Оборона Севастополя (1853–1855)

Оборона Севастополя (1853–1855)

Отрывок из книги М. И. Богдановича «Восточная война 1853–1856 годов»

Разрыв России с западными державами

При занятии, в виде залога, Дунайских княжеств, русское правительство не имело ввиду ни изменять тамошнего управления, ни пользоваться средствами края для удовлетворения потребностей вступившей туда армии. Господари обоих княжеств были оставлены на своих местах, и за все запасы, поставляемые по вольным ценам для наших войск, уплачивалось золотом. Но Порта, желая выказать действия России в виде насильственного захвата княжеств, потребовала от господарей, чтобы они удалились из управляемых ими стран, и оба они, опасаясь навлечь на себя мщение турок, отправились в Вену в половине (в конце) октября 1853 г.

Избранный государем для управления княжествами чрезвычайный комиссар генерал-адъютант Будберг исполнял свои обязанности с содействием Правительственного совета, составленного из министров (логофетов) и других сановников Молдавии и Валахии. По свидетельству одного из главных лиц штаба нашей армии, дела по управлению шли недурно, благодаря уму и знаниям вице-президента совета, действительного статского советника Халчинского, бывшего прежде несколько лет русским консулом в Бухаресте, а также способностям директора канцелярии Гирса, который перед тем занимал должность нашего консула в Яссах.

Несмотря на кровавые встречи русских с турками, западные державы не переставали изъявлять желания и надежды на прекращение возгоревшейся войны. Истребление эскадры на Синопском рейде хотя и раздражило невежественных фанатиков-турок, однако же оказало подавляющее действие на дух сановников Порты. «Чего можем ожидать от помощи западных держав, – спрашивали наиболее влиятельные люди Турции, – когда, в присутствии союзных флотов, русские решились уничтожить нашу эскадру?»

Европейская дипломатия, по-видимому, столь же усердно, как и прежде, старалась возобновить мир. Правда, западные державы, по просьбе министров Порты, решились в конце 1853 (в начале 1854) года ввести свои морские силы в Черное море, однако же дали понять туркам, что доставленная им защита не должна мешать их примирению с Россией, и взяли с Порты обещание, что флот султана не предпримет никакого действия, не снесясь предварительно с их адмиралами. Соединенные эскадры вошли в Черное море 22 декабря 1853 г. (3 января 1854 г.), вместе с дивизией оттоманского флота.

Два дня спустя лорд Радклиф объявил в прокламации к англичанам, живущим в Константинополе, что «флот ее величества, состоящий из десяти линейных кораблей, одного фрегата и семи пароходов, под начальством вице-адмирала Дундаса, вошел в Черное море одновременно с французским флотом и имея одинаковую с ним цель», и что «адмиралу Дундасу поручено защищать, по возможности, законные интересы Порты, не нарушая однако же существующих до сих пор дружеских отношений между Англией и Россией».

Тем не менее, еще прежде того, 12 (24) декабря 1853 года британский посол в Петербурге лорд Сеймур имел жаркое объяснение с графом Нессельроде. Начав беседу уверением в неизменном доброхотстве своего правительства России, лорд Сеймур сказал, будто бы с нашей стороны было нарушено доверие, нам оказываемое англичанами.

По словам его, «правительство ее великобританского величества, соблюдая права общеевропейские и свои собственные, не могло оставаться равнодушным в виду занятия нашими войсками Дунайских княжеств, угрожающего независимости и целости владений Турции. Правительство ее величества обязано защищать Порту и оно исполнит свой долг.

Победа при Синопе весьма прискорбна для Англии, как с умыслом нанесенная обида западным державам. Напрасно уверяли, будто бы на турецких судах были посажены войска, назначенные для десанта у Сухум-Кале; на них находились только припасы для Батумского гарнизона, и несмотря на то, эти корабли были уничтожены в турецкой гавани, состоявшей под защитой Англии…»

Граф Нессельроде прервал речь британского посла уверением, что со стороны нашего правительства не было и тени намерения оскорбить Францию и Англию. Дело при Синопе было неизбежным последствием положения, в которое мы были поставлены. Турки объявили нам войну и начали ее прежде назначенного ими времени; они же первые вторглись в наши владения и заняли пост, который удерживают доселе в своих руках, а между тем порицают нас за то, что мы отвечаем на их неприязненные действия такими же действиями. Наше нападение было делом собственной защиты: турецкие суда, несомненно, были нагружены военными припасами для снабжения племен, враждебных нам.

Лорд Сеймур, выразив противное мнение, объявил, что настоящее положение дел потребует неотлагательного входа английской эскадры в Черное море; а 31 декабря (12 января 1854 г.) резиденты западных держав сообщили изустно графу Нессельроде извещение о появлении соединенного флота в Черном море и мерах, предписанных французским и британским кабинетами их адмиралам. Но между обоими сообщениями было существенное различие: лорд Сеймур объявил, что турки должны воздержаться от враждебных действий на Черном море, а генерал Кастельбажак умолчал о том.

Несколько дней спустя граф Нессельроде потребовал, через дипломатических агентов России в Париже и Лондоне, объяснения: имеет ли плавание соединенного флота западных держав целью поддержание перемирия, равно выгодного для обеих сторон, или ограничение движений русского флота?

Ежели союзные державы, руководясь совершенным беспристрастием, желают предупредить столкновение между русским и турецким флотами, то для этого надлежало обязать Порту, чтобы принадлежащим ей судам было определительно запрещено всякое враждебное покушение против русского флота и русских владений в Европе и Азии; в таком случае турецкие берега и суда также будут в совершенной безопасности.

Если же турецким кораблям будет допущено по-прежнему перевозить войска, боевые припасы и провиант из одной гавани в другую, то и русские суда должны пользоваться таким же правом. Подобные условия могли бы прервать враждебные действия на море между Россией и Портой.

По размене официальных нот между нашими резидентами в Париже и Лондоне, генералом Киселевым и бароном Брунновым, и обоими союзными кабинетами, оказалось, что правительства Франции и Англии имели в виду не только защищать турок от всякого нападения со стороны моря, но и способствовать им в снабжении своих портов, препятствуя, вместе с тем, в случае нужды и силой оружия, свободному плаванию русских судов в прилежащих к нашим владениям водах Черного моря.

Несмотря на уверения в неизменном дружественном расположении к России, изъявленные в депешах союзных держав, и преимущественно со стороны Англии, русские посланники, согласно инструкциям, данным на случай неудовлетворительного ответа на их поручение, немедленно прервали дипломатические сношения и потребовали свои паспорта. Непосредственно затем, послы Англии и Франции, аккредитованные при русском дворе, также сообщили графу Нессельроде о прекращении дипломатических сношений с Россией.

Император Николай, видя явное пристрастие Франции и Англии в «восточном вопросе», обратился к берлинскому и венскому дворам с предложением заключить, на случай войны Англии и Франции против России, договор, на основании которого обе германские державы обязались бы соблюдать строжайший нейтралитет, поддержанный силою оружия.

Со своей стороны, российский монарх повторял уверение в готовности своей прекратить войну, как только будут обеспечены достоинство и пользы его империи; в случае же если дальнейшее развитие событий произведет изменение относительно положения дел в Турции, петербургский кабинет обязывался не принимать никакого решения без предварительного соглашения со своими союзниками. Это предложение было сообщено кабинетам обеих германских держав русским посланником в Берлине Будбергом и отправленным в Вену графом Алексеем Федоровичем Орловым.

Прусское правительство отвечало депешей министра иностранных дел прусскому резиденту в Петербурге. Указав на совещания четырех держав в Вене по «восточному вопросу» и на обоюдные обязательства их, от которых не может отказаться Пруссия, берлинский кабинет полагал, что принять участие в вооруженном нейтралитете совокупно с Россией и Австрией – значило бы подвергнуть себя таким случайностям, которых последствия нельзя было предвидеть.

Дипломатическая миссия графа Орлова была столь же неудачна. На предложение нейтралитета, в случае принятия участия в войне западными державами, император австрийский отвечал вопросом: обяжется ли российский монарх не переходить через Дунай, очистить по окончании войны Дунайские княжества и вообще не нарушить целости владений. Когда же граф Орлов сказал, что наш государь не может принять на себя таких обязательств, император Франц-Иосиф объявил ему, что в таком случае и он также не может принять сделанное ему предложение.

«Я должен, – продолжал он, – держаться оснований, принятых мною совокупно с тремя великими державами, руководясь единственно пользами и достоинством моей империи». Непосредственно за тем австрийское правительство усилило войска, стоявшие в Трансильвании, 30-тысячным корпусом, о чем тогда же сообщено лондонскому кабинету.

За несколько дней до разрыва дипломатических сношений между Россией и западными державами, Наполеон III отнесся к нашему государю с письмом, в котором, говоря от имени четырех держав, старался доказать, что Франция и Англия оставались зрителями военных действий, не принимая в них участия, пока Россия ограничивалась отражением турок.

«Но Синопское дело, – писал Наполеон, – заставило нас принять положение более решительное. Франция и Англия не считали полезным посылать десантные войска в помощь Турции. Их флаг не принимал участия в делах на суше. Но на море было иное: три тысячи орудий при входе в Босфор присутствием своим довольно громко возвещали Турции, что две первенствующие морские державы не дозволят напасть на нее с моря. Синопское событие было для нас столько же оскорбительно, сколько и неожиданно.

Неважно то, хотели ли турки или нет перевезти военные запасы на русские берега (!). Дело в том, что русские напали на турецкие суда на водах Турции, в турецкой гавани, стоявшие спокойно на якоре. Они истребили их, несмотря на обещания не вести наступательной войны, несмотря на соседство наших эскадр. Нанесено оскорбление не политике нашей, а нашей военной чести. Пушечные выстрелы Синопа грустно отозвались в сердцах всех англичан и французов, которые живо чувствуют народное достоинство.

Все воскликнули дружно: союзники наши должны быть уважаемы везде, куда могут достигать наши выстрелы! Наши эскадры получили предписание войти в Черное море и, если окажется нужно, предупредить силой повторение подобного события. Посему послано было санкт-петербургскому кабинету сообща объявление, что, не позволяя туркам переносить наступательные действия на берега, принадлежащие России, мы будем покровительствовать снабжению турецких войск в их собственных владениях.

Что же касается до русского флота, то препятствуя ему в плавании по Черному морю, мы имеем в виду сохранить на время продолжения воины залог, равноценный (equivalent) турецким владениям, занятым русскими, и облегчить тем заключение мира, имея способ к обмену».

Далее Наполеон предлагал заключить перемирие, вывести русские войска из Княжеств и эскадры западных держав из Черного моря и назначить посла для заключения с уполномоченным султана конвенции, которая потом будет представлена конференции четырех держав.

В заключение сказано: «Не думайте, Ваше Величество, чтобы в моем сердце была хотя малейшая к Вам неприязненность; я питаю такие же чувства, какие Ваше Величество выразили сами в письме ко мне от 17 января 1853 года: “Наши сношения должны быть искренне дружественны и основываться на одних и тех же намерениях: сохранении порядка, миролюбии, уважении к трактатам и взаимном доброжелательстве”. Эта программа достойна государя, ее начертавшего, и я не колеблясь скажу, что пребыл ей верен».

Император Николай, в ответ на отзыв Наполеона, писал: «Не могу лучше отвечать Вашему Величеству, как повторив слова, сказанные мной, которыми оканчивается ваше письмо: “наши сношения должны быть искренне дружественны и основываться на одних и тех же намерениях: сохранении порядка, миролюбии, уважении к трактатам и взаимном доброжелательстве”. Принимая сию программу, как я начертал ее сам, Вы утверждаете, что пребывали ей верны.

Смею думать, и совесть меня удостоверяет в том, что я от нее не уклонялся, ибо в деле, разъединяющем нас и возникшем не по моей вине, я всегда старался о сохранении благоприятных сношений с Францией, и с величайшим старанием избегал нарушить выгоды религии, исповедуемой Вашим Величеством; я делал для поддержания мира все уступки в форме и существе дела, какие только допускала честь моя и, требуя для моих единоверцев в Турции утверждения прав и преимуществ, издавна приобретенных ценой русской крови, не искал ничего такого, что не истекало бы из трактатов.

Если бы Порта была предоставлена самой себе, то уже давно был бы прекращен раздор, приводящий в недоумение Европу. Но тому помешало бедственное вмешательство. Возбуждая неосновательные подозрения, распаляя фанатизм турок, представляя их правительству в ложном виде мои намерения и истинное значение моих требований, оно дало этому вопросу такие обширные размеры, что из него неминуемо должна была возникнуть война».

Далее государь, упомянув о превратном истолковании многих из его действий, заметил, что поводом временному занятию Дунайских княжеств (которое напрасно считали виной открытия военных действий) был случай весьма важный – появление союзных флотов у входа в Дарданеллы. «Таким же образом Ваше Величество утверждаете, – писал государь, – будто бы объяснительные замечания моего кабинета на венскую ноту поставили Францию и Англию в невозможность настаивать на принятии ее Портой.

Но вспомните, что эти замечания не предшествовали отказу в простом принятии ноты, а последовали за ним. Если западные державы действительно желали сохранения мира, то они должны были энергически поддерживать простое безусловное принятие ноты, а не допускать со стороны Порты изменение того, что мы приняли без всякой перемены. Впрочем, если б которое-либо из наших замечаний могло подать повод к затруднениям, я сообщил в Ольмюце им пояснение, признанное удовлетворительным со стороны Австрии и Пруссии.

К несчастию, между тем, часть англо-французского флота уже вошла в Дарданеллы, под предлогом охранения жизни и собственности английских и французских подданных, а для этого, чтобы не нарушить трактат 1841 года, требовалось объявление нам войны оттоманским правительством.

По моему мнению, если бы Франция и Англия желали мира, как я, им следовало всевозможно препятствовать объявлению войны, или, когда война уже была объявлена, употребить, по крайней мере, все зависевшие от них средства, чтобы ограничить ее тесными пределами, как желал и я, действий на Дунае: в таком случае я не был бы насильно выведен из предположенной мной чисто оборонительной системы.

Но с той поры, как позволили туркам напасть на азиатские наши владения, овладеть одним из наших пограничных постов (даже до срока, назначенного для открытия военных действий), обложить Ахалцых и опустошить Армянскую область, с тех пор, как дали турецкому флоту свободу перевозить на наши берега войска, оружие и военные припасы, можно ли сообразно со здравым смыслом надеяться, что мы потерпим такие покушения?

Не следовало ли предполагать, что мы употребим все средства помешать тому? Таковы причины Синопского дела. Оно было неминуемым последствием положения, принятого обеими державами и, конечно, не могло им показаться непредвиденным.

Я объявил, что желаю ограничиваться обороной, но объявил это прежде, нежели вспыхнула война, и оставался в оборонительном положении, доколе моя честь и мои выгоды это дозволяли, доколе война велась в известных пределах. Все ли было сделано, чтобы эти пределы не были нарушены? Когда Ваше Величество, не довольствуясь быть зрителем или даже посредником, пожелали стать вооруженным пособником моих врагов, тогда, государь, было бы гораздо прямее и достойнее Вас предварить меня о том откровенно, объявив мне войну.

Тогда всяк знал бы, что ему делать. Но справедливое ли дело обвинять нас в событии по его совершении, когда Вы сами не сделали ничего, чтобы предупредить его? Ежели пушечные выстрелы в Синопе грустно отозвались в сердце тех, кто во Франции и в Англии живо чувствуют народное достоинство, то неужели Ваше Величество полагаете, что грозное присутствие у входа в Босфор трех тысяч орудий, о которых Вы говорите, и весть о вступлении их в Черное море не отозвались в сердце народа, которого честь я защищать обязан?

Я узнал от Вас впервые (ибо в словесных объявлениях, мне сделанных, о том не было сказано), что обе державы, покровительствуя снабжению припасами турецких войск на собственной их земле, решились препятствовать нашему плаванию по Черному морю, т. е. снабжению припасами наших собственных берегов.

Предоставляю на суд Вашего Величества, облегчается ли этим, как Вы говорите, заключение мира, и дозволено ли мне, при выборе одного из сделанных предложений, не только рассуждать, но даже на одно мгновение помыслить о немедленном оставлении Княжеств и о вступлении в переговоры с Портой для заключения конвенции, которая потом была бы представлена конференции четырех держав.

Сами Вы, государь, если бы были на моем месте, неужели согласились бы принять такое положение? Могло ли бы чувство народной чести Вам то дозволить? Смело отвечаю: нет! Итак, оставьте мне право мыслить так же. На что ни решились бы Ваше Величество, я не отступлю ни перед какой угрозой. Возлагая надежду на Бога и на мое право, ручаюсь в том, что Россия явится в 1854 году такою же, какою была в 1812-м.

Если, однако же, Ваше Величество, с меньшим равнодушием к моей чести возвратитесь к нашей обоюдной программе, ежели Вы подадите мне вашу руку от сердца, как я предлагаю Вам свою в эти последние минуты, я охотно забуду все, что в прошедшем могло бы быть для меня оскорбительным. Тогда, Государь, но только тогда, вступим в обсуждение разъединившего нас вопроса и, может быть, согласимся.

Пусть ваш флот ограничится удержанием турок от доставления новых сил на театр войны. Охотно обещаю, что им нечего будет опасаться с моей стороны. Пусть они пришлют ко мне уполномоченного для переговоров. Я приму его, как следует. Мои условия известны в Вене. Вот единственное основание, на котором мне прилично вести переговоры».

Письмо Наполеона III и ответ нашего государя возбудили много толков в европейской журналистике, где, среди пристрастных суждений и памфлетов, раздавался кое-где голос истины, отдававший справедливость неотразимой силе доводов русского правительства. В «Times» 15 февраля н. ст. было сказано о письме императора французов к российскому императору: «Неопределенная и непонятная фразеология этого письма представляет разительную противоположность с искусством и точностью слога, которыми доселе отличалась дипломатическая переписка французского правительства».

Далее изложено мнение, что письмо Наполеона не имело никакой основательной цели; предлагая российскому императору заключить перемирие и немедленно вывести свои войска из Дунайских княжеств, нельзя было ожидать, чтобы он принял такие условия. Конвенция, которая должна быть подвергнута на утверждение конференции четырех держав, не может отклониться от оснований, принятых сими державами; а как Россия требует условий, которые те же державы отвергли формальным протоколом, то согласить обе эти системы, как выразился лорд Кларендон[103], значит желать невозможного, так же, как провести две параллельные линии, пока они сойдутся.

«Не знаем, – сказано было в статье – по какому праву приведено в этом письме имя королевы Английской, но смеем заметить, что мнения и виды английского правительства могут быть сообщаемы иностранным дворам и публике только нашими собственными официальными агентами. Собственноручные письма и личные сношения между венценосцами в таком важном европейском вопросе совершенно чужды обычаям английского двора и узаконениям нашей страны, и мы уверены, что ни ее величество королева, ни английское министерство не уполномочивали никакого иностранного государя на такое странное употребление мнимого одобрения ее величеством столь неопределенного плана.

Во всех прежних сообщениях по сему вопросу английское и французское правительства говорили одно и то же, но ни одно из них не предоставляло другому говорить за себя. Действительно, это письмо кажется исключением из общих правил дипломатической корреспонденции, и мы не ожидаем от него никакой пользы, потому что в нем повторяют, только в несовершеннейшей форме, те же предложения, которые уже были отвергнуты, будучи представлены с большей правильностью».

В мадридской газете «Esperanza» упрекали Наполеона в том, что состоящая под властью его католическая держава соединилась с мусульманской против другого христианского государства. «Возможно ли, – сказано было в газете, – чтобы глава нации, выдающей себя за самую просвещенную в мире, под предлогом политического равновесия, которое нимало не нарушено, содействовал магометанскому варварству против христианской образованности; чтобы властелин Франции, по справедливости называющий себя восстановителем порядка, соединился с мятежниками всего света и с Англией, которой политические правила и коммерческие расчеты, по причине отдельного ее положения на острове и преобладания на море, нередко нарушают мир Европы».

Далее было ясно выказано, что западные державы, питая недоброжелательство к России, предложили первую венскую ноту в полном убеждении, что она будет отвергнута в Петербурге. Когда же император Николай принял ноту безусловно, а султан отказался принять ее, западные державы отказались от сделанного ими самими предложения, приписав вину того толкованиям на эту ноту графа Нессельроде. Еще ничтожнее предлог, выставляемый врагами России для оправдания вступления их флотов в Черное море.

Последующие действия Наполеона III явно обнаружили, что, возглашая о сохранении политического равновесия, он стремился к преобладанию на Востоке. Война между Россией и Портой возбудила надежды греков расширить пределы своего королевства и освободить своих единоземцев, оставшихся под игом турок. С этою целью значительные отряды греческих волонтеров вторглись в январе 1854 года в Эпир и соединились с жителями сей области, восставшими под предводительством Гриваса.

Оттуда возмущение распространилось в Фессалии и Македонии; в городе Пете образовалось временное правительство, под председательством Цавелласа. Эти события поставили Англию и Францию в затруднительное положение; приняв на себя защиту Порты и опасаясь, чтобы волнения в греческих областях не отвлекли силы турок с Дуная, западные державы неохотно, однако же решались поддерживать угнетателей-мусульман против христиан, томившихся у них в рабстве, тем более, что, готовясь скреплять оковы греков, они в то же время давали убежище выходцам из Венгрии и Польши.

Но продажная европейская журналистика оказала большую помощь двуличной политике западных держав: появилось множество памфлетов, в которых восставшие греки были представлены разбойниками, сволочью, не стоящей внимания образованных наций. Вместе с тем Франция приняла деятельное участие в войне, заняв Пирей двумя тысячами человек из дивизии генерала Форей. Аббас-паша египетский также оказал важную услугу Порте; войска его, посланные в Эпир, овладели Петою в апреле 1854 года и положили конец восстанию греков.

О прерывании дипломатических сношений с западными державами было объявлено всенародно Высочайшим манифестом, в котором государь напоминал о доблестях русского народа в 1812 году.

15 (27) февраля британский кабинет от имени союзных держав потребовал, чтобы русские войска к 30 апреля очистили занятые ими княжества Молдавию и Валахию, предваряя, что отказ, либо недоставление ответа на сей ультиматум санкт-петербургским кабинетом, будут сочтены объявлением войны. Тогда же Англия и Франция предложили берлинскому и венскому дворам поддерживать настойчиво требование об очищении Дунайских княжеств, на что обоими дворами изъявлено было согласие.

Наше правительство, со своей стороны, не находя нужным скрывать свои действия, сообщило всем европейским дворам циркуляр, в котором была подробно изложена политика России в «восточном вопросе». Этот замечательный документ, отличающийся столько же ясностью, сколько и логичностью доводов, выказал вполне двуличие политики западных держав, но не заставил их оставить предвзятое ими намерение – ослабить влияние России на дела Востока.

С этою целью они заключили трактат с Портой, в защиту целости владений и независимости султана; на основании этого трактата условлено, чтобы, во-первых, западные державы прислали в помощь Порте сухопутные войска, в таком числе, какое окажется нужным; во-вторых, всякое предложение перемирия и т. п. должно быть обоюдно сообщаемо без замедления; Порта обязывается не заключать ни перемирия, ни мира без ведома и согласия обеих союзных держав; в-третьих, по достижении цели договора союзные войска и флоты оставят владения Турции; в-четвертых, турецкие власти не вмешиваются в управление союзными армиями, но должны всевозможно оказывать им содействие и пособие.

Главнокомандующие трех держав совещаются между собой насчет действий; в случае же совокупного действия турецких войск со значительными силами союзников не до?лжно предпринимать ничего без предварительного соглашения с их начальниками. Последствием этого договора было заключение союзного трактата между Англией и Францией, по условиям которого постановлено: во-первых, союзные державы обязываются употребить всевозможные средства для восстановления мира между Россией и Портой, на твердом и прочном основании, дабы обеспечить Европу от возобновления прискорбных затруднений, угрожающих общему спокойствию; во-вторых, как целость оттоманских владений нарушена занятием Молдавии и Валахии, а также другими движениями русских войск, то союзные державы, ввиду освобождения владений султана от чужеземного нашествия, и для достижения цели, изложенной в 1-й статье, обязываются содержать соответствующие потребностям сухопутные и морские силы, которых число и употребление будут определены с обоюдного согласия; в-третьих, высокие договаривающиеся державы обязываются не входить с императорским российским двором ни в какие сношения иначе, как предварительно согласясь между собой; в-четвертых, союзные державы, руководясь желанием упрочить политическое равновесие в Европе и не имея никакой себялюбивой цели, отказываются от всякой частной выгоды; в-пятых, их величества, император французов и великобританская королева, предлагают присоединиться к их союзу прочим державам, желающим содействовать достижению предположенной ими цели.

Почти одновременно с заключением этого договора между западными державами, последовал манифест русского правительства о войне с Англией и Францией, в заключение коего сказано: «Да познает же все христианство, что как мыслит царь русский, так мыслит, так дышит с ним вся русская семья – верный Богу и Единородному Сыну Его, Искупителю нашему Иисусу Христу, православный русский народ. За веру и христианство подвизаемся! С нами Бог, никто же!»

На приглашение западных держав присоединиться к их союзу, Австрия и Пруссия отвечали уклончиво и ограничились подписанием протокола, коим условлено: 1) поддерживать целость турецких владений и, следовательно, очищение Княжеств от русских войск; 2) признание прав (emancipation) христиан, но без нарушения власти султана.

Несколько дней спустя был заключен союзный трактат между Австрией и Пруссией. Изъявив сожаление о неудаче своих усилий – предупредить войну, возгоревшуюся в Европе – обе германские державы, ввиду опасностей, угрожавших общему спокойствию, убежденные в высоком призвании Германии – отклонить роковую будущность, постановили:

Ст. 1. Обоюдное ручательство за целость своих владений, как германских, так и прочих.

Ст. 2. Обязательство защищать права и выгоды Германии против всякого посягательства.

Ст. 3. Для исполнения условий оборонительного и наступательного сою-за, обе высокие державы обязываются, если окажется нужным, поставить в определенное время и на определенных местах часть своих сил на военное положение.

Ст. 4. Обе державы пригласят все германские владения присоединиться к сему союзу.

Ст. 5. Ни одна из сторон не должна заключать никакого договора, который не согласовался бы совершенно с настоящим трактатом.

Особой статьей положено: как неопределенное продолжение занятия русскими войсками Дунайских княжеств опасно и вредно для Германии, и как опасность увеличивается по мере распространения Россией военных действий, то в случае, если не последует вскоре выступления русских войск, Австрия потребует очищения Княжеств, а Пруссия поддержит это требование; если же и затем не будет со стороны России удовлетворительного ответа, то должны быть предприняты обеими германскими державами наступательные действия, которые поведет за собой как присоединение к России Дунайских княжеств, так и переход русских войск через Балканы.

На основании военной конвенции, приложенной к союзному трактату между германскими державами, Австрия обязалась (ст. 1) усилить полуторастатысячную армию, расположенную в Венгрии, на Дунае и Саве, другою армией в сто тысяч человек, коль скоро в том окажется надобность, по обоюдному согласию с Пруссией.

Отдельные корпусы, поставленные на военное положение в Галиции, Трансильвании и Моравии, а также войска, собранные в Галиции, войдут в постоянные сношения с прусскими войсками. Пруссия, со своей стороны, обязалась собрать, в случае надобности, в продолжение 36 дней сто тысяч человек, именно треть этого числа в Восточной Пруссии, а остальные две трети в Познани либо в Бреславле, и, сообразно обстоятельствам, усилить свою армию до двухсот тысяч человек, по предварительному соглашению с австрийским правительством (ст. 2). По соединении обеих армий, им дано будет такое направление, чтобы они, поддерживая обоюдно одна другую, имели единственною целью отразить нападение (ст. 6).

Таково было положение, принятое германскими державами в «восточном вопросе». Отказавшись от вооруженного нейтралитета, предложенного им нашим государем, Австрия и Пруссия сделались, против собственной воли, орудиями политики Наполеона III, и вскоре первая из сих держав была наказана за свою ошибку потерей Ломбардо-Венецианского королевства. Не так поступила Россия в 1813 году, когда, отстояв славно свою независимость и имея возможность заключить мир на выгодных для себя условиях, она продолжала борьбу для освобождения Германии.

Не так поступила Россия, и в 1848 году, когда могла предоставить Австрию неизбежно ей угрожавшей участи распадению на части, не представлявшему никакой для нас опасности. Но Австрии суждено было удивить свет своей неблагодарностью, а России – еще раз убедиться в том, что мы в решительные минуты, когда предстоит нам вопрос: быть или не быть, не должны возлагать надежду ни на кого, кроме самих себя…

Приказ В. А. Корнилова о приведении флота в боевую готовность и назначении П. С. Нахимова командующим отрядом судов, защищающих вход на Севастопольский рейд[104]

5 декабря 1853 г.

1. Стоящим на рейде кораблям «Париж», «Чесма», «Святослав», «Гавриил» и имеющим присоединиться к ним «Двенадцать апостолов» и «Храбрый» установить[ся] по данной диспозиции с тем, чтобы суда эти, кроме «Гавриила», стояли в совершенной готовности сняться по востребованию в море.

2. Корабли «Великий князь Константин» и «Три святителя» по вынутии мачт расположить во входе в Южную бухту, один у адмиралтейства против царской пристани, другой у Павловской батареи. Корабль «Силистрия» установить так, чтобы он мог в случае нужды повернуться к средине в интервале между кораблями «Великий князь Константин» и «Три святителя». Первым иметь команды на кораблях и считаться в кампании, а последнему – порох и снаряды; и у всех чтобы всё, относящееся к тревоге, было в совершенной готовности.

3. Кораблям, исправления коих доведены будут до степени возможности вступать под паруса, состоять в полном вооружении с порохом в крюйт-камерах и совершенной готовности к выходу на рейд.

4. Всем вообще пароходам разместиться по способности против адмиралтейства позади кораблей «Великий князь Константин» и «Три святителя», мелким же судам и транспортам внутри Южной бухты позади кораблей.

5. Кораблям, на рейде и во входе в Южную бухту стоящим, равно как и пароходам, в случае нападения на Севастополь быть в главном заведовании начальника 5-й флотской дивизии[105]. Судам же, в гавани исправляющимся, – в заведовании начальника 4-й дивизии. Из числа кораблей, в гавани стоящих, [быть] готовым[106] немедленно принимать порох, несмотря на адмиралтейские правила.

6. Порту установить бон впереди кораблей «Великий князь Константин» и «Три святителя».

7. 28-му, 29-му и 34-му экипажам на время капитальных исправлений кораблей «Варна», «Селафаил», «Уриил», первых в гавани, а последнего в доках, состоять: 28-му – при Николаевской батарее; 29-му – при батарее № 4; 34-му – у орудий, собранных на площади против первой трехэтажной казармы. Экипажам этим спешить на места, им назначенные при общей тревоге, имея нижних чинов в полной походной амуниции с ружьями и с положенным числом боевых патронов в сумках. Остальным экипажам, коих корабли в гавани, собираться на свои корабли.

8. Для наблюдения за судами, появляющимися в море, будут учреждены казацкие пикеты от мыса Сарыча до мыса Лукулла. Кроме того, для наблюдения за этим и сообщения посредством особо установленных дневных и ночных сигналов иметь постоянно очередных штурманских офицеров в Георгиевском монастыре, на Херсонесском маяке, в деревне Учкуевке и на Малаховом кургане.

9. Обязать смотрителей маяков Херсонесского и Створного в случае ночного сигнала общей тревоги потушить огни, а командиру брандвахты срубить вехи.

Из приказа А. С. Меншикова о назначении П. С. Нахимова командующим судами, обороняющими Севастопольский рейд

29 декабря 1853 г.

…Оборона Южной стороны города поручается военному губернатору г. Севастополя вице-адмиралу Станюковичу; начальство над всеми вооруженными судами и оборона ими рейда поручаются вице-адмиралу Нахимову, а на генерал-адъютанта Корнилова возлагается оборона гавани…

Рапорт П. С. Нахимова А. С. Меншикову о вступлении в командование судами, стоящими на Севастопольском рейде

2 января 1854 г.

Согласно приказа командира Севастопольского порта, я вступил в командование судами, стоящими на рейде, и флаг мой сего числа поднят на корабле «Двенадцать апостолов»[107].

О чем имею честь донести в. с-ти.

Вице-адмирал Нахимов

Отрывок из книги М. И. Богдановича «Восточная война 1853–1856 годов»

Севастополь перед высадкой союзников в Крым

Экспедиция англо-французов в Крым и осада Севастополя были главными событиями Восточной войны. Несмотря на важность предшествовавших действий – на Дунае и в Азиатской Турции, несмотря на веденную нами впоследствии осаду Карса, осада Севастополя обратила на себя исключительно общественное мнение и осталась надолго в памяти народов.

Да и не могло быть иначе: трудность предприятия, огромность средств союзных держав, упорство и продолжительность борьбы, наконец – более всего – геройские подвиги защитников крепости, которым сами неприятели отдали должную справедливость – все это, затмив славу обороны Сагунта[108] и Сарагосы[109], придало осаде Севастополя характер народного эпоса, наравне с Отечественною войною 1812 года. Герои, павшие в Севастополе, вспоминаются с уважением и любовью всеми русскими, а те, которые пережили достославную защиту знаменитого города, пользуются во всех концах обширной России заслуженным ими почетом.

Ежели Гомер восхищал греков баснословным изложением подвигов, совершенных их соотечественниками за несколько перед тем столетий, то не вправе ли мы восхищаться действительными событиями, коих мы были свидетелями?

Экспедиция в Крым не входила в общий первоначальный план действий англо-французов, и даже Наполеон III охотнее готов был предпринять, по следам своего дяди, кампанию в Польшу. Но он не мог на то решиться, не войдя в тесный союз с германскими державами, и к тому же поход в Польшу был несогласен с видами английского министерства, а Наполеон, паче всего, желал действовать заодно с Англией: таким образом, действия союзных держав преимущественно зависели от инициативы великобританского правительства.

Между тем, на Дунае наша армия очистила княжества, не померявшись с союзниками, которые, несмотря на то, понесли страшный урон от холеры и климатических свойств страны, служившей театром войны. Экспедиция в Балтику также не оправдала надежды союзников.

Общее мнение в Англии, или, лучше сказать, периодические издания, его выражавшие, громко требовали вознаграждения за все издержки и потери, бывшие последствием войны, и лучшим средством к тому указывали истребление флота и военных учреждений в Севастополе, которые, в глазах англичан, были постоянной угрозой Порте.

В депеше министра иностранных дел, герцога Ньюкасла главнокомандующему английской армией, лорду Раглану, было определительно выражено решение великобританского кабинета произвести высадку в Крым и осадить Севастополь. В инструкциях же, посланных из Парижа маршалу Арно, запрещалось идти к Дунаю и велено, в случае, ежели англичане предпримут экспедицию в Крым, поддерживать их.

Крымский полуостров, по характеру своей местности, вообще делится на две неравные части, северную – степную, и южную – горную. Первая занимает около двух третей всей поверхности полуострова, а вторая – простирается от южного морского берега до гор, в ширину от 15 до 60 верст: это пространство, известное по красоте своих видов, обилию почвы богатой растительности и благорастворенному климату, носит название Южного берега Крыма.

Из долин же северного ската Крымских гор наиболее замечательны по красоте местности и плодородию почвы те, кои лежат у западного конца хребта: Байдарская долина, в которой берет начало река Черная; долина верховий речки Бельбека, и проч.

Главный хребет Крымских гор, начинаясь небольшими высотами к востоку от Балаклавы, тянется без перерывов, на пространстве около 70 верст, сперва в виде узкой горной цепи, а потом более широкой возвышенности, известной под названием Яйлы, связанной незначительным хребтом с высочайшею из Крымских гор – Чатырдаг[110] (до 5000 ф. над поверхностью моря), которая соединяется другим хребтом с Демерджинскою Яйлою. Как Чатырдаг, так и Демерджин, резко выдаются из общей горной цепи. Далее же хребет идет в виде узкого гребня, постепенно понижаясь, удаляется от берега и, не доходя Феодосии, образует несколько второстепенных хребтов.

Горное пространство Крыма, представляющее весьма пересеченную местность, покрыто садами, виноградниками и лесами и орошено водами берущих в нем начало рек и источников. Из рек северного склона наиболее замечательна Черная, вытекающая из возвышенной Байдарской долины; пройдя Чоргунское ущелье, она выходит на болотистую Инкерманскую долину и впадает в большую Севастопольскую бухту (Севастопольский рейд); на этой реке были устроены резервуары для снабжения водой, посредством канала, на протяжении восьми верст, Севастопольских доков.

Далее на северо-запад встречаются реки: Бельбек, Кача и Альма, берущие начало из горного хребта Яйлы и впадающие в Черное море между севастопольскою и Евпаторийскою бухтами. Долины их покрыты садами и виноградниками. Наибольшая же из рек в Крыму – Салгир, длиною в 140 верст, выходит из Чатырдага, высшего пункта Таврических гор (4800 ф. над поверхн. моря), сперва орошает глубокую плодородную долину, а потом продолжается по степи.

Летом, в продолжение около трех месяцев, она вовсе пересыхает на пространстве между деревнею Сарабуз и устьем речки Биюк-Карасу, а иногда даже выше Симферополя. Остальные реки и речки, и в том числе все орошающие Южный берег Крыма, имеют свойства горных потоков, мелководны, но во время таяния в горах снегов и после дождей наполняются внезапно, нередко выходят из берегов и затрудняют сообщения.

Северная часть полуострова вообще представляет безлесную и безводную степь, имеющую глинисто-солонцеватый либо каменистый грунт. Небольшие речки, встречающиеся на этом пространстве, часто пересыхают и наполняются водою только в дождливую пору. Селения лежат в широких, большею частью сухих оврагах, и потому туземцы пользуются водой преимущественно из колодцев, глубина которых иногда доходит до сорока сажен, но и в колодцах нередко вода имеет горько-соленый вкус.

В окрестностях Евпатории, а также близ Перекопского перешейка и на берегах Сиваша во множестве встречаются соленые озера, из которых добывается соль – один из главных продуктов полуострова. Несмотря на скудную производительность степной страны, она способствует развитию скотоводства и преимущественно разведению овец; южная же, горная, часть представляет большие выгоды для садоводства и в особенности для виноделия.

При открытии военных действий 1854 года, в Крыму существовало только одно шоссе, построенное вдоль южного берега, от Севастополя до сел. Таушан-Базар, у подошвы Чатырдага. Все же прочие главные сообщения полуострова состояли из почтовых дорог, от Симферополя до других городов Таврической губернии. Эти дороги вообще оставались в первобытном виде.

В северной, степной части Крыма они, пролегая большею частью по глинистому грунту, летом, в сухую погоду, весьма хороши, но в дождливую пору и в зимнюю распутицу нередко делаются почти непроходимыми. В южной, горной, части дороги затрудняются крутыми спусками, подъемами и топкими долинами речек. Средоточие всех путей – город Симферополь. Оттуда пролегают следующие дороги:

1) В Перекоп, главный почтовый, торговый и военный путь, по которому производились все сношения Крыма с прочими частями империи. За исключением участка до Сарабуза, эта дорога проходит по степной, безлесной и маловодной равнине.

2) Дорога из Симферополя, через Бахчисарай, в Севастополь, составляющая продолжение предыдущей, пролегая через горы, по каменистой и глинистой почве, и переходя через болотистые долины речек Качи, Бельбека и Черной, находилась в весьма плохом состоянии. От бельбекской почтовой станции этот путь разделяется на две ветви, из которых правая ведет на северную сторону Севастополя, а левая направляется на юг, проходит через болотистую Инкерманскую долину, по плотине длиною более 300 саж., и, поднявшись на Сапун-гору, спускается к Севастополю.

Между Бахчисараем и Симферополем отделяется влево горная дорога на Бешев, в Алушту. Верстах в десяти от Бешева, она пролегает по совершенно открытой местности, потом – густым лесом, переваливается через хребет Агызхыр, идет мимо селения Корбеклы, прислоненного к одному из скатов Чатырдага, и далее садами по долине Улудзенбаша.

Эта дорога везде удобна для движения артиллерии, но с начала марта до конца мая, по разлитии вод, совершенно недоступна для проезда. От севастопольской дороги, на левом берегу Качи, верстах в пяти от Бахчисарая, отделяется влево дорога, через Трактирный мост на Черной речке, к Балаклаве.

3) Из Симферополя в Алушту, и далее по южному берегу, через Ялту и Балаклаву, в Севастополь. Эта дорога сперва идет по долине Салгира; у селения Таушан-базара, между Чатырдагом и Демерджинскою Яйлою, начинается весьма удобное шоссе, ведущее к Алуште, и далее, вдоль южного берега, через Ялту и Алупку, до Форосского утеса, где переваливается через Яйлу в Байдарскую долину, идет на Балаклаву и оканчивается у Севастополя.

4) Из Симферополя в Евпаторию, и далее к Акмечети, дорога идет степью до сел. Саки, а далее – по косе между озером и морем. У Саки отделяется прибрежная дорога в Севастополь, пересекающая речки Булганак, Альму, Качу и Бельбек.

5) Из Симферополя через Карасубазар в Феодосию, по северному склону Крымского хребта, и далее в Керчь, по пологому горному кряжу и солончаковой степи.

6) Из Симферополя к Чонгарскому мосту – кратчайшее сообщение Крымского полуострова с северо-восточной частью Таврической губернии.

От Феодосии идет дорога к Арабату, на которую выходит дорога из Керчи. От Арабата же продолжается путь по узкой косе, называемой Арабатскою стрелкою, до Генического пролива, имеющего здесь до 50 саж. ширины, через который была устроена паромная переправа к Геническу. От Феодосии, Карасубазара и Евпатории ведут торговые пути, выходящие на дорогу из Симферополя в Перекоп.

Сверх того, от шоссе, пролегающего по Южному берегу Крыма, отходят в горы несколько тропинок, которые, начинаясь арбяными (проезжими) дорогами, суживаются и превращаются в крытые, висящие над пропастью, дорожки, а потом, приближаясь к вершине Главного хребта, – в каменные иссеченные в скалах лестницы, по коим могут проходить только привычные к тому люди и лошади. Самая удобная из этих тропинок, ведущая из Алупки в Кокоз, требовала для переезда на протяжении 20-ти верст до 6 1/2 часов.

Климат полуострова вообще умеренный, и хотя на южном берегу температура несколько выше, нежели в степном пространстве, однако же разница между ними незначительна. Черное море никогда не замерзает, несмотря на то, что в январе и в начале февраля иногда морозы доходят в Симферополе до 20° и на южном берегу до 15° по Реомюру [25 и 19 оС]. Наибольшие жары продолжаются с 20 июня до половины августа и весьма лишь редко превышают 25° [31оС].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.