I
I
Шумные, многолюдные проводы взволновали Михаила Илларионовича. Его глубоко тронуло это искреннее выражение любви и доверия к нему народа.
Погруженный в свои мысли Кутузов сидел в коляске. Петербург давно остался позади. Вместе с Михаилом Илларионовичем ехал Павел Андреевич Резвой. Павел Андреевич, старый, всегдашний спутник Кутузова, хорошо изучивший его, умел, когда надо, посидеть молча, не докучал Михаилу Илларионовичу ненужными вопросами и разговорами.
А у Михаила Илларионовича не выходили из головы петербургские проводы…
Александр предостерегающе сказал Барклаю: «Помните – у меня одна армия!» Глупец! Он думает, что в ней все. А народ?
Александр, чужой России человек, не понимает, не хочет принимать в расчет самую главную силу, самое большое богатство – народ.
Армия отступала в глубь страны, отбиваясь от превосходящего врага, а народ боролся с ним по-своему: уходил в леса и болота, на каждом шагу подстерегая непрошеных гостей с топорами, вилами, косами. Об этом рассказывали курьеры, приезжавшие в Петербург из-под Полоцка, из корпуса Витгенштейна. Как ни тяжела была крестьянская подневольная жизнь, но иноземное рабство, которое нес Наполеон, было хуже.
На защиту родины поднимался весь народ.
И это стоило принять в расчет.
Думал Кутузов и о своей армии. Его беспокоили людские резервы и продовольствие. Многие магазины с зерном, мукой, крупой, фуражом достались врагу или сожжены самими русскими.
Провиантские чиновники радовались отступлению: можно свалить все на французов и показать уничтоженными тысячи пудов продовольствия там, где в действительности стояли одни пустые амбары с мышиными объедками, а денежки положить себе в карман.
Надо прекратить это безобразие, надо прибрать всех этих провиантских жуликов к рукам. И позаботиться о провианте для дальнейшего – без хлеба воевать нельзя. Кутузов никогда не забывал мудрого Румянцова, который говорил: «Войну надо начинать с брюха!»
Вспомнилось Михаилу Илларионовичу, как на Дунае он организовал снабжение Молдавской армии.
Кутузов думал, а версты незаметно уходили одна за другой. Вот уже и первая станция – Ижоры. У станционного дома было похоже на конскую ярмарку: табунилось сорок пять лошадей, приготовленных для Кутузова. Возле крыльца стояла, видимо только что подкатившая, курьерская тройка, которую со всех сторон облепил народ.
– Курьер из армии. Какие-то новости он везет? – нарушил молчание Резвой.
– Ничего хорошего. Видишь, все хмурые, – ответил Кутузов.
На лицах мужиков и баб, окружавших поручика-курьера, были написаны растерянность и тревога. Толпа даже как-то не очень оживилась, увидев подъезжавший длинный кутузовский поезд.
– Я выходить не буду. Пусть поскорее перепрягут лошадей. И пусть курьер даст сюда пакет, – сказал Михаил Илларионович, когда подъехали к станции.
Кайсаров и Кудашев, сидевшие во второй коляске, уже бежали к курьеру сказать, что князь Кутузов имеет право читать донесения командующих государю.
Пока полковники объяснялись с курьером, Михаил Илларионович прислушивался к разговору в толпе:
– На самый спасов день вошли!
– Там и река и стены – и не могли отстоять!
– Долго ли проклятущий немец будет отступать?
Сомнений не оставалось: Смоленск взят!
Кайсаров уже нес Кутузову пакет. Поручик-курьер шел за ним с раскрытой курьерской сумкой.
Михаил Илларионович вскрыл пакет, прочел донесение и помрачнел.
– Смоленск взят, – глухо сказал он. – Смоленск – это ключ к Москве. Дело стало еще сложнее!.. Запечатай, голубчик! И скорее в путь! – приказал он Кайсарову, возвращая ему нерадостный пакет.
– Ну-ка, братец, поди расскажи, как отдали Смоленск, – обратился он к поручику-курьеру, который почтительно стоял поодаль.
– Два дня дрались, ваша светлость, – воскресенье и понедельник. В воскресенье Смоленск защищали двадцать седьмая пехотная дивизия Неверовского и седьмой корпус Раевского, а в понедельник их сменили шестой корпус Дохтурова и третья пехотная дивизия Коновницына.
– Смоленск не укрепили, не подновляли старые валы?
– Никак нет.
– Армия отступила на какую дорогу?
– На Московскую, ваша светлость.
– Так, так, – машинально говорил Кутузов, доставая из трубки карту, а сам думал: «Зря поехал к Смоленску. Надо бы прямо на Москву!»
Он держал карту у самых глаз.
«Всего сто семьдесят верст от Москвы!»
Поручик-курьер стоял навытяжку, ожидая еще каких-нибудь вопросов. А ямщики тем временем торопливо запрягали тройку.
– Стой, куда ты пятишься, Барклай треклятый! – со злостью кричал на пристяжную ямщик. После того как Барклай отступил от Смоленска, его имя стало ненавистно всем.
Через несколько минут поезд Кутузова тронулся дальше.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.