1. Бояре и городская верхушка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Бояре и городская верхушка

В главе II уже цитировался летописный рассказ о пирах князя Владимира (Святого) в статье под 6504 (996) г. Ценность этого рассказа для данного исследования состоит в перечислении категорий людей, которые обозначаются как «люди свои» для князя или его «дружина» (в широком значении вообще всех служащих князю людей). Процитирую ещё раз фразу с этим перечислением: «Се же пакы творяше людем своимъ, по вся нед?ля: устави на двор? въ гридьниц? пиръ творити и приходити боляром и гридем и съцьскымъ и десяцьскым и нарочитымъ мужем, при князи и безъ князя»[966]. Возвращаясь теперь к этому летописному известию, можно подробнее охарактеризовать каждую из этих категорий.

Как показывает анализ, проведённый в данной главе, бояре в XI в. выступают как знать – люди, участвующие в политическом управлении на высшем уровне и выдающиеся в социально-экономическом плане. В главе III шла речь о гридях, и было предложено видеть в них воинов на содержании князя и в прямой зависимости от него. Что можно сказать о других людях, которые приходили на княжеские пиры?

В политической организации руси в том виде, в каком она предстаёт в договорах руси с греками и в сочинениях Константина Багрянородного, важная роль отводилась помимо «архонтов» и «послов» также купцам. Договор 944 г. обязывал «архонтов» писать грамоты с указанием количества кораблей, посланных в Византию. Очевидно, на кораблях плыли не только послы с их людьми, но и купцы, которые тоже, находясь под покровительством «архонтов», выступали их агентами. Хотя купцы отвечали преимущественно за торговые дела, ясно, что они состояли в тесной связи с военно-политической элитой государства руси – ведь политические и коммерческие интересы и вопросы были в тех условиях переплетены и нерасторжимы. В тех же договорах, по метким словам М. М. Грушевского, «торговельні вигоди становлять головний предмет і зміст, альфу і омеґу дипльоматичних зносин», а в описании Константина предводители руси выступают как «заразом правительство і купецькі підприємці»[967]. И это было вполне естественно для народов «варварской Европы» той эпохи, когда между воином и торговцем грань была условна или вообще отсутствовала. В этом смысле тезис В. О. Ключевского о едином «военно-промышленном классе», который стоял у истоков древнерусского государства[968], представляется более правильным, чем схема А. Е. Преснякова, которая предполагает в древнейшее время резкое выделение «дружины» под покровом «княжого права» от остальной массы населения и лишь постепенное (к XII–XIII вв.) вовлечение боярства в «городскую стихию».

После Ключевского идея торговых городов-областей, стоявших у истоков Киевской Руси, получила развитие в работах некоторых эмигрантских и западных историков, особенно Г. В. Вернадского. В последнее время концепция Ключевского находит сочувствие у археологов, которые тоже фиксируют эту связь военного начала с торгово-экономическим[969]. Погребальные памятники на территории Восточной Европы конца IX – начала XI в., которые известны в русскоязычной литературе под неудачным названием «дружинные курганы» (ср. в главе I, с. 97 и след.), вместе с оружием часто содержат гирьки и другие атрибуты торгово-коммерческих занятий. Недавнее обобщение данных, полученных из раскопок этих памятников, носит характерное название «Весыимеч»[970].Весьма показательно и расположение курганных комплексов: они связаны не столько с центрами княжеской власти, сколько с торговыми путями и центрами – эмпориями. И самый большой и яркий археологический комплекс в Гнёздово представлял, несомненно, такого рода торговый центр, где следы каких-то властных структур слабо прослеживаются[971]. Попытки представить этот и подобные ему комплексы как некие (неизвестные письменным источникам) «дружинные погосты» натолкнулись на вполне справедливую критику[972].

Невозможно допустить, что к началу XI в. роль купцов кардинально снизилась или что они перестали выполнять княжеские поручения. Данные о купцах в более поздних источниках XI–XIII вв. свидетельствуют о том, что связь между властью и капиталом сохранялась весьма тесная. Выше в главе III об этом уже шла речь, и указывалось на 1-ю статью «Древнейшей редакции» «Русской Правды», где купец перечислен в ряду людей, находящихся под покровительством князя (см. с. 341). Уместно будет вспомнить здесь и повышенное внимание «Пространной Правды» к финансовым и торговым операциям, которое надо объяснять не только следствием восстания киевлян 1113 г., но и княжескими интересами.

Имея в виду эти данные, вполне правомерно было бы предположение, что в перечне «людей своих» в летописном известии о пирах Владимира те люди, который были обозначены как «гости» или «купцы» в договоре 944 г., тоже присутствовали. Просто в этом перечне они были указаны не под этими обозначениями общего характера, а должностными лицами из их среды – сотскими и десятскими.

Выше уже говорилось о несомненной причастности купцов к сотенной организации в древнерусских городах. По крайней мере, в Новгороде это не подлежит сомнению[973]. Какие именно круги населения охватывала децимальная организация, в науке спорят, но очевидно, что, по крайней мере, в домонгольское время это было преимущественно городское население. Вполне вероятно, что сотские и десятские представляли не только собственно купцов как профессиональную группу, но и вообще городское население как социальный класс. Горожане, занимавшиеся ремёслами и промыслами, тоже, конечно, были связаны с княжеской властью – прежде всего, фискальными обязательствами и заказами на продукты и изделия, которые они производили или доставляли. Так можно объяснить присутствие в перечне неких «нарочитых людей», которые примыкают к сотским и десятским – это были наиболее авторитетные и зажиточные люди из городской среды, наделённые какими-то (может быть, даже мелкими и временными) налоговыми и административными поручениями или обязанностями. В классической книге «Древнерусские города» М. Н. Тихомиров именно в таком духе оценивал перечень лиц, которых Владимир приглашал на пиры[974].

Присутствие представителей торговой городской среды в «дружине» на пирах Владимира объясняется не только их связью с князем, но и их связью с боярством. Эти два слоя имели много общего и, прежде всего, местожительство – они жили главным образом внутри городских стен. Выше уже приводились летописные данные о городских боярских усадьбах (с. 458). В ценной работе П. Бушкович, сопоставляя свидетельства письменных источников с данными археологии по трём землям Руси (Киевской, Смоленской и Новгородской), приходит к выводу о преимущественно городском образе жизни боярства в XI–XII вв.[975] «Городскую оседлость» как традиционную черту русской знати справедливо подчёркивает X. Рюсс, указывая на её отличие в этом смысле от знати западноевропейской[976].

Каждому из двух слоев совсем не чужды были занятия другого– бояре занимались торговыми и финансовыми операциями, а купцы готовы были взяться за оружие.

О боярах Тихомиров, опираясь на летописные и актовые источники, писал, что они «играли видную роль как в экономической, так и в политической жизни города» и что «участие в торговле и ростовщичестве тесно связывало бояр с широкими кругами городского населения, в особенности с купеческой верхушкой»[977]. Учёный ещё не располагал новгородскими берестяными грамотами, первые из которых были только-только открыты на момент публикации его книги вторым изданием. Между тем, они служат одним из наиболее ярких свидетельств коммерческих занятий боярства; в них мы находим рядом с упоминанием лиц высшей новгородской знати списки должников и отданных в рост сумм, перечни товаров и продуктов ремесленного производства, отчёты о торговых операциях и т. д. Данные такого рода бросаются в глаза, но иногда интерпретируются как специфически новгородское явление[978]. С этим трудно согласиться. Коммерческие занятия боярства прослеживаются и в других землях Древней Руси, и о них именно как об общерусском явлении говорил тот же Тихомиров, который ссылался, например, на свидетельства «Русской Правды» и внешнеторговых договоров Смоленска XIII в. Исключительность Новгорода состоит лишь в том, что данные, происходящие из него, несравненно более показательны и обильны по сравнению с отрывочными упоминаниями из других регионов.

Из берестяных грамот как XI-го, так и всех последующих веков вплоть до XV-ro, следует, что бояре пускали в коммерческий оборот ту часть налоговых поступлений, которая шла в их пользу при исполнении судебно-административных функций[979], – подобно тому, как поступали «росы», которые, согласно «De administrando imperio» Константина, собрав дань в полюдьях, отправляли затем полученные продукты на продажу в Византию. Формы несколько меняются, но механизм остаётся, в сущности, прежним.

Те же новгородские данные прямо говорят о военных занятиях купцов. В главе III приводились летописные известия о том, что купцы воюют вместе с гридьбой и огнищанами (с. 347). К этим известиям ХII-ХIII вв. можно присовокупить те, которые говорят о том, как в случае военных действий и отсутствия князя в городе новгородцы собирали средства «крутитися на воину» именно купцам[980]. Судя по всему, к XIII в. грань между знатным воином и купцом по сравнению с X в. обозначилась резче, но она всё-таки не была непроходимой.

Конечно, не случайно, что между знатью и виднейшими представителями городской среды часто возникают политические союзы, особенно тогда, когда их объединяло противостояние княжеской власти. Некоторые историки считают, что боярство либо с самого начала доминировало в этом союзе, либо со временем перехватывает политическую инициативу у горожан и совершенно подавляет их голос на вече[981]. По всей видимости, такие оценки страдают некоторым преувеличением– в действительности демократическое начало в «вечевой стихии» жило всегда вплоть до её затухания в XIV–XV вв.[982] Но в данном случае главное зафиксировать не перевес на вече той или иной социальной группы в тот или иной момент и в том или ином месте, а сам факт совместного участия боярства и горожан или, по крайней мере, городской верхушки в политической жизни. Задавшись вопросом о том, как в известиях XII в. летописцы оценивают общественную роль и действия знати, Б. Н. Флоря в недавней статье пришёл к убедительному выводу, что «в общественном сознании» существовала «тесная связь между „боярством“ и населением главного центра „земли“. Они выступают совместно, в некоторых случаях „бояре“ выступают как люди, организующие и направляющие действия городской общины, в других случаях в изображении летописца знать с этой общиной сливается и растворяется в этом общем понятии»[983]. Как показывают некоторые летописные данные, приводимые ниже, совместное участие бояр и горожан в политической жизни фиксируется уже в начале XI в.

Важным показателем общих интересов и совместной деятельности знати и горожан является возникновение как раз в XI в. должности тысяцкого, которая, конечно, была связана с децимальной организацией. Первые упоминания этой должности, как известно, относятся к концу XI – началу XII в. В статье ПВЛ под 6597 (1089) г. сообщается, что Успенский собор в Печерском монастыре был освящён «при бл(а)городьн?мъ князи Всеволод?», «воеводьство держащю кыевьскыя тысяща Яневи»[984]. Упомянутый здесь Янь – по всей видимости, известный киевский боярин Янь Вышатич, неоднократно упомянутый в летописи, в том числе в разобранной выше статье 6601 (1093) г. А в рассказе о смерти киевского князя Святополка Изяславича в 1113 г. и волнениях в Киеве, возникших после неё, тысяцким в городе упомянут Путята, который, вероятно, был братом Яня[985].

Анализ существующих данных о тысяцких в Древней Руси приводит к выводу, что эту должность занимали виднейшие бояре и в их компетенцию входили военная организация городского населения, а также вопросы городского управления и фиска, особенно в сфере торговли[986]. Тихомиров делал вывод, что тысяцкие «утверждаются как начальники над городским населением» и «хотя и назначаются князем, но становятся представителями городского населения»[987]. Он подчёркивал их роль именно как своего рода связующего звена между княжеской администрацией и городской средой. В создании специальной должности, координировавшей деятельность этих двух сфер, практическое и в то же время своего рода символическое воплощение получила экономическая и отчасти политическая общность боярства и городской верхушки. Децимальная организация– городская (или выросшая из города), а во главе неё – боярин.

Таким образом, в летописном известии о пирах Владимира мы видим три группы или даже слоя населения – бояре, гриди и городская верхушка– которые, судя по всему, и составляли элиту Руси, если понимать под элитой людей, выделявшихся в масштабах государства по социальным, экономическим и политическим параметрам (см. во «Введении», с. 19).

Летописец, вероятно, и хотел выразить мысль, что князь объединяет все лучшие и важнейшие общественные элементы, которые вообще заслуживали приглашения «по вся неделя» на его «двор в гридьницу», и заботится о них. Каждая из этих групп была связана с князем как главой государства и важна для него, но по-разному. Собственно под покровом «княжого права» находились гриди – воины на княжеском содержании. Хотя по статусу это были люди, принадлежащие «дому» или «двору» князя, но то ли в силу своих военных качеств, то ли как княжеские слуги они, судя по порядку перечисления, рассматривались летописцем как более важные персоны, чем представители городского населения. Бояре служат князю, и от этой службы происходят их политическое влияние и какая-то часть (вероятно, даже важнейшая) доходов, но высокое положение в обществе, достаток и наличие собственных зависимых людей сообщают им известную самостоятельность, заставляют всех, в том числе и самого князя, уважать их и с ними считаться. Наконец, купцы и прочие городские жители связаны с князем меньше остальных – главным образом, фискальными отношениями и частными заказами и поручениями. Но они важны также как люди, которых можно задействовать на разовые военные мероприятия. Они тесно взаимодействуют с боярами.

В данных, происходящих из других летописных известий или нелетописных источников, просматривается та же структура элиты, хотя не в таком целостном виде и с пропуском того или другого элемента. Примером может послужить одно из сообщений летописного рассказа о борьбе сыновей Владимира Ярослава и Святополка после его смерти, важное в разных отношениях. В летописной статье ПВЛ под 6526 (1018) г. излагается известный эпизод этой борьбы, когда Ярослав, потерпев поражение от объединённых сил Святополка и Болеслава, польского князя, бежал из Киева в Новгород «б?жати за море». Из Новгорода Ярослав хотел «б?жати за море», но новгородцы во главе с посадником воспротивились его намерению: «и посадникъ Коснятинъ, с(ы)нъ Добрынь, с новгородьци рас?коша лодь? Ярославл? рекуще: хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ С(вя)тополкомь. Начаша скотъ събирати от мужа по 4 куны, а от старостъ по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен, и приведоша варягы, вдаша имъ скотъ, и совокупи Ярославъ воя многы»[988].

Этот текст восходит, видимо, к древнейшим пластам летописания, вполне вероятно, к тому же, что и рассказ о пирах Владимира[989]. РадзЛ и ИпатЛ дают несколько иные цифры в указаниях о суммах, которые собирались с новгородцев[990], но вариант ЛаврЛ поддерживается большинством других летописей, содержащих ПВЛ (в том числе летописями группы НовСофС), поэтому А. А. Шахматов и большинство учёных принимают как правильный именно его[991]. Учитывая очень большую разницу в ценности между куной и гривной – согласно счёту «Краткой Русской Правды» в 1 гривне было 25 кун, – можно предполагать, что упоминание о 4 кунах «от мужа» является ошибкой протографа ПВЛ, а на самом деле имелись в виду тоже гривны. Так или иначе, в данном случае для меня не так важны конкретные цифры собранных сумм, сколько соотношение ставок сбора между собой в соответствии с разными категориями населения. 4 куны или 4 гривны – это всё равно меньше, чем 10 гривен, и «иерархия» не нарушается. Социальных категорий здесь указано три, и две из них вполне понятны: «мужи» – это, очевидно, рядовое свободное население, а бояре – знать. Но кто имелся в виду в тексте под «старостами»?

В начальном летописании «старосты» упоминаются ещё только один раз, причём тоже в изложении событий после смерти Владимира, тоже применительно к новгородцам и тоже в тексте, который, судя по всему, восходит к древнейшему летописному слою. Правда, это упоминание находится не в ПВЛ, а в Н1Л(м и с), но оно несомненно восходит к НС, а в ПВЛ было сокращено в результате правки текста[992]. Согласно Н1Л, Ярослав после победы над Святополком в Любечской битве (отнесённой в летописи к 6524 (1016) г.) разделил добычу между «боями своими»: «старостамъ по 10 гривенъ, а смердомъ по гривн?, а новъгородьчемъ по 10 вс?мъ»»[993]. Судя по полученной сумме, здесь старосты приравниваются к свободным горожанам – новгородцам.

Само слово староста стоит в ряду подобных ему старец, старейшина, старейший и т. п., и в древнейших его упоминаниях нет основания всегда и непременно усматривать привычное нам значение должностного лица, которое оно получило позднее в Великом княжестве Литовском и России[994]. В «Правде Ярославичей» упоминаются «сельский» и «ратайный» «старосты княжие» в качестве княжеских агентов[995], но должность обозначается здесь не самим словом староста, а словосочетанием с двумя уточняющими определениями к этому слову.

На мой взгляд, в этих новгородских «старостах» надо видеть тех же людей, которые несколько иначе были обозначены в летописном известии о пирах Владимира как «сотские, десятские и нарочитые мужи» и которые выше были определены как верхушка городского населения, облечённая некими властными полномочиями в сфере городских финансов и производства. Соединение двух черт – повышенный социальный статус и исполнение должностных обязанностей– характерно как раз для той семантики, которая позднее фиксируется за словом староста[996]. Очевидно, оно позволяло выразить одновременно эти две черты, которые в сообщении о пирах Владимира были как бы распределены между собственно названиями должностей (сотские и десятские) и обозначением общего характера («нарочитые мужи»). Тогда становится понятно, что в одном случае старосты могли идти «под одну гребёнку» с прочими городскими жителями – когда делилась военная добыча, – а в другом – когда собирались средства на войну – они отделяются от прочих горожан. В первом случае определяющим, видимо, был сам статус свободного полноправного «гражданина», а во втором принималось во внимание прежде всего фактическое имущественное состояние. По этому последнему показателю виднейшие городские предприниматели занимали место в «иерархии» между обычными горожанами и боярами – либо приблизительно посередине, если поправлять текст ПВЛ, вставляя вместо «по 4 куны» «по 4 гривны», либо значительно ближе к боярам, чем к остальному населению (4 куны относятся к 10 гривнам как 1:62,5, а 10 гривен к 18 как 1:1,8).

Скорее всего, эти старосты составляли целиком или в основном ту группу, которая в другом месте рассказа Н1Лм о борьбе Ярослава и Святополка обозначена как «вой славны тысяча». Это последнее выражение просто имеет в виду военный отряд, но люди-то те же самые[997]. И не случайно, что при переработке этого рассказа составитель ПВЛ заменил это выражение на «нарочитые мужи»[998] – по всей видимости, он догадывался, о каких людях приблизительно идёт речь, и применил те слова, которыми они именовались в известии о пирах Владимира. Более того, можно думать, что слова, этимологически связанные со словом староста, тоже в каких-то случаях могут обозначать тех же людей.

В своё время В. О. Ключевский высказывал мнение, что под летописными обозначениями «старцы градские» и «стар?ишины по всем градомъ» скрывается «образовавшаяся из купечества военно-правительственная старшина торгового города»[999]. Главными должностными лицами этой городской «старшины» он, опираясь на известие о пирах Владимира, считал десятских, сотских и тысяцких и определял их функции как военные. Современные исследования показывают, что функции должностных лиц децимальной организации лежали скорее в административно-хозяйственной сфере[1000], хотя упоминание «воев славных тысячи», приведённое выше, говорит, что военные функции этой организации всё-таки не были вовсе чужды. Так или иначе, в любом случае нет причин отказываться от тезиса Ключевского о тождественности «старцев градских», «старейшин по градом» и тех сотских, десятских и нарочитых мужей, которые упоминаются в известии о пирах Владимира. На мой взгляд, в пользу этого тезиса говорит, прежде всего, то, что эти обозначения встречаются только в статьях из времени правления Владимира Святого, причём «старейшины по градом» как раз в той же статье 6504 (996) г., где сообщается о пирах Владимира, – сначала о пирах на Преображенье в Василеве (здесь о старейшинах), а затем киевских пирах для всей «дружины» (здесь о сотских и прочих). Все эти статьи присутствуют и в списках ПВЛ, и в Н1Лм (=НС) и восходят, скорее всего, к древнейшему слою летописания[1001]291.

Таким образом, в сообщении о сборе средств для найма варягов Ярославу мы видим те же два элемента общественной элиты, которые указаны в рассказе о пирах Владимира, – знать (боярство) и городская верхушка. О гридях Ярослава не сказано, возможно, потому, что из них у Ярослава в тот момент просто никого не осталось (он прибежал в Новгород, как сообщает сама летопись, только сам-четыре), но скорее потому, что как «люди дома» князя они не могли и не должны были участвовать в общегородском сборе средств; они получали жалованье от князя, и их деньги были фактически княжеские. Здесь пролегала принципиальная грань между гридями и боярами – одни были людьми «княжого права» или дружиной в собственном (научном) смысле этого слова, другие – людьми, вступавшими в некоторые отношения с князем (которые можно назвать вассально-договорными), но в принципе не зависимые от него и тесно связанные в бытовом и практическом смыслах с городской средой.

Сопоставление перечней социальных категорий людей в летописных сообщениях весьма поучительно, демонстрируя, насколько могут расходиться указания, обозначения и умолчания в разных текстах, говорящих на самом деле примерно об одном и том же. Гриди в одном случае присутствуют, в другом – нет; один и тот же социальный класс в одном случае обозначен так, в другом – иначе. Эти примеры ярко демонстрируют ущербность подхода, который во «Введении» был определён как «терминологический фетишизм».

Показательно также сравнение структуры элиты Руси по древнейшим данным и по более поздним. Тот взгляд на древнерусскую элиту, который развивается в настоящей работе, предполагает, что принципиальных изменений с начала XI в. до конца домонгольского периода не должно было быть, так как и бояре, и торгово-финансовая верхушка города, и даже княжеские слуги (хотя в меньшей степени) сохранялись как главные элементы верхней части социальной «пирамиды» Руси.

И действительно, источники свидетельствуют о сохранении той же структуры. Прекрасной иллюстрацией может служить известие Московского летописного свода конца XV в. в статье 6719 (1211) г., которое восходит, как доказал А. Н. Насонов, к владимирскому своду 1220-х гг.[1002] В этой летописной статье рассказывается о конфликте Всеволода Юрьевича, владимирского князя, со своим сыном Константином. Чтобы определить новый порядок престолонаследия в пользу другого своего сына (Юрия), престарелый Всеволод созвал представительное собрание. На это собрание он «созва вс?х бояръ своихъ с городовъ и съ волостеи, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купц?, и дворяны, и вси люди»[1003].

Если оставить в стороне представителей духовенства, то социальная иерархия выстраивается здесь следующим образом (сверху вниз): бояре – купцы – дворяне – «вси люди». В сущности, мы видим примерно те же элементы, что и в рассказе о пирах Владимира, лишь с некоторой перегруппировкой. Бояре остаются на своём месте, купцы и «вси люди», очевидно, представляют городское население (или преимущественно городское) и соответствуют «сотским, десятским и нарочитым мужам», а дворяне заменили гридь. Замена гриди на дворянство вполне понятна ввиду того исследования, которое было представлено выше в главе III, – гридь как «большая дружина» теряет своё значение в XII в. и трансформируется, а в ряду княжеских слуг дворяне занимают важнейшее место, и в XIII в. уже слова дворяне и слуги выступают в ряде случаев синонимами[1004]. Однако показательно, что купцы в иерархии оторвались от «всех людей» и потеснили со второго места княжеских слуг – это надо объяснять, прежде всего, как раз исчезновением или радикальным сокращением корпусов профессиональных воинов на княжеском содержании, а с другой стороны, возросшим значением городских «олигархов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.