Алексей Андреевич Аракчеев (1769–1834)

Алексей Андреевич Аракчеев (1769–1834)

«Аракчеевщина» – это слово звучало, да и теперь звучит еще почти как ругательство, как синоним чего-то ужасно косного, тупого, давящего, а сам Аракчеев до сих пор представляется монстром с изуверскими наклонностями. Нам постоянно внушали в школе, что Аракчеев был помешан на так называемой «шагистике», что при нем солдат запарывали шпицрутенами тысячами… Что, собственно, и восхождение-то его к вершинам власти началось с того момента, когда он – подросток-истопник в Зимнем дворце – восторженно смотрел на развод караула и тем самым приглянулся государю Павлу Петровичу, при коем стал неким «псом сторожевым» и «держимордой», извините за каламбур, в одном лице. Что он ничего другого не делал, как преследовал всякое инакомыслие и потуги на демократию, при этом был такой изверг, ужасный сатрап и прочее…

Однако еще в пионерском возрасте, читая книги сверх положенной программы, столкнулся я сначала с робким сомнением, что учат нас в школе чему-то другому, не тому, о чем можно прочитать в книгах, скажем, дореволюционного издания, которые нет-нет да и попадались мне у знакомых старичков и старушек, доживавших свой век в питерских коммуналках. С годами эта мысль не только не исчезла, но окрепла и выкристаллизовалась в стойкое убеждение: все или по большей мере значительная часть из того, что нам преподавали (исключая науки точные, где дважды два все-таки четыре, что в «странах загнивающего капитализма», что при диктатуре пролетариата) – вранье!

А. А. Аракчеев

Не вдаваясь в изыскания, отчего такое происходило, по чьему-то умыслу или дремучему хамству дорвавшихся до власти, пытаюсь я не то чтобы очистить некоторые имена (которые интересны уже тем, что двести, триста лет они памятны, что с ними все еще борются), от шелухи штампов и ругательств, которыми захаркана вся наша история, примерно как захаркивали шелухой от семечек революционные пролетарии дворцы и памятники, а их нынешние потомки самое – понятие «Россия», поменяв его на словосочетание «эта страна».

При этом я не собираюсь, да и не смогу делать какие-то открытия, ибо я не рылся в архивах, не расшифровывал тайнопись: все сведения, приводимые мною, – общедоступны, но, к сожалению, не общеизвестны.

Иными словами, опираясь на факты, кои искажались или перевирались в угоду политической конъюнктуре, причем и до революции тоже, пытаюсь просто-напросто высказать иную, а не общепринятую точку зрения.

Скажем, равно как Александр Меншиков – птенец гнезда Петрова с нелегкой руки советского графа Алексея Толстого (вдохновенно и талантливо извращавшего исторические факты) превратился в крестьянина, торговавшего пирожками, а на самом деле он был хотя и не знатный, но дворянин, равно как и Аракчеев Алексей Андреевич[124] происходил из мелкопоместных бедных дворян когда-то славного и древнего дворянского рода (печки он, разумеется, не топил, хотя я уверен, что в этом занятии он не увидал бы для себя ничего зазорного и, будь отдан приказ, исполнил бы его в точности и с усердием, как исполнял все, что ему поручали).

О происхождении фамилии Аракчеевых из III ч. «Общего гербовника российских дворянских родов» известно, что они происхождения древнего и благородного и за службу российскому престолу «жалованы были от государей поместьями и на оные грамотами». Грамотою царей Иоанна и Петра Алексеевичей от 6 марта 1695 г. новгородец Иван Степанович Аракчеев «за службу предков и своего отца и за свою собственную службу во время войны с Польшею при царе Алексее Михайловиче пожалован в вотчину пустошами в Бежецкой пятине, в погостах Никольском и Петровско-Тихвинском».

Потомки Ивана Степановича служили в XVIII в. в военной службе, и один из них, Василий Степанович, участвовал в турецком походе под предводительством Миниха, был ранен под Очаковом и уволен от службы с награждением чином генерал-поручика.

Его родной племянник Андрей Андреевич таких чинов не достиг, вышел в отставку поручиком и поселился в Бежецком уезде Тверской губернии, где ему досталась по наследству деревня с 20 душами крестьян, и состоял в законном браке с Елизаветой Андреевной, в девичестве Ветлицкой (1750–1820).

23 сентября 1769 г. у супругов родился сын Алексей. Главное влияние на развитие его характера оказала мать, которую Аракчеев всю свою жизнь боготворил. По нынешним временам совсем юная Елизавета Андреевна (при рождении первенца ей исполнилось 19 лет) оказалась образцовой матерью. Она неустанно заботилась о том, чтобы он был набожен, умел «обращаться в постоянной деятельности», был педантично аккуратен и бережлив, умел повиноваться и усвоил себе привычку толково предъявлять требования к «людям». Все эти требования хорошо и прочно были усвоены Аракчеевым, так как наглядно диктовались ему условиями жизни бедной дворянской семьи, желавшей «жить прилично». Первоначальное образование Алексея Аракчеева состояло в изучении под руководством сельского дьячка русской грамоты и арифметики, которую «полюбил до страсти» и усердно занимался ею.

Когда ему шел 11-й год, к соседнему помещику, отставному прапорщику Корсакову, приехали в отпуск два его сына, кадеты Артиллерийского и Инженерного шляхетного корпуса,[125] и деревенский мальчик «не мог наслушаться их рассказам о лагере, учениях, стрельбе из пушек». «Особенно поразили меня, – признавался он впоследствии, – их красные мундиры с черными бархатными лацканами. Мне казались они какими-то особенными, высшими существами. Я не отходил от них ни на шаг». Вернувшись домой, он был, по его выражению, все время «в лихорадке» и, бросившись на колени перед отцом, просил отдать его в Корпус.

Но прошло два года, прежде чем мечта осуществилось. Причина – бедность. Только в январе 1783 г. «на долгих» отец с сыном и слугой отправились в столицу. Прибыв в Петербург и наняв на Ямской на постоялом дворе угол за перегородкой, Аракчеевы 10 дней непрерывно ходили в канцелярию Корпуса, пока, наконец, добились, что 28 января 1783 г. прошение их было принято. Затем началось ожидание «резолюции». Месяцы шли один за другим, наступил, наконец, и июль, между тем положение Аракчеевых становилось день ото дня все тяжелее, небольшие средства их быстро иссякали. Они жили впроголодь, продали постепенно всю свою зимнюю одежду и, наконец, нужда заставила их принять даже милостыню, которую им подал, в числе прочих бедных, митрополит Гавриил. Аракчеев впоследствии рассказывал, что когда отец его «поднес полученный им рубль к глазам», то «сжал его и горько заплакал», и что сам он также не выдержал и заплакал. 18 июля 1783 г. Аракчеевы издержали все до последнего гроша, и на другой день, голодные, снова явились за справкой в Корпус. Отчаяние придало сыну столько храбрости, что он, совершенно неожиданно для отца, увидев генерала Мелиссино,[126] подошел к нему и, рыдая, сказал: «Ваше превосходительство, примите меня в кадеты… Нам придется умереть с голоду… мы ждать более не можем… вечно буду вам благодарен и буду за вас Богу молиться».

Рыдания мальчика остановил директор, который выслушал отца, тут же написал записку в канцелярию Корпуса о зачислении Алексея Аракчеева в кадеты. 19 июля стало для Аракчеева счастливым днем, несмотря на то что с утра он ничего не ел и что отцу не на что было поставить в церкви свечку, потому «Бога благодарили земными поклонами». «Этот урок бедности и беспомощного состояния», по собственному признанию Аракчеева, сильно на него подействовал: впоследствии он строго требовал, чтобы «резолюции» по просьбам исходили без задержки…

В Корпусе Аракчеев быстро выдвинулся в ряды лучших кадет и через 7 месяцев переведен «в верхние классы», а затем в течение 1784 г. произведен: 9 февраля – в капралы, 21 апреля – в фурьеры и 27 сентября – в сержанты. Благодаря полученным в родительском доме прочным основам мировоззрения и воспитания он без всяких особых наставлений быстро стал образцовым кадетом, и ему уже в эти годы стали поручать обучение слабых по фронту и по наукам товарищей. Легенда гласит, что Аракчеев «круто поворачивал подчиненных и тычков не щадил» и что в 15–16 лет он «выказывал над кадетами нестерпимое зверство». Позднее литературное происхождение этого предания выдает то обстоятельство, что во времена службы Аракчеева сержантом кадетов драли как сидоровых коз постоянно: «Секли за все и про все, секли часто и больно, а за тычками никто не гонялся»,[127] так что нестерпимого зверства, придуманного недругами Аракчеева, в действительности не наблюдалось.

На самом деле было все наоборот. Сверстники, которые в своих имениях были лучше кормлены, а стало быть, сильнее, били Аракчеева чуть ли не ежедневно. По его собственным воспоминаниям, он спал на залитой слезами подушке. Но он устоял, не сломался и тяжелейшие обстоятельства тогдашней своей жизни перетерпел и преодолел!

В августе 1786 г. сержант Аракчеев награжден «За отличие» серебряной вызолоченной медалью, которая носилась в петлице на цепочке, а 17 сентября 1787 г. произведен в поручики армии, но с оставлением при Корпусе репетитором и учителем арифметики и геометрии, а потом и артиллерии. Кроме того, Аракчееву поручено заведывание Корпусной библиотекой, которая по подбору специальных книг считалась одной из лучших. Библиотекарская деятельность, можно думать, развила в нем любовь к книгам и зародила в нем мысль создать свою библиотеку.

Сказанное развенчивает еще одну ложь об Аракчееве как о человеке непросвещенном: «Аракчеев не был из числа людей, которые чтением расширяют свои познания».[128] Что ж это он тогда с молодых и голодных лет своих значительную часть жалованья тратил на книги? В личной его библиотеке, которую он собирал 30 лет, в 1810 г. было 11 тысяч томов прочитанных книг самого разного содержания.

Вот очень характерное для него высказывание, сделанное при формировании им, Аракчеевым(!), офицерских библиотек: «Чтение полезных книг в свободное время есть, без сомнения, одно из благороднейших и приятнейших упражнений каждого офицера, оно заменяет общество, образует ум и сердце и способствует офицеру приготовлять себя наилучшим образом на пользу службы Монарху и Отечеству».

Сейчас, по прошествии столь долгого времени, является возможность непредвзято судить о характере Аракчеева и о причинах, его сформировавших. В отличие от своих однокашников и впоследствии однополчан, он не только не имел, так сказать, «тылов» – имения, любого другого имущественного благополучия, но от своего ничтожного по тем временам жалованья отрывал крохи для помощи родителям и братьям. С 1780 г. он дает частные уроки детям графа Салтыкова. Все полученные от репетиторства деньги отсылает домой на содержание братьев. Бедность, стоявшая над ним, как колокол, незнатность происхождения, православная нравственность и, разумеется, сержантский чин отдаляли его от товарищей по Корпусу.

Как-то забывается, что известный нам портрет Аракчеева, кисти Доу, висящий в Военной галерее Зимнего дворца, относится к тем годам, когда он был всесильным военным министром, он облачен в военный мундир нового времени, острижен и причесан по моде начала XIX в., а служить-то он начинал в XVIII в. – времени красных каблуков, кружевных манжет, завитых напудренных париков, помады и мушек, вероятно, никак не сочетавшихся с его «корявой», по высказыванию современников, внешностью, какая не позволяла рассчитывать на благосклонное внимание дам и вообще претендовать на какое-нибудь «приличное положение в обществе».

Однако его природная, поистине бешеная энергия должна была в чем-то воплотиться, и она нашла себе применение. Искренне набожный, всю жизнь аскетичный в быту, Алексей Аракчеев все помыслы свои и всю жизнь свою отдал воинской службе. Как это ни удивительно звучит в применении к сформировавшемуся столетиями мнению об Аракчееве, он сыграл огромную роль как педагог, как теоретик и практик военного дела.

В 1788 г., когда началась война со Швецией и при Корпусе начали формировать новую артиллерию, явилась «изумительная деятельность Аракчеева, который, энергично обучая людей, буквально не сходил с поля, всецело отдаваясь строю, стрельбе и лабораторному искусству». К этому же времени относится и один из его первых научно-литературных трудов: «Краткие арифметические записки в вопросах и ответах», составленные им для своей команды. В награду за такую деятельность Аракчеев в 1789 г. был переименован в подпоручики артиллерии, а вслед за тем назначен командиром гренадерской команды, образованной в Корпусе из лучших фронтовиков, а 24 июля 1791 г. назначен старшим адъютантом к инспектору всей артиллерии генералу Мелиссино. Когда же цесаревич Павел Павлович, занятый организацией собственных войск, выразил желание иметь деятельного офицера-артиллериста, на которого можно было бы возложить все заботы по созданию артиллерии, то Мелиссино, не задумываясь и не спрашивая согласия, предложил цесаревичу Аракчеева, зная, что последний своей ретивостью к службе и своими знаниями поддержит в полной мере этот выбор.

Что мы знаем о личной жизни 23-летнего Аракчеева, который 4 сентября 1792 г. явился в Гатчине к цесаревичу Павлу Петровичу? Ничего! Потому что никакой личной жизни, если не считать чтения книг, у него не было – только служба.

В легендах, сочиненных об Аракчееве лет через пятьдесят после его смерти, где он представляется чудовищем, как-то не принимается во внимание, что Аракчеев был артиллерист, а служба в этом роде войск несколько отличается, скажем, от службы в комендантской парадной роте. Здесь, при любой власти ладно сидящим мундиром и красивым маршем не отделаешься. Грубо говоря, здесь нужно стрелять и попадать! Расширим этот постулат: получить орудия, обучить орудийные расчеты (а солдаты все – неграмотные парни из деревень, где лево, где право не разумеют!), к тому же артиллерия – «на конной тяге», стало быть, все, что касается лошадей, ездовых, запряжек, обоза, фуража – все на командире! Ни охнуть, ни вздохнуть!

Служба еще осложнялась и тем, что цесаревич право на «казенные отпуски» на свои «гатчинские войска» не имел, а собственных его средств, безусловно, не хватало. Долг по артиллерийской части на 1795 г. составлял 16 000 руб. Поэтому, фигурально выражаясь, прежде чем научить своих солдат стрелять из пушек, нужно было эти пушки добыть!

Аракчееву повезло тем, что его покровитель, чье уважение он заслужил, Мелиссино, стал в это время начальствовать над всей артиллерией и потому имел возможность давать Гатчинской артиллерии и бомбардиров, и канониров, и понтоны, и орудия, и даже артиллерийские припасы через свою канцелярию. Сложись дело иначе, кто знает, какова была бы судьба российской артиллерии, которая очень многим, если не всем, обязана Аракчееву.

Павел Петрович поначалу встретил Аракчеева настороженно и сухо, однако у того всегда «на любые к нему неудовольствия» был единственный довод – безупречная служба.

На первом же учении он показал себя умелым, как тогда говорили, «старым» офицером и расположил к себе цесаревича, который 24 сентября, т. е. всего через 3 недели, пожаловал Аракчеева «в артиллерии капитаны». Но не следует забывать: «гатчинским капитанам», на которых смотрели как на причуду цесаревича, не более, для утверждения чина требовалось решение военной коллегии. Но там председательствовал граф Н. И. Салтыков. Он прекрасно знал Аракчеева, поскольку Алексей Андреевич являлся репетитором его сыновей, потому и препятствий к утверждению в чине не объявилось.

Отсюда, казалось бы, можно начинать песнь о триумфальном шествии Аракчеева к вершинам власти! Только ничего подобного не происходило. Во-первых, и Павел-то Петрович, памятуя судьбу батюшки Петра III, при одной мысли о том, что матушка Екатерина может с ним сотворить, содрогался, понимая, что никакие гатчинские войска его защитить не смогут. Во-вторых, Аракчеев в «любимцы» не вышел, и хотя стал за удачную стрельбу из мортиры по редуту командиром всей артиллерийской «Его Императорского Высочества команды», даже через два с половиной года службы получил от Павла Петровича разнос со словами: «Кроме артиллерии ничего под командой вашей не состоит!» То есть знай свое место. Ты никто, и звать тебя никак!

Глотая слезы (Да, это так! Аракчеев был раним и слезлив!), Алексей Андреевич продолжал молиться и служить! И уж коли доверена была ему хотя и «карманная», но все же настоящая артиллерия, начал он в ней репетировать реформы, кои потом, войдя во власть, распространил по всей армии, сделав русскую артиллерию лучшей в мире.

А именно: «1) в 1793 г. арт. команда была разделена на 3 пеших и одно конное отделение, а „пятую часть“ составили фурлейты, понтонеры и мастеровые, причем во главе отделений (капральств) и „части“ были поставлены ответственные начальники; 2) к началу 1796 г. составлена особая инструкция, в которой с удивительной ясностью изложены права и обязанности каждого должностного лица и управление артиллерией; 3) Аракчеев составил план развертывания ее в 4-ротный полк; 4) установил весьма практичный „учебный способ“ действий при орудиях; 5) учредил „классы для преподавания военной науки“, чем облегчил комплектование команды не только отчасти нижними чинами, но и офицерами; 6) привил артиллерии подвижность, благодаря которой она на маневрах с участием всех родовых войск успешно исполняла свое назначение, и вообще довел специальную подготовку артиллерии до такой высокой степени, что артиллеристы Цесаревича весьма успешно исполняли особые сложные маневры.

Не меньшее внимание Аракчеев обратил и на устройство хозяйств, части, причем определил „должности“ чинов ее точной инструкцией. Кроме того, заведуя „классами военной науки“, Аракчеев принимал деятельное участие в составлении новых уставов строевой, гарнизонной и лагерной службы, впоследствии введенных во всей армии. Сохранились различные сказания о том, какими средствами достигал Аракчеев благоустройства вверенной ему команды, ее строевой выучки и дисциплины, каким зверствам и неистовствам предавался „гатчинский капрал“ в пылу ревностного исполнения служебных обязанностей: учил солдат по 12 часов кряду; вырывал у солдат усы, бил их нещадно, грубил офицерам и т. п. Принимая во внимание, что обо всем этом свидетельствуют такие „современники“, как граф Толь и Михайловский-Даниловский, которые могли передавать лишь слышанное от других, надлежит с особенным вниманием отнестись к документам. По „Книге приказаний при пароле с 5 июля по 15 ноября 1796 г.“ можно установить, что на все 135 сохранившихся записей на долю взысканий приходится всего 38 записей, из коих: 8 замечаний, 22 выговора, 3 вычета из жалованья, 2 ареста, 1 исключение во флот и 2 разжалования. За то же время под суд был отдан один (за побег), а случаев применения „прогнания сквозь строй“ не было ни одного, т. к. в записях не встречается никакого указания на наряд для этого части войск. Сохранившиеся судные дела показывают, что цесаревич зачастую отменял жестокие приговоры, постановленные по артикулам, конфирмуя „без наказания“. Приказы же самого Аракчеева содержат, например, ходатайство его о разжаловании фельдфебеля в рядовые за жестокое наказание им подчиненного».

Как-то не стыкуются эти факты с привычным нам образом Аракчеева. Единственное, что совпадает, – служака. Но тупых и не очень, и даже умных, исполнительных служак хватало. Стало быть, имелось нечто, что расположило мнительного и недоверчивого Павла Петровича к молчаливому офицеру с бугристым лицом кирпичного цвета, если становится Аракчеев сначала комендантом Гатчины, затем начальником всех сухопутных войск цесаревича, а после восшествия на престол Павла I он буквально осыпаем чинами и наградами. Гатчинский полковник А. А. Аракчеев «пожалован 7 ноября 1796 г. Петербургским комендантом; 8-го числа произведен в генерал-майоры; 9-го – в майоры гвардии Преображенского полка; 13-го – кавалером орденом Св. Анны I ст.; в следующем году (1797) 5 апреля ему пожаловано баронское достоинство и орден Св. Александра Невского».

Аракчееву, который представляется каким-то странным человеком без возраста, в это время всего 28 лет. Как и прежде, он, правда, в сравнении с другими баронами, нищий. Потому Павел I жалует ему 2000 крестьян с предоставлением выбора губернии. Аракчеев – никогда ни у кого ничего не просил для себя лично – растерялся и даже был готов от имения отказаться. Наконец, выбрал село Грузино Новгородской губернии.

Это – единственный дар, принятый Аракчеевым. От всех многочисленных «пожалований» в дальнейшем он отказывался. «Будучи влиятельнейшим вельможею, приближенным государя, граф Аракчеев, имея орден Александра Невского, отказался от пожалованных ему других орденов: в 1807 г. – от ордена Св. Владимира и в 1808 г. – от ордена Св. Апостола Андрея Первозванного и только оставил себе на память рескрипт на орден Андрея Первозванного.[129] Удостоившись пожалования портрета государя, украшенного бриллиантами, граф Алексей Андреевич бриллианты возвратил, а самый портрет оставил. Говорят, что будто бы император Александр Павлович пожаловал мать графа Аракчеева статс-дамою. Алексей Андреевич отказался от этой милости. Государь с неудовольствием сказал: «„Ты ничего не хочешь от меня принять!“ – „Я доволен благоволением Вашего Императорского Величества, – отвечал Аракчеев, – но умоляю не жаловать родительницу мою статс-дамою; она всю жизнь свою провела в деревне; если явится сюда, то обратит на себя насмешки придворных дам, а для уединенной жизни не имеет надобности в этом украшении“. Пересказывая об этом событии приближенным, Алексей Андреевич прибавил: „Только однажды в жизни, и именно в сем случае, провинился я против родительницы, скрыв от нее, что государь жаловал ее. Она прогневалась бы на меня, узнав, что я лишил ее сего отличия“».[130]

Однако в царствование государя Павла Петровича опала могла последовать с той же стремительностью, что и награждение чином. Не миновал сего и Аракчеев. Что послужило причиной? Враги Аракчеева, коих было море и при жизни, и особенно после его смерти, утверждали, что среди многоразличных обязанностей Аракчеева было и заведывание квартирмейстерской частью, т. е. тогдашним Генеральным штабом.

Служба офицеров по квартирмейстерской части под его начальством была, по свидетельству графа Толя, «преисполнена отчаяния», Аракчеев, являя «фанатическое тиранство», заставлял подчиненных заниматься по 10 часов в сутки «бесполезной работой». Мало того, Аракчеев, являясь по два и по три раза в день среди офицеров, занятых черчением бесполезных планов, при малейшем поводе, под самыми ничтожными предлогами осыпал их самой отборной бранью, причем один раз даже дал пощечину колонновожатому Фитингофу, а в другой «позорнейшими словами» обругал «подполковника Лена, сподвижника Суворова и Георгиевского кавалера». Лен, «несчастная жертва его гнева», не перенес оскорбления и, возвратившись домой, написал Аракчееву письмо и застрелился. Слухи об этом будто бы дошли до государя, который 1 февраля 1798 г. уволил Аракчеева «в отпуск до излечения», а 18 марта и вовсе отставил от службы «с награждением чином генерал-лейтенанта».

Однако в «Истории русского генерального штаба», составленной Н. П. Глиноецким (Т. I. С. 142–149), утверждается, что благодаря хлопотам Аракчеева «к концу 1797 г. удвоен был состав членов свиты Его Величества по квартирмейстерской части и усовершенствованы производившиеся в то время съемки в Литве и Финляндии» – т. е. составлялись те самые «бесполезные» планы, без которых не было бы победы в Шведской кампании 1809 г. А уж солдатской кровушки во всяком случае пролилось бы тогда много больше. Относительно пощечины Фитингофу – неизвестно, а вот «несчастная жертва гнева Аракчеева» подполковник Лен, во-первых, ни в каких списках Георгиевских кавалеров не значится, стало быть, им не был, во-вторых, не стрелялся, а просто умер, что, кстати, объясняет, почему именно его стало возможно объявить «жертвой гнева».

Об Аракчееве документы же сообщают, что отставляют его от службы как «несоответствующего должности генерал-квартирмейстера». Но уже 29 июня он вызван обратно из Грузина, 11 августа вновь принят на службу, а 22 декабря 1798 г. вторично назначается на прежнюю должность генерал-квартирмейстера. Дворцовые сплетники утверждали, что это благодаря заступничеству «верного друга», великого князя Александра Павловича, будущего императора Александра. А что ж в этом плохого?

Отношения, которые связывали Аракчеева с Павлом I и Александром I были эмоционально окрашены, прежде всего, завистью и ненавистью окружающих. Каких только презрительных, уничижающих, грязных эпитетов не получал Алексей Андреевич, из которых самое мягкое – «лизоблюд». Оно ни в малейшей степени не содержало хотя бы каплю истины. Не был Аракчеев ни подхалимом, ни прихлебателем!

Чтобы понять его чувства и поступки, следует учесть, что он совсем мальчишкой был отторгнут от семьи, где его любили, хотя и воспитывали в строгости, но не без ласки, а в строгости отеческой. Презираемый и открыто ненавидимый, надо полагать, он всегда тосковал о семье. В полном соответствии с воспитанными в нем тогдашними представлениями о монархе, в Павле I он видел отца, и, безусловно, в отношении к нему реализовывал все свои сыновние чувства. Блистательный венценосец, многие взгляды которого Аракчеев разделял, кем искренне и не без основания восторгался, дополнил в его душе любовь к отцу. Образ опального, гонимого императора, безусловно, сливался у него в душе с тоской и любовью к нищему и беспомощному отцу, и восхождение на престол Павла I было понято Аракчеевым как торжество справедливости, как божественное воздаяние!

– У меня кроме Вас никого нет, – сказал он как-то Павлу, и это была чистая правда.

Этот невысокий, сухощавый, угрюмый с молодости человек, страстную натуру которого выдавали только «огненные глаза», не получивший широкого гуманитарного образования, не умевший танцевать, отводил душу на плац-парадах, был уникальным практиком, а всю нерастраченную любовь, тоску по семье, скрытое страдание от того, что его самого никто не любил, отдал Павлу I и Александру I.

У дворцовых интриганов не находилось уловок против Аракчеева – он был в своих чувствах и поступках искренен до самобичевания. Свидетельством тому, что он – личность скорее трагическая, чем злодей, каким представлялся екатерининским вельможам и бездельникам Императорской гвардии, служит то, что он всегда помнил добро и умел быть благодарным.

Знаменитый девиз «Без лести предан», начертанный на графском гербе, придумал не Аракчеев, а Павел I и даровал его Алексею Андреевичу вместе с графским титулом. Петербургские забавники, хихикая, тут же переделали его на «Бес – лести предан». Самые нелепые сплетни ходили об Аракчееве во множестве, например, что он на смотру солдату нос откусил. Но даже яд лжи и насмешек не сокрушал Аракчеева. Он служил! Честно, толково. Вот выдержки из его инструкций: «за ошибку отвечает командир, в службе викарных нету, а должны командиры сами всякий свое дело делать, а когда силы ослабнут, то может (он) выбрать себе покой»; «замечаю… уснули и ничего не делаете, то оное непохвально, а я уже иногда неосторожен, когда кого пробуждаю», «извольте держать (расходовать) деньги… сколько употреблено будет – представить отчет… только не аптекарский, а христианский», и т. п.

Для ненавистников Алексея Андреевича было нестерпимо то, что он «яко веровал, такое же и жил», не имея даже тени ханжества. На фоне распущенности вельмож, фаворитов, временщиков, да и всего высшего света последних лет царствования Екатерины II, разнузданности вернувшихся с фронта солдат, коих собственное мирное население зачастую боялось больше, чем противника, аскеза Аракчеева и его суровость в соблюдении уставных норм, безусловно, выглядела бы комичной, если бы в нем самом была бы хоть малейшая фальшь или слабина. Он казался страшным потому, что был монолитен и неколебим, утверждая постулат: каждый проступок должен быть наказан неотвратимо. Была и другая сторона – каждый подвиг вознагражден. Это враги Аракчеева замалчивали, но в полной мере знавали сотрудники Аракчеева.

Как всякий несправедливо презираемый и гонимый в детстве, умный и проницательный Аракчеев прекрасно разбирался в окружающих людях и читал в их душах как в открытой книге. Видел он там много такого, в чем они и на исповеди-то не раскаивались. Аскет Аракчеев на животном, рефлекторном уровне ненавидел то, что называл «развратом», и, не снискавши ни любви, ни даже уважения к себе, сумел оказаться в центре внимания, заставив окружающих не просто бояться его, но трепетать от страха. Но удивительное дело, те, кто находился под его началом, видели в нем совершенно другого человека.

Бывший при Аракчееве за адъютанта Ф. П. Лубяновский свидетельствует, что «ратное рвение» Аракчеева далеко не было столь ужасно и что он «строг и грозен был пред полком», который деятельно обучал в течение шести недель, а дома «был приветлив и ласков» и, собирая по вечерам офицеров полка, терпеливо и со знанием дела толковал им «мистерии воинского устава».

Великий Суворов говаривал, что интендантов, прослуживших пять лет, можно и надлежит вешать без суда. К Аракчееву же, заведовавшему всей интендантской частью Русской армии, за всю жизнь не прилипло ни копейки! Работоспособность его была невероятной, и результаты работы очевидны. Именно Аракчееву Русская армия обязана тем, что не отставала, а в реорганизованной им артиллерии и превосходила все европейские армии. Не тупое стремление к театрализованной нарядности парадов преследовал Аракчеев, когда вводил единообразие в оружии по всей армии, начиная от калибра орудий, лафетов, колес до мерного заряда для орудий и ружей. Благодаря этому разбитая днем батарея силами собственных оружейников за ночь возрождалась и вновь вступала в бой – все, что мы называем сегодня запчастями, Аракчеев сделал единообразными и взаимозаменяемыми. Его заслуги перед армией и Россией громадны, но незаметны… И до сих пор гуляет про книгам обвинение, что он не участвовал ни в одном сражении – пороха не нюхал![131] А он и не должен был участвовать! Зато благодаря ему пороха было достаточно на полях сражений, и подвозили его туда бесперебойно, а также тысячи пудов иных грузов точно и вовремя.

Его обвиняли в раболепии перед государями и грубостью ко всем, кто стоял ниже него.

Слишком просто! Он никогда не руководствовался карьерными соображениями. Разумеется, со всей страстью ненавидел всех, кто приближался к трону, потому что ревновал! Так пес ненавидит всех, кто приближается к обожаемому хозяину, которого он считает своей собственностью. Еще в Гатчине Аракчеев сумел заслужить полное доверие тогда еще цесаревича Павла Петровича и тогда еще великого князя Александра Павловича.

Удивительно, что в дни, когда поползли слухи об устранении Екатериной Павла от наследования престола, а власть передать «через его голову» Александру, и Павел I принял, так сказать, встречные меры (Александр должен был тайно присягнуть на верность отцу) только полковник Аракчеев был избран стать свидетелем присяги. Разумеется, никто на эту присягу и внимания бы не обратил, ежели императрица соблаговолила не то что приказать, а намекнуть!.. Но важна уверенность романтичного Павла, что свидетель Аракчеев и под пыткой от правды не откажется!

Господь судил так, что присяга не понадобилась. 6 ноября 1796 г. цесаревич Павел Петрович, будучи вызван экстренно в Санкт-Петербург к умирающей императрице, приказал немедленно прибыть туда и Аракчееву, чтобы иметь возле себя человека, на которого можно было безусловно положиться. Встречая Аракчеева, Павел сказал ему: «Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде», – а затем, призвав великого князя Александра Павловича, сложил их руки и прибавил: «Будьте друзьями и помогайте мне».

Н. К. Шильдер полагает, что случай этот как бы закрепил дружбу великого князя Александра Павловича с Аракчеевым, которую, по множеству соображений, нельзя назвать необъяснимой. Великий князь, проходивший службу в собственных войсках цесаревича одновременно (с 1794 г.) с Аракчеевым (он на 8 лет старше Александра. – Б. А.), несомненно, обращался к нему как к советнику и руководителю «класса военной науки», первоначально за различными указаниями, а затем, получив в командование батальон № 2, стал даже подчиненным Аракчеева как инспектора пехоты. Сохранились отрывочные указания («Приказная» книга 1796 г.) на то, что великий князь не раз прибегал за помощью к Аракчееву, чтобы привести свой батальон на уровень с батальоном великого князя Константина Павловича, неизменно получавшего благодарности от требовательного и сурового отца. В этом отношении Аракчеев оказывался действительно «необходимым советником и сберегателем» великого князя; таким он и остался в тяжелые дни царствования императора Павла, когда Аракчеев не раз избавлял наследника престола от отцовского гнева. Завершая в Гатчине свою карьеру чинами подполковника артиллерии и полковника войск цесаревича, Аракчеев вместе с тем заслужил и репутацию безусловно необходимого человека, как у императора Павла, так и у нового наследника престола.

Неуязвимых людей не бывает! Случилась беда и с Аракчеевым. В ночь с 23 на 24 сентября 1799 г. в Петербургском арсенале была совершена кража. При отыскании виновными первоначально оказывались чины батальона генерал-лейтенанта Вильде. Аракчеев доложил государю о случившемся так, как было изложено в полученном им рапорте, и скорый на расправу Павел I тотчас уволил генерала Вильде со службы.

Между тем, при дальнейшем розыске, настоящих воров поймали. На допросах они показали, что кража совершена ими в ночь содержания караула батальоном под командой брата Аракчеева. Наушники тут же нашептали царю, что Аракчеев ложно донес о происшедшем, выгораживая брата. «За ложное донесение о беспорядках» Алексей Андреевич был «отставлен от службы», что повлекло для Павла гибельные последствия.

Вторая опала Аракчеева продолжалась до последних дней царствования. Зная о заговоре, подозревая лгавшего ему Палена, Павел I, памятуя безусловную преданность Аракчеева, в начале марта 1801 г. внезапно вызвал его из Грузина в Петербург. Аракчеев понял, что это крик о помощи! Ни о каких обидах на царя для него не могло быть и речи, он летел в столицу, загоняя лошадей, и успел бы! Но вечером 11 марта, по приказанию военного губернатора графа Палена, его задержали на въезде в Петербург и держали под караулом, пока в ночь на 12 марта в Михайловском дворце убивали Павла.

Совершенно непричастный к событию этой ночи, Аракчеев казнился тем, что не смог заслонить собою государя. Не было его вины в том, что не смог он исполнить присягу на верность государю. На воздвигнутом им в Грузине памятнике Павлу он приказал высечь надпись: «Сердце чисто и дух мой прав пред тобою».

Вернувшись, Аракчеев прожил в Грузине два года «отшельником» до мая 1803 г., когда император Александр I вызвал его ко двору. Его возвращение повергло в шок все либерально настроенное общество, жаждавшее прогрессивных реформ от такого милого, такого мягкого Александра. Как же так – «дней Александровых блестящее начало», и вдруг это чудовище, про коего ходил акростих:

Аггелов[132] семя,

Рыцарь бесов,

Адское пламя,

Ключ всех оков.

Чувств не имея,

Ешь ты людей,

Ехидны злее,

Варвар, злодей.

В отличие от доверчивого и достаточно простодушного Павла I, Александр I – истинный внук своей бабушки, мастер дворцовой интриги. «Долгое время представлялось загадочным, как могли быть связаны узами столь тесной дружбы две таких, казалось, противоположных натуры, как император Александр Благословенный и Аракчеев». Однако чем более выясняется в последнее время загадочная личность Александра I, тем обоснованнее становится мнение одного из проницательнейших людей того времени, сардинского посланника в России, графа де-Местра, который объяснял положение Аракчеева тем, что: «Александру хотелось иметь подле себя страшилище с огромной силой», чтобы держать армию и особенно гвардию в суровой дисциплине. «Кроме того, – добавляет профессор Шиман, – Александру важно было переложить на Аракчеева свою собственную непопулярность», которая началась в Тильзите (1807 г.) и постепенно росла, а также и ответственность за неосуществленные обещания первых лет царствования. Профессор Фирсов также полагает, что Александр I «решился скрыться за спиной Аракчеева во внутреннем управлении России, желая этим путем пред лицом общественного мнения (гл. обр. Европы) отделить свою репутацию либерально-великодушного монарха от им же самим продиктованной системы недоверия и устрашения».

Знал ли Аракчеев о той мучительной и неблаговидной роли, которую назначил ему государь? Не сомневаюсь – знал! И в том рыцарственном, каком-то средневековом вассальном служении сюзерену «Аракчеев же взял на себя эту роль „пугала“ и ширмы из преданности своему монарху и обожания его, как человека».

Возникла классическая пара управления общественным мнением, которое нынче обозначено как «добрый и злой следователь». Доброму Александру I жаловались на злого Аракчеева, на Аракчеева же сваливались и все неудачи правления.

14 мая 1803 г. граф Аракчеев принят на службу и восстановлен в прежней должности инспектором всей артиллерии и командиром лейб-гвардии Артиллерийского батальона. В 1805 г. находился при императоре в Аустерлицком сражении; в 1807 г. произведен в генералы от артиллерии, а 13 января 1808 г. назначен военным министром; 17 того же января назначен генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии с подчинением ему комиссариатского и провиантского департаментов, с подчинением ему Военно-походной канцелярии императора и Фельдъегерского корпуса. Одновременно он становится сенатором. В знак его особых заслуг Ростовский мушкетерский полк переименовали в Гренадерский графа Аракчеева полк.

Деятельность Аракчеева по реорганизации армии в этот период настолько велика, что о ней можно целые тома писать! Он все успел! Артиллерия, потерявшая в Аустерлицком сражении 133 орудия, была не только восстановлена, но модернизирована и увеличена. Снабжение армии шло безупречно. Особой заботой Аракчеева стало образование офицеров и обучение солдат. Аракчеев, которого представляют тупым исполнителем государевой воли, если судить по его делам, обладал широчайшим военно-политическим кругозором и во многом превосходил всех виднейших военных своего времени.

В войне со Швецией он принимал самое деятельное и решающее участие. В феврале 1809 г. он отправился в Або, поскольку некоторые генералы ввиду приказания императора перенести театр войны на шведский берег выставляли разные затруднения. Были и объективные причины: русские войска никогда не проходили такие пространства по льду, которые пришлось преодолевать при переходе через Ботнический залив. Были и субъективные: генералы не хотели воевать со шведами.

Во время движения русских войск к Аландским островам в Швеции последовала перемена в правлении: вместо Густава-Адольфа, сверженного с престола, стал королем Швеции его дядя герцог Зюдерманландский. Защита Аландских островов была вверена шведскому генералу Дебельну, который, узнав о стокгольмском перевороте, вступил в переговоры с командиром русского отряда Кноррингом о перемирии, которое и заключили!

Аракчеев, хотя был ниже чином и должен был подчиняться Кноррингу, заявил, что: «Он прислан от государя не перемирие делать, а мир», и буквально вытолкал армию в поход по льду, которого со времен Александра Невского никто не совершал. Последующие действия русских войск были блистательны: Барклай-де-Толли совершил переход через Кваркен, а Шувалов занял Торнео.

5 сентебря подписан русскими и шведскими уполномоченными Фридрихсгамский мир, по которому, как известно, к России отошли: Финляндия и Аландские острова. Таким образом, в грядущей войне с Наполеоном, в неизбежности ее Аракчеев не сомневался, была обеспечена безопасность русского Севера и Петербурга.

Аракчеев неустанно проводил общее переустройство русской армии (комплектование и обучение строевого состава, учреждение рекрутского депо, введение дивизионной организации, должности дежурного генерала и т. д.), но наиболее плодотворными были его преобразования в артиллерии. Сведенная в роты и батареи, артиллерия выделялась в самостоятельный род войск, размер лафетов и калибры орудий уменьшены. Была усовершенствована технология изготовления оружия, боеприпасов, стала более эффективной деятельность арсеналов. Кроме того, основан Артиллерийский комитет, стал выходить «Артиллерийский журнал».

Выдвижение на передний план политической жизни М. М. Сперанского и подготовка планов государственных реформ за спиной Аракчеева вынудили его подать в отставку. В 1810 г. он назначен председателем Военного департамента вновь учрежденного Государственного совета, а его пост военного министра занял М. Б. Барклай-де-Толли.

Неизбежность войны или грядущих войн заставляла постоянно искать новые пути для совершенствования армии. У Александра I явилась мысль о создании военных поселений. Традиционно «отцом военных поселений» считают Аракчеева, а на самом деле он был категорически против! Умозрительную идею о возможности создания некоего сочетания воина-землепашца, который бы жил в собственной семье, но за это всю жизнь оставался в военном состоянии,[133] он понимал как то, что солдат, изнуряя службой, еще заставят и землю пахать, и семьи содержать, и что это приведет к ужасным социальным последствиям. Аракчеев на коленях умолял его отказаться от этой мысли и говорил: «Государь, вы образуете стрельцов». Но Александр I остался непреклонным.

Личная драма Аракчеева состояла в том, что именно на него было возложено строительство того, чего он не хотел и считал вредным. «Однако ввиду непреклонного желания государя он повел дело круто, с беспощадною последовательностью, не стесняясь ропотом народа, насильственно отрываемого от вековых, исторически сложившихся обычаев и привычного строя жизни. Целый ряд бунтов среди военных поселян был подавлен с неумолимою строгостью; внешняя сторона поселений доведена до образцового порядка; до государя доходили лишь самые преувеличенные слухи о их благосостоянии, и многие даже из высокопоставленных лиц, или не понимая дела, или из страха перед могущественным временщиком, превозносили новое учреждение непомерными похвалами».[134]

Если принять во внимание, что Аракчееву пришлось создавать, по его выражению, «законодательство совершенно нового государственного устройства, которому не было образцов ни у нас в России, ни в других владениях», то ясно, что для такой работы нужны были чрезвычайная энергия и, по выражению Сперанского, «постоянство усилий и твердый, ничем несовратимый взор, непрерывно устремленный на важные государственные пользы».

Создание военных поселений началось в 1810 г. и прервалось войной 1812 г. В это время Аракчеев был в очередной отставке, прошение о которой подал, видя увлечение Александра I идеями Сперанского, а государь прошение удовлетворил. Алексей Андреевич отправился в Грузино, военным министром стал Барклай-де-Толли, но как только в России загремели пушки, Аракчеев встал рядом с императором, и его портрет в галерее героев войны 1812–1815 гг. в Зимнем дворце находится по праву. На нем было снабжение армии всем необходимым от пороха, сухарей и сапог до подков и колесной мази, а кроме того, вся артиллерия, покрывшая себя неувядаемой славой на полях всех сражений этой войны. Не будь за спиной русских войск Аракчеева, кто знает, как бы все сложилось. Аракчееву было поручено формирование ополчения и артиллерийских полков, он вновь получил право объявлять именные указы.

Но была еще одна роль у этого ненавидимого всеми, человека. Он один из немногих кто мог повлиять на решение государя и влиял. Это он настоял на том, чтобы Александр I покинул армию и не мешал главнокомандующему, это он вовремя заменил Барклая-де-Толли, которого как профессионал прекрасно понимал, но знал, что он непопулярен, на М. И. Кутузова. Да куда ни глянь – везде встает, на мой взгляд, трагическая и, уж во всяком случае, мощнейшая фигура Аракчеева.

После победоносной войны влияние Аракчеева на императора усилилось. Он стал «единым докладчиком государю по представлениям всех министров, которые вынуждены были, вследствие «трудолюбивого и попечительного исполнения государственных обязанностей» Аракчеева, «съезжаться к нему к 4 час. ночи». Конечно, такая совместная работа с «Силою Андреевичем», как называли Аракчеева за его влияние, породила множество недовольных, в глазах и в устах которых он стал и «проклятым змеем», и «вреднейшим человеком», и «извергом и злодеем, губящим Россию».

Более же справедливые современники признавали, что «из всех министров минувшей эпохи граф Аракчеев был одним из самых трудолюбивых, дельных и честных» и что он, «занимаясь делами с железной настойчивостью», всемерно стремился «поставить деловое и опытное на место знатного пусточванства». Хотя никто и не упоминает, как «приготовлял себя» Аракчеев к такой грандиозной деятельности, но даже ярый его ненавистник, Ф. Ф. Вигель, не называет его «призраком министра», а наоборот, подчеркивает, что в то время, когда «бессильная геронтократия (власть стариков. – Б. А.) дремала у государственного кормила… за всех бодрствовал один всем ненавистный Аракчеев».

Да что ж, он не человек, а машина какая-то?! Да нет, безусловно, человек, со всеми человеческими слабостями и достоинствами. И обыкновенного человеческого счастья он хотел, и, наверное, мечтал и о детях, и о семье. В 1806 г. он даже женился на дворянке Наталье Федоровне Хомутовой, но семейная жизнь не удалась, и супруги вскоре развелись.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.