубедительно. Да я и сам не верю, когда подобные байки рассказываю на политических занятиях. Миф о братстве по оружию, о строительстве народной демократии в центре Азии, о дружбе простых афганцев с советскими воинами развеивается в первые же месяцы пребывания на этой земле. Ребятам главное – пролетели бы быстрее два года! И на дембель.
Я толкнул щупом калитку, ведущую в загон для скота, и вошел туда. Спрессованный овечий помет слегка пружинил под ногами. Если тут оружие и спрятано, то нужно поднимать эту вонючую массу. Неохота ковыряться, да и вряд ли в навозе маскируют оружие. А впрочем, в дерьме живут, может, и тайники в нем делают. На случай, если что-то спрятано в сарае под соломой, ее, не проверяя, подожгли. Ничего не взорвалось. Так, передвигаясь из помещения в помещение, я медленно, не торопясь обходил сараи, домики, кошары, осторожно ощупывая и осматривая все подозрительное под ногами. Ноги надо беречь! А то, что между ними, еще более! Оглядываясь по сторонам, словно турист в экзотической лавке древностей, я размышлял об убогости здешнего быта, о том, как можно так жить в конце XX века. И вдруг наткнулся в одном из сараев на наскальный рисунок. Чья-то детская рука гвоздем или каким-то другим острым предметом нацарапала на стене настоящую панораму боя. Тут был изображен танк, самолет и пушки. В центре событий находился вертолет, из которого сыпались бомбы, ракеты, стрелял пулемет. Внизу на земле лежали погибшие маленькие жители. Юный автор, наверное, изображал детей. По вертолету стреляли пулеметы. От одной из прочерченных очередей падал сбитый самолет.
Я отошел на пару шагов назад и, задумавшись, рассматривал панораму боя. Вот он, взгляд на войну с другой стороны. Черт! Полтора года назад молодым лейтенантом приехал сюда за романтикой. Какую-никакую, но сделал карьеру. А аборигенам от присутствия шурави достались только разрушения, страдания, боль, смерть.
К черту! Скорее бы домой! С интернациональным долгом пора заканчивать. Наивные иллюзии утрачены давно, но обнаруженный детский рисунок как-то совсем подорвал веру в справедливость наших действий.
Он словно окончательно открыл мне глаза.
За спиной раздалось громкое сопение. Оглянувшись, я увидел лейтенанта Стропилина и солдата с пулеметом наперевес.
– Стропилин, как тебе картина? – спросил я.
– Есть такая передача по телику – «Творчество народов мира». Там подобные сюжеты часто показывают, – ответил взводный.
– Боеприпасы нашли? – поинтересовался я, прекратив размышления на нравственные темы и перейдя к делу.
– Ага. Двадцать мин к миномету, ствол к пулемету и десяток цинков с патронами.
– Не густо. Ну что ж, пошли пить чай, – сказал я, направившись к выходу.
За спиной раздалась очередь. Мгновенно обернувшись, я увидел, что пулеметчик выпустил длинную, замысловатую, фигурную очередь по всей стене.
– Дурила картонная! Ты зачем стрелял? Что этим изменишь? – возмутился я.
– А чего только они рисовать могут? Я тоже нарисовал…
…А изобразил ребенок правду. Авиация и артиллерия не разбирает, куда бьет и в кого. С высоты полутора тысяч метров непонятно – дети внизу или вооруженный мятежник. Люди кажутся песчинками. А когда «Грады» стреляют по «квадратам», то совсем непонятно, в кого попадут. Главная трагедия войны – в гибели этих безвестных маленьких человечков. Жизнь детишек обрывается непонятно зачем и почему. Или опять цель оправдывает средства? Создавая общее благо для целого народа, можно не обращать внимания на страдания отдельных индивидуумов? Даже если число жертв и пострадавших сотни тысяч и миллионы? Загнать в счастливое будущее пинками, штыком и прикладом, не считаясь с потерями на пути к светлому будущему?
Устал я от этой войны, надоело все на хрен!..
Из-под ног Стропилина из норы выскочила лиса и, петляя между камней и высохших коряг, метнулась вниз в ущелье.
Лейтенант (по кличке Жердь) сорвал с плеча автомат и расстрелял в чернобурку весь рожок. Лисичке повезло: взводный бил неприцельно, навскидку, и очереди прошли мимо.
– Эх, Стропилин, упустил самый ценный трофей боевой операции. Нам мины и патроны душу слабо согреют. А попади ты в лису, то достался бы твоей жене воротник, – усмехнулся я. – Целиться нужно, что ж ты очередями от бедра пуляешь?
– Да ладно. Пусть живет, – примирился с потерей добычи расстроенный взводный.
До темноты солдаты вели поиски боеприпасов и оружия, но более ничего не найдя, возвратились.
Острогин встретил наш отряд кривой, недовольной гримасой.
– Ну вы и поисковики! Разве это результаты? Несколько ржавых мин и изношенный ствол. Вот разведка обнаружила рубиновые копи! Россыпи рубинов валяются под ногами!
– И что, они озолотились, обогатились? – усмехнулся я.
– В принципе, наверное, да, но не все, а отдельные высокопоставленные разведчики. Роту в полном составе вывезли вертолетами, построили возле штабных машин и раздели до носков. Что смогли, начальники конфисковали. Армейское и дивизионное руководство теперь радуется трофеям. А что нашли вы? Металлолом?
– А откуда ты о рубинах знаешь, сидя тут, вдали от этих событий? – удивился я.
– Разведвзвод проходил через мою вершину. Жаловались, – ответил Острогин.
– Я стрелял в лису, но не попал, – вздохнул с досадой Жердь. – Не рубины, но тоже кое-что.
– Эх, если б подстрелил… Не умеешь охотиться на лис, ищи слонов: по ним не промажешь. Зачем я вас послал в долину? Чаи гонять? – продолжал возмущаться ротный.
– Слушай, посылальщик, завтра я лягу возле палатки с радиостанцией, а ты ходи со своими бойцами. Ищи рубины и лазуриты! – огрызнулся я. – Серж, ты забываешься. Кто подчиненный? Совмещенный обед с ужином начальнику готов?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – шутливо вытянулся в струнку Сергей.
– То-то же! Смотри у меня! Корми давай.
– Кормлю. Предлагаю два блюда: вонючее овощное рагу и дрянной чай с добавлением аскорбиновой кислоты.
– С таким меню ноги протянешь. Хорошо, что казанок плова навернули, не то опух бы с голодухи! – возмутился Афоня.
– А мне, отцу-командиру, принес? Нет?! Подчистую стрескал? Вот прорва! Наказываю тебя ночным дежурством! Замполита, сам понимаешь, не могу. Не подчинен он мне! – иронично произнес Острогин. – Ладно, раз внизу есть еда, завтра пойду я со спецминерами ставить «охоту». Моя очередь наслаждаться пловом. – Пока нас не было, возле нашего лагеря днем разместилась рота саперов.
На следующий день перед выходом из кишлака молодой лейтенант со странной фамилией Дибажа отыскал головку наведения «Стингера». Ого! Успех! Впервые находим такую вещицу. На прощание «кроты» заминировали тропы и обочины дорог по всей округе. Ну что ж, если кто придет за ракетой, обратно уже не выйдет. Удачи вам, духи, в своем безнадежном деле.
Возвращение обратно сразу не заладилось. Ночь напролет опять шел ливень. Под утро небесный водопад вроде утих, и нам даже удалось посуху собрать вещи. Но стоило сдвинуться с места, как капли вновь забарабанили по нашим телам. Мой горный костюм какое-то время сдерживал напор воды, но спустя полчаса одежда все же намокла. Внутри обуви мерзко хлюпала вода, и кости пронзительно ныли от сырости. Струйки текли по спине к пояснице, а затем по ногам. Бр-р-р… Отвратительные ощущения. Переобуваешься на коротком привале, выжимаешь носки и снова чавкаешь по грязи промокшими ногами. Так и до ревматизма недалеко. Радикулит наверняка многим из нас обеспечен к возвращению домой. В этой сплошной дождевой облачности авиация не летала, артиллерия не стреляла. И только пехотинцы шагали, временами ползли на четвереньках по липкой глине или скатывались вниз на спине, перепачканные грязью.
Вторая рота уходила последней, прикрывая «кротов». Ребята оставили врагу принесенные в горы мины, устроив ловушки на тропах, и теперь шагали бодро, с чувством выполненного долга.
– Через час будем выжимать мокрую одежду и сушиться на легком ветру, – радостно прокричал Острогин, забравшись на последнюю вершину, за которой начинался спуск к дороге.
– А некоторые вроде меня лягут в «санитарке» и будут дремать! – ехидно улыбнулся я.
– Счастливчик! А мне придется подставлять мокрую морду холодному пыльному ветру, – вздохнул Серж.
– Каждому – свое. Подрастешь, станешь замом по тылу или начальником штаба и будешь дрыхнуть в кунге. Все впереди. Повоюешь еще годик-другой… – нагло рассмеялся я.
– Что ты сказал? Годик?! Другой?! – взвизгнул Острогин под раскатистое ржание Афони. – Да я сегодня в горах, дай бог, в последний или в предпоследний раз! Домой! Навоевались. Я заржавел под сегодняшним дождем. Мой сменщик отпуск, наверное, отгулял и уже чемоданы упаковывает! Он надо мной издевается! Молчи, зеленый! Мне остался месяц, а тебе три!
Афоня ничего не говорил, он раскатисто смеялся. Ему до замены осталась уйма времени, чтобы не вернуться обратно домой.
Внизу кто-то громко вскрикнул.
– Эй, саперы! Что случилось? – окликнул их Острогин.
– Что-то с ногой у нашего замполита, – ответил сержант. – Кажется, майор сломал ногу!
Сергей отправил к ним медика для оказания первой помощи. Через пятнадцать минут санинструктор вернулся и подтвердил: нога сломана.
– Открытый перелом! Наложили шину, перевязали, сделали носилки. Сейчас понесут вниз.
– Чертовы замполиты! – выругался Афоня. – Недотепа! Ходить ногами не может, чего в горы поперся!
– За орденом! – хохотнул старлей-сапер, сидящий рядом с нами. – За год в первый раз отправился на войну. Он только в гарнизоне мастер поучать и призывать к сознательности. А в горы и зеленку не заманишь показать личный пример.
– Но-но! Попрошу без обобщений и грубости! – возмутился я, обидевшись. – Почти два года по рейдам шарахаюсь!
Сапер виновато посмотрел на меня и выдавил из себя:
– Ну, замполит роты, это само собой. Куда же рота без него? Я замполита батальона имею в виду.
– Вот-вот, меня в виду и имеешь. Я замполит батальона! Но по горам и кишлакам брожу вместе с пехотой.
Старлей смутился, почесал затылок, а мы рассмеялись. Сапер хмыкнул и произнес, переходя на «вы»:
– Вам, наверное, делать не хрен. Сидели бы в ленинской комнате да плакаты рисовали. Может, походная жизнь нравится? Хобби? Иначе понять не могу…
Я и сам себя не понимаю иной раз. Дожил, дослужился до замкомбата, а сачковать, как мои предшественники, не получается. Почему? Черт знает…
Благодаря «сломавшемуся» майору вторая рота ползла очень медленно и в результате попала под минометный обстрел духов. Откуда они взялись? Как из-под земли. И расставленная «охота» не остановила, не подорвались они почему-то. Хотя все верно. Эти мины рассчитаны на настоящих людей, а не на стадо оголтелых религиозных фанатиков. Бараны!
Вот так мы и выбирались. Сверху лил дождь, а вокруг сыпались мины. Поскользнувшись, я упал на склоне и проехался на заднице по размокшей глине. Рядом также скользили и падали солдаты. Мимо нас по ложбинам текли ручьи, потом они соединялись внизу в мощные потоки. Пересохшее русло речушки, по которому батальон неделю назад шел к горам, теперь превратилось в бурную стремнину с крупными валунами. В ней плыли коряги, деревья, вымытые из почвы вместе с корнями, и различный мусор. И через этот поток нужно было как-то переправиться.
Вот это да! Ну и занятная ситуация! Почти два года жариться на солнце, чтобы перед заменой утонуть в грязной жиже? Парадокс!
Рота побрела вдоль русла в надежде на какой-нибудь брод, а время шло. Мы оказались отрезанными от своих. Лишь бы духи не стали расстреливать нас с господствующих вершин. Выручили появившиеся на горизонте БМП. Это Вересков примчался на броне, чтоб ускорить возвращение родной затерявшейся пехоты. Техника группировки уже уходила отсюда. Только мы и саперы со своим «сломавшимся» майором задержались.
Броня – хорошо, лучше, чем еще восемь километров топать пешком нагруженными, словно промокшие вьючные животные.
Однажды вечером после возвращения на базу куда-то запропастился Кирпич. На построении его не оказалось. Поиски ни к чему не привели. Мишка бесследно исчез. Комбат был зол до чертиков. Чапая постоянно ругали за этого старшего лейтенанта, а он его не мог наказать, потому что через месяц предстояло ехать служить в ту армию, которой командовал папа молодого разгильдяя. Подорожник скрежетал зубами, теребил усы и матерился, получив очередной выговор. Утром на нас с Иванычем опять орало начальство.
С подъема Ошуев отправился проверять несение службы нарядом по полку. После его тяжелейшего ранения народ думал, что Султан Рустамович успокоится, перестанет «рексовать» и терроризировать нас. Но нет, не тут-то было! Начальник штаба стал, наоборот, злее и яростней. Всему виной, говорят, было то, что его долго мурыжили с наградой по ранению. В конце концов вместо Красного Знамени дали Красную Звезду, которая по статусу гораздо ниже. Вроде бы кто-то наверху решил: слишком много наград на троих братьев. Десяток орденов! (Оба брата Султана Рустамовича отслужили в нашей дивизии и тоже были при наградах.) Того, кто так думает, самого бы в зеленку на неделю.
Так вот, подполковник подошел к КПП, проверил дежурного, залез к пулеметчику, осмотрел капонир и оттуда увидел мчащийся к полку в предрассветных лучах уазик. Машина притормозила у ворот. Из нее выбрался разыскиваемый взводный и нетвердой походкой направился в полк. Герой выскочил навстречу и схватил за рукав Кирпича.
– Товарищ старший лейтенант! Вы где были? Кто разрешил покинуть гарнизон?
Михаил громко икнул и, взглянув на начальство сверху вниз мутными глазами, ответил:
– Пьянствовал, товарищ полковник. Ночью пил с генералом Хрековым. Можете позвонить и уточнить!
Ошуев подпрыгнул на месте, заскрежетал зубами и буквально пролаял:
– Пять суток ареста! Шагом марш на гауптвахту!
– Есть, пяток суток ареста! – усмехнулся Мишка и бодрым строевым шагом промаршировал к казарме. Он молодцевато отдавал воинскую честь встречным офицерам, несказанно удивляя их этим и вызывая смех.
Сразу до гауптвахты Кирпич, конечно, не дошел. За поясным ремнем у него были засунуты две бутылки водки. С ними Кирпич пришел в роту и предложил выпить ротному Коршунову. Для компании вызвали к себе приятелей Хмурцева и Мандресова. Двух флаконов оказалось недостаточно, и дозу повторили.
Ошуев позвонил в караульное помещение и, узнав, что Кирпичевский не прибыл, отправился за ним в роту лично. В каптерке туманной пеленой стоял дым от сигарет и на всю катушку гремел магнитофон. Пьяные офицеры начальника уже не узнавали.
Рассвирепевший Султан Рустамович вызвал комбата и меня. Общими усилиями удалось препроводить развеселый коллектив на отдых – трезветь в камере.
Следующим утром генерал Хреков позвонил начальнику штаба полка и поинтересовался самочувствием Кирпича. То, что он сидит на гауптвахте, Ошуев благоразумно сообщать не стал, отрапортовав:
– Со старшим лейтенантом полный порядок.
– Ну и ладно. Дайте мальчику отдохнуть. Он вчера немного перебрал, пусть расслабится после боевых. Вы, я знаю, несмотря на мой запрет, начали вытаскивать его на боевые действия! – выразил неудовольствие генерал.
– Он сам попросился, товарищ генерал! Его взял в горы под свою ответственность командир батальона Подорожник.
– Ну ладно. Раз сам просится в рейд, бог с ним. Не маленький. Но поберегите парня. Сколько раз он был на боевых?
– Два рейда! – ответил Ошуев.
– Хм-хм. Две рейдовые операции… Не кажется ли, что пора Кирпичевского к ордену представить? Парень-то – орел! Пусть позвонит мне вечерком!
– Подумаем о награде, товарищ генерал! – буквально проскрежетал в трубку возмущенный начальник штаба и по окончании разговора вдребезги разбил телефонный аппарат о стену.
Ошуев распорядился выпустить с гауптвахты Кирпичевского, а остальных оставить.
Чухвастов пришел в караулку выпустить на волю дебошира. Володя в ужасе обнаружил, что в камере сабантуй продолжается с новой силой. Водка, закуска, сигареты. Для полного набора удовольствий не хватало только женщин. Начальник караула, молодой взводный, ничего, конечно, поделать не мог.
– Лейтенант Дибажа! В чем дело? – воскликнул Чухвастов. – Почему пьянка в камере?
– А вы ее сами попробуйте прекратить, товарищ капитан. Может, вас послушают.
Растерявшись, Чухвастов задумчиво почесал переносицу. Вступать в схватку с этими обалдуями ему совершенно не хотелось.
– Ну ладно, допьют, что есть, – и баста! Больше ничего им не носить. Пусть спят. – Приоткрыв дверь, Чухвастов крикнул в глубину камеры, пытаясь разглядеть в клубах дыма того, к кому обращался: – Кирпичевский! На выход! Быстрее освобождай помещение.
– Куда меня? – посмотрел на него осоловелыми глазами Кирпич. – Зачем?
– Свободен! Приказ Ошуева. Иди отсыпайся к себе в комнату.
– Почему меня одного? – удивился взводный.
– Потому что велено выпустить только тебя, – вздохнул Чухвастов.
– Я не предатель! Нет! Один не выйду! Без братанов отсюда шагу не сделаю.
Мишка вернулся обратно в камеру и громко крикнул:
– Так и передайте Ошуеву! На волю один не выйду! Либо выпустить всех, либо никого.
Ошуев, услышав доклад Чухвастова об отказе пленника выйти из камеры, сказал: «Ну и хрен с ним, пусть сидит». Но вскоре вновь позвонил замкомандующего и потребовал Кирпича к телефону. Герой был взбешен, но вынужден был выпустить приятелей из-под ареста. Мишка так и оставался непреклонен: «Свободу всем!» Собутыльники торжествовали, выходя на свободу.
Через неделю загул повторился. Подполковник Ошуев опять наткнулся в каптерке на пьяную компанию. Наверное, у него был нюх на эти дела.
– Василий Иванович! Коршунов с Кирпичом пьянку в роте устроили. Что будем делать? – спросил я, заходя в кабинет комбата. – Их Ошуев застал! На меня полчаса кричал, что разлагаем батальон.
– Ротных вызывай ко мне! Буду разбираться! Этот запой осточертел. Кирпичевский других взводных и ротных с толку сбивает. Черт его подери!
– Кирпича тоже вызывать? – усмехнулся я.
– Нет, не надо. Чего с ним мучаться?! Я в армию его папы еду служить! Не с руки с сыночком возиться! – ответил комбат и задумался: – Знаешь, комиссар, бери Кирпичевского на себя. Проведи политическую работу. Ты человек от него не зависимый, заменяешься в другое место. Я же никак не могу с Кирпичом ругаться. Папа – генерал, он четыре раза сюда звонил и разговоры вел о здоровье сына, о службе.
Подорожник искренне обрадовался возможности свалить самое трудное задание на меня. С Коршуновым, казалось ему, было все гораздо проще. Он ранее написал две объяснительные о пьянстве и торжественно обещал в случае еще одного срыва написать рапорт об отстранении от должности. Правда, Коршунов при этом смеялся: «Мой крестный папа, замначальника Генштаба. Боюсь, номер с отставкой у вас не пройдет! Ха-ха-ха!»
Я напомнил Коршуну о былом уговоре, и он без лишних пререканий написал рапорт об отстранении от должности и отправился опохмеляться.
С Кирпичом проблем было больше, и они свалились на мою голову.
– Товарищ старший лейтенант! Садитесь! – предложил я вошедшему в кабинет Кирпичевскому.
Лицо старшего лейтенанта было опухшим, багровым (действительно, кирпич), а сам он источал устойчивый запах выпитой накануне водки.
– Спасибо! – ответил взводный и сразу произнес следующее: – Никифор Никифорович! Просьба к вам огромная – не воспитывайте меня! Я уже большой мальчик! Пороть и отнимать игрушки поздно. Со мной ведь ни Ошуев, ни Хреков не справляются! Не портите свои молодые нервы! Я отлично понимаю: виноват, мерзавец. Исправлюсь!
– Эх, Миша, Миша. Пропадешь! Сопьешься! – вздохнул я.
– Я?! Не сопьюсь ни в коем разе! Родитель не позволит! – ухмыльнулся Кирпич. – Мое дело в недалеком будущем парады принимать и соединениями командовать. Надо только со взвода на роту шагнуть, а дальше само собой пойдет. Я ведь кремлевский курсант! А это школа генералов! Каждый второй наш выпускник генерал или маршал! Сплошные славные династии! Вот и мне папаня предначертал, не спросив желания, карьеру генерала. И куда теперь от этого деваться? Еще в училище, в выходные, по вечерам мы, те, кого в увольнение не пускали, нажирались водки и проводили плац-парады. Встанешь, бывало, в полный рост на тумбочку и орешь что есть силы луженой глоткой: «Па-а-а-ара-а-д!!! Р-р-а-а-авня-я-ясь! Сми-и-и-ир-р-р-на!!!» И так далее. В нашей «бурсе» учились только на Жуковых и Рокоссовских. А комбат хитрец! Тебя, Никифорыч, на амбразуру толкнул! Не хочет моего папаню обидеть? Жук усатый!
– И что прикажешь делать с тобой? – грустно улыбнулся я. – Расстрелять?
– Нет! Расстреливать не нужно. Обматерить и выгнать спать к чертовой матери. Я беспартийный, не комсомолец, поэтому можете только выговор в служебную карточку записать или строгий выговор.
– Ну что ж! Получай строгий выговор! – объявил я, вставая из-за стола.
– Есть, строгий выговор! – ответил Кирпич и приложил руку к кепке. – Разрешите идти?
– Иди проспись! Маршал-гофмаршал!
– Э-э-э, нет! Маршалом мне не быть! Я всего лишь сын генерала. Будет все как положено: у маршалов свои сыновья! Только генералом!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.