Самый главный вопрос
Самый главный вопрос
Когда возникают разговоры о войне, то самые большие споры непременно вызывает вопрос наших потерь в войне. Что мы могли победить и с меньшими потерями, но людей у нас не берегли. Конечно, потери мы понесли огромные. Я спокойно не могу даже цифру эту называть… Но если с обывательской точки зрения судить, это одно дело. А если изучать глубоко ту тяжелейшую обстановку, которая сложилась перед самой войной, в ее начале, то для меня очевидно, что случались такие моменты, когда другого выхода, кроме как за счет жертв остановить немца, не было.
Но ясно, что людей погубили много. И погубили бесшабашно, по-русски, как обычно. Лес рубят, щепки летят. Но ведь можно так рубить, что щепок особенно много не будет. А можно и так, что многонько наберется. Факторов здесь очень много.
Можно, конечно, согласиться, что ошибок наделали предостаточно. Всякой безалаберщины тоже было много. И конечно, все командиры по-разному относились к этому вопросу. По нашей русской бесшабашности, по нашей не чересчур уж сильной осведомленности и пониманию. И только к 44-му году стали задумываться над этим вопросом. Потому что даже наверху почувствовали – много. Надо все-таки беречь людей.
Но я как военный скажу: сохранять людей на войне – это не каждому дано. Это должно быть что-то врожденное у того или иного командира. Одно дело приказать: «Наступаем, ребята! Вперед!» Ясно, к чему такой колхоз приведет. А если по-настоящему, по науке: «Ты здесь, ты здесь, третий там! Пехота здесь, танки здесь, обхват, захват, окружение. А в лоб ни в коем случае – это верная смерть!» Так что, конечно, многое зависело от командиров. Их личного отношения, убеждения и подготовки. Это задача командиров – с самых младших до командующего, и от каждого из них зависело многое. Но когда ты в здравом уме, когда знаешь, кто из подчиненных на что способен, таких ошибок всегда меньше.
Вот когда меня в конце войны назначили командовать ротой, я, например, так это болезненно воспринял. Почему-то считал, что вроде как еще не готов для этой должности. Хотя на фронте ничего так вроде соображаю, побыстрее и получше многих, но есть ребята и постарше меня. Семенов тот же. А я вроде как молод и жизни совсем не знаю. Ну, представьте, я войну закончил мне только двадцать первый год шел. Считай, пацан же совсем, а я уже ротой командовал. И в таких сомнениях я пребывал примерно месяц. Каждый свой шаг или распоряжение взвешивал постоянно, по многу раз, пока то ли немного притерся, то ли почувствовал себя в своей тарелке. Но до последнего дня на войне мне казалось, что вроде я проскочил рано. Есть же люди, которые и побольше воевали, и побольше знают, чем я. Но эти сомнения подвигали меня на более ответственные решения. Я всегда старался поставить себя на место того человека, которому ставишь задачу.
Но мне очень повезло, что мне попадались отличные командиры, у которых я мог многому научиться. Вот, например, мой первый комбат – капитан Пинский. Это же был особый человек! Он года два или три провоевал в одной должности, столько всяких особых заданий выполнял, недаром в самом конце войны получил Героя. Поэтому, глядя на такого человека, наблюдая его особые качества, стараешься у него уловить что-то хорошее, чему-то научиться.
Но совесть моя чиста. Я и по времени мало командовал, да и обстановка уже как-то попроще, немцы бегут. В общем, бои такие шли, что особых трудностей не возникало, и потерь в моей роте почти не было. Но я всегда помнил – ты командир, и от тебя зависит многое. Постоянно работал над собой.
А того же Жукова сейчас только ленивый не облил грязью. Мол, был излишне жесток и порой людей совсем не жалел. То, что Георгий Константинович рубил сплеча, с ходу, не особо разбираясь, это был, конечно, его существенный недостаток. Ведь по-всякому могла сложиться ситуация. А вдруг часть оказалась на этом участке совсем случайно, а тебя сразу к стенке. Был и нет… Вот, казалось бы, я прожил большую и непростую жизнь, много чего повидал и пережил, но лично у меня ответа на этот вопрос нет. С одной стороны, я считаю, что даже большому командиру можно командовать, оставаясь человеком. А с другой – понимаю, наверное, в некоторых ситуациях только такой, как Жуков, и спасет.
Хотя Рокоссовский вел себя совершенно иначе, значит, можно командовать как-то по-другому. Ну, видно, как уж дано на роду. Тем более, когда такая власть дана, такая гигантская ответственность. Но это смотря у кого какой характер. А с другой стороны, то, как без такого характера Жуков мог бы возражать Сталину?
Про самого Сталина скажу коротко – великий человек был! Но, как и все люди, не без недостатков. И ошибок много наделал. Но я остаюсь при том же мнении – только при его воле и настойчивости мы смогли организоваться, переломить ход войны и победить.
Совсем недавно я был на встрече в гимназии с учениками 2-го класса. Накоротке представился, рассказал, кто такой, потом время вопросов. Все сразу подняли руки, и девочки, и мальчики. А прямо передо мной за партой две девочки, и между ними мальчик. И они держат руки как положено, а он мне прямо в грудь тянет. «Ладно, начнем с вас, молодой человек!» Встает, сделал смиренное, серьезное лицо и спрашивает: «Николай Николаевич, скажите, пожалуйста, а вы встречались с Иосифом Виссарионовичем Сталиным?» Ничего себе, думаю, начало… «Ну, Гриша, ты такой вопросик задал. Но тебе повезло. Пусть издалека, но я видел его несколько раз.
После войны я участвовал в параде и шел в правой колонне, самой ближней к мавзолею. Потому как был командиром роты и возглавлял одну из четырех шеренг. И когда мы подъезжали к мавзолею, я свой командирский прибор повернул направо и увидел на трибуне все наше правительство во главе со Сталиным. Но это какое-то мгновение, и мы поехали дальше.
И еще однажды, то ли в 50-м, то ли в 51-м году меня после парада пригласили на прием в Кремль. Но это сейчас все молодые ходят по залу, а тогда Сталин был только у своего стола, так что видел его лишь издалека».
А во время войны я не слышал, чтобы кто-то плохо о Сталине отзывался! Может, мне просто повезло служить среди таких людей, но подобных вещей я ни разу не слышал. Все это критиканство началось значительно позже. Как сейчас, тогда никто не рассуждал, потому что знали намного меньше. Мы, например, слышали, что репрессировали маршалов Блюхера, Тухачевского, других, но о размахе репрессий даже понятия не имели. Вся эта информация пошла только при Хрущеве.
Не понаслышке знаю, что многие ветераны винят в этих репрессиях не столько Сталина, сколько его ретивых сподвижников: Ежова, Берию. Но и с ними не все так просто. Вот взять меня, например. Я ведь жил не где-то там, в глухой деревне, на окраине страны, а служил под Москвой. Причем в «парадной» дивизии. По два раза в год мы участвовали в парадах на Красной площади, а подготовка к каждому по полтора месяца. Соответственно общался с массой самых разных людей, но никогда ничего плохого про Берию не слышал. Как сейчас в сериалах показывают, что о нем разные нехорошие слухи ходили, это все сейчас сильно преувеличено. Да, мы знали, что особисты в его подчинении, побаивались их и особо не дружили с этими товарищами. Но в моем понимании он был разумный человек, и ничего плохого про него я не слышал. Мне, кстати, довелось участвовать в операции, когда Берию арестовывали.
Как обычно, после обеда мы отправились обслуживать технику, но часов в пять вечера вдруг объявляют боевую тревогу. Получаем личное оружие и бегом к танкам. Что, чего, никто не уточняет. Готовить машины, и точка! Боевая готовность № 1. Загрузились на складах горючим и боеприпасами, и к часу ночи доложили о полной готовности.
Поступает приказ – и на предельной скорости по Киевскому шоссе вся дивизия следует в Москву. Наш полк расположился в районе примерно нынешнего университета. Еще стройка шла. Там овраги кругом, наш полк в них и расположился. Сутки проходят, никто ничего не говорит. И только после трех суток пребывания там последовала команда возвратиться в часть. А дальше ребята рассказывают и все проясняется.
12-й полк прибыл к штабу округа. Другой полк на другой окраине Москвы стоял. Но если мы чувствовали себя вольготно, кормили нас, то эти ребята, которые стояли на улицах, сидели в танках при закрытых люках. Связь только по радио.
Мотострелковый полк из Наро-Фоминска пошел в сторону Калуги, и в Малоярославце им пришлось разоружать дивизию НКВД, которая направлялась в Москву. Эшелоны остановили и все оружие отобрали. А уже дальше нам разъяснили, какую роль мы сыграли в этих событиях…
А до этого то ли еще молод был, то ли задумываться времени не оставалось, но лично я воспринимал эти дела «врачей», «космополитов» как должное. Верил, что все так и есть.
Обсуждали, конечно, потом и доклад Хрущева на ХХ съезде. Имелись определенные сомнения, так это было или нет. Но я считаю, что это было большой ошибкой, озвучивать все это на весь мир. Опять у нас все получилось как-то по-русски.
Но вначале я как-то поверил Хрущеву. Что чересчур у нас гайки закрутили и нужно их немножко ослабить. Но когда он пару лет порулил, как резанул сокращение армии, маханул сразу полтора миллиона и ребятам не дали дослужить по году до пенсии – вот тут, ясно, пошло недовольство. А когда до нас дошли слухи, что один из наших майоров стал в Курской области свинопасом, тут мы сразу повернули в другую сторону. А с той же кукурузой что вышло? Ну, какая, спрашивается, могла быть кукуруза в Московской области? Мы ведь общались с местными руководителями, и они рассказывали, что посадили ее, а она выросла всего на полметра.
Но однажды, когда уже уволился в 82-м, ребята пригласили меня на полигон по грибы. Набрали, вышли к дороге, смотрю, а кукуруза такая, что и рукой не достать до верхушки. Значит, все-таки можно ее выращивать и в наших условиях? Дело-то хорошее. Просто не надо спешить, а нужно как следует подготовиться. Но мы все торопимся иногда, и только как окажемся в тупике, лишь тогда начинаем соображать… Это нас преследует.
Но я был и остаюсь убежденным коммунистом. В пионерах, правда, не был, а в комсомол вступил в училище 23 февраля 1943 года. Никто меня туда не тащил, не уговаривал, сам захотел.
И в партию сам решил вступить. 1 января 45-го меня приняли кандидатом, но тут разные события начались и забыли про это дело. А вспомнили только через месяц в Германии и уже там приняли окончательно. У меня и фотокарточка есть, это как раз день, когда меня приняли. Сфотографировали на партбилет, а потом я этого фотографа попросил: «Слушай, сфотографируй меня, хоть родителям пошлю!» И он меня сфотографировал и карточку потом передал.
Тогда приходилось заполнять разного рода анкеты, а в них был такой вопрос: есть ли репрессированные родственники, но я про Поздняковых нигде не упоминал, вроде как дальние родственники.
Другое дело на разные должности нужны допуска, и вот там полагалось писать и про дальних. Но пока я до комбата рос, там уже допуск не требовался. А вот когда меня перевели в штаб, там уже секретность совсем другая, вот там до пятнадцатого колена всех проверяли. Но и время настало уже другое.
А в парадной дивизии эти особнячки нами занимались здорово, постоянно и знали всех как облупленных. Помню, был у нас начальник разведки, боевой такой, награжденный, и вдруг нет его. И тихонько говорят, что он совсем не украинец, а еврей… Раз, и уже нет в полку, а отправили служить на Дальний Восток. И так частенько. Кто чего скрыл, чуть только маленькая червоточина, сразу переводили в другую часть.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.