Война оказалась правдой Фрадкин Александр Ефимович

Война оказалась правдой

Фрадкин Александр Ефимович

Я родился в 1931 г. в Белоруссии в небольшом городке Старый Быхов, расположенном на правом берегу Днепра. Быхов был родиной моего отца и его предков во многих поколениях.

Дед по отцу был сапожником. Прекрасный специалист и великий труженик, он с раннего утра и до поздней ночи сапожничал в своей крошечной каморке с самокруткой во рту. Только по субботам он не работал — молился, и тогда в доме все ходили на цыпочках и говорили шепотом, дабы, не дай бог, не помешать ему. Как старший из 9 детей, мой отец Ефим Львович с раннего возраста помогал деду в его ремесле и, позже, занимался репетиторством (он хорошо учился в школе). После призыва в Красную Армию и учебы на командирских курсах отец навсегда связал свою жизнь с армией. Тогда практиковалось территориальное формирование воинских частей (по месту призыва). Это помогало прокормить армию, поскольку крестьяне охотнее помогали продуктами своим сыновьям-красноармейцам, да и дисциплину легче было поддерживать в силу большей однородности личного состава. В случае чего родители сами могли наставить нерадивого сына на путь истины своими методами. Поэтому-то первые годы отец прослужил в Быхове.

Мама, Ася Абрамовна, была родом из Могилева из семьи кожевника. У ее отца была своя мастерская, в которой работал и он сам. Семья была небогатой, но достаточно обеспеченной. У них был кирпичный дом, мама и ее старшая сестра учились в гимназии. Мама вспоминала, как во время Первой мировой войны, когда в Могилеве располагалась Ставка главнокомандующего, гимназию посетил Николай II с царевичем Алексеем, и она вместе с другими девочками приветствовала высоких гостей. После революции все их благополучие рухнуло. Дом и мастерская были реквизированы. Вскоре умерла бабушка, и у мамы на руках остались младшие брат и сестра. Поэтому мама не боялась никакой работы и в трудное с продуктами время в Быхове держала кур, гусей и даже поросенка.

В нашем доме всегда было много книг. Любовь отца к книгам передалась и мне. Не знаю, как и в каком возрасте я научился читать, помню лишь, что в 5 лет я уже читал не только детские, но и взрослые книги, тем более что моим чтением никто не руководил. Мое детство прошло в основном в военной среде, это не могло не сказаться на моем характере, мировосприятии и интернационализме.

Обстановка в стране в предвоенные годы была очень непростой. Прежде всего — шпиономания. Мы, дети дошкольного возраста, уже знали, что вокруг и везде действуют шпионы и враги народа. В 1937 г. широко отмечалось 100-летие со дня смерти А. С. Пушкина. В частности, была издана серия школьных тетрадей с рисунками по сказкам Пушкина на обложках. Мы искали и, нам казалось, находили на этих рисунках какие-то вражеские символы вроде свастики или чего-то еще. В те годы были популярны спички в коробках с этикетками черного цвета с ярко-желтой надписью СССР. В буквах «С», повернутых на 90 градусов, нам виделся нимб, подобный тому, что над головами святых. Как-то старшие ребята угостили нас конфетами-подушечками с начинкой и, очевидно, в шутку, в часть конфет добавили чернила. Когда мы увидели свои перепачканные чернилами рожицы, не было никаких сомнений, что это дело рук вредителей. Сюжеты многих, если не большинства, популярных тогда фильмов и книг были связаны со шпионажем или вредительством. Другой актуальной тогда темой в кино была будущая война, как, например, в фильме «Если завтра война», в котором нападение на нас противника завершалось его разгромом на его же территории. Постоянно звучало: «Нам чужой земли не надо, но и своей вершка не отдадим». Будущий враг был известен — фашистская Германия. О грядущей скоро войне не только говорили, но и готовились к ней. Военные считались элитой общества. Служба в армии действительно считалась почетной. Объявлялись комсомольские призывы в авиацию и ВМФ. Проходили впечатляющие военные маневры с демонстрацией — впервые в мире — массированных воздушных десантов и танковых атак. Я помню огромные многобашенные танки и легкие танкетки, проходившие по улицам Быхова во время маневров 1936 года.

На самом деле война с участием СССР уже шла вовсю. Даже мы, дети, знали, хотя об этом не принято было говорить вслух, что чей-то отец находится в Китае, а чей-то воюет в Испании. Произошли серьезные вооруженные столкновения с Японией у озера Хасан и в Монголии (река Халхин-Гол). В 1939 г. СССР, как тогда говорили, протянул братскую руку народам Западной Украины и Западной Белоруссии. Вскоре началась война с Финляндией. Тогда-то и появились, пожалуй, первые тревожные признаки неблагополучия. Отец, служивший в то время в г. Новозыбкове Орловской обл., был командирован в район боевых действий. Мы с мамой остались одни. Вскоре исчезли из продажи продукты. С наступлением зимы (а она в тот год выдалась очень суровой) начались проблемы с отоплением. Если бы не помощь сослуживцев отца, не знаю, как бы мы выжили.

После Финской кампании жизнь заметно улучшилась. Отца повысили в должности и звании (он стал майором) и перевели в г. Гомель. У нас была хорошая квартира, велосипед, фотоаппарат ФЭД и даже радиоприемник. В магазинах появились в изобилии не только разнообразные продукты, но и одежда, и другие товары, в том числе из бывших стран Прибалтики, ставших советскими республиками. После заключения в 1939 году между СССР и Германией Пакта о ненападении тон публикаций о Германии сразу изменился на дружелюбный. Тем не менее, как мне кажется, это мало кого ввело в заблуждение. Подготовка к грядущей войне продолжалась. В Гомеле мы жили в доме комсостава. С жильцами дома регулярно проводились занятия по гражданской обороне, всем были выданы противогазы, было устроено бомбоубежище и т. д. Помню, мама с тревогой рассказала о разговоре с какой-то женщиной из Западной Белоруссии. Та восхищалась жизнью у нас, но вспоминала, что подобное происходило и в Польше накануне войны. Забегая вперед, скажу, что дивизия, в которой служил отец, за неделю до начала войны была выдвинута к западной границе.

Следует упомянуть о репрессиях в армии. Помню, когда мы жили в Новозыбкове, отец пришел домой очень расстроенным и сказал маме, что арестован командир его полка — любимец подчиненных, орденоносец и участник Гражданской войны. Затем пришла очередь комдива. Позже отец рассказывал, что по утрам, собравшись в штабе и обнаружив чье-то отсутствие, командиры понимающе переглядывались. Вопросы задавать было не принято. За три последних предвоенных года был уничтожен весь цвет командования Красной Армии — талантливейшие, образованные военачальники, такие как Тухачевский, Егоров, Блюхер, Якир, Уборевич и многие, многие другие. Взамен у руководства армией встали неграмотные невежды, такие как Ворошилов, Буденный, Тимошенко, Кулик и т. п. Репрессии выкосили не только высший, но и средний командный состав. На командные должности назначались совершенно не готовые к этому люди.

Дошла очередь и до отца. В начале 1941 года он внезапно исчез. И хотя мама старалась как-то меня успокоить, но по косым взглядам и намекам соседей я догадывался, что отец арестован. Как только закончился учебный год, мама отправила меня к деду в Быхов, а сама осталась в Гомеле.

В Быхове летом обычно собиралась вся многочисленная семья деда. В тот год так, к сожалению, не получилось. И тем, кого не было тогда в доме родителей, было не суждено когда-либо встретиться с ними. Не приехал ни один из четырех сыновей. Старший из них — Ефим, мой отец, был под арестом. Через пару месяцев после начала войны он был освобожден и восстановлен в звании. Начал он войну под Москвой, участвовал в обороне Сталинграда, в боях на Курской дуге, в освобождении Праги и взятии Вены и закончил войну в Маньчжурии в звании гвардии полковника.

Второй сын, Давид, — капитан артиллерии, весельчак и красавец высокого роста и богатырского сложения, служил вблизи западной границы. По рассказу сослуживца, он был тяжело ранен в бою в первые же дни войны и застрелился, чтобы не попасть в плен. Третий сын, Исаак, в начале 30-х годов уехал добровольцем на строительство Комсомольска-на-Амуре и остался там жить. Ушел добровольцем на фронт, воевал командиром танка и в 1943 году погиб под Смоленском.

Младший сын, Иона, весной 1941 года окончил летно-техническое военное училище и уехал по назначению в Забайкалье. Был парторгом эскадрильи и участвовал в войне с Японией. Собиралась приехать чуть позже старшая из дочерей — Раиса, жившая с мужем и двумя детьми в Мозыре. С началом войны ее муж, партийный работник, ушел в армию, и она не успела эвакуироваться. При попытке выбраться из города была задержана полицаями, опознана как еврейка и жена «комиссара» и зверски убита вместе с детьми: Фридом 11 лет и Лизочкой — 6.

В Быхове в то лето были лишь четверо моих тетушек. Одна из них — замужняя с грудным ребенком — жила в Быхове. Ее муж был инвалидом с рождения. Другая училась в педучилище в Могилеве и приехала на каникулы. Во время войны после гибели на фронте жениха вступила добровольно в армию, отучилась на курсах минометчиков и воевала под Ленинградом. Осталась незамужней, будучи до конца жизни верной своему жениху. Две младшие были еще школьницами старших классов.

17 июня 1941 года мне исполнилось 10 лет, а через 5 дней началась война. Утром 22 июня я играл в соседнем дворе со своими друзьями, как вдруг прибежал какой-то мальчик с криком: «Вой на! Началась война!» На него зацыкали: «Ты что, с ума сошел? Разве можно такое говорить?» Однако это оказалось правдой. И буквально на следующий день над Быховом появились немецкие самолеты. Город они вначале не бомбили, и было очень интересно наблюдать за ними. Узнавали их на большой высоте по характерному ноющему звуку. Нашей авиации вообще не было видно, не слышно было и зенитных орудий. Поэтому немецкие летчики чувствовали себя совершенно безнаказанно.

Я был свидетелем того, как вдоль улицы бежала, металась из стороны в сторону пожилая женщина с мешком за плечами (видимо, направлялась на базар), а немецкий истребитель на бреющем полете строчил по ней из пулеметов, и пули высекали искры из булыжной мостовой. Самолет летел так низко, что был виден смеющийся пилот. Пошли на запад колонны красноармейцев, вооруженных винтовками. Танков или хотя бы орудий я не видел, если не считать грузовиков-полуторок со счетверенными пулеметами «Максим». Но дух у этих молоденьких загорелых ребят тогда еще был высокий. Помню, как они кричали нам, мальчишкам, что зададут немцам жару на Березине, и дальше немцы не пройдут. Однако вскоре потянулись на восток беженцы, и среди них военные без оружия, в окровавленных бинтах, с глазами, безумными от пережитого.

Фронт стремительно приближался. Уже была слышна орудийная стрельба. Стало ясно, что дольше оставаться в Быхове нельзя. Самым энергичным и деятельным человеком из всех была тетушка Мария (та, у которой был грудной ребенок). Она и стала, по существу, главой семьи в этот критический момент. Не знаю, как ей удалось добыть лошадь с телегой. С вечера было собрано и уложено на телегу самое необходимое. К нам присоединились ближайшие родственники и соседи. Таким образом, всего набралось около 25 человек, в том числе маленькие дети и инвалиды, которые не могли идти пешком. Поэтому для вещей на телеге оставалось не так уж много места. В общем, это не очень волновало. Ведь все были уверены, что достаточно будет перебраться на левый берег Днепра, чтобы оказаться в безопасности. А через месяц-другой немцев прогонят, и можно возвращаться домой. У деда в ближайшей деревне был старый друг, который помог бы как-то разместить всех нас на это время. Были сняты со стены увеличенные фото сыновей в военной форме и вместе с ключами от дома и наказом посматривать за ним переданы соседу.

Рано утром 2 июля, до наступления жары (а лето в тот год было особенно жаркое), мы двинулись в путь к мосту через Днепр и дальше на восток. Шли мы медленно. Неожиданно, когда мы дошли до середины моста, впереди показалась моя мама — босая, с котомкой за плечами. Она пробиралась ко мне из Гомеля в сторону фронта, где на попутках, а где пешком. Благо у нее сохранилась и ей помогала какая-то старая справка о том, что она жена майора Красной Армии. Опоздай она на каких-то полчаса, и мы с ней уже никогда бы не встретились.

Буквально через несколько минут после того, как мы перешли мост и углубились в ближайший лесок для отдыха, раздался ужасной силы взрыв. Мост был взорван. А к утру 3 июля Быхов был захвачен немецким войсками. Чтобы представить, какая судьба ожидала нас, скажу, что в годы оккупации были казнены все не успевшие уйти евреи — горожане и жители деревень Быховского района, всего около 5000 человек.

Видимо, взрыв моста помог взрослым осознать, что надо уходить побыстрее и подальше. Переночевав и перекусив у дедушкиного друга, мы двинулись дальше. К вечеру следующего дня мы пришли в деревню Дабужа. Председатель колхоза принял нас хорошо и разместил в здании школы, попросив помочь назавтра колхозникам в поле. Работоспособные женщины с рассветом ушли на работы. В школе остались лишь дети под присмотром моей бабушки, другие старики и инвалид.

Ближе к полудню из-за ближайшего леска поднялся дым и прибежал деревенский мальчишка с криком, что немцы бомбят соседнюю деревню. И вскоре послышался знакомый ноющий звук немецких самолетов. Четыре бомбардировщика стали быстро снижаться над деревней. Только бабушка загнала детей внутрь школы, как вдруг раздался оглушительный взрыв, меня бросило наземь, все заволокло дымом, показались языки пламени, и запахло гарью. Я был оглушен, почувствовал что-то горячее на затылке и обнаружил, что это кровь. Только после этого я увидел, что мое левое плечо разворочено до кости. И тут вбежала моя мама, схватила меня в охапку, вытащила наружу, кое-как обмыла водой из колодца и перетянула рану на плече своей косынкой. Вокруг творился ужас. Крики раненых, вой собак, ржание лошадей из горящей конюшни… Но этого немцам показалось мало. Самолеты на бреющем полете открыли пулеметный огонь по деревне и беззащитным людям.

Мы с мамой бросились подальше от этого ада. Оба мы были босые, и бежать по жнивью было нестерпимо больно. Мы выбежали на проселочную дорогу и увидели приближавшийся грузовик с военными. Машина остановилась. Молоденький командир выскочил из кабины, забинтовал мои раны и, услышав, что мой отец майор, подвез нас до полевого госпиталя, находившегося неподалеку в лесу. Мне сразу же обработали и перебинтовали раны. К счастью, хотя рана плеча выглядела достаточно серьезной, но кость не была задета, а рана головы оказалась вообще пустяковой. Мы с мамой оказались в госпитале без каких-либо документов, без обуви и почти нагими. На мне были лишь окровавленная майка и трусы, на маме — лишь легкий сарафан. Она воспользовалась возможностью вернуться в Добужу санитарной машиной, посланной туда для оказания на месте помощи раненым крестьянам, и ей удалось разыскать свой паспорт, мое свидетельство о рождении и ту самую справку о муже-майоре. Это было большой удачей. Привезла она и что-то из одежды. Можно себе представить, чего ей стоило оставить меня одного, раненного, с риском снова потерять, но другого выхода не было.

То, что творилось в полевом госпитале, невозможно описать. Из-за нехватки палаток многие, в том числе тяжело раненные и умирающие, находились под открытым небом. В воздухе стоял тошнотворный запах крови, гниющего и горелого мяса и нечистот. Отовсюду неслись стоны и крики. Раненые все время просили пить, и санитары сбивались с ног, таская воду из какого-то болотца. Медперсонала было совершенно недостаточно, и мама работала вместе со всеми.

Назавтра нас погрузили на один из грузовиков, направлявшихся с ранеными к железнодорожной станции Кричев, откуда уходили на восток санитарные поезда. Едва лишь мы выехали из леса на открытое пространство, откуда-то внезапно появились два немецких истребителя и стали расстреливать машины из пулеметов, несмотря на красные кресты, нанесенные на кабины. Машины остановились, раненые (кто мог) стали спрыгивать с кузовов и разбегаться. Спрыгнули и мы с мамой, добежали до какогото дерева, упали на землю, и она накрыла меня своим телом. Перед моим лицом пули били в дерево, и на нас сыпалась с него кора. Наконец самолеты отстрелялись и улетели. По счастью, ни одна наша машина не была повреждена. Только близко к вечеру мы добрались до Кричева. На железнодорожной станции стояли санитарные поезда, возле которых ожидали погрузки сотни раненых. И снова налетели немецкие самолеты. Только в этот раз они сбрасывали бомбы. Уже вечерело, поэтому налет был коротким.

Спустя пару дней мы прибыли в Тулу. Казалось, что это уже глубокий тыл, однако Тула встретила нас воздушной тревогой. Меня поместили в госпиталь и через несколько дней выписали под честное слово мамы, что я буду приходить на перевязки. За то время, что я находился в госпитале, мама получила направление на работу на конвейере какого-то завода и койку в общежитии. Ей выдали также что-то из поношенной одежды для нас обоих. Заводское женское общежитие находилось в подвале жилого дома. В большой полутемной комнате стояли десятка два железных кроватей и тумбочек. На одной из кроватей спали мы с мамой, на остальных работницы, в основном молодые девушки.

Как всегда, 1 сентября я пошел в школу — в 4-й класс. После школы шел к маме на работу и обедал с ней в заводской столовой. Где и что я ел утром и вечером, не помню. Надо сказать, что в Туле везде мы встречали искреннее сочувствие, сопереживание и помощь. Я ни разу не слышал от мамы жалоб или обид на кого-либо не только с работы, но и на чиновников, к которым ей приходилось обращаться. А уж когда она нашла на территории завода и вернула сумку с крупной суммой денег и заметка об этом появилась в заводской малотиражке, даже совершенно незнакомые люди подходили к ней со словами уважения и поддержки. Вскоре и до Тулы дошла война. Воздушные тревоги и бомбардировки случались ежедневно, а то и по нескольку раз в день. Пошли слухи, кстати, недалекие от истины, о том, что немцы окружают город. Завод стал готовиться к эвакуации.

10 октября мы снова двинулись в путь. Ехали в теплушке, до отказа набитой людьми. Из продуктов у нас был лишь большой кусок кулебяки. Иногда маме удавалось что-то получить в пунктах питания на станциях. Естественно, то, что было более или менее съедобным, отдавалось мне. Мама не только сильно ослабела, но у нее расстроился желудок, и кто-то из соседей по вагону, заподозрив у нее тиф, потребовал удалить ее из вагона на первой же остановке. Нашлись добрые люди, заступившиеся за нас. К счастью, вскоре это прошло.

Однажды, пока она добывала на какой-то станции пищу, наш эшелон перевели на другой путь, и она не могла найти его в темноте. Кто-то сказал, что слышит вдалеке похожий на ее голос. Все стали ее звать, и только так она нас нашла. Мы снова едва не потеряли друг друга. В конце концов мы доехали до Урала, куда эвакуировался завод. Было очень холодно и ветрено, хотя зима еще не наступила. Одежонка на нас была явно не по сезону, и мама решила ехать в Среднюю Азию. Мы перебрались в другой вагон в составе эшелона с польскими военнопленными, которых везли из северных лагерей военнопленных в Узбекистан, где формировалась Польская армия под командованием генерала Андерса. Я их боялся. Одеты они были во вшивые лохмотья — остатки той военной формы, в которой их взяли в плен еще в 1939 г. Они открыто ненавидели СССР и злорадствовали нашей беде.

Только в начале ноября мы добрались до Ташкента. Оттуда нас направили в Самарканд. На бывшей базарной площади Самарканда под открытым небом располагался лагерь беженцев. После регистрации их распределяли по населенным пунктам области. Заодно можно было ознакомиться со списками прошедших регистрацию ранее. Наша очередь подошла через 2–3 дня, и — о счастье! — мама нашла в списке имя деда, узнала, что он с семьей находится в с. Галля Арал, и мы снова оказались вместе.

Занимали мы вдесятером летнюю хижину из одной комнаты с глинобитным полом. В сенях стояла маленькая плита для приготовления пищи. Спали все рядком на полу. Дед и муж тети Марии работали в сапожной артели, я пошел в школу. Женщины занимались хозяйством и собирали топливо для плиты. Жили впроголодь. Продуктовых карточек там еще не было. Беженцам по спискам изредка выдавались какие-то жалкие продукты. Лепешки и сладкий узбекский лук с солью были нашим основным питанием. Мясных продуктов не было вообще.

Наступила зима и с нею холода. Одна из тетушек заболела тифом, и он начал косить всех подряд, включая меня. Просто чудом, без нормального питания и лекарств, все мы выжили. С приходом весны стало чуть легче. Мама безуспешно посылала во все инстанции запросы об отце. И вдруг от него пришло письмо. Интересно, что именно в то время, когда маме в ответ на ее запрос о судьбе отца сообщали из наркомата обороны, что о нем ничего не известно, он служил в аппарате этого ведомства в Москве. Каким-то образом отец узнал адрес деда, не зная, что и мы с мамой живем там же.

Дальше — еще лучше. Мама получила вызов от отца и проездные документы до Москвы. Отец встретил нас на вокзале. В воздухе над Москвой висели аэростаты воздушного заграждения, по сторонам улиц лежали противотанковые ежи.

Воздушно-десантный корпус, в котором отец тогда служил, располагался в пос. Внуково. Мы прожили с ним там дней десять, не больше. Уже началась переброска корпуса по частям за линию фронта, и в любой день это могло коснуться отца. Бывший его сослуживец, потерявший на фронте руку, работал начальником охраны крупного оборонного завода в Кунцеве и взял маму на работу к себе. Нам была даже выделена комната. Едва мы туда перебрались, настала очередь отца.

Снова мы с мамой остались вдвоем. В то время Кунцево был районным центром Московской области. До Москвы из Кунцево нужно было ехать поездом на паровозной тяге. Только, кажется, в 1945 году появилась электричка. А сейчас Кунцево — район Москвы. Жили мы в заводском поселке в двухэтажном доме барачного типа. На этаже была общая кухня с водяной раковиной, туалеты — во дворе. В комнате помещалась одна кровать, маленький стол и две табуретки. Для шкафа места не было. Мама работала в заводском бюро пропусков, но довольно часто, когда не хватало рабочих или выполнялись какие-то срочные заказы, ее направляли работать в производственные цеха. Нередко бывало и так, что она вместе с другими по нескольку дней подряд не уходила с завода.

Я был дисциплинированным и послушным мальчиком, хорошо учился, много читал и, как мне кажется, не доставлял маме лишних забот и огорчений. Ребята в нашем и соседних домах были настоящей шпаной, но я с ними хорошо ладил и даже одалживал, когда просили, отцовский нож-финку с наборной рукояткой из разноцветной пластмассы. Пришла зима 1942 г., и с ней пришли проблемы. Отопление в доме не работало. Металлическая печка— «буржуйка» давала мало тепла, да и оставлять ее на ночь было опасно.

Однажды, когда мама пришла утром домой после ночной смены, она нашла меня угоревшим, без сознания. По утрам вода в ведре покрывалась ледяной коркой. Продукты по карточкам выдавались нерегулярно и не в полном ассортименте. Получать продукты было моей обязанностью. Магазин, к которому мы были прикреплены, находился довольно далеко. Путь к нему шел через овраг. Однажды зимой, возвращаясь с продуктами, я спустился в овраг, но у меня не хватило сил подняться наверх по скользкому склону. Какая-то женщина помогла мне и, пощупав лоб, определила, что у меня жар. Так на самом деле и было. Я пролежал после этого с высокой температурой несколько дней.

С питанием становилось все хуже. На деньги, которые получала мама, а также положенные нам по денежному аттестату за отца, практически ничего из продуктов нельзя было купить. Мама достала где-то самодельную ручную мельничку, и я по вечерам молол на ней зерно, которое выдавалось на карточки вместо положенной муки, и подсушенные картофельные очистки, из которых мама готовила оладьи.

Осенью 1942 г. шли тяжелые бои на Сталинградском направлении, а затем и в Сталинграде. Отец был их участником. Об обороне Сталинграда написано очень много, сняты прекрасные фильмы, и ее считают решающим сражением войны. Но для меня и тех, с которыми я тогда общался, таким сражением была битва под Москвой.

После нее наступила уверенность, что победа наверняка будет за нами.

Трудно сказать, в чем была причина такой уверенности. Возможно потому, что стали редкими, а потом и вовсе прекратились воздушные налеты на Москву. А может быть, радио и газеты старались не драматизировать ситуацию. Во всяком случае, битва под Сталинградом казалась далекой и не такой уж важной.

Зима 1942-го показала, что без огорода нам прожить невозможно. Мы с мамой собрали то немногое, что можно было обменять на семена, и пошли по окрестным селам. В результате удалось разжиться хорошими семенами разных овощей и даже сортовым картофелем. За это нам пришлось отдать самую ценную мою вещь — гармонь, подаренную шофером отца на прощание. Не исполнилась тогдашняя моя мечта научиться играть на гармони. У мамы не было опыта огородничества. Соседи охотно делились с нами своими знаниями, кое-что удалось узнать из книг, и весной мы взялись за работу. Нам выделили два участка: один напротив дома и другой на территории завода. На ближнем огороде у нас росла всякая мелочь: редиска, свекла, укроп, морковь, салат, лук и даже мак, дальний участок давал нам основные продукты: картофель и капусту. Все свободное время оба мы проводили на земле, и она платила нам за наши старания. Ни у кого не было таких обильных урожаев и таких красивых овощей, как у нас. Соседи нередко обращались к маме за банкой квашеной капусты. Не помню, как мама ее готовила, но вкуснее мне позже не приходилось пробовать. Проблема питания для нас была решена. К тому же начали понемногу выдавать по карточкам американские продукты: яичный порошок, мясные консервы, лярд.

В Барвихе открылся заводской пионерлагерь. В кинотеатрах стали показывать американские и советские музыкальные фильмы: «Серенада солнечной долины», «Джорж из Динки джаза», «Сердца четырех», «В 6 часов вечера после войны» и т. д. В Москве в ЦПКиО развернулась выставка трофейного оружия. Стали открываться коммерческие магазины, рестораны и столовые. Между Кунцево и Москвой стала ходить электричка. По всему чувствовалось, что война подходит к концу.

Хотя война еще продолжалась, но через Кунцево уже начали двигаться с фронта на восток военные эшелоны. Мы, дети, бегали на железнодорожную станцию, общались с нашими воинами, увешанными медалями и орденами, были счастливы, если удавалось получить от них какой-то сувенир вроде иностранной монеты, слушали их байки. Они знали и не скрывали, что их перебрасывают на Дальний Восток. И вот наконец наступил долгожданный День Победы над фашистской Германией. Но война на этом не закончилась. В августе 1945 г. СССР вступил в войну с Японией. Моему отцу довелось участвовать и в ней на территории Маньчжурии. Там он заслужил последний из своих боевых орденов — орден Отечественной войны I степени.

В январе 1946 года мы наконец встретились с отцом в г. Ачинске Красноярского края. Жили за городом в военном городке. В школу детей офицеров возили в 40-градусные морозы на открытой машине. Потом был Красноярск и затем — Баку. После Красноярска с морозами до 55 градусов я попал, как мне казалось, в рай. Здесь я впервые попробовал помидоры, не говоря уже о винограде, инжире, осетрине, черной икре и многих других, незнакомых мне до того вкусностей. В моем классе учились и дружили русские, евреи, армяне, азербайджанцы, грузины, лезгины. Этот чудесный интернациональный тогда город стал для меня родным.

После окончания школы я поступил в Ленинградский кораблестроительный институт. После его окончания работал в Таллине, затем снова вернулся в Баку. С этого времени моя работа была навсегда связана с освоением шельфовых месторождений нефти и газа. Затем — Краснодар, Выборг и, наконец, Москва.

В лихие 90-е единственный сын с женой и маленьким ребенком эмигрировал в Канаду. В 1995 г. скончалась моя тяжело болевшая жена. Я остался один и решил уехать к сыну. В Канаде я прошел путь довольно обычный для эмигранта 90-х. Не желая никого обременять, работал мойщиком посуды в ресторане, убирал в бытовках на литейном заводе, пока, в возрасте 70 лет, не получил приглашение работать в солидной инженерной компании, занимавшейся проектом освоения Сахалинского шельфа. Сейчас я на пенсии, у меня хорошая квартира, я материально независим.

Пару слов о судьбе моего отца. В начале 50-х, как известно, в СССР проходила антиеврейская кампания. Отец был уволен из армии с нищенской пенсией, был убит морально и тяжело заболел. Только после прихода Н. С. Хрущева к руководству справедливость в отношении отца была восстановлена, ему была назначена нормальная пенсия полковника в отставке, но здоровье, к сожалению, ему не смогли вернуть. Только благодаря самоотверженности и трудам мамы он дожил до 1979 года. Мама ненадолго пережила его. Оба они покоятся в Баку.

В заключение хотел бы вкратце высказать свои соображения по поводу причин и следствий Великой Отечественной войны, хотя они расходятся с официальными версиями и соображениями многих историков и литераторов. Начиная с 1937 года Сталин приступил к истреблению сначала высшего, а затем и среднего комсостава Красной Армии. Были уничтожены или брошены в лагеря и тюрьмы тысячи наиболее опытных, грамотных и инициативных военных специалистов. Такая же судьба постигла выдающихся ученых, инженеров и руководителей оборонных отраслей промышленности. В самый ответственный период, когда в Европе разгоралась мировая война, практически остановилось техническое перевооружение Красной Армии, были расформированы крупные танковые и воздушно-десантные соединения. Армия, бывшая недавно сильнейшей армией не только в Европе, но и, наверное, в мире, была обескровлена. И это произошло без какого-либо вмешательства извне, а лишь по воле единоличного руководителя государства. Не думаю, что в мировой истории есть подобные примеры. Таким «подарком» Гитлер не мог не воспользоваться. Хотя его и называют безумцем, но он никогда бы не решился на войну на два фронта, если бы мощь Красной Армии не была подорвана Сталиным.

Конечно, война с Германией была неизбежна. Но, не случись того, что случилось, то скорее всего инициатива в этой войне принадлежала бы СССР, и война происходила не на нашей территории. Многие говорят о факторе неожиданности.

Не было этого. Даже дети нашей страны знали, что война будет, и знали, с кем мы будем воевать. При всем известной маниакальной подозрительности Сталина невозможно представить, что он хоть на йоту доверял Гитлеру и не верил многочисленным сигналам о скором начале войны. И мы действительно готовились к ней. Но время было упущено, на смену репрессированному руководству армией пришли бездарные и безынициативные люди, командование на местах было дезориентировано и напугано и т. д. А в результате — миллионы и миллионы погибших и искалеченных, превращенные в руины и пепел города и села, неисчислимые страдания народа. Такой оказалась цена нашей Победы. И в этом, я считаю, личная вина Сталина. Горько и стыдно слышать разговоры о выдающейся роли Сталина в ВОВ, об инициативе возвращения Волгограду