29. Фронт и тыл

29. Фронт и тыл

Перед войной Россия была уже серьезно больна. «Общественное мнение» определяли либеральные газеты, принадлежащие гинзбургам, бродским, рубинштейнам. Они выражали точку зрения ничтожной части населения, но выступали от лица всей России, никак не меньше. В «образованных» слоях общества оппозиция царю и правительству отождествлялась с «прогрессивностью». Интеллигенция и студенты аплодировали революционерам, присяжные под общие овации оправдывали террористов. Позиции Православия слабели. Многие считали его в лучшем случае «красивыми народными обычаями», в худшем — «реакционным» институтом, препятствием для мнимого «прогресса». Что уж говорить об устоях веры, если весной 1914 г. из 16 выпускников Иркутской духовной семинарии принять священнический сан решили лишь 2, а из 15 выпускников Красноярской семинарии — ни одного. Решили стать учителями, служащими, чиновниками.

Русская культура блистала, но вырождалась. Кумирами молодежи были Бальмонт, Брюсов, Ходасевич, Блок, Андрей Белый, Соллогуб, за их стихами гонялись, переписывали друг у друга. Хотя Брюсов был сатанистом, служил «черные мессы» на животах поклонниц, Соллогуб отвергал Бога и в стихах взывал к нечистому, Белый погряз в теософии и антропософии, мечтал о постройке «антропософского храма», Блок был членом ложи розенкрейцеров. Другие декадентствовали, выворачивали духовную пустоту и коллекционировали любовниц. Публика зачитывалась романами со слегка замаскированной порнографией, восхищалась «смелыми» постановками театров, абы поскандальнее.

Казалось, что общий патриотический порыв в начале войны оздоровил страну. Как бы не так! Произошло расслоение — на патриотов, стремящихся оказаться поближе к передовой, и шкурников, старающихся быть от нее подальше. Страна стала жить в двух разных системах. Одна часть населения сидела в окопах, лечила раненых, пыталась чем-то помочь армии или просто молилась за ушедших на фронт, с волнением ждала от них весточек. Другая всласть пила и ела, развлекалась, интриговала, а войну воспринимала как болельщики — эдакое новое, щекочущее нервы зрелище. Тыл наслаждался иллюзией благополучия и безопасности. В «свободных» Франции и Англии все увеселительные заведения сразу были закрыты. Но не в России. Рестораны, кафешантаны, театры, сияли огнями, гремели музыкой. Разве что соблюдалась видимость сухого закона, водку подавали не в бутылках, а в чайниках. Ни о каком затягивании поясов даже речи не было. Тот, кто в мирное время ездил в «Яр» и снимал ложу в Мариинке, продолжали это делать и в военное. И тот, кто отплясывал под гармошку в пивнухе, остался при своих радостях.

Сам царь перешел на весьма строгий образ жизни, но не хотел без нужды стеснять и ограничивать подданных. Впрочем, это было непросто. Против ограничений взбурлила бы Дума и прочая «общественность». Согласно «Положению о полевом управлении войск» военное положение было введено только в прифронтовых губерниях, власть передавалась командующим фронтами, армиями, в городах назначались коменданты. Но и то покатился настоящий шквал возмущений и претензий — дескать, грубые солдафоны ничего не понимают, издают для жителей глупые распоряжения. Хотя в действительности дело обстояло наоборот. В тыловых губерниях ох как не хватало решительных военных, которые стукнули бы кулаком по столу и призвали разболтавшихся штатских к порядку.

Либеральных политиканов уже тяготил «союз» с властью. Конструктивно работать они попросту не умели, они создавали свой авторитет на фрондерстве, критике, протестах. Начали поворачивать в привычное русло. Война пошла не так победоносно, как ожидалось, значит, виноват «режим». Раздувались известия о недостатках нашей армии, распускались слухи о «катастрофах». Военное ведомство сообщало Думе сведения о потерях, но пересказывали другие цифры, из германской пропагандистской прессы, ничего общего не имеющие с действительностью. Зато французам и англичанам в рот заглядывали, и любовь оказывалась взаимной. Западные политики и дипломаты поощряли оппозицию, подзуживали ее настроения.

Напрямую нападать на царя пока не смели, но снова поднялась возня вокруг фигуры Распутина. Это был простой сибирский мужик, искренний, глубоко верующий, и к тому же, обладал даром целительства. Наследник престола Алексей страдал гемофилией, у него не свертывалась кровь, даже незначительная рана была опасной. Григорий Ефимович умел останавливать ее, выручал там, где были бессильны лучшие врачи. Он появлялся во дворце редко, раза четыре в год, когда требовались его лечебные услуги. Николай Александрович любил побеседовать с ним, считал, что в таких разговорах развеиваются душевные сомнения, тревоги. Говорил: «Он хороший, простой, религиозный русский человек». Даже Милюков, ярый противник царя, впоследствии вынужден был признать: «У трона Распутина не было».

Но в аристократических кругах началась мода на Распутина. Экзальтированные дамочки, мающиеся от безделья, лезли к нему лечиться, получать наставления, влюблялись в него. Осаждали его квартиру, привязывались сопровождать на улицах. А оппозиция сочла его очень удобным объектом для атак. Рождались сплетни про оргии, дикие пьянки (Распутин вообще не пил водки, иногда употреблял лишь виноградное вино). Провоцировались скандалы. Фотокорреспонденты газет специально дежурили, чтобы подкараулить подходящие снимки. Например, щелкнуть на фоне ресторана. А еще лучше, чтобы с Распутиным и окружающими его дамами попала в кадр вывеска бани. Вот, мол, ведет поклонниц «спинку тереть».

Царь клевете не верил. Наезды на Григория Ефимовича он оценивал правильно — как замаскированные выпады в собственный адрес. «Общество» старалось испачкать даже не политику, а личную жизнь государя. Он неизменно брал Распутина под защиту, требования удалить его отвергал. В конце концов, какая разница, если не будет Распутина, оппозиция найдет другую мишень, Николай Александрович это понимал. Но и рядом с царским любимцем появилась темная личность, Аарон Симанович. Он числился придворным ювелиром, но больше промышлял организацией игорных домов и борделей, прикрытых марками фиктивных «клубов». Распутина материальные выгоды совершенно не интересовали, его финансовые дела были запущены, и Симанович предложил свои услуги в роли личного секретаря. Втерся в доверие и наладил бизнес на Распутине.

Намекал карьеристам или провинившимся чиновникам, что может решить их проблемы, брал недурную мзду. Подкатывался к Григорию Ефимовичу, красноречиво расписывал — надо, мол, помочь хорошему человеку, которого несправедливо затерли или обидели. Тот по простоте верил. К царю в таких случаях никогда не обращался, но если нужна его помощь, не отказывал. Писал записки министрам, сановникам: «Милай дарагой…» Кто-то посылал подобные ходатайства подальше. А кто-то считал нужным исполнить. Все же человек вхож к государю, как бы неприятностей не было. Сам Распутин о махинациях не подозревал, ему от благодарных подопечных только иногда подарки перепадали. Он наивно радовался часам или шубе, а его секретарь подсчитывал прибыли.

Ну а либералам открывалось новое поле для ударов — Распутин заправляет государственными делами! Сплетни с удовольствием подхватила германская пропаганда, дополняла их своими выдумками. Григория Ефимовича объявляли некой демонической личностью, захватившей Николая II под свое влияние. В омерзительные фантазии впутывали честь царицы, царевен. Зимой 1914/15 гг. немецкие аэропланы разбрасывали над русскими окопами похабные открытки, на одной половине бравый кайзер измерял аршином длину пушки, на другой — унылый царь мерил некоторые части Распутина.

А уж революционные российские партии начали откровенно подыгрывать врагу. Почему бы не воспользоваться удобным моментом в «борьбе за свободу»? Правда, вождь социал-демократии Плеханов занял оборонческую позицию, но после этого от него отвернулись и большевики, и радикальные меньшевики. Ленин созвал в Берне совещание, принявшее резолюцию: «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск». Выдвигались лозунги революции, гражданской войны, «беспощадной борьбы с шовинизмом и патриотизмом», «за освобождение угнетенных великорусами народностей» и т. д. В Париже стала выходить газетенка Мартова и Троцкого «Голос».

В России большевистская фракция Думы не только отказалась голосовать за военные кредиты, но и стала гнездом подрывной деятельности. В прокламациях, распространявшихся «народными избранниками», открытым текстом писалось: «Для России было бы выгоднее, если победит Германия». В ноябре 1914 г. фракцию арестовали. При обысках нашли наборы подложных паспортов, шифры, листовки. Суд был очень мягкий, приговорил всего лишь к ссылке. Но возмущенно завопила вся Дума! Какой безобразие, из-за такой мелочи как работа в пользу противника, «самодержавие» нарушило депутатскую неприкосновенность!

Враг делал ставку и на сепаратистов. В Германии возникли «Лига вызволения Украины» под руководством пангерманиста Хайнце, особый «украинский» штаб, который возглавил регирунгс-президент Шверин. Разрабатывалась задача «создания независимого украинского государства», но «под германским верховенством». Через Румынию на Украину засылались эмиссары, агитационная литература. Активной союзницей немцев и австрийцев стала униатская церковь. В общем-то даже слова «украинцы» в ходу еще не было. В России учет велся по вероисповеданию, и православные украинцы называли себя русскими. А если нужно было выделить место рождения, говорили «малороссы». Но в лагеря военнопленных поехали агитаторы сепаратистов, их называли «мазепинцами». Внушали жителям Малороссии, что они принадлежат к совершенно другой нации, и их интересы весьма отличаются от русских. Однако сами же руководители «Лиги вызволения» признавали, что работали впустую, в то время украинцы на их пропаганду абсолютно не поддавались.

Куда более успешно действовали в Финляндии. В составе Российской империи она имела собственную конституцию, законы, самоуправление. Но здесь были сильны сепаратистские настроения и симпатии к немцам. В августе 1914 г. Берлин пообещал финнам независимое государство. В Финляндии началась тайная вербовка добровольцев в Германию. Под Гамбургом для них был создан специальный лагерь, готовили десантные части для «освобождения» родины. Об этом стало известно российским правоохранительным органам, неоднократно сообщалось финским властям. Но в их «внутренние» дела русские не имели права вмешиваться, в Финляндии была своя полиция, и все сигналы спускались на тормозах.

«Еврейский вопрос» в германском руководстве считали «третьим по значению после украинского и польского». Под эгидой правительства был создан «Комитет освобождения евреев России» во главе с профессором Оппенхаймером. Верховное командование германской и австрийской армий выпустило совместное обращение, призывавшее евреев к вооруженной борьбе против русских и обещавшее «равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем Центральные державы».

Широко развернулся и обычный шпионаж. В феврале 1915 г. много шума наделало «дело Мясоедова». Хотя это название неточно. Жандармский полковник Мясоедов был всего лишь пешкой. Еще до войны он служил на границе, был завербован немцами, но засветился. Доказать его вину не удалось, он вышел в отставку, выгодно женился на дочери владельца «Северо-западной судовой компании» в Либаве. Эта фирма тоже была тесно связана с немцами. В войну полковника призвали, он служил в тыловых частях 10-й армии, и вражеская разведка через жену и ее родных снова передала ему задание — достать схему позиций 10-го корпуса. За это обещали 30 тыс. руб. (что любопытно, за вычетом 10 % посреднику, родственники Мясоедова были почтенными еврейскими коммерсантами и без комиссионных не работали).

В это время наша контрразведка напала на след огромной агентурной сети, раскинувшейся по стране. Операцией руководили начальник контрразведки генштаба М. Д. Бонч-Бруевич и ас сыскного дела полковник Батюшин, были привлечены лучшие сотрудники — Орлов, Матвеев, Жижин, Мантейфель и др. Шпионские структуры вскрыли успешно, от одних тянулись нити к другим. Уничтожили одним махом, одновременные обыски и аресты прошли в 80 городах. Мясоедова взяли с поличным в Ковно (Каунасе), когда он передавал заказанные материалы агенту Фрайбергу. Возбудили целый ряд уголовных дел. По одному из них, которое касалось резидентуры в Либаве, суд приговорил к смертной казни Мясоедова, его жену Клару, Фрайберга, барона Грутурса, Фрайнарта, Фалька, Ригерта и Микулиса. Верховный Главнокомандующий пятерым утвердил приговор, Фрайнарту и Грутурсу заменил каторгой, а Кларе Мясоедовой — пожизненной ссылкой. Но «общественность» как раз и обратила внимание только на одно это дело. По причине… национальности осужденных. Либеральные газеты, думцы и прочая публика подняли хай. О шпионаже как бы и забылось, возмущались — «в России евреев вешают»!

У контрразведки хватало и других хлопот. В результате успешных операций были арестованы завербованный еще до войны ротмистр Бенсен, двойные агенты Сентокоралли, Затойский и Михель, австрийская шпионка Леонтина Карпюк. Успел сбежать с секретными документами штабс-капитан Янсен, комендант штаба корпуса. Но такие направления шпионажа были лишь «цветочками». Куда большую опасность представляли вполне легальные коммерческие предприятия Германии. Благодаря договору 1904 г., они внедрились повсеместно. В одной Москве было свыше 500 немецких фирм! К началу войны некоторые из них переоформились на фиктивных российских владельцев. В других руководители-немцы выехали за границу, оставив вместо себя доверенных лиц.

С немцами были прочно связаны или контролировались ими Внешнеторговый банк, Сибирский, Петроградский международный, Дисконтный, Азовско-Донской банки, несколько крупнейших страховых компаний, «российско-американская» резиновая компания «Треугольник», обувная фабрика «Скороход», транспортные компании «Герхардт и Хай», «Книп и Вернер», филиал американской компании «Зингер». Ну а русские электротехнические фирмы даже сохранили названия тех, чьими дочерними предприятиями они являлись — «Сименс и Хальске», «Сименс Шукерт», АЕГ. Обо всем этом контрразведка знала. Но ничего не могла поделать в рамках существующего законодательства!

Русские управляющие выезжали в нейтральные страны, встречались там с германскими шефами, получали указания. Гнездом закулисных контактов стал «Ниа-банк» Ашберга, созданный перед войной в Швеции Максом Варбургом. И если два брата германского банкира окопались в США, то третий, Фриц Варбург, устроился в Стокгольме. А родственниками Варбургов были российские банкиры Гинзбурги, Бродские. Владелец «Ниа-Банка» Ашберг развил бурную деятельность, поддерживал связи с перечисленными выше Сибирским, Внешнеторговым банками, с директором «Русско-французского банка в Петрограде» Дмитрием Рубинштейном. Ашберг завязал тесные отношения с хозяином крупнейших военных заводов и «Русско-Азиатского банка» Путиловым.

Причем силы и структуры, казалось бы, разнородные, переплетались между собой. Банкир Рубинштейн, чьи газеты лили грязь на Распутина, прекрасно нашел общий язык с его секретарем Симановичем. Директором филиала германской фирмы «Симменс-Шуккерт» в России стал видный большевик Красин. Партнером Ашберга и Путилова, совладельцем «Русско-Азиатского банка» был солидный коммерсант и масон Абрам Животовский, родной дядя Троцкого. Из двух братьев Менжинских один был большевиком и писателем, автором порнографических романов, второй членом правления Московского Соединенного банка. В Нью-Йорке возглавил банковскую контору Беньямин Свердлов, брат Якова — занялся переводами денег вроде бы от эмигрантов бедным родственникам в России. А думские либералы, стелившиеся перед Англией и Францией, защищали германских шпионов и большевиков… Вокруг России завязывалась петля международного заговора.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.