Мой брат-ополченец
Мой брат-ополченец
Не прошло и месяца после начала войны, а враг уже захватил Смоленск, Ярцево и Ельню. Круша все на своем пути, обходя и окружая, пленяя и уничтожая, немецкие войска неудержимо рвались к Москве. Наше командование, оправившись от шока страшнейшего поражения первых недель войны, стало организовывать противодействие врагу. А для этого нужны были силы. Уже в июле в помощь регулярным войскам в Москве и в Подмосковье начали спешно формироваться двенадцать дивизий народного ополчения. Плохо вооруженные, необученные, даже не переодетые в военную форму, эти соединения поспешно бросались в бой. Ими затыкали бреши, образовавшиеся в ходе маневренной войны. Главным образом на Московском направлении. Но, неся большие потери, эти части не могли оказать врагу сколько-нибудь серьезного сопротивления. В начале августа пешим маршем направилась на запад из района Наро-Фоминска (почтовое отделение Толстопальцево) и Вторая Ленинского района дивизия народного ополчения. В 3-м взводе 5-й роты 3-го стрелкового полка этой дивизии служил мой семнадцатилетний брат-доброволец Николай. Для мальчишек, не служивших в армии и не отлучавшихся пешком из дома и на десяток верст, переход в триста километров был не из легких. Но дух у них был боевой. Командиры и политработники в первую очередь беспокоились за ноги своих подопечных. Однако новобранцы за сутки одолевали по тридцать километров. Шли ночами. Днем колонну людей сразу заметят немецкие самолеты и тут же разбомбят.
На месте сосредоточения рассчитывали постоять недели две. Надо было спешно подучиться военному делу. Подростки не умели еще ни в цепь рассыпаться, ни окапываться, ни прятаться от пуль, ни ползать по-пластунски. Не говоря уже о стрельбе из винтовок, которых у них пока не было. Да и рукопашному бою надо бы подучиться. Хотя бы самым элементарным приемам.
После трудного перехода ребята помылись в бане, привели себя в порядок. Им приказали с помощью подручных инструментов изготовить из дерева модели винтовок. Когда «вооружение» было готово, их стали учить строевым приемам. Затем — и умению занимать огневые рубежи, перемещаться с оружием на поле боя, подниматься и бежать в атаку. На настоящей винтовке, которую приносил на занятия командир взвода, изучали ее устройство, названия частей. Пробовали по очереди разбирать и собирать трехлинейку.
Ребята написали письма домой. Вот единственное, сохранившееся у мачехи в Борисоглебске, письмо брата от 12 августа 1941 года.
«Здравствуйте, дорогие родители папа и мама.
Во первых строках своего письма я вам сообщу, что я жив и здоров, того и вам желаю. Папа и мама, вчера 10/VIIIя получил письмо от Пети по адресу Наро-Фоминск. Это возле Москвы. Но оно дошло и сюда, несмотря на то, что я уже далеко от Наро-Фоминска. Это письмо он послал 23 числа, а от вас я еще не получал ни одного письма. Может, вы на другой квартире или пишете чего не надо, вот они и не доходят. Мама, получаете ли вымой письма или нет? Я вам много писал. Получили ли вымой деньги, напишите. Чистой бумаги пришлите и все опишите. Я живу хорошо. Кормят хорошо. Так что все сыты, водят в баню. Письма пишите по адресу: Действующая Красная Армия, 933 полевое почтовое отделение, 3 стрелковый полк, 5 рота, Михину.
Обо мне не горьтесь, скоро побьем немца, и я вернусь домой. Петя мою фотокарточку получил, а вы — не знаю. Я было бросил писать Пете письма, так как не знаю его адреса. Но получил письмо: у него опять старый адрес. Сейчас достану бумагу и напишу ему письмо. До свидания.
11/VIII Михин.
Мама, вышли мне чистой бумаги. Плохо, что нет ни у кого чернил с ручкой. Приходится писать карандашом.
Нам, наверное, придется постоять здесь порядочно, хотя и я сам не знаю, скоро или нет, но как думаем мы и командиры, что постоим.
Потом, получили ли вы мои вещи или нет Сообщите. Ну, до свиданья. Жду ответ Как будто, и нечего больше писать. Передайте привет бабане и всем знакомым, до свиданья.
Михин».
Адрес на письме-треугольнике: Борисоглебск Воронежской области, Ленинская, 114, Михину A.A.
Штампы: Полевая почта 933. 13. 08.41. Борисоглебск — 27.08.41.
Я получил в Ленинграде в конце августа письмо от брата Николая, написанное им на марше. Письмо за долгие годы моих фронтовых мытарств, боев, пребывания в болотах и реках куда-то затерялось, чудом сохранились в партийном билете только фотокарточка и наскоро написанная братом приписка на клочке бумаги. На ней второпях было написано: «Сейчас зашью и передам с кем-нибудь. Михин». В письмо была вложена маленькая светло-коричне-вая фотокарточка размером 3 х 3,5 сантиметра. На снимке спокойное возмужавшее лицо и бросается в глаза мощная шея сильного человека. На обороте фото рукой Николая написано: «23.VII.41. Может быть, это последний фотоснимок Михина Николая А., рождения 1923 г. 9. VIII».
Видно, постоять, даже недельку, на месте сосредоточения частям дивизии ополчения не удалось. Фашисты двигались в направлении на Москву значительно быстрее, чем предполагало наше командование. В третий полк поступил приказ срочно выдвинуться на двадцать километров на запад и занять предназначенный ему участок в полосе обороны дивизии. После форсированного двадцатикилометрового марша пятая рота третьего стрелкового полка, в которой служил Николай, без передышки стала занимать оборону на огородах какого-то села. На третий взвод дали несколько винтовок и по десятку патронов к ним. Винтовки быстро расхватали кто успел. Остальным приказали добыть оружие в бою, а пока пользоваться моделями винтовок.
Лопат, чтобы отрыть в грунте хотя бы ячейки, тоже не оказалось. Командир взвода послал Николая и двоих его борисоглебских товарищей в село за лопатами. Переходя со двора во двор, мальчики выпросили у хозяев с десяток лопат. Николай взвалил лопаты на плечи и направился с ними во взвод, там этих лопат ждали с нетерпением. А его друзья остались в селе, чтобы добыть еще несколько лопат — во взводе-то тридцать человек.
И тут на село налетели немецкие самолеты. Они появились неожиданно и с небольшой высоты стали обстреливать дома из пулеметов и сбрасывать бомбы. Страшный рев моторов, треск пушек и пулеметов, вой включенных сирен, ухающие разрывы бомб. Пыль, дым, огонь, разрушающиеся на глазах строения вызвали у Николая неимоверный страх. Но он не бросился на землю, а продолжал бежать с лопатами во взвод. Вдруг земля содрогнулась от страшного близкого взрыва, стоявший рядом плетеный сарай подпрыгнул вверх, задымился и, рухнув на землю, разлетелся в стороны. Взрывной волной Николая уложило на землю. Его сильно оглушило. Какое-то время он ничего не видел и не слышал. Придя в себя, схватил лопаты и со всех ног бросился бежать на огороды, к своему взводу. В селе жарко горело несколько домов, тревожно и громко ревели коровы, визжали и лаяли собаки.
Перепуганный бомбежкой, он все же был рад, что остался жив, целы оказались и лопаты, он обеспечит ими свой взвод. Николай ускорил бег, но тут его внимание привлекли какие-то двигавшиеся по полю в направлении их позиций темные предметы. Они то терялись из виду, утопая в зелени, то выныривали и быстро приближались. Вскоре Николай догадался, что это были танки. На их броне сидели вооруженные солдаты. Когда танки стали стрелять из пушек и пулеметов, солдаты соскочили на землю и, прячась за танками, побежали вслед за ними к нашей обороне.
Один из танковых снарядов разорвался вблизи Николая. Брат не успел упасть, чтобы спрятаться. Очнулся молодой ополченец от удара сапогом в голову. Открыл глаза и совсем близко увидел сапоги и направленный на него ствол оружия. С широко расставленными ногами над ним стоял немец. Тыча автоматом в голову, он надрывно и гортанно что-то кричал. Крепко вцепившись в одну из валявшихся поблизости лопат, Николай с ее помощью поднялся на ноги. Но тут же упал снова на землю от удара автоматом по голове. Двое немцев схватили его за руки и потащили в село. Окончательно пришел в себя, когда, спотыкаясь, шел по улице села под конвоем.
Видно, бой пятой роты с немецкими танками длился недолго. Да и было ли вообще это боем, когда на безоружных, лежавших на ровной земле мальчишек после бомбежки и обстрела налетели танки. Крутясь то на одной, то на другой гусенице, они размазывали по земле несчастных ополченцев, а соскочившие с брони десантники в упор расстреливали из автоматов уцелевших.
Захватив село, немцы подобрали оставшихся в живых ополченцев, построили их в колонну и погнали в лагерь. Я знаю, что было с пленными дальше, но описывать нечеловеческие страдания не в состоянии. Это сделали за меня многие из тех, что сами перенесли ужасы немецкого плена и чудом выжили, а также те, что, сбежав из немецких лагерей, пробрались к своим, а потом, если их не расстреляли, то они преследовались своими же и мучились всю оставшуюся жизнь с клеймом предателей. Некоторые из этих людей весьма талантливо описали плен. Например, наш земляк Константин Воробьев.
Мой брат не перенес немецкого плена, через три месяца он погиб. Какже надо было издеваться, истязать, избивать, морить голодом, держать под проливным дождем, гонять в обносившейся летней одежонке с обмотанными в тряпье ногами по лютому морозу на непосильные работы, а на ночь загонять в нетопленые бараки и класть на голые нары несчастных людей, чтобы за месяц или два довести молодых, здоровых парней до полного истощения и смерти. О чем думали в немецком плену эти несчастные, замерзая и мучаясь от голода и побоев, когда лежали ночью на оледенелых кругляшах? Вспоминали родных, с которыми лишены связи? Возмущались зверствами фашистов? Жалели, что не удалось им по-настоящему повоевать на равных с врагом? А может, обижались на своих, так нелепо подставивших их?..
Но ведь в первые дни и месяцы войны были подставлены не только эти мальчики. Свыше трех миллионов красноармейцев да и офицеров, генералов попало в плен. Это более двух третей находившейся на западных границах армии. Остальные кое-как, ночами, блуждая по лесам и оврагам, выбрались из окружения. Но и свои встречали их неласково. Нужно было пройти систему проверочных лагерей и доказать, что ты не завербован врагом. Хотя иначе было нельзя. Немцы засылали множество лазутчиков.
В обзорном томе «Всероссийской книги памяти 1941–1945»[14] на 101-й странице говорится, что только под Брянском и Вязьмой попало в плен около 700 тысяч человек, а вот некоторым армиям Брянского фронта удалось выйти из окружения организованно: они потеряли все тяжелое вооружение и 90 % личного состава. Значит, «организованно» удалось вывести только каждого десятого.
Мученической смертью в немецком плену погиб и мой брат Николай. Прежде чем умереть, цепляясь за жизнь, он три месяца мужественно переносил чудовищный режим умерщвления. Спрашивается, за что такие муки, чем же он провинился за свои семнадцать лет жизни?
После войны Борисоглебский райвоенкомат известил, что Михин Николай Алексеевич пропал без вести в августе 1941 года. А 50 лет спустя Центральный архив Российской армии сообщил из Подольска, что он умер в плену 11 января 1942 года.
В газете «Известия» за 14 января 1971 года бывший советский военнопленный назвал фамилии нескольких человек, которые были вместе с ним в плену. Среди них был назван и мой брат. Только возраст не 17, а 37 лет. Тогда я подумал, что это был однофамилец брата. Только недавно до меня дошло: в плену изможденный брат мог выглядеть на 20 лет старше. Но ведь и связываться с автором статьи в ту пору было небезопасно. Органы следили за теми, чьи родственники были в плену. Может, и статью пропустили специально. Зачем, подумал я, трагедию брата превращать во вред собственной семье? До чего же мы были запуганы! Я, честно провоевавший идо изнеможения отдавший все свои силы на мирный труд, боялся, чтобы в личном деле не появилась пометка: брат был в плену.
Двое друзей Николая, уцелевших во время бомбежки в том селе, где они добывали лопаты для своего взвода, спрятались так, что немцы их не нашли. Из своего укрытия они наблюдали всю картину происходящего во время бомбежки и боя их роты с немецкими танками. Ночью, крадучись, они двинулись на восток. Как и многим окруженцам, им удалось дойти до линии фронта и незаметно перейти ее. По пути к ним присоединились еще двое ополченцев, также в гражданской одежде. Когда в очередном селе их спутников забрали милиционеры, ребята решили уже и на своей территории тайно бежать домой, в Борисоглебск. У одного из них отец до войны работал смазчиком на железной дороге. Парень с детства лазил под вагонами и хорошо знал, как можно устроиться для поездки под вагоном. Так они добрались до родного Борисоглебска. Можно только представить, как обрадовались и как испугались при встрече их родители. Дома прятаться им пришлось недолго. Однажды ночью их арестовали милиционеры. Но до этого в одну из ночей они посетили нашу мачеху, поинтересовались, не прибежал ли домой и их приятель. Рассказали о своих мытарствах. Что было с мальчишками после ареста, никто не знает. У родственников они никогда больше не появились.
Брат был почти на три года моложе меня. В раннем детстве больше общался с матерью, а я уже помогал по хозяйству отцу. Когда он стал ходить в школу, в наших местах случился страшнейший голод 1933 года. Люди пухли и умирали весной от голода сотнями.
Мы с братом и отцом как-то выжили, мать же, отдавая все нам и отцу, умерла от голода.
Отец, потеряв после пожара дом, вынужден был из-за квартиры часто переезжать по области с места на место. Менял школы и брат. А я уже учился в Борисоглебске, затем в Ленинграде. Смена школ мешала нормальной учебе брата, и он, кое-как закончив семилетку, поступил в Борисоглебске в ремесленное училище. А там больше внимания уделяли приобретению навыков практической работы слесаря и выполнению производственных заданий по изготовлению деталей для завода. Троих-четверых ребят мастер сажал под замок в полутемный сарай, где они должны были целый день гнуть из проволоки скобы и кольца для панцирных кроватных сеток. Однообразный подневольный труд отбивал у ребят всякое желание учиться, они только и ждали, когда им дадут паспорта, чтобы уехать куда-нибудь по вербовке на настоящую работу.
Так трое друзей оказались в поселке Видное под Москвой. Там они устроились работать на завод. Их поселили в общежитии. Они с удовольствием влились в рабочий коллектив и почувствовали себя свободными самостоятельными людьми. Неизбалованные, работящие, добрые и отзывчивые подростки были горды и довольны своим положением. Им не хотелось вспоминать школу, ремесленное училище и голод. Настали самые счастливые дни в их жизни. Из первых же зарплат брат послал деньги родителям в Борисоглебск и мне, студенту, в Ленинград.
И тут началась война. Не сформировавшиеся еще ни умственно, ни физически, они не готовы были к службе в армии, тем более воевать. Но патриотический настрой тянул их в военкомат, им хотелось побыстрее оказаться на фронте и бить ненавистных агрессоров. Военкомат предложил им немного подождать.
В начале июля состоялось решение Госкомитета обороны о формировании добровольческих дивизий народного ополчения из лиц, не подлежащих мобилизации. В одну из таких дивизий — Вторую Ленинского района дивизию народного ополчения — и направил Наро-Фоминский райвоенкомат семнадцатилетних ребят. С каким воодушевлением вступили на военную стезю молодые парни! Политработники рассказывали им, что вот-вот у немцев кончится ресурс, а мы оправимся от внезапного удара и быстро разобьем фашистов. С такими убеждениями и надеждами ополченцы и попали на фронт. Но первая же нещадная бомбежка, первая атака немецких танков и вооруженных до зубов немецких головорезов развеяли их радужные надежды. Безоружному добыть оружие в бою с опытным, хорошо вооруженным немцем-бандитом оказалось непростым делом. Немецкие танки с пехотным десантом на броне быстро расправились с ополченцами в первом же бою. Многие из них погибли, а большинство оставшихся в живых попали в плен. И только некоторым счастливчикам удалось уползти, спрятаться, а потом отступить к тылам дивизии. Так сохранилось название дивизии. Остаткам двенадцати Московских ополченческих дивизий были присвоены номера разбитых в первые недели войны стрелковых дивизий.
На мой запрос в Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации, где и когда вступила в бой с фашистами 2-я Ленинского района дивизия народного ополчения, мне сообщили о судьбах 1-й Московской и 2-й Московской Сталинского района дивизиях народного ополчения. Причем 2-я дивизия Сталинского района попала в окружение под Вязьмой и никаких ее документов на хранение в Центральный архив не поступало. А о 2-й Московской дивизии Ленинского района, в которой служил мой брат, в архиве никаких сведений нет.
В начале войны окружались и десятками гибли целые армии, их перечень встречается в военной литературе, а до таких «мелочей», как дивизии 12-тысячного состава, в высоких штабах не доходили. О них нигде не упоминается. Наспех сформировали, бросили «для порядка» в прорву боев и забыли.
И вот теперь, когда я слышу за окном веселый самозабвенный ребячий гомон третьеклассников, я вспоминаю своего младшего брата. Голос одного из играющих подокном мальчишек выделяется особой зычностью и запальчивостью, неимоверным желанием перекричать остальных и тем доказать свою правоту — он так похож на голос моего брата, что, кажется, выгляни в окошко, и увидишь маленького Николая. Однажды он обратился с претензией к матери:
— Мама, ну почему ты не родила меня первым? Мне бы не пришлось тогда донашивать Петины обноски!
А я теперь вспоминаю все это и с болью думаю: не только обноски незаслуженно пришлось брату носить, но, может, и судьба у него сложилась бы, будь он первым, иная, не такая горькая.
И еще каждый раз вспоминаю я мученика-брата, когда в зимнюю пору ложусь в нетопленом помещении в холодную постель. Она, пусть холодная, но в мирной комнате, — на свободе, а не в промерзшем бараке под нагайкой, на голых слегах…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.