Глава 8. Первые поминки
Глава 8. Первые поминки
Подорожник был несколько растерян, удручен и озабочен. Он хмурился и нервничал, что Иванычу было совершенно не свойственно.
– Никифор, сегодня проводим после вечерней проверки поминки по Сбитневу. Пройди в роты и собери деньги на мероприятие. Отправь «комсомольца» с Берендеем на закупку спиртного и закуски. Начало в двадцать два часа в коридоре женского модуля!
– А командование не помешает? – засомневался я. – Цехмиструк вместе с Золотаревым прибегут и траурное мероприятие сорвут.
– С Филатовым сам, лично, договорюсь, приглашу его, тогда другие шавки помешать не посмеют! К черту антиалкогольную кампанию! По-человечески проститься должны с лучшим командиром роты! В ротах с бойцами оставить молодых лейтенантов и зеленых прапоров. Им еще рано выпивать, пусть работают! – распорядился Подорожник и, сильно сутулясь, зашагал в сторону штаба полка.
Я пошел в казарму первой роты. Дежурный по роте сержант Лебедков бросился докладывать. Но я отмахнулся.
– Где офицеры? – спросил я у сержанта.
– В ленинской комнате. Что-то обсуждают!
В ленкомнате, к моему удивлению, совещание проводил старший лейтенант Грымов. Хм! Чудно! Он ведь после отпуска как залез на заставу в горах, так три месяца в полку не появлялся. Не желал работать под командованием Сбитнева. Грымов сморщился, словно от сильной зубной боли, при моем появлении и скомандовал: «Товарищи офицеры», – я махнул рукой и коротко рассказал об организации поминального вечера.
– Калиновский, выйди со мной на минуточку! – распорядился я в заключение.
– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант! – произнес Александр, затворив за собой дверь.
– Откуда взялся Грымов?
– Приехал вчера, вступил в командование ротой! – ответил Калиновский.
– Почему он командует, а не Острогин?
– Потому что Эдуард – заместитель командира роты.
– Этот заместитель сбежал из роты и, включая отпуск, пять месяцев ею абсолютно не интересовался. Ну да ладно, сегодня комбат решит, кто будет командиром.
– Комиссар, какие у тебя предложения будут по образовавшейся вакансии в первой роте? – спросил, затягиваясь сигаретой, Подорожник.
– Если назначение на усмотрение командования батальона, то Острогин или Мандресов, – ответил я, не раздумывая.
– Конечно. Своих тянешь! – усмехнулся майор Вересков.
– А что, Серж давно готов быть ротным. Мандресов неплохо руководит отдельным взводом АГС, – парировал я реплику зампотеха.
– Нет, Острогин не годится, – возразил комбат. – Не хватает ему серьезности. У меня два варианта: Грымов и Мандресов.
– Но мне Артюхин говорил, что Грымов вас лично просил отправить его на заставу. Что он устал и боится. А как рота освободилась, то он первый кандидат? – возмутился я.
– В тебе говорят уязвленное самолюбие и желание отомстить за его подлые поступки. Хорошо, я подумаю и вечером сообщу свое решение. Все свободны!
Комбат начал листать блокнот и тетрадь с записями, что-то подчеркивать. Ага! Взялся за архив, вспоминает, что у кого за душой. Ну что ж, пусть Чапай думает, решает. На то он и Чапай.
Золотарев вызвал политаппарат для инструктажа. Обычный набор для нотаций: наглядная агитация, документация, журналы политзанятий, конспекты, наградные документы. И в заключение совещания распорядился:
– Сегодня на построении проверить у личного состава документы. Что у солдат только в них не хранится! И молитвы, и иконки, и даже листовки духовские! Некоторые несознательные нательные кресты носят! Начальник политотдела в восемьдесят первом полку на строевом смотре с одного комсомольца крестик снял, а у другого в комсомольском билете «Спаси и сохрани» обнаружил. Бабушка, говорит, дала, чтобы Бог уберег! Ему, обалдую, мама крест повесила, а выговор получили все политработники.
– Любопытно, солдат, с которого крестик сняли, живой? Не погиб? – спросил задумчиво майор Оладушкин. – Сняли маманин оберег, теперь пропадет боец…
– Стыдно, товарищ майор, а еще замполит артиллерийского дивизиона! – возмутился Золотарев. – Может, вы и в Бога верите?
– Крещен. Не верую, но часто размышляю о душе. Перед Афганом крестился, – сказал тихо Оладушкин. – А тут на войне поневоле задумаешься об этом.
– Ну вы даете, товарищ майор! Будем считать, я ничего не слышал! Товарищи офицеры, свободны! – скомандовал замполит.
Ко мне подскочил Цехмиструк. Он недавно получил звание подполковника, одновременно с обоими замполитами полка, и очень собой гордился.
– Никифор! С тебя причитается! Взгляни, какую статью я про тебя в журнале написал!
Я взял в руки новый номер журнала «Советский воин» и прочитал заголовок «Комиссары наших дней». Фото не мое – пропагандиста, автор заметки – секретарь парткома. Обо мне написано только то, что я водил людей два раза в атаку, про рукопашную схватку с мятежниками. Многое переврали, даже имя.
– Эх, товарищ подполковник, вы забыли, как меня зовут? Я – Никифор, а не Александр.
Цехмиструк, выпучив глаза, схватил журнал, взглянул в него и укоризненно произнес пропагандисту:
– Саша, ты что же, задумался и про себя писал? Действительно, на фотографии нет Ростовцева и имя не то… – обратился он к Чанову. Партийный вождь почесал лысину и вновь укоризненно покачал головой.
– Вы на меня статью взвалили, я еще и виноват! Сами разбирайтесь, товарищ подполковник! – махнул рукой раздраженный пропагандист и убежал прочь.
Оладушкин улыбнулся и шепнул мне на ухо:
– Капитан себя на твоем месте представил. О том, как он красиво встал во весь рост и бросился в атаку на врага! Ура-а-а! Не выходя из кабинета, конечно!
– Молодец, шустрый мужик! Стал досрочно капитаном, не появляясь на боевых действиях! – улыбнулся я в ответ.
– Чего шепчетесь? Задачи получили? Вперед! – гаркнул танкист, майор Коваленко. – Я прямо сейчас пойду и осмотрю своих бронелобых на позициях! Там у ротного такая замечательная самогонка выгнана! Не желаете присоединиться?
– Спасибо, у нас сегодня поминки по Сбитневу, – отказался я, нахмурившись.
– А у меня желудок побаливает, – объяснил свой отказ Оладушкин.
– Василь Васильич! Да таким лекарством его только и лечить! Ядреный первач! Зря отнекиваешься! – подбодрил товарища замполит-танкист.
– Нет, Витя! Я лучше морс попью, отвар брусничный, шалфеем рот пополощу, – сказал Оладушкин и пошел медитировать.
Я отвел своих подчиненных в сторону и отдал последние распоряжения на сегодня. Мелещенко насупился, ему явно не нравилось, что я им руковожу. Шкурдюк дружелюбно улыбался, он был доволен и, судя по всему, даже рад. Калиновскому на первых порах, наверное, было безразлично, кто у руля. Бугрим, стоя, дремал, очевидно, не проснулся после бурной ночи с парикмахершей. Черт! Раньше проще было, когда отвечал только за себя!
* * *
– Рахмонов! Что у тебя такое? – спросил я, заглядывая в люк механика. На сиденье лежала миниатюрная книжица размером десять на десять сантиметров, в кожаном футляре, с замком-молнией.
Механик смутился:
– Это ничего, так пустяк! Это сувенир!
Я расстегнул застежку и увидел витиеватую вязь арабского алфавита. Коран!
– Э-э-э! Вражеская пропаганда! Духовская агитация! Конфискую! И четки костяные тоже заберу.
– Но я же мусульманин, я изучаю, – сделал механик робкую попытку вернуть книгу.
– Ты, кажется, в КПСС собрался вступать, заявление написал! Вот и выбирай – партия или медресе! Забираю книжку и молчу о происках идеологического противника, – ухмыльнулся я и зашагал из парка, довольный своей находкой.
Коран! В кожаном футляре! Красивый сувенир!
В нескольких машинах обнаружилась пачка цветных иллюстрированных журналов Исламской партии Афганистана (ИПА), листовки, воззвания. Таких журналов и у меня была целая стопка. Я их сжег весной, когда Артюхин обнаружил ворох подобной литературы у меня на столе. Он тогда сказал: «Если не хочешь, чтобы тобой занялся особый отдел, уничтожь! Настучат контрразведчикам шептуны, потом будут заставлять писать объяснительные, устанешь оправдываться. Им же нужна отчетность о проделанной работе. Галочку в бумажках поставят, а у тебя судьба сломана».
Журналы я порвал и в урне спалил, на служебных бланках ИПА письма домой полгода писал. Посылал как сувениры: красивая бумага с эмблемой в виде скрещенных сабель. Детям когда-нибудь покажу. С цензурой большие проблемы. Даже фотографии на границе отбирают, особенно если с сожженной техникой, с развалинами домов, с оружием. Войны ведь официальной никакой нет.
В коридоре решили не садиться. Вечером становится прохладно, а ветер надует песок и пыль в салаты. Четыре стола пересекали большую комнату, в которой жили три женщины. От окна и до двери стояли тарелки, бутылки, стаканы. У входа в помещение стоял крайний стол. Три десятка офицеров и прапорщиков, разбавленные несколькими женщинами, теснились плечом к плечу.
Комбат поднялся и взял стаканчик, наполненный до краев:
– За Володю! Пусть ему земля будет пухом! До дна!
Мы встали, молча выпили, сели. Каждый из нас задумчиво жевал, закусывал, думал о погибшем товарище, о своей судьбе, о войне. Я пребывал в раздумьях, переживал, что в последнюю встречу слегка поссорился с ним. Вовка как будто ревновал к моему быстрому служебному росту. Раздражался. Черт, по-дурацки все вышло. Мужики дружно обвиняли лично Ошуева в смерти Сбитнева. Какого черта под обстрелом вызвал к себе! Еще и сам пулю схлопотал в грудь…
Второй тост – за успешный вывод, чтоб повезло ребятам на Родине, а третий – за всех погибших. После третьего тоста Подорожник объявил о своем решении назначить командиром роты Мандресова. Большинство собравшихся одобрительно загудели, поддерживая это назначение. Выпили за Мандресова.
– Вместо Александра, если, конечно, утвердят его на роте, на взвод АГС буду предлагать лейтенанта Ветишина.
Одобрительные возгласы были прерваны недовольным высказыванием Мандресова:
– А кто останется в первой роте? Только один взводный?
– В полк прибыли молодые лейтенанты, завтра укомплектуем образовавшиеся вакансии в ротах, – успокоил его комбат.
Выпили за выдвижение Ветишина.
Грымов отставил свою рюмку, молча встал и, не прощаясь, тихонечко вышел из комнаты. На его лице отразилась целая палитра чувств: гнев, ярость, злость и обида.
Я усмехнулся про себя и, случайно встретившись взглядом с Ветишиным, подмигнул ему. Сережка понимающе мигнул в ответ. Обошли должностью Эдуарда, вот он и бесится. Поделом ему.
Последние тосты заглушила громкая музыка, изливаемая магнитофоном. Внимание народа переключилось на женщин. Вспомнили и о них: начались танцы-обнимансы.
Комбат подозвал меня к себе:
– Комиссар, не будешь ли так любезен не появляться в нашей совместной каморке часа два-три? Я хочу немного размяться! Договорились?
Я кивнул головой в знак согласия, а Чапай увлек за собой Наталью. После ранения в ногу начальника штаба в наших апартаментах проживали мы вдвоем. Кроме меня, помешать комбату развлекаться больше некому.
Едва он растворился за дверью в ночной темноте, как рядом на подоконник присел угрюмый Арамов.
– Никифор Никифорович, есть разговор! Ты зачем отобрал у Рахмонова Коран?
– Конфисковал, согласно приказу Золотарева! Подрывная литература.
– Какая подрывная? Он ведь мусульманин! Это священная книга!
– А книга на арабском языке. Рахмонов, может, арабский знает, а я нет! Пусть приобретет на русском, чтобы знал содержание. Потом пусть читает на здоровье. А вдруг под видом религиозной книги там антисоветская пропаганда?
– Ну, Ник, брось дурить! Знаешь же, что это не так! Не отдашь солдату книгу?
– Нет, не отдам! Мне она самому понравилась. Трофей!
– Подари лучше мне, я буду читать! Это священная книга. Она не может быть сувениром. Пожалуйста!
– Баха! Я тебе ее подарить не могу, сам говоришь: книга – священная! Но могу обменять. Сейчас только придумаю на что.
Я на минутку задумался. Думать мешал шум. Пьянка постепенно выходила из-под контроля. Мужики начали цепляться друг к другу, тискать девчат в углах, горланить песни. И тут в комнату вихрем ворвался командир полка и покрыл всех трехэтажным матом. Филатов со злостью пнул ближайшую табуретку и выдал еще одну витиеватую фразу из семи непечатных слов. Мастер! Самое благозвучное из всего сказанного было:
– Вон отсюда! Прекратить балаган! Это поминки или что?!!
Кто сидел у раскрытых окон, как я, выпрыгнули в окна. Кто был близко к дверям, прошмыгнули в них. Троим или четверым, что были ближе к «кэпу» и не увернулись, достались звонкие затрещины. Магнитофон замолчал, получив командирского пинка.
Пробираясь сквозь колючки и репейники, я громко выругался и выразил эмоции вслух:
– Черт! Иван Грозный! Сорвал отдых!
Следом за мной на дорогу из зарослей выбрался Арамов. Мы принялись отчищать от репьев брюки, и неожиданно оба громко рассмеялись.
– Да! «Кэп» в гневе страшнее раненого вепря, – сказал Баха.
– Сами виноваты, пустили мероприятие на самотек. Не выдержали нервы у «бати». Нужно было закругляться еще минут двадцать назад, – вздохнул я. – А я уже было положил глаз на новенькую, Ленкой, кажется, зовут, по прозвищу Ногтегрызка (ноги очень худые, а руки еще тоньше). Придется идти в свой модуль спать.
– Но какой стиль! Какой слог! Силен «бугор», силен, ничего не скажешь! Классика жанра! Итак, Никифор, вернемся к нашему разговору: твои условия обмена, на что махнемся?
Я опять задумался. Арамов в мае женился на поварихе-хохлушке, землячке комбата. Она была старше Бахи лет на пять. Мужики отговаривали парня, только Подорожник одобрял: «Хорошая женщина, гарная дивчина, справная. Остепенишься. Правильно, лучше хохлушек жен не бывает». После свадьбы молодым выделили отдельную комнату в штабном модуле, в семейном углу. Там жила еще семья помощника начальника штаба.
– Меняю на самовар. Электрический чайник у нас сгорел, покупать неохота. Махнусь на твой семейный самовар! – придумал я вариант обмена.
– Он не мой, а жены. Давай на что-нибудь другое.
– А у тебя больше ничего нет, чего я не имею. Может, на трофейную саблю?
– Фигу! Саблю, коня и жену – не дам никому!
– И я Коран и кинжал – не дам никому.
Баха, обиженный отказом, махнул рукой и побрел домой. К жене. Я же, словно неприкаянный, пришел к дверям своей комнаты. Услышав сладострастные стоны и счастливые всхлипы, я понял, что пока тут лишний. Если курил бы, то сейчас самое время закурить. А так сидел на ступеньках и глазел в небо, трезвея. Некоторое время философствовал про себя о мимолетности человеческой жизни и всего человечества в многомиллиардной истории Вселенной.
Через час мне надоело ждать окончания кобелирования Подорожника, слушать стук кровати. Я отправился обратно, откуда пришел, в поисках развлечений. На лавочке, прислонившись к стене, сидела, дышала и наслаждалась ночной прохладой Татьяна – начальница столовой.
– Танюша, я составлю тебе компанию, не возражаешь?
– Садись, если найдешь свободное место, – ответила толстушка.
Действительно, места было мало даже для меня, худощавого. Берендею не хватило бы места и на одну ягодицу. Я плюхнулся ей под бок, на скамью, и откинулся к стене модуля, обхватив при этом левой рукой кусочек Татьяниной талии.
– Эй, но-но! Только без рук. Так сегодня устала в своей дурацкой столовой, что ноги до комнаты не дотащить.
– Если бы ты была наполовину меньше, я бы донес тебя до койки, чтоб не утруждала ноги. А так, извини, боюсь, не справлюсь.
– Юморист! Чего бродишь по полку? Не спится?
– Ага. Комната занята комбатом, не попасть – да и гормоны кипят.
– Если негде спать, могу сдать на ночь койку. У нас одна в комнате свободная, а с гормонами ничем не смогу помочь.
– Ну и ладно. Где то ложе, куда я смогу бросить усталые кости?
– Ну пошли, костлявый герой!
В пустой комнате стояли три кровати, но в помещении почему-то никого не было.
– Продавщица Рита у Губина в гостях, придет утром, поэтому можешь отдыхать спокойно. Блаженствуй, только без глупостей!
– Это хорошо, что соседки нет, мы с ней враги, – обрадованно сказал я и принялся раздеваться в темноте. Бросив хэбэ на стул и сняв туфли, я протопал босыми ногами к хозяйке комнаты.
– Эй, эй, ловелас! Не было такого уговора! Шагай на место! Не было дозволения о приставаниях. Ложись к себе, а не то нечаянно зашибу! – Татьяна при этих словах вытянула вперед огромный кулачище.
Вот как интересно распорядилась природа! Красивое миловидное лицо при богатырских размерах тела. Не в моем вкусе, но в темноте, в общем-то, я мог решиться и настроиться. Но такой кулачище отбивает всякое желание.
Я рухнул на кровать, думая, что немного полежу, соберусь с мыслями и повторю попытку. Но, размякнув на перине, мгновенно отключился, словно рухнул в пропасть. Устал.
С первыми лучами солнца кто-то тряхнул меня за плечо со словами:
– Эй, героическая личность! Вставай! Выбирайся отсюда, как хочешь! Только не через мое окно. И чтоб никто не видел, а то пойдут глупые, ненужные разговоры.
– Черт! Как нехорошо получилось! Заснул и бездарно провел ночь!
– И хорошо, что не было второй попытки штурмовать меня. Точно бы мы подрались. Мне еще в Союзе мужики надоели, липнут, гады, как мухи. А я этого не люблю! Убить всех готова. Проходу от вас нет!
– За одиночеством нужно было отправляться к амазонкам, а тут здоровый мужской коллектив. Не будет тебе ни сна, ни покоя, – сказал я, смущенно одеваясь, и быстро, не прощаясь, вышел за дверь.
* * *
Дежурным по полку я заступал впервые. Помощником дежурного, начальником караула был, а дежурным – никогда. Начало – развод караулов и наряда – прошло нормально. Хорошо, что нет Ошуева, большого любителя снять состав наряда с дежурства. Не успел принять оружкомнату и документацию у прежнего дежурного, (Аладушкина, как уже случилось происшествие. Пришедший сдавать пистолет дежурный по автопарку прострелил задницу (точнее сказать, бедро) помдежу. А дело было так.
– Коля, ты пистолет разрядил? – спросил Оладушкин взводного Колоколова.
– Ага. Кажется. Сейчас проверю, – ответил лейтенант и, не вынимая обойму, перезарядил пистолет. После этого отвел ствол в сторону и нажал на курок. Выстрел пришелся в стоящего у стены капитана. Раненый Рычагов взвизгнул и подскочил вверх метра на полтора, затем со стоном рухнул на пол, приземлившись на зад. Капитан взвыл, вновь подпрыгнул и упал в объятия Колоколова.
– Скотина! Изверг! Тебе мало коллекции духовских ушей, взялся за отстрел наших жоп! – рычал он на Колоколова.
– Прости, брат! – вскрикнул Николай. – Гадом буду, не хотел. Прости! – С этими словами он уронил ПМ на пол, и тот выстрелил еще раз, к счастью, не задев больше никого.
На выстрелы сбежались штабные. Пороховая гарь заполнила узкий коридор, а кровь, хлеставшая из раны, продолжала заливать пол.
– Заткни дырку рукой и в санчасть! – скомандовал начарт.
– Заткнул, все равно течет, – ответил Рычагов, прижимая платком дыру в штанах. – Не хочется умирать раненным в жопу!
– На руки и бегом в медпункт, не то со смехуечками от потери крови помрет. От идиотского ранения! – взвизгнул Оладушкин.
Шесть офицеров бегом поволокли подстреленного в бедро капитана в санчасть спасать от потери крови.
Командир раздавал виновнику происшествия затрещины. Вновь орал, что не доживет с такими мудаками до замены, что доведут его до инфаркта.
Один плюс в этой истории для Рычагова все же был. Получил позднее орден по ранению…
Я лежал на кровати и читал газету при свете ночной лампы. В своем углу в полумраке кряхтел, ворочался и пыхтел комбат. Он что-то бормотал себе под нос, потом несколько раз раздраженно хмыкнул.
– Василий Иванович! Свет мешает? Выключить? Будете спать? – спросил я, чувствуя некоторую неловкость.
– Да нет, нормально. Читай, просвещайся. Я тут молодость вспоминаю, подвожу некоторые жизненные итоги. Не отвлекай.
Ну что ж, не мешать так не мешать. Я и сам не особо настроен говорить. Искоса взглянув на Подорожника, я вдруг заметил, что он загибает пальцы, производя какие-то подсчеты. Дочитав газету, я встал, подошел к электрочайнику, налил себе кружку кипятка и насыпал заварки. Иваныч в это время громко выругался, чертыхнулся и начал что-то быстро писать на листе бумаги. Все продолжалось минут пятнадцать, пока я жевал бутерброд, прихлебывая его чайком.
– Комиссар! Налей и мне кружечку. Выпью, подумаю, может, кого еще забыл.
– А что вы вспоминаете?
– Молодость. Понимаешь, решил вспомнить, сколько в моей жизни было женщин и как их звали. Получается, то ли пятьдесят две, то ли пятьдесят четыре. Два эпизода какие-то смутные, и не могу понять, были они в жизни или нет. Четырех дивчин не могу вспомнить по именам, а половину лиц вообще не припоминаю. Только смутные очертания.
– Сами себе ничего не прибавили в количестве?
– Да нет. Вроде объективно. Точно, почти как в аптеке. Почти…
– И что, в памяти удерживаете всю полусотню?
– А чего? Имена ведь русские, наши. Правда, была одна чешка, одна узбечка и одна казашка. Но их я как раз помню отчетливо. Экзотика! Сбился в количестве Наташ и Людмил. Много их было: очень имена распространенные.
– И зачем это вам нужно?
– Э-э-э, молодо-зелено! То же моя коллекция! Я ее начал собирать еще в училище. Мне как-то прапорщик-инструктор на стажировке рассказал о своем хобби. Он шел к сотне любовных побед. Не хватало мужику два-три «скальпа». Я вначале подивился чудачеству, а потом принялся и сам на кору головного мозга откладывать любовные истории. Но я разнообразил свое увлечение. Хочу, чтоб не было мною не обласкано и пропущено ни одного имени. Собран целый венок из имен! А как звучат! Анжелика, Алевтина, Беата, Вероника, Валентина, Галина, Динара, Елизавета, Елена, Жанна, Зинаида, Ирина, Клавдия, Лариса, Марина, Надежда, Наталья, Ольга, Полина, Рита, Светлана, Серафима, Татьяна, Фирюза…
– Василий Иванович! Вы строго по алфавиту их распределяете или еще по годам знакомств?
– Понимаешь, Никифорыч, по именам интереснее. И самая главная моя сверхзадача, как по Станиславскому, – ни одного года вхолостую, только с пользой! Пока что получается.
– Гм… Рита – это вроде Маргарита. Неувязочка.
– Да, ты прав. На букву «эр» пока пробел. Не было ни Розы, ни Роксаны какой-нибудь. Время есть – полжизни впереди. Коллекция постепенно совершенствуется, пополняется.
– А на какие буквы еще имеются пробелы?
– На «У». Мечтаю познакомиться с Ульяной. Такое в наше время редкое имя! На буквы «X», «Ц», «Ч», «Ш», «ГЦ». С последней частью алфавита определенные проблемы. Испробовал я только Элеонору и Эльвиру, Юлию, Яну. А вот на проклятые шипящие согласные – загвоздка. Пробел. Где теперь найти Цирцею, Харлампию, Хиврю? Бр-р-р. Какое ужасное имечко! С такой и в постель не ляжешь. Разве что только где-нибудь за стогом. Есть балбесы, которые тупо бьют числом, а я под интерес. С каждым новым именем оживаю. Очередная Наташа или Ира, продублированные, мне уже не интересны и не заводят. Нет пробуждения чувств.
– А Наташка-«стюардесса» какая по счету в ряду?
– Шестая Наталья. Но тут, как говорится, не до выбора, а чтоб не усох и не вышел из строя прибор. За инструментом необходимо следить и ухаживать! И у меня к тебе сейчас большая просьба. Ты, я смотрю, газетку дочитал?
– Да. А что?
– Сходи, пожалуйста, в батальон, осмотри казармы, проверь наряд после отбоя. Часика два погуляй. Думал сегодня спокойно поспать, но что-то кровь от сладостных воспоминаний забурлила, закипела. Интерес поднялся. Будь так любезен – освободи помещение.
Я недовольно вздохнул, но принялся одеваться.
– Не обижайся, но тебе, Никифор Никифорыч, сейчас надо рыть носом землю! Ты в двадцать пять лет достиг того, к чему я пришел после тридцати! Работай! А я уже давно отдыхать должен. Знаешь, какое у меня золотое правило? Пахать, как папа Карло, первый год службы, создать себе имя и репутацию. После этого имя будет долго на тебя работать. Я вот сейчас лишь процентов на тридцать напрягаюсь, а претензий ко мне никаких. Механизм отлажен, крутится-вертится, коллектив сплочен и выдрессирован. Теперь настала пора трудиться моим заместителям, сохранять тщательно созданную структуру.
– Заместителям… Громко сказано. Замкомбата бронежилет к дверям прибил, забаррикадировался и выходит из комнаты только поесть и облегчиться. Начальника штаба после госпиталя и отпуска до Нового года не увидим. Зам по тылу себе новую должность обхаживает, а зампотех не расстается с гитарой и творит сонеты.
– Вот тебе и флаг в руки! Зарабатывай авторитет на новой должности. Ты, конечно, имя уже немного себе сделал, но в основном как боевик, а не как воспитатель и замкомбата. Иди трудись! И не стесняйся. Если вдруг понадобится освободить комнату, намекни – сразу уступлю поле битвы, пойду проверять наряд и караул.
– Спасибо за заботу! – Я вздохнул и вышел из комнаты, застегивая куртку на ходу.
* * *
В казарме буянил Бугрим. Разведвзвод был построен в коридоре у каптерок в одну шеренгу, все стояли, потупив взоры. Прапорщик держал за грудки двоих бойцов и тряс так, что они ударялись друг о друга головами, при этом он что-то грозно говорил сквозь зубы.
– Виктор! В чем дело? – спросил я, хмурясь.
– Зайдите к ним в каморку, товарищ старший лейтенант, сразу увидите это «дело».
Я толкнул ногой дверь и вошел в каптерку. За столом сидел солдат перед чистым листом бумаги, теребя в руках ручку. Лямин – мой недавний спаситель.
– Что случилось? – спросил я громко, и солдат, вздрогнув, поднял голову.
Огромный фингал окрашивал синевой правую половину лица, закрывая глаз опухолью. Бил левша. Левша у них во взводе Гостенков, он всегда этим козырял. Нос у солдата был как слива. Губа подбита. Вот оно, поле деятельности, о котором говорил Подорожник.
– Дружище, кто тебя так отделал? – поинтересовался я для порядка.
– Никто, упал. Споткнулся в темноте, – пробормотал боец.
– Ага, так я и думал. Три раза подряд и разными частями физиономии! Это работа Гостенкова?
– Нет. Я сам упал.
– Ладно, иди в ленкомнату, там пиши свои воспоминания.
Я выглянул из кабинета и позвал солдата:
– Гостенков! Подь сюда!
Двухметровый громила отделился от стены, вошел в каптерку и доложил:
– Товарищ старший лейтенант! Ефрейтор Гостенков по вашему приказанию прибыл.
И тут же получил по лбу огромной деревянной указкой, лежавшей на столе.
– Ох! За что? – завопил, схватившись за голову, боец.
– За то! За все хорошее! Сам знаешь за что!
– Убью гада! Вот гнида! Заложил! – завопил, слегка шепелявя, солдат.
В следующее мгновение он получил еще один удар по плечу, от которого палка, не выдержав, переломилась пополам.
– У-у! Ни за что! Разве так можно? А еще земляк, в одной области живем… Обижаете!
– Послушай ты, шкаф! Тебя, негодяя, и меня Лямин в зеленке от смерти спас. Это он двух духов завалил, когда у тебя, недотепа, патроны в пулемете закончились.
– У вас тоже патронов не было…
– Так вот, недоумок, не будь его, нас обоих упаковали бы в дальнюю дорогу в деревянно-цинковых гробах. И лежал бы ты сейчас в Сибири в промерзлой земле. Но тебе было бы все равно, потому что мертвецы к холоду не чувствительны!
– Ну зачем вы так злобно?
– А как с тобой, недоноском, разговаривать? Забыл, как я тебя защищал, дембелей гонял? Теперь сам постарел, других обижаешь? Об тебя можно не указку сломать, а ломик согнуть! Я сразу вычислил твою руку. Левша… Удар с левой руки – твой. Кто бил его еще?
– Не знаю, я не бил.
– Гостенков, я сейчас вызову Бугрима и оставлю с ним наедине. Виктор из тебя сделает отбивную.
– Я ничего не знаю.
– Ну и ладно, тебе жить, тебе думать. Сейчас из тебя будем делать инвалида войны.
Приоткрыв дверь, я вызвал «комсомольца», шепнул ему на ухо: «Действуй!» – а сам принялся распекать разведчиков:
– Шлыков, Мочану, Викула, Мартын! Как вам не стыдно! Воюете в зеленке, друг друга из засад выручаете, раненых товарищей выносите, а в полк возвращаетесь и лупцуете молодежь! Вдруг завтра Лямин или другой молодой солдат возьмет и кого-нибудь из вас, не дай бог, раненого не понесет, бросит.
– Пусть только попробует! Я ему не вынесу! – прошипел грозно Мочану.
– Что-то ты разговорился, молдован. Забыл, как мы за тебя с чеченцами воевали?
– А никто и не просил об этом.
– Никто не просит и сейчас, но теперь я возьмусь за вас.
В казарму забежал Пыж и с ходу дал по уху каждому старослужащему. Они взвыли, потирая лица.
– Пыж! Николай! Без разрешения особо руки не распускай! – возмутился я.
– Разрешите, товарищ старший лейтенант, поговорить с этими болванами? – нахмурился начальник разведки батальона.
– Не возражаю. Но говорить с ними нужно чаще и до того, как они кулаками махать начинают! Ясно, товарищ старший лейтенант? – спросил я гневно.
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – отрапортовал Пыж.
Мы разошлись в разные стороны. Я в ленкомнату (допрашивать молодежь), а Пыж в каптерку (пытать совместно с Бугримом дедов). Бойцы, как всегда, написали, что никто их не обижал, никто не издевался, все нормально и хорошо. Но Лямин в заключение беседы попросил перевода в другой батальон.
– Эх, солдат, там на дороге тоже не сахар, – обнял я за плечи пулеметчика. – Ты думаешь, там нет старослужащих? И там такие же болваны и негодяи встречаются. Но во втором и третьем батальоне – тоска! Будешь безвылазно сидеть на заставе.
– Прошу перевести куда-нибудь, а то ребята будут думать, что это я вам стуканул, и жизнь моя станет во взводе невыносимой.
– Ну давай переведем в АГС.
– Я не хочу оставаться в батальоне. Это же один общий коллектив.
– Я благодарен тебе, дружище, за то, что ты меня спас в Баграмке. Посему поговорю с комбатом и постараюсь выполнить твою просьбу.
– Спасибо, – ответил солдат и пожал мою протянутую руку.
Спустя три часа я вернулся в модуль и осторожно открыл ключом дверь. Комбат, как оказалось, не спал, а читал книжку.
– О! Комиссар, что-то задержался! Я просил пару часов, а ты выдержал паузу подольше!
– Разбирались с разведвзводом. Старички Лямину физиономию набили и другую молодежь рихтовали. Вот пришлось дурь из них вышибать.
– Черт! Придется завтра Пыжом заняться! Что-то он в последнее время много спит и мышей не ловит, постарел, котяра! Что еще плохого?
– Лямин просит перевести его в третий батальон. Я пообещал с вами поговорить. Бьют его. Считают стукачом. Парень неплохой, меня и Гостенкова в рейде выручил, прикрыл. Теперь Гостенков, дурила, его мутузит.
– Ах негодяй! Давно ли зеленым сопляком ходил! Ну, я ему завтра устрою веселую жизнь! Ладно, садись, чайком побалуемся, а после я пройдусь по ротам. Распустились!
Я присел на табурет, выбрал большую кружку и вприкуску с сахаром начал пить чай, обжигая губы. После такого расстройства неплохо бы вместо эдакой бурды полстакана коньяка.
Верхом идиотизма на войне является проведение итоговой осенней проверки. Строевой смотр, политзанятия, строевая подготовка, физическая подготовка, огневая, вождение и, наконец, ротные тактические учения со стрельбой. И это практически сразу после десяти дней боевых действий. На контрольные занятия прибыли офицеры из Ставки Южного направления и какие-то полковники из Москвы. Хрен их разберет, чего им от нас нужно! Может, чтоб мы умерли от истощения на тактических учениях?
Как назло стояла дикая жара. Батальон, экипированный с ног до головы, как положено по Уставу, закованный в каски и бронежилеты, выдвинулся на полигон. Даже офицеры шли в полном снаряжении и хромовых сапогах. Душа у проверяющих радовалась…
Я развернул походную ленкомнату на плащ-палатке, разложил конспекты, учебники, поставил агитационные плакаты и встал рядом с указкой в руке. Чухвастов прикрепил на большой фанерный щит план учений, на другой повесил карту, разложил документы и тоже пристроился рядом. Взводные и ротные, обвешанные полевыми сумками, планшетами, ОЗК, противогазами, с конспектами в руках, руководили на учебных местах. Маразм крепчал, показуха шла согласно плану.
Проверяющие верят или делают вид, что верят в правдоподобность происходящего, а мы изображаем, что такой образцово-показательный порядок у нас постоянно.
Взмокший и разомлевший на солнцепеке толстый полковник присел на ящик с учебными пособиями.
– Уф! Жарища! – произнес он и принялся обмахивать себя шитой на заказ фуражкой с высокой тульей. Пот градом лил по спине и щекам, форма его быстро промокла.
В этот момент откуда-то из канавы вылез солдат в тельняшке, в пятнистых штанах, с пулеметом на плече. Смачно сплюнув на землю, он прошествовал мимо нас, кидая презрительные взгляды, а затем ушел через овраг, на следующий пригорок. Полковник вскочил на ноги и заорал что есть сил:
– Эй! Стой! Назад! Ко мне! Кто такой? На-а-аза-а-ад!
Военный оглянулся, почесал затылок и сел в густую пыль.
Из колючек вышел еще один вояка. В маскхалате, в кроссовках и со снайперской винтовкой в руках. Ехидно взглянув в нашу сторону, парнишка прошествовал к сидящему товарищу.
– Стойте! Эй вы, стоять! Ты кто? Ко мне! – вновь закричал начальник, подпрыгивая от злости.
В эту минуту той же тропой проследовала парочка автоматчиков. Один в офицерской защитной рубашке и спортивных штанах, другой – в выцветшем песочнике.
Полковник потерял дар речи и подскочил к зам командира полка Губину:
– Товарищ подполковник! Наведите порядок! Что это за банда? Кто такие? Почему они мне не подчиняются?
Мимо прошел еще один пулеметчик в тельняшке. Усевшись на пригорке, «банда» дружно закурила, обсуждая ситуацию.
– Старший! Ко мне! – громко позвал Губин.
Ватага собралась в круг и принялась о чем-то громко и яростно спорить. Очевидно, выясняли, кто будет старшим и пойдет объясняться к полковнику. Наконец после долгих препирательств минут через пять от группы отделилась фигура в камуфляже. Но сделав пару шагов по направлению к нам, солдат опять вернулся к толпе. Бойцы сгрудились возле радиостанции и что-то кому-то доказывали по связи. Затем тот же солдат направился к нам.
– Вы кто? Что за шайка? – накинулся на него полковник.
– Сержант Сайфулин. Командир отделения.
– Это отделение? Это сброд!
Сержант насупился и сплюнул себе под ноги.
– Что за вопиющая наглость? Вы из какого полка? – опять разгневался полковник и, сжав кулаки, приблизился к сержанту, готовый броситься на того.
– Рота глубинной разведки. Мы из штаба армии.
– А-а-а… Товарищ полковник, я сейчас все объясню, – вступил в разговор Губин и потянул за руку полковника. – Это не пехота. Это спецназ. Они даже не совсем Министерство обороны. ГРУ (Главное разведывательное управление)! Они так воюют. Бывает, переодеваются в афганскую одежду. Работают самостоятельно в глубоком тылу противника.
– Гм-гм… А где же ваш командир группы или взвода? – осекся проверяющий.
– Лейтенант идет со вторым отделением по другой стороне хребта. В трех километрах движутся параллельно нам.
– А где командир роты?
– Группа командира роты проводит занятия в другой части города.
– Идите, ребята, занимайтесь, – махнул рукой Губин и принялся убеждать начальство в бесполезности праведного гнева: – Эти ребята нам не подчинены. У них всегда свои особые планы. Они и армии подчинены постольку-поскольку. Спецподразделение. Головорезы!
– Анархия! Как же так? Без единой формы одежды? Без касок? Без бронежилетов? Не понимаю! Бардак какой-то! – пыхтел полковник. – У них и планов и конспектов занятий наверняка нет. Надо как-то выяснить, кто планирует их боевую подготовку, проверяет занятия…
Придурок! Эти парни из зеленки неделями не вылезают, а он о конспектах и форме. Вот мы, бедолаги, крайняя задница в нашей армии. Отдуваемся за весь ограниченный контингент. Ехал бы ты, полковник, в Алихейль с проверкой занятий! Если сумеешь добраться туда, многому искренне удивишься!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.