Заключение

Заключение

Популярная в средневековой Европе «социологическая модель», разделявшая общество на oratores, bellatores, laboratores («молящихся», «воюющих» и «трудящихся (пашущих)»)[1104], была известна и на Руси. Последовательного развития в древнерусской книжности она не нашла, но имплицитно знание о ней или намёки на неё можно обнаружить в некоторых древнерусских произведениях – как оригинальных, так и основанных на переводных сочинениях. Например, в одном из постановлений Стоглавого собора (1551 г.) пересказывается некое толкование на 23-е правило VI-го Вселенского собора, и говорится о доходах духовенства в сравнении со светским обществом:…вси бо дают, и богатии, и убозии, и нищия, своего ради спасения, священнии же и пищу, и прочая потребы от сих себе имеют, якоже и земледелатели от плода вкушают труда своего и якоже воини воинствующеи оброки своими довлеются…»[1105] «Священнии», «земледелатели» и «воини» здесь прямо соответствуют oratores, laboratores nbellatores.

В одном из древнейших текстов, созданных на Руси, «Памяти и похвале князю Владимиру» Иакова Мниха (середина – третья четверть XI в.) в рассказе о щедрости Владимира Святого тоже можно увидеть отражение этой трёхчастной модели. Среди прочего Иаков упоминает О пирах, которые устраивал князь: «Три трапезы поставляше, первую митрополиту съ епископы, и съ черноризц?, и с попы, вторую нищимъ и убогымъ, третьюю соб? и бояромъ своимъ и всимъ мужемъ своимъ…»[1106] В устройстве разных «трапез» сказывались, очевидно, представления о разделении в обществе: один круг людей составляет духовенство, другой– нищие и убогие, третий– князь со своими «мужами».

Это – самое элементарное социально-функциональное деление, и, конечно, современные подходы к общественной дифференциации едва ли принимают его в расчёт. Такого рода упоминания ценны не столько фактической информацией о социальных группах, сколько как свидетельства «представлений общества о самом себе». Эти известия из древнерусских источников показывают, что сами современники сознавали определённые различия в их обществе как принятые и «нормальные», и, в частности, таким общепринятым было выделение в обществе неких лиц, которые ничего не производят, но в праве претендовать на плоды чужого труда. Одного этого сознания «легитимности» социальных различий достаточно, чтобы не рассматривать раннесредневековое общество как некую «общинность».

Приведённое свидетельство «Памяти и похвалы» важно также тем, что составляет параллель древнему летописному известию, которое читается и в «Начальном Своде», и в «Повести временных лет» и которое несколько раз цитировалось в книге. В летописном известии тоже речь идёт о пирах Владимира и тоже говорится о регулярных угощениях от имени князя для «людей своих». Указывая, как и «Память и похвала», среди этих людей бояр, летопись раскрывает, однако, их состав точнее и конкретнее – она ещё упоминает гридей, а также сотских, десятских и «нарочитых мужей».

В данном исследовании доказывается, что боярами называлась знать, гридями – профессиональные воины, состоявшие на содержании (жалованье) у князя, а в остальных категориях надо видеть представителей городской верхушки. Все вместе они – лучшие, наиболее выдающиеся (по экономическим, социальным и политическим признакам) представители общества (в масштабах всего государства Руси), и совместно с князем они управляют этим обществом. В силу разнородности этих людей из научных терминов, которыми в принципе можно их обозначить, был выбран наиболее общий и не имеющий явной идеологической нагрузки – элита.

В этой элите военные функции выполняли, главным образом, бояре и гриди, а политические – преимущественно одни только бояре. Участие в принятии важнейших политических решений и главная роль в исправлении публичной власти– это тот важнейший признак, который выделяет бояр в качестве знати (аристократии). Общественное признание (авторитет), богатство и распоряжение разного рода зависимыми людьми (власть в «частноправовом» порядке) – другие черты этого социального слоя.

В летописном известии о пирах Владимира все эти люди, которые приглашались на княжеский двор, названы также «дружиной». В главе II приводились и другие летописные известия, в которых слово дружина выступало в таком же смысле, указывая на общественную элиту (иногда во главе с князем, иногда и без него). Однако этот смысл не закрепился за словом в качестве устойчивого значения. В разных контекстах оно приобретало разные смыслы, постоянно как бы отталкиваясь от двух своих основных значений «спутники», товарищи и «войско, отряд», но снова возвращаясь к ним. Дополнительные определения и пояснения к этому слову, которые можно найти в летописи, не придавали ему каких-либо устойчивых специфических значений, то есть не сообщали терминологичности. Такая семантика слова и манера его употребления делают использование его в качестве научного термина проблематичным. Во всяком случае, его содержание в таком качестве должно специально определяться.

Представления, которые существуют в историографии вокруг понятия дружина, восходят к историографии XIX в. и связаны во многом с прямолинейным восприятием летописи учёными того времени. На историков, начиная с Н. М. Карамзина, большое впечатление производили упоминания «любви» князей к их «дружинам», нередко встречающиеся в летописях домонгольской поры. Одним из древнейших является то же летописное известие о пирах Владимира, где говорится, что князь вообще был щедр к своим людям, «любя дружину», и не только устраивал пиры для них, но и, например, велел исковать для них серебряные ложки[1107]. Из позднейших часто приводится в литературе некролог Васильку Константиновичу, князю ростовскому, убитому в 1238 г. монголами, который был до своих бояр так «кто ему служилъ и хл?бъ его ?лъ и чяшю пилъ и дары ималъ, тотъ никако ж у иного князя можаше быти за любовь его»[1108]. Эти упоминания считались отражением «дружинного быта», и, отталкиваясь от них, историки писали о тесной «домашней» связи князя и «дружинников», «общности очага и хлеба» и, в конечном итоге, некоем «княжом праве».

Эта картина «любви» князя и окружающих его людей настолько прочно вошла в сознание историков, что даже самые тонкие и серьёзные из них – такие, например, как А. Е. Пресняков – не задумывались по поводу того, стоит ли буквально воспринимать эти упоминания. Между тем, недоверие должен возбуждать один тот факт, что эта картина практически в тех же чертах повторяется под пером разных авторов и в известиях о Владимире Святом, правившем в Киеве в конце X– начале XI в., и в известиях о Васильке, жившем в первой половине XIII в. Неужели в отношениях князя и его людей ничего не изменилось за два с лишним столетия?

Очевидно, эта картина – просто некий образ, и совершенно другой вопрос, который должен решаться отдельно, – что в реальности стояло за этим образом (литературные или фольклорные шаблоны, идеология, стереотипы поведения и т. д.). Но в любом случае ясно, что слова некролога о боярах Василька– это не более чем метафора. Бояре эпохи перед монгольским нашествием имели свои владения и имущества, располагали зависимыми людьми, в том числе вооружёнными, и им совершенно незачем было питаться княжеским хлебом и пить из его чаши. Сложнее, вероятно, с рассказом о серебряных ложках для «дружины» Владимира, но и в нём, как показывают специальные исследования, присутствуют явные фольклорно-поэтические черты, в том числе, возможно, очень далёкие по происхождению от той среды, к которой они применены[1109]. Современные учёные, пытаясь уловить в рассказе какие-то отголоски реальности, тоже видят в нём скорее символическое содержание, весьма условно отразившее эту реальность[1110].

Один из главных выводов данного исследования сводится к тому, что общество эпохи князя Владимира представляло собой сложную и в то же время цельную иерархичную систему, совсем не похожую на модели, которые исходят из представлений, распространённых в науке XIX в., о неких «бродячих дружинах», скользящих по поверхности «земской» или «родоплеменной» «толщи народной». Хотя о слоях этого общества нельзя говорить как о сословиях в полном смысле слова, но некоторые из них – прежде всего, знать – уже в XI в. обрели устойчивость и обособленность, пусть даже пока большей частью de facto, а не de jure.

Термин дружина, если отталкиваться от принятого в мировой исторической науке словоупотребления и сравнительно-исторических аналогий, подходит скорее для обозначения архаических военизированных объединений в до– и предгосударственную эпоху, в которых иерархические отношения лишь намечались, но ещё не стабилизировались. Он может использоваться ещё в словосочетании «большая дружина», указывая на специфическую форму военной организации, которая выросла из древних «частных» или «домашних» дружин, но приобрела особые черты в условиях раннегосударственных «трибутарных» отношений. В данной работе доказывалось, что корпусы военных слуг на содержании правителя были распространены в разных регионах средневековой Европы. Гридь был специальным terminus technicus, который использовался для их обозначения в Древней Руси.

Отказ от понятия дружина в западной литературе и, напротив, взгляд на дружину в русскоязычной историографии как на какую-то организацию, охватывающую то ли весь «господствующий класс», то ли всё «сословие» знати, – это две крайности.

С одной стороны, это понятие, как выясняется, сохраняет значение как рабочий инструмент. С его помощью можно удобно и понятно описать такое явление, как «большая дружина» (хотя, разумеется, с определёнными уточнениями и разъяснениями). Принимая во внимание это явление, можно понять ту эволюцию, которую претерпевает архаическая дружина в условиях становления властно-иерархических структур, и снять многие недоумения современных историков, которые, конечно, вправе брать в кавычки слово Gefolgschaft, но не могут объяснить миграцией литературных топосов бросающиеся в глаза аналогии между тацитовским описанием com?tatus и многочисленными данными из истории средневековой Европы о воинах на службе всякого рода знатных и выдающихся людей.

С другой стороны, на примерах тацитовского com?tatus или корпусов воинов-профессионалов в странах северной, центральной и восточной Европы в X–XI вв. также видно, что речь идёт о вполне определённых институтах и социальных формах, с ясными очертаниями и границами. Нет оснований расширять понятие дружины, включая в него вообще всю знать, вообще всех людей на службе правителя и т. д., и превращать его в универсально-генерализующий Grundbegriff («базовое понятие»). Институт дружины занимал своё место в общественном строе политий «варварской Европы», и на определённом этапе их развития он, уже в сильно трансформированном виде, получил весьма существенные вес и значение в форме «большой дружины», но на этом его историческая роль в общем-то закончилась, и преувеличивать её не стоит.

Таким образом, чтобы получить более ясное представление об элите древнерусского государства, приходится не столько следовать летописным упоминаниям «дружины», сколько обращать внимание на более точные термины – бояре, гридь, купцы, старцы и т. п., и анализировать летописные сообщения в сопоставлении с не-летописными источниками или даже свидетельствами иностранного происхождения.

Схематически структуру светской элиты Древней Руси можно представить в двух срезах – на середину X в. и середину XI в. (см. чуть ниже на с. 568–569). В этих схемах понятие дружина не используется. Схемы, которые предлагались ранее в литературе, отталкивались от представления о «старшей» и «младшей» дружине, которое, как было показано в главе II, не находит опоры в источниках и не отражает социальную иерархию Древней Руси[1111].

В XI в. в элиту государства входили, разумеется, прежде всего князья рода Рюриковичей, мужские представители которого рассматривались как единственно легитимные правители Руси. Кроме них в элиту надо зачислить бояр, составлявших слой знати, гридей (отроков) – военных слуг князей, и наиболее выдающихся горожан, которых могли обозначать по-разному. Торгово-экономические функции были в наибольшей степени свойственны последнему элементу (горожанам). Бояре и гридь, которым, собственно, посвящено данное исследование, составляли военно-политическую элиту государства руси.

Труднее реконструировать состав элиты этого государства в X в. Летописные известия, описывающие это время, составлены ex post и излагают события в более или менее легендарном ключе. Более надёжны договоры руси и греков 911, 944 и 971 г. и иностранные свидетельства. Их анализ показывает, что высший правящий слой Руси составляли некие вожди или quasi-правители, которых греки называли «архонтами». В середине X в. их было 25 человек, включая киевского князя, высший авторитет которого признавался остальными.

В договорах по отношению к «архонтам» применялось не только слово князь, но и слово бо(л)ярин. Однако группой, из которой прежде всего сложилось позднее боярство, были люди типа Свенельда и Асмуда, упомянутые летописью в рассказе о гибели князя Игоря, и те «слы», которых «архонты» послали заключать мир с Византией и которые поименно перечислены в договоре 944 г.

И относительно Х-го, и относительно XI в. есть данные, что в распоряжении не только князей, но и бояр были личные слуги, в том числе военные. Наверняка, слуги были вообще у разных людей – просто у всех тех, кто мог себе это позволить, – и их господа в случае необходимости могли их вооружить (если располагали соответствующими средствами).

Вероятно, военные слуги киевского князя составляли уже в X в. особый военный корпус, но насколько «элитный» характер они имели, трудно судить. Скорее надо предполагать возвышение этой группы к концу X в., и вполне вероятно, что оно не случайно совпало с исчезновением «архонтов».

В XII в. численность и значение княжеских военных слуг падает, зато появляются упоминания боярских «полков». В это время из «осколков» «большой дружины», из разного рода княжеских слуг, а также из представителей измельчавших боярских родов складывается слой мелкой («низшей») знати, занявшей на иерархической лестнице ступень, следующую после боярства. Этот слой называли в домонгольское время «слуги» или «дворяне», позднее появился термин «дети боярские».

В XII–XIII вв. возрастает значение боярства. Источники этого времени показывают и далеко зашедшую внутреннюю дифференциацию этого слоя, и его чисто количественный рост. Боярство складывается в класс, судя по всему, аналогичный тому, который предполагает «среднеевропейская модель», разработанная чешскими, польскими и венгерскими историками применительно к древним Чехии, Польше и Венгрии (о ней говорилось в главах I и III). Его представители живут, главным образом, за счёт исполнения государственных должностей и считают это своим законным правом. Роль частного землевладения в это время незначительная. Знатный статус складывался из достатка, авторитета и обладания властью, которые находились в неразрывной связи друг с другом, зависели друг от друга и подразумевали одно другое.

В сравнении с другими регионами Европы (на сопоставимых стадиях развития) в структуре элиты и той динамике, которую она переживает на Руси в X–XI вв., можно увидеть своеобразные черты– например, особая роль торговой городской верхушки. Однако, преобладают скорее аналогичные явления и процессы – первоначальный подъём центральной власти (с опорой на «большую дружину»), затем преобладание правящего слоя знати, постепенное «прояснение» размытых социальных границ, выделение слоя «низшей знати».

1. Элита государства руси в середине X в.

2. Элита государства руси в середине XI в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.