Геннадий Яковлевич Гуськов

Геннадий Яковлевич Гуськов

Впервые я услышал фамилию Гуськов через несколько дней после прихода в институт. Было это летом 1948 г. Знакомясь с материалами по станции, у меня возникли вопросы, которые я задал сидевшему рядом ведущему инженеру Тамулевичу. «Вот здесь говорится о новой разработке смесительной головки. Где можно её посмотреть?» Ответ был: «У Гуськова». – «А где его найти?» Тамулевич позвонил по телефону, Гуськова там не оказалось. Через пару дней я поинтересовался методами измерения малых СВЧ мощностей. «Надо спросить Гуськова», – отвечали мне. Попытка связаться с Гуськовым и в этот раз не удалась. Так продолжалось ещё некоторое время. В ответ на мои вопросы ссылались на Гуськова. «Неуловимый какой-то Гуськов», – подумал я, но буквально на следующий день утром к моему столу подошёл высокий худощавый человек в синем костюме со спадающими набок волосами и привычным жестом откинув назад прядь, улыбаясь, спросил: «Искал меня?» И, не дожидаясь ответа, произнёс: «Будем знакомы. Я – Гуськов. Зовут меня Геннадий». Так мы познакомились. Я проработал бок о бок с Гуськовым почти 12 лет, вплоть до 1960 года, когда он ушёл из института в другую организацию.

Путь Гуськова по ступеням жизни был нелёгким. О раннем этапе этого пути я могу судить только с его слов. Окончив к началу войны 5 курсов МЭИ, он оказался на оборонном заводе в г. Сарапуле. Работать приходилось в условиях частых тревог и немецких бомбёжек. Дневные и ночные смены, материальные лишения, напряжённый ритм – вот обстановка тех лет. На заводе Геннадий Яковлевич приобрёл первый серьёзный производственный опыт. В 1944 г. он пришёл в ЦНИИ-108 и потом в лабораторию Расплетина. Расплетин поручил Гуськову вести важнейшее направление – разработку СВЧ станции. Начинали практически с нуля. Это было абсолютно новое дело для всех, включая Расплетина и Гуськова. Необходимо было в сжатые сроки создать элементную базу станции, провести исследования и затем испытать в составе реальной аппаратуры. Работали до позднего вечера, порой ночами, но времени всё равно не хватало.

Когда Гуськов впервые привёл меня в свою комнату – на четвёртом этаже левого крыла здания (первый корпус), я увидел необыкновенную картину. По всему периметру большой комнаты: на стеллажах, в шкафах, просто на полу были сложены, а в некоторых местах хаотически располагались всевозможные волноводные узлы. Были здесь и направленные ответвители, и Т-мосты, и фильтры, и атенюаторы, и переходы, и вращающиеся сочленения, и смесительные камеры, и детекторные головки, и просто волноводы различных профилей и изгибов. «Кто же это всё изготовил?» – спросил я. «Большинство этих узлов выполнено нашими механиками по нашим чертежам», – оттеняя слово «наши», ответил Гуськов. Конечно, размышлял я тогда, были консультации, была помощь со стороны смежников, появилась литература – отечественная и переводная, всё равно выполненный объём работ свидетельствовал о незаурядных творческих и организационных способностях Гуськова и его инженеров. Был в этом деле и ещё один аспект, который необходимо отметить. Освоение новых диапазонов волн. Гуськов является пионером освоения миллиметровых волн в интересах радиолокации. По вопросам приоритета тех или иных изобретений, открытий или, как теперь говорят, ноу-хау у нас обычно много спорят. Однако эти дискуссии бывают порой малопродуктивны, т. к. развитие техники в периоды «массовых атак» идёт не однозначно, а волнами, параллельно разными коллективами и специалистами. И выявить в этих условиях единоличного лидера довольно сложно. Поэтому, не углубляясь в проблему приоритета, хочу отметить выдающуюся роль Гуськова в переходе от сантиметровых к миллиметровым волнам. Ведь под его руководством была создана одна из первых (если не первая) радиолокационная станция в новом диапазоне волн, которая не только успешно прошла госиспытания, но серийно выпускалась и в течение многих лет находилась на вооружении. А было это почти шестьдесят лет назад. И сейчас, вспоминая о тех годах, давно прошедших годах, думая о той работе, в которой мне тогда посчастливилось участвовать, я хочу привлечь внимание к личности руководителя этой работы – Геннадия Яковлевича Гуськова.

В первые годы совместной деятельности Гуськов мне казался весёлым человеком, быстро и легко добивающимся нужных результатов. Он часто шутил при встречах, улыбка не сходила с его лица. Помню, как он впервые привёз меня на аэродром в Измайлово, который тогда находился где-то в районе Сиреневой улицы. Открывая дверь в фургон (стоявший на аэродроме), где предполагалось разместить аппаратуру, он, смеясь, сказал: «Здесь будет город заложен».

В августе 1950 г. по решению ЦК КПСС Расплетин был отозван на другую работу. Встал вопрос о новом начальнике лаборатории. По-видимому, руководство советовалось с Александром Андреевичем. Гуськов был назначен исполняющим обязанности.

К этому времени был скомпонован макет аппаратуры и переправлен на полигон. В сентябре большой бригадой во главе с Гуськовым отправились в командировку в Ленинград. Гуськов был в хорошем настроении, и по приезде спросил: куда пойдём завтракать? Пошли в известную тогда сосисочную на Невском. После мяса в горшочках все были довольны, и в первую очередь Гуськов: «Это есть Питер», – говорил он. Устроились в городе. Вечера оказались свободными. Один раз попали в ресторан. Гуськов танцевал как-то легко, вдохновенно. Молодость – вся жизнь была впереди. Такого приподнятого состояния духа я у Гуськова больше не наблюдал.

Начались трудовые будни. Долго выбирали позицию. Включились. Появился сигнал. Одновременно выявились недостатки: летели магнетроны, плохо работали смесительные диоды. Гуськов нервничал.

По приезде в Москву активизировалась конструкторская проработка станции. Были выделены конструкторы, приступившие к работе над блоками. В это время создавалась антенна, в которую были заложены новые принципы. Все понимали, что в конструктивном и технологическом отношении воплотить в жизнь новые идеи будет нелегко. Но шли на это. По предложению Гуськова руководителем конструкторской бригады был назначен Михаил Зосимович Свиридов. Небольшого роста, плотного телосложения, обычно молчаливый, Свиридов имел за плечами богатый жизненный опыт.

Гуськов уделял конструкторской проработке станции большое внимание. Каждый ведущий конструктор подписывал чертежи непосредственно у него. Он вызывал разработчика, и начиналось обсуждение. Объектом особой заботы была корректировка чертежей по результатам испытаний. Здесь Гуськов проявлял присущую ему настойчивость, и я бы даже сказал, непреклонность в отстаивании своей позиции. Помню такой эпизод. В состав станции входил датчик угловых напряжений: маркерных импульсов, развёрток и т. д. Ось датчика была сочленена с мотором, осуществлявшим сканирование антенны. Конструктор выполнил крепление датчика на кронштейне, что при вращении оси на больших оборотах, приводило к вибрациям, незаметным на глаз, но создававшим паразитную модуляцию. И хотя испытания этот эффект выявили, конструктор доказывал правоту своего технического решения. Гуськов был в курсе проблемы, и при очередной корректировке отказался утвердить чертежи. Привлекли экспертов. Конструктор был вне себя: браковался плод большой работы. Свиридову пришлось заменить конструктора. Чертежи были переработаны. Повторные испытания подтвердили правильность такого подхода.

В последующий год по чертежам изготавливались блоки и узлы, шло формирование нового макета, форсировалась подготовка к изготовлению опытных образцов. Одновременно периодически выезжали на испытания. Вовсю начали работать представители заказчика Маслаков и Игнатов. Однажды по совету Маслакова поехали под Можайск. Поработали, помню, не очень удачно. Время подходило к обеду. Где обедать? 10 лет назад здесь были тяжёлые бои. Несмотря на сомнения, Гуськов предложил ехать в город, искать столовую. Добрались до Можайска, объехали весь город, с трудом разыскали какую-то закусочную. Таковы были приметы послевоенного времени. Один умный сотрудник института как-то сказал мне: по моим наблюдениям наша работа – это 90 % неудач, и только 5 % успеха. Возможно, он и прав. Гуськов относился к неудачам порой болезненно, но всегда стремился их преодолеть. Гуськов проявлял характер не только на работе, но и в свободные минуты и часы. В первой половине 50-х годов в институте большой популярностью пользовался чемпионат по волейболу. В нашу сборную кроме Гуськова входили Лисицын, Серёжа Бакастов и другие. Тон задавал Гуськов. Он неплохо играл, а порой на пару с Лисицыным удачно вколачивал мячи. Вокруг волейбольной площадки обычно собирались толпы болельщиков, но Гуськов мало обращал внимания на зрителей: он был весь в игре. При встречах с трудными противниками бывали неудачи. Хорошо поставленный блок срывал атаку, в этом случае гнев Гуськова обращался на партнёров: мол, не поддерживаете, а сам он, сквозь зубы, цедил какие-то, по-видимому, далеко нелестные слова. К середине 1952 г. на Гуськова навалилась уйма забот: шло изготовление элементов станции, сдача блоков, что требовало его внимания, надо было решать вопросы, связанные с повышением энергетики. К осени, в разгар работы над документацией, Гуськов неожиданно заболел. Я приехал к нему домой. Он лежал, нога раздулась и была похожа на кусок бревна. Поговорили о делах, обсудили планы. Пока я пил чай, Гуськов поинтересовался: а что там у Брахмана, слыхал, трудности с механикой? Брахман вёл другую станцию, но подробностей я не знал. Гуськов в ответ отреагировал: я уверен, что Теодор с этим справится.

Станция проектировалась на транспортёре. К весне стали её собирать. Долго не было движков. Когда их поставили, оказалось, что центр тяжести всей конструкции резко ушёл назад. Это был гром среди ясного дня. Вскоре об этом узнали заказчики. Доложили наверх. Руководству института грозили неприятности. Начался «поиск виновных». Сразу же отстранили Свиридова от исполнения обязанностей (правда, ненадолго). Стали искать выход из положения, и вскоре его нашли. Но «машина наказания» продолжала крутиться.

Гуськов держал «глухую оборону». Вскоре он уехал в командировку, а на осень были назначены полигонные испытания с макетом станции. К началу испытаний должна была выехать вся бригада. Неожиданно пришёл приказ, а вслед за ним появился новый начальник лаборатории, полковник. Я уезжал одним из первых. Перед отъездом он обратился ко мне: передайте Геннадию Яковлевичу, что я приступил к новой работе. «А вы сами не можете это сообщать?» «У меня нет с ним связи». Знал, что приносить плохую весть – дело неблагодарное. Но реакция Гуськова превзошла мои ожидания. Он был в гневе, не лишённом, однако, логического стержня: «лодыри, безответственные люди, ни черта не помогают, только умеют играть в солдатики». «А ты какую роль здесь играешь?» – накинулся он на меня. «Ровно никакую. Выполнил приказ нового начальника». Все прекрасно понимали, что можно сколько угодно администрировать, но без него, Гуськова, работа быстро провалится. И он постепенно успокоился. Вскоре прибыли Кияковский, Майзельс. Из Ленинграда поехали на боевые позиции. Работа пошла успешнее. Картинка была отчётливой. Энергетика вполне приличная. Особо радовало хорошее разрешение целей. Рядом была рыбалка, и в свободные часы Гуськов и Пётр Петрович Михайлов ловили сигов и хариусов, так что рыбная диета всем была обеспечена.

На весну следующего года были назначены государственные испытания. Мы приехали на Южный Урал в середине мая. Стали приезжать члены Госкомиссии. Они должны были провести испытания опытного образца станции. Обслуживали станцию военнослужащие: операторы из сержантского состава, водитель, а командир машины – лейтенант. На начальном этапе операторы осваивали технику, затем последовала работа. Наряду с образцом по предложению Гуськова была развёрнута дублирующая станция. Она устанавливалась в паре сотен метров от образца и вследствие высокой направленности практически не мешала работе основной станции. Гуськов поручил мне отслеживать на дублирующей станции все передвижения целей и вообще изменения радиолокационной обстановки. Поэтому я не вылезал из этой станции, и при возникновении неясных или спорных моментов относительно наблюдаемого изображения Гуськов вместе с членами комиссии приходили ко мне в кабину и внимательно изучали картинку. И хотя пришлось пару раз перенастраивать аппаратуру, она работала на удивление надёжно, и ни разу нас не подводила.

Через месяц или полтора мы переехали в район учений. Здесь приходилось следить за изменяющейся обстановкой, а расчёту станции регулярно доносить о координатах целей. К сожалению, появлялись вынужденные перерывы: отказывали СВЧ-приборы. При смене магнетронов или диодов Гуськову и Михайлову приходилось вести наладочные работы в присутствии членов комиссии. Гуськов нервничал. Иногда ему сразу не удавалось получить результат, он приходил ко мне мрачный и начинал крутить ручки настройки дублирующей станции. Затем возвращался и продолжал работу. В самый разгар лета Гуськов схватил ангину. Помню как в домике, где мы жили, он всё время полоскал горло. Однажды была страшная жара, и в поисках Гуськова я наткнулся на него: он лежал в тени, отбрасываемой корпусом станции, с полузакрытыми глазами. Узнав от Михайлова, что у него температура 39,5°, предложил обратиться к врачу, но Гуськов категорически отказался. Несмотря на все трудности, этап испытаний благополучно закончился, комиссия дала положительную оценку. В аэропорт Оренбурга мы прибыли вечером, и на ночь остановились в местной гостинице. От усталости я сразу же заснул. Ночью, когда я проснулся и вышел в холл, увидел бодрствующего Гуськова. «Пойдём, поговорим», – сказал он мне. Мы уселись на ступеньках, ведущих на прилегающую территорию. Была тёплая ночь. Гуськов продолжал: «Мы закончили важный этап, впереди, правда, ещё один, морской, но дело сделано. Тебе предстоит внедрение на заводе». – «Мне одному?» – «Ты всё знаешь, тебе больше никого не нужно. Руководство за тобой. Свиридов, конечно, будет на заводе». Когда я приехал на завод в жгучие январские морозы, мест в гостинице не было. Через 4 месяца мы в основном закончили изготовление и настройку всех блоков, а ещё через несколько месяцев головной образец станции был готов. Конечно, это произошло благодаря мастерству заводчан, но и качество техдокументации, как я полагаю, было высокое.

После успешного завершения работы авторитет Гуськова упрочился, и через некоторое время ему поручили вести новую ОКР. Дело в том, что ещё в 1952–1953 гг. институт начал разработку аппаратуры в интересах КБ С. П. Королёва. Это был первый шаг института в направлении космоса («Целина» была позже). После её окончания встал вопрос о создании опытных образцов на новой основе. Предстояло выполнить в исключительно короткие сроки огромный по тем масштабам объём работ. Надо было разработать десятки и десятки блоков, для чего была выделена внушительная по размерам кабина. Разобравшись с задачами и прикинув план работы, Гуськов понял, что наличными силами с этим не справиться. Руководство института в лице главного инженера Т. Р. Брахмана выделило в распоряжение Гуськова пришедших в институт молодых офицеров, недавно окончивших высшие учебные заведения. Кроме того, на помощь направлялись специалисты из других подразделений. Каждому из них Гуськов лично давал задание, предварительно побеседовав. Но бывали случаи отбраковки. Помню, при мне Гуськов сказал одному давно работавшему специалисту: «Ты мне не нужен». При разработке был целый ряд проблем, из которых отмечу лишь некоторые. Важнейшим был антенный вопрос. Создание новой антенны было поручено И. Б. Абрамову. Потребовалась высокая точность фиксации углового положения излучающего объекта. Сначала казалось возможным использовать многоступенчатые датчики. Когда рассчитали требуемую точность, от этой идеи отказались. Мне пришлось объехать несколько предприятий, прежде чем нашёл исполнителей, способных осуществить на практике нужный вариант углового датчика. В результате после изготовления образцов датчика, которые имели внушительные размеры, точность съёма информации оказалась приемлемой.

Усилиями большого коллектива сотрудников под руководством Гуськова пробный макет аппаратуры был изготовлен и настроен в заданные сроки, а затем направлен на испытания. Последующие пуски изделий производились с использованием разработанной в институте аппаратуры. Одновременно готовились чертежи опытных образцов. Предстояла большая работа на заводе. Т. к. Гуськов большую часть времени находился на полигоне, он поручил мне отслеживать ход работ по изготовлению образцов. Большую лепту в эту работу внесли такие мастера своего дела как П. М. Бурлак и бывший тогда главным инженером завода П. П. Нечаев, с которыми мне пришлось тесно взаимодействовать.

Выполненные институтом в то время работы по космосу позволили решить важнейшие общегосударственные задачи.

В своём рассказе о Гуськове я не затронул его работы по станции РТ, которые он осуществлял ранее, и за которые он впоследствии получил сталинскую премию.

Все выполненные в институте работы сделаны Гуськовым в первой половине его жизни. Здесь проявились его выдающиеся качества крупного организатора, талантливого инженера, человека неукротимой энергии. Я думаю, что любой специалист нашей страны мог бы гордиться тем набором осуществлённых замыслов, подобных тем, которые оказались по плечу Геннадию Яковлевичу Гуськову.

Своим повествованием я старался отразить всю сложность фигуры Гуськова. Очень бы не хотелось, чтобы Гуськов выглядел этаким приглаженным, положительным героем своего времени.

Интересно в этой связи мнение Гуськова о Королёве, с которым он встречался по работе и о котором он мне однажды поведал: «Слушай, – сказал он, – какой жесткий человек Королёв. Своим сотрудникам устраивает такие разносы…» «И что, помогает?» – спросил я. «Представь себе, часто помогает. Слова Королёва там – закон». Это мнение Гуськова практически совпадает с мнением исследователей личности Королёва. Я. Голованов пишет, что только после стартов первых космонавтов (т. е. после 1961 г.) Королёв начал меняться: «Короче и тише стали разносы, он больше стал прощать» и т. д. И далее, говоря о желании Королёва поменять жизнь и привычки, Голованов пишет: «Неужели он не понимал, что, увы, ничего у него не выйдет, что если он начнёт жить по-другому, это будет уже не он, а другой человек, что если он остановится на бегу, он перестанет существовать, ибо масса его покоя, как у нейтрино, равняется нулю» (Огонёк, 1990 г. № 2). Я не собираюсь сравнивать Гуськова с Королёвым, но последние слова из цитаты Голованова, мне кажется, приложимы и к Гуськову.

Он не устраивал разносы, но принципы прессинга применял, обиды часто не прощал. Может быть, поэтому от него ушли сначала Буняк, потом Разницын, Шестопалов и другие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.