I
I
Все полки двадцать седьмой пехотной дивизии генерала Неверовского завидовали виленцам: им посчастливилось расположиться у самых деревенских огородов.
Когда вчера на рассвете армия пришла к реке Колоче и обер-квартирмейстер корпуса стал шагами отмеривать каждому полку его место, Виленский пехотный полк оказался возле изломанных заборов деревни Шевардино, которая лежала между двумя смоленскими трактами: Старым – узким, малоудобным проселком, и Новым – широкой дорогой, обсаженной молодыми березками.
Правда, огородами пользовались не одни виленцы: само Шевардино заняло начальство – командующий войсками участка генерал-лейтенант Горчаков, доводившийся, как говорили, родным племянником великому Суворову, и командир двадцать седьмой дивизии Дмитрий Петрович Неверовский со своими штабными.
Пронырливые и прожорливые генеральские и штабные денщики и вестовые раньше виленцев хорошо обшарили каждую грядку, но все-таки кое-где еще удавалось найти морковку, репу или картофелину поменьше, которой генеральские денщики брезговали, да у забора рос дикий чеснок. Виленцам и это оказалось на руку, потому что с хлебушком в армии было не ахти как. Двадцать седьмая дивизия, прошедшая столько верст в походах и боях, привыкла жить по-цыгански – на подножном корму. И потому солдаты оценили столь удачное размещение.
Хуже обстояло с водой. В полуверсте протекала речушка Каменка, но она пересохла за лето. Колодец в Шевардине был, но его быстро вычерпали, и генерал-лейтенант поставил к колодцу часового, чтоб воду из него не брал никто – ни пеший, ни конный. Драгуны, кирасиры и ахтырские гусары, стоявшие на флангах двадцать седьмой дивизии, рыскали за водой всюду. Лучше всех было егерям: их рассыпали по кустикам у правого берега Колочи. Воды в Колоче было тоже не Бог весть сколько, но все ж напиться и постирать порты хватало. Многие купались, несмотря на то что не только прошел Ильин день, но даже и «яблочный спас».
У самой проселочной дороги, ведущей из Шевардина в Семеновское, расположилась первая рота второго батальона виленцев. Солдаты устраивались на новоселье: долго ли, коротко ли придется стоять здесь, а надо соорудить шалашик, благо кустов хватает; будет ли завтра бой, останешься ли в живых или нет, а не грех подумать о том, что оторвалась подметка и холщовые брюки из белых, как положено, превратились в черные. Хорошо, что портупею не приказывали белить: она давно сделалась желто-бурой.
Некоторые отдыхали, покуривая. Накануне боя думали о своем, вспоминали:
– Так-то, брат, я и сказал жене: прощай, мол, Федосьюшка, да смотри ты у меня, а то, вот те крест…
– Ну что ж? И побьешь ее, коли что, отведешь душеньку: ведь законная, попом венчана!
– А что, братуха, у вас в селе солдаты стоят?
– Как же, сказывали земляки, всю зиму стояли. Да еще гусары…
– Эх, гладыри…
Другие смотрели с высокого Шевардинского холма на извилистую Колочу, на зеленый купол бородинской церкви, на березовые рощи и кусты, уже расцвеченные яркими осенними красками, на кое-где скошенные, а где и просто вытоптанные людьми и лошадьми, исполосованные колесами пушек шевардинские, семеновские и алексинские поля. Перебрасывались фразами:
– Поля-то хороши, а их истолкли, изгадили…
– Не жаль – господское…
– Чудак, право: чьи бы ни были, а все наши, русские.
– Да, овсы знатные были.
– Урожай нонче всюду хороший.
– А место для жительства тут веселое: пригорки, речки, лес.
– Для пахоты не больно способное – вишь, на поле камней сколько!
– Будет здесь бой аль опять отойдем?
– Коли б еще нас разбили, тогда понятно б было, почему отступаем, а то отдаем Расею. И нас только мучат походами…
– Будет бой. Зачем же у нас вон батареи насыпают, а у Семеновской окопы роют?
– И в Цареве-Займище тоже рыли, а что толку-то?
– Пойдем дальше – Расея широкая. Какая тут позиция – холмы да речки.
– Много ты понимаешь! Раз холмы есть, стало быть, защищаться свободно.
– Братцы, гляньте, – сказал высокий носатый Левон Черепковский, – к нам какие-то гости жалуют.
Действительно, из Смоленской к Шевардину катила коляска, а за ней группа всадников.
Гостей увидали не только батальоны, расположенные у дороги, их заметило в Шевардине начальство. Из деревни, торопливо застегивая мундиры и повязывая шарфы, вышли генералы – высокий, сосредоточенно-серьезный Горчаков и небольшой, улыбчивый Неверовский.
Коляска остановилась у самой дороги. Из нее, тяжело ступая, вышел тучный старик. Ехавшие верхами за коляской генералы и штабные офицеры слезли и почтительно обступили старика.
– Сам! Сам!
– Кутузов!
– Где? Который?
– Да вона стоит в середке, показывает что-то вниз, в семеновскую лощину.
– А кто тот, горбоносый, быстрый?
– Эх ты, не знаешь! Это ж наш князь Багратион.
– Неужто? Горячий!
– Он грузин.
– Нет, он не грузен. Худощав.
– Да не то. Ты не понимаешь: грузин – это нация такая.
– Какая?
– Он с Капказу. С теплых вод.
– А мне сказывали – Багратион русский.
– Да, русский. Самый настоящий православный, но – грузин.
– Наш енарал Митрий Петрович встрял в беседу. Что-то говорит дельное, вишь, Багратион поддакивает.
– И Кутузов кивает головой, не спорит.
– Митрий Петрович может: башковат.
– Кутузов идет к коляске. Вона садится. Уезжает.
– Старый человек, а приходится ездить, трястись по этим горам да оврагам.
– Ничего не поделаешь – служба!
Сопровождавшие главнокомандующего генералы и офицеры снова вскочили на коней. Коляска поворотила назад. Кутузов, сидя в коляске, поднес к бескозырке руку – прощался с Горчаковым, Неверовским и всеми.
После отъезда Кутузова на Шевардинских холмах пуще прежнего заработали кирки да лопаты: делали пятиугольный редут.
Передавали: главнокомандующий велел укрепляться – будет бой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.