Глава 14. Кирпич
Глава 14. Кирпич
– О! Никифор! Я без тебя пропадаю! Как я устал один бороться с этим ошалевшим батальоном! – встретил меня Чухвастов радостным воплем.
– Почему бороться? – удивился я.
– Комбат в превентивном загуле. Просыхает на пару дней и вновь в запой. Скачет на своей Наташке каждую ночь, как на ездовой кобыле. И откуда здоровье? Так много пить и так много трахаться? Думаю, через пару недель у Чапая остановится мотор. Он стареет на глазах. Сдает. С тех пор как по башке шандарахнуло камнем, Василий Иванович изменился. Это уже не тот железный Подорожник. Вместе с ним рушится батальон. Комбат всегда был словно фундамент. Просел фундамент – и треснул дом. К нам с застав сплавили пять пьяниц-забулдыг. Пьют они, гады, по-черному!
– А почему ты один борешься?
– Потому, что даже помощника у меня нет. Как официально назначили две недели назад начальником штаба, так до сей поры заместителя и не дали. Нашего Васю Котикова после двух рейдов забрали в дивизию, в оперативный отдел. Взамен пока тоже никого. Зам по тылу сбежал в госпиталь…
– Заболел? – встревожился я.
– Если бы. Да и что ему, толстокожему, будет, сквозь слой сала ни одна бактерия не пробьется. Он теперь начальник тыла инфекционки.
– А зампотех?
– Ай! Я тебя умоляю! Вересков в автопарке пишет стихи, а когда возвращается, то до глубокой ночи – гитара и романсы. Надоел! В карты играть мешает. У нас тут такая замечательная компания подобралась. Дежурный по ЦБУ, командир артдивизиона и зампотех танкистов Штрейгер.
– Ты еще не в долгах? – спросил я.
– Обижаешь! В долгах Штрейгер. Начхим пробовал войти в коллектив, проигрался и сбежал. Трус! Не хочешь ты с нами поиграть?
– Нет. Мне не везет в карты. Лучше скажи, не слышно, где моя Золотая Звезда?
– Нет. Разговоры ходят, что дело на мази, документы в Москве. Но официально – пока тишина. Кроме тебя сегодня кто-то еще вернулся?
– Мандресов и целая толпа взводных, – усмехнулся я, вспомнив приключения в Ташкенте – пивной ресторан, пересылку, недоразумение с вылетом из Союза.
– Вот и прекрасно. Теперь ротные на месте. Есть с кого спрашивать. Осталось только дождаться того, кто будет это делать – командовать ротными. Завтра должен приехать Петя Метлюк. Назначен замом. Был командиром шестой роты. Говорят, очень жесткий мужик. Может быть, он удержит батальон, а не то быть большой беде.
Я вошел в комнату. Комбат оглядел меня мутным взглядом, похлопал по плечу и тотчас ушел развлекаться к бабам. Вот и вся теплая встреча. Отдых завершен, наступили боевые будни.
Через неделю объявили грандиозный строевой смотр, который должен проводить командир дивизии. Какая досада! А как же быть с удостоверением личности? У меня, кроме партбилета, никаких документов. Паспорт сдан по приезде в строевую часть. Ну да ладно, может, ко мне не подойдет Баринов, не проверит.
Не пронесло. Комдив начал осмотр с батальона, а начальник политотдела отправился проконтролировать управление полка. Баринов придирчиво проверял записи в удостоверениях личности. Осмотрел даже штампы об уплате партвзносов у Чухвастова и затем подошел ко мне.
– Заместитель командира батальона по политической части, старший лейтенант Ростовцев. Жалоб и заявлений не имею! – доложил я.
– Ага, здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Давненько я вас не видел. Как дела, Герой?
– Отлично! Ездил в санаторий.
– Отдохнул? Молодец! А где удостоверение личности, почему суешь мне только партбилет? – удивился полковник.
– Утрачен, товарищ полковник! Сгорел в Панджшере.
– О как! Плохо, непорядок! А почему новый не получил? Рапорт написал?
– Никак нет! Был в отпуске. Не успел. Сегодня напишу.
– Командир полка, иди сюда. Бегом! Право слово, чудаки-люди! Ты посмотри, что делается! Ростовцеву не сегодня-завтра в Москву ехать Героя получать, а у него нет документов! Как он попадет на прием в Кремль? Вы что, законченные идиоты? Издеваетесь?
– Но он никому не сказал об этом. Ты почему промолчал? – воскликнул новый командир полка Головлев, который только второй месяц был к нам назначен вместо Филатова. Подполковник вырвался из Панджшера, где был начальником штаба полка и теперь наслаждался Кабулом. А Иван Грозный ушел на повышение.
– Уезжал в отпуск, опаздывал, решил, что документы восстановлю по возвращению, – отрапортовал я без запинки и тени сомнения. – Но я спрашивал у строевика, он ответил: бланков нет. Обещал выписать справку вместо удостоверения.
– Что, в полку нет чистых бланков удостоверений офицеров? – удивился комдив.
– Так точно, нет, – подтвердил Головлев.
– Командир, запомни! Что б я больше к этой теме не возвращался. Добыть удостоверение. Хоть в армии, хоть в дивизии, хоть в округе, – продолжал возмущаться Барин. – Вы позорите дивизию на все Советские Вооруженные силы! В Кремль по справке! Он что у нас, зэк? Ну, чудаки-человеки! Исполнить и доложить. Немедля!
Штабные бледнели, краснели, потели, комдив вновь переключился на меня.
– Ростовцев, каково настроение, как моральная обстановка в батальоне?
– Хуже некуда, товарищ полковник, – брякнул я и нахмурился.
– Не понял? В чем дело? Дома что-нибудь случилось? – закидал меня вопросами полковник.
– Вы же спросили про батальон, о нем и докладываю. Послезавтра в рейд, а нас превратили в отстойник, сплавили из других частей наркоманов и алкоголиков. Еще приписали несколько мертвых душ, из госпиталей не появляющихся. Назначили их командирами взводов. Замкомбата нет, зама по тылу нет, ЗНШ нет, командира разведвзвода нет, замполитов в ротах нет, старшин рот некомплект…
– Стой, стой. Несешь какой-то бред! В отпуске переутомился, что ли? По твоим словам, замполит, батальон не боеготовен. Это что, действительно так? – начал кипятиться полковник, глядя то на меня, то на Головлева. – Командир полка! Почему молчите? Им в рейд на днях, а по докладу замполита сложилась удручающая обстановка!
– Товарищ полковник! – стал давать пояснения в ответ на мою гневную речь командир полка. – Поступил приказ усилить заставы на дороге. Вы же сами сказали, что рейдов больше не будет и боевые действия прекращаем. Конец войне!
– Какое на хрен прекращаем! Конец, говоришь… Отпустите свой конец, за который держитесь, и вернитесь к реальности! Подполковник, вы знаете, что в Гардезе потрепали батальон? У десантников погибли два командира роты. Двое в один день! Как же было организовано управление боем, если ротные погибли? Представляете, какая тяжелейшая ситуация была? Вот и принято новое решение: в связи с участившимися нападениями на посты и гарнизоны возобновить активные боевые действия. На месяц намечено не менее трех операций. Учтите! Езжайте на пересыльный пункт, набирайте лейтенантов. Укомплектовать все должности. Разрешаю выдвигать на вышестоящие должности отличившихся. Приказываю: готовиться к активным боям! А где комбат? – спросил полковник.
– Подорожник болен. В санчасти лежит, – замялся командир полка.
– До такой степени плохо себя чувствует, что на ноги не подняться? – изумился Баринов. – А кто батальон поведет в горы?
Полковые начальники замялись и, смущенные, пожимали плечами.
– Так-так. Понятно! Начался синдром заменщика. Вернуть в строй! Обязательно вернуть! Ему замена когда, замполит?
– В апреле, – доложил я. – В начале апреля.
– Ого! Еще два месяца! Служить и служить! Ко мне на беседу его. Срочно! Доставить хоть на носилках, – распорядился Баринов. – Никакого разгильдяйства не допущу! Я ему усища-то накручу! Ишь, хитрющий хохол!
Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось…
Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом.
– Василий Иванович, что случилось? – испугался я.
– Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня!
– Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! – успокаивал я комбата. – Командир дивизии особо и не орал.
– Да на хрен мне твой комдив! Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем!
Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах.
– Ну что? Не видишь? Ничего не изменилось? – повторил вопрос Подорожник.
Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись, в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем наполовину.
– Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а левый замполит! Ну что смешного? Поругался вчера со своей заразой – «стюардессой», а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот до чего довела меня служба в Афгане! Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать.
– И что вы Наташке сказали?
– Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Sony», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?
– Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина шарманка не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.
– Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая!
Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.
– Никифор, ты чего? – удивился возвратившийся из автопарка Вересков. – Чокнулся?
– Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь – и сразу поймешь.
Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.
– Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! – удивился Марабу.
– Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.
– И что из этого следует? – уточнил Шкурдюк.
– А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, – ответил я.
Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…
– Ты что, крыса? Подонок, убью! – вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.
Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:
– Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, которую ты совершил.
Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.
Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: Бог все видит и шельму метит!
Из тех кадров, что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище – Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.
В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую зеленку, из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву и возвратившемуся в строй (а мы тайно надеялись уйдет в Союз на повышение), генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания.
– Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?
– В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, – ответил Ошуев.
– В рейдовый батальон?
– Так точно. Заполнили вакант.
– Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте сдуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын!
– И что с ним делать прикажете? – раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). – У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Забирайте обратно, товарищ генерал.
– Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку.
– Слушаюсь, товарищ генерал! – ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку.
После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана – на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов.
Перед очередным выходом он подошел ко мне:
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский!
– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.
Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: «Ну, что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас отправляться к черту на рога. Чего еще не хватает?»
– Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится, потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал Подорожнику меня беречь, как зеницу ока.
– И что тебя сюда к нам занесло?
– Несчастный случай, – еще наглее улыбнулся взводный.
– Что за несчастный случай?
– Это несчастье звали Ольгой. Она была любовницей генерала Хрекова, а я ее соблазнил. Разве можно такому орлу отказать?
– Ну, не знаю. Вашей Оле было виднее.
– Ха-ха! Это точно! Нашей! Мой взвод охранял дачу командующего, а стерва Ольга завела моду в бассейне голышом купаться. Вот я однажды разделся и составил ей компанию. Весело было…
– Представляю! Веселились долго?
– Да нет. Недели две. А потом какой-то козел стуканул. Хреков дал мне в ухо и изгнал из штаба. А за что?
– Ты генерала спросил об этом?
– Нет. Я ему в ответ промеж глаз звезданул. Что из того, что он друг моего бати? Никто не давал право руки распускать! Я к тому же под газом был. Мы коктейли целый день пили. Она – фруктовый с коньяком, а я «Si-Si» со спиртом. Газ в мозги шибанул, не сдержался. Теперь я тут, а Ольга, зараза, вертихвостка, в Союзе. Она ведь меня специально спровоцировала, в неглиже бродила! Под меня подкладывалась. С Алексея Ивановича ей проку мало: совещания, комиссии, проверки, инспекции. Ну и возраст! А ей генеральского тела раз в неделю мало. Терпела, терпела полгода да и нашла молодого жеребца. Генерал Ольгу выслал, а жаль. Лучше бы сюда вместе со мной отправил. Над ней можно было еще трудиться и трудиться. Работы – непочатый край! Не женщина, а станок!
– И что ты от меня хочешь? Чтоб мы с комбатом ходатайствовали о возвращении твоей отличницы боевой и половой подготовки в полк специально для тебя? Нет жизни без станка?
– Ха-ха-ха, – громко рассмеялся старший лейтенант, показывая красивые белые зубы. – Конечно, нет. Прошу о другом. Я знаю: Хреков запретил брать меня на боевые. Я себя чувствую среди вас последним негодяем. Сижу в полку как чмошник. Неудобно мне перед Афоней, Марабу, Острогиным и остальными офицерами. Чем я хуже? Комбат не узнает, он в рейд не идет. Возьмете?
– Ага, значит, замполит батальона должен подставить свою задницу под сочный пинок Хрекова? – насупился я.
– Ну, вы ведь будущий Герой. Чего бояться-то?
Я посмотрел в глаза нахального старлея и решил, что нужно сбить гонор с генеральского сыночка. Год в Афгане пролежал у бассейна, пора узнать ему, что такое горы и зеленка. Полезно на будущее.
– Ладно, рискну. Собирайся. Беру ответственность на себя, тем более что взводных не хватает.
Полк в рейд повел Ошуев. Он собрал офицеров на постановку задач и распорядился:
– Сегодня действуем не как обычно. Никакой колонны. БМП в цепь! Между ротами по танку, сзади развернуть самоходки и «Васильки». Артиллерия накрывает квадраты, а пехота движется вперед, круша дувалы на пути. Три танка с минными тралами прокладывают проходы в минных полях, а потом роты вот тут, – Ошуев указал на карте рубеж перехода в атаку, – разворачивают машины в линию. Кяризы, попадающиеся на пути, задымить и заминировать. Чтоб сзади духи не повылазили и в спину не стреляли. Задача ясна? Вперед!
Вот это дело! Надоело подставлять свою голову под гранатометы! Посмотрим, как духи выдержат лобовую атаку!
…Не выдержали! Автоматические пушки разносили в клочья деревья и виноградники, разваливали дувалы и стены. Танки хорошенько проутюжили попадающиеся на пути развалины. Я сидел за башней БМП и ждал, когда машина подъедет к большому кишлаку, чтобы спрыгнуть вниз. Неохота пехом бежать по винограднику. Там легко зацепить ногой мину-лягушку или наткнуться на растяжку. Вдруг сидевший рядом со мной боец схватился за голову и свалился с брони в арык. Мы с Сероиваном прыгнули следом. Солдат тряс головой и держался за уши.
– Москва, жив! – закричал я, обрадовавшись. – Что случилось? Ты, словно сноп сена, упавший с воза.
Солдат поднял каску с земли и протянул ее мне:
– Вот тут что-то. Как шарахнуло по башке, аж искры из глаз посыпались!
Мы с прапорщиком взглянули и оба присвистнули. Каску разворотило осколком с двух сторон. Спереди вошел, сзади вышел.
– Чайник цел? – спросил Сероиван, осматривая голову бойца и с сомнением вглядываясь в его глаза. – Внутри черепушки ничего не лопнуло? Какие ощущения?
– Хреновые. В ушах звенит, словно кувалдой саданули.
– Московченко, у тебя ремешок под подбородком лопнул! Вот какая была сила удара! – произнес прапорщик, продолжая рассматривать каску.
– Вскрыло, как ножом консервную банку! – воскликнул я, удивляясь.
У входного отверстия рваные края металла были вогнуты вовнутрь. В другом месте лепестки разреза торчали наружу.
– А ведь тебе везет уже второй раз, да? – спросил я у солдата.
– Ага! Товарищ старший лейтенант, под Талуканом мне пуля в каску попала, прямо выше лба. Ох, старшина материться будет! Вторую каску списывать придется.
– Каску списать – не человека хоронить! Лучше по десять касок выбрасывать каждый рейд, чем хоронить хотя бы одного, – вздохнул я и пошел догонять технику.
Прапорщик дал понюхать нашатыря контуженому и повел его под руку, следом за броней. Движение неожиданно прекратилось. Техника уперлась в канал и остановилась. Далее идти было некуда, да и незачем. Слишком малочисленны штурмовые группы.
По дороге мы уничтожили трех или четырех сумасшедших от ненависти духов, пытавшихся оказать сопротивление. Может, и больше, кто знает. Остальные ушли в кяризы и затаились. Силы дивизии слишком незначительны для такого огромного района. Что у нас есть? Два мотострелковых батальона да разведчики. Без поддержки артиллерии с авиацией мы и на сто метров бы не продвинулись. Пехоты мало. Против наших восьмиста штыков впереди в зеленке скрываются тысяч пять-шесть мятежников. Эх, скорей бы отсюда уйти! А то они вот-вот смекнут, что к чему, и подберутся ближе к рубежу обороны. Тогда головы будет не поднять…
За канал переправились саперы и принялись минировать подступы к нему. Вот это хорошо. Нарвутся духи на мины и в лобовую атаку не попрут. А вот с тылу атаковать могут. Каждую щель, каждый колодец не проверить. Да и те жители, что остались в нашем тылу и изображают из себя мирных дехкан, ночью могут достать из тайников оружие и ударить в спину.
Пять дней батальон вел огонь по сторонам, расстреливая боеприпасы по бегающим в джунглях повстанцам. Разрозненные банды появлялись то спереди, то сзади. Откуда только они брались? Вроде бы каждую щель задымили и заминировали!
Наконец последовала команда «отбой операции»! Как вошли, так и выходим. Быстро, шумно и без особых успехов. Зачем входили? Непонятно… Может, по плану необходимо списать какой-то запас боеприпасов и топлива, чтобы завезти из Союза новые?
Стоящая вдоль дороги колонна БМП трещала сотнями моторов, загаживала воздух вонью от сгоревшей солярки. Возле батальона появился Золотарев и приказал заглушить двигатели. Через пять минут подбежал Ошуев и принялся кричать, чтоб немедленно завели машины. Он вопил: «Сейчас трогаемся!»
Завели! Прошло пять минут, не тронулись. Вернувшийся Золотарев вновь приказал не коптить и без толку не жечь солярку. Бугрим попытался доказать, что он получил другой приказ. Витька решил развлечься, проехать до Кабула за штурвалом механика. Его не устраивало, что приходится постоянно глушить и заводить машину. Сквозь шум мотора Золотарев услышал фразу с матами в свой адрес:
– С вами, долболобами, сам дураком станешь!
– Что ты сказал, прапорщик? – опешил подполковник.
– Ничего. Все в порядке. Мне надоело выполнять противоречивые распоряжения.
– Ну что ж, мы найдем вам замену. Дальше будешь служить где-нибудь командиром заставы в зеленке.
– Да хоть к черту на кулички, лишь бы подальше от вашего дурдома! – рявкнул Виктор и, натянув поглубже шлемофон на голову, скрылся в люке.
По возвращении в полк Золотарев порвал наградной Бугрима на орден и приказал искать мне нового «комсомольца».
– А чем плох Виктор?
– Я его сгною на выносном посту. Обнаглел до безобразия.
Позже Бугрим мне пояснил, отчего замполит полка так зол.
– Никифор, ты думаешь, Золотарев почему на меня волком глядит? Это не за то, что я его послал подальше, а за то, что требую отдать мои часы!
– Какие часы? – удивился я.
– А такие. Трофейные! Перед рейдом, когда я проверял порядок в казармах, в три часа ночи зашел к минометчикам. Туда заселили проштрафившихся дембелей с дорожных батальонов. Собрали всех оболтусов, которых должны были в последнюю очередь на увольнение в запас отправить. Они развели в казарме такой бардак! Я вошел, принюхался: стоит устойчивый запах наркоты. Чарз (наркотик) курят, практически не скрываясь! Собрался я было устроить им подъем и заняться воспитанием, но запнулся об грязный ботинок, брошенный на центральном проходе. Поддал его ногой, чобот ударился о стену, а плохо запаянный каблук взял да и отвалился. Что-то звякнуло, чуть блеснув в полутьме. Я заинтересовался. Наклоняюсь, а из подошвы торчат часы «Orient», которые стоят не менее трехсот чеков. Больше моей получки за месяц! Гляжу, а вдоль стены еще пятьдесят бахил. Чувствую, буду с богатой добычей. Взял у дневального штык-нож, расстелил портянку и начал ковырять каблуки. Из каждого выпадали то «Seiko», то «Rikoh», то «Orient». Я ощутил себя Рокфеллером! Набралось штук двадцать. Интуиция мне подсказывает: «Хватит, Витя, угомонись, забирай часики и иди спать!» А жадность не отпускает. Продолжаю конфискацию. В это время дверь в казарму тихонько отворилась, и вошел Золотарев. От принятого на грудь спиртного прямо светится. Пахнет от него, как от винной бочки. Уставился своими поросячьими глазками на горку из часов и засиял еще больше: «Бугрим! Славно поработал! Можешь быть свободен! Я сам составлю протокол изъятия». Я прямо остолбенел от его наглости. Он портянку свернул и направился с добычей на выход. Во мне ярость закипела. Вот это хамство! Злость меня прямо распирает. Я взбеленился. Хватаю его за руку, а он икнул и спокойненько так говорит: «Товарищ прапорщик. Я же сказал: свободен! И забудь об часах!»
Хотел я съездить по его наглой роже, да тут в дверях появилась фигура второго собутыльника. Особиста! Я разом сдулся, гонор умерил и уже не дергался. Золотарев показал добычу особисту, они радостно засмеялись и вышли. Сволочи! Мне сантехник-спекулянт на следующий день доверительно рассказал, что обменял этим алкашам одни «Seiko» на пять бутылок водки. Целую неделю к нему являлся по ночам посыльный с часами. Мужик днем не успевал свои запасы пополнять для них. А теперь Золотарев, помня сквозь хмель, что я на него бросился с кулаками, вымещает зло.
– Не переживай, Виктор, мы найдем способ его обойти. Когда Золотарев опять уйдет в запой, я подпишу наградной у Муссолини. Он ведь тоже замполит полка.
* * *
– Комиссар! Хочешь рецепт вечной молодости? Ты его должен запомнить. Раз собираешься прожить до девяноста семи лет. Не интересно ведь последние лет сорок влачить жалкое существование дряхлым старикашкой? – с усмешкой спросил комбат.
– Хочу рецепт! Кто ж не хочет. А какой?
– Я рассказываю один раз, а ты слушай внимательно и запоминай.
– Весь внимание. Одно сплошное большое ухо.
– Первое: никогда не кури! Второе: больше движения. Легкие занятия физкультурой, плавание, ходьба! Третье: много любви. Желательно каждый день. И лучше, чтобы бабы и водка были раздельно. Не совмещай. Четвертое: оптимизм. Будь веселей!
– Г-м-м. Тетки и водка раздельно? Не курить? Это ваш собственный рецепт, вычитанный или украденный? – Я с сомнением оглядел испещренное глубокими морщинами лицо комбата. – А вы не соответствуете своим тридцати пяти годам. Я бы еще лет пятнадцать добавил! – усмехнулся я. – Василий Иванович! Рецепты вечной молодости раздаете, а почему сами не пользуетесь?
– Человек – существо слабое. Я слаб и легко поддаюсь соблазнам. Главное, никак не могу баб и водку не совмещать. Ужасно люблю и то и другое. Много и одновременно. А еще моя пагубная зависимость от никотина. Двести раз бросал, максимум выдерживал неделю. Не получается.
– Сочувствую.
– Вот-вот, учись на опыте других и не повторяй чужих ошибок. Тогда и проживешь до глубокой старости бодрым и здоровым.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.